Энгельс Фридрих » Происхождение семьи, частной собственности и государства

противостояли как замкнутые, привилегированные корпорации; первобытна  

естественно выросшая демократия превратилась в ненавистную аристократию -  

Наконец, родовой строй вырос из общества, не знавшего никаких внутренних  

противоположностей, и был приспособлен только к нему. У него не было  

никаких других средств принуждения, кроме общественного мнения. Здесь же  

возникло общество, которое в силу всех своих экономических условий жизни  

должно было расколоться на свободных и рабов, на эксплуататоров-богачей и  

эксплуатируемых бедняков,- общество, которое не только не могло вновь  

примирить эти противоположности, но должно было все больше обострять их.  

Такое общество могло существовать только в непрекращающейся открытой борьбе  

между этими классами или же под господством третьей силы, которая, якобы  

стоя над взаимно борющимися классами, подавляла их открытые столкновения и  

допускала классовую борьбу самое большее только в экономической области, в  

так называемой законной форме. Родовой строй отжил свой век. Он был взорван  

разделением труда и его последст вием - расколом общества на классы. Он был  

заменен государством.  

* * *  

Выше мы рассмотрели в отдельности три главные формы, в которых  

государство поднимается на развалинах родового строя. Афины представляют  

собой самую чистую, наиболее классическую форму: здесь государство  

возникает непосредственно и преимущественно из классовых  

противоположностей, развивающихся внутри самого родового общества. В Риме  

родовое общество превращается в замкнутую аристократию, окруженную  

многочисленным, стоящим вне этого общества, бесправным, но несущим  

обязанности плебсом; победа плебса взрывает старый родовой строй и на его  

развалинах воздвигает государство, в котором скоро совершенно растворяютс  

и родовая аристократия и плебс. Наконец, у германских победителей Римской  

империи государство возникает как непосредственный результат завоевани  

обширных чужих территорий, для господства над которыми родовой строй не  

дает никаких средств. Но так как с этим завоеванием не связаны ни серьезна  

борьба с прежним населением, ни более прогрессивное разделение труда; так  

как уровень экономического развития покоренных народов и завоевателей почти  

одинаков, и экономическая основа общества остается, следовательно, прежней,  

то родовой строй может продолжать существовать в течение целых столетий в  

измененной, территориальной форме в виде маркового строя и даже на  

некоторое время восстанавливаться в более слабой форме в позднейших  

дворянских и патрицианских родах, и даже в родах крестьянских, как это  

было, например, в Дитмаршене [Первым историком, который имел хотя бы  

приблизительное представление о сущности рода, был Нибур, и этим,- но также  

и своими почерпнутыми прямо оттуда ошибками,- он обязан своему знакомству с  

родами Дитмаршена 182.].  

Итак, государство никоим образом не представляет собой силы, извне  

навязанной обществу. Государство не есть также "действительность  

нравственной идеи", "образ и действительность разума", как утверждает  

Гегель 183. Государство есть продукт общества на известной ступени  

развития; государство есть признание, что это общество запуталось в  

неразрешимое противоречие с самим собой, раскололось на непримиримые  

противоположности, избавиться от которых оно бессильно. А чтобы эти  

противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не  

пожрали друг друга и общество в бесплодной борьбе, для этого стала  

необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы  

умеряла столкновение, держала его в границах "порядка". И эта сила,  

происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более  

отчуждающая себя от него, есть государство.  

По сравнению со старой родовой организацией государство отличается,  

во-первых, разделением подданных государства по территориальным делениям.  

Старые родовые объединения, возникшие и державшиеся в силу кровных уз,  

сделались, как мы видели, недостаточными большей частью потому, что их  

предпосылка, связь членов рода с определенной территорией, давно перестала  

существовать. Территория осталась, но люди сделались подвижными. Поэтому  

исходным пунктом было принято территориальное деление, и гражданам  

предоставили осуществлять свои общественные права и обязанности там, где  

они поселялись, безотносительно к роду и племени. Такая организация граждан  

по месту жительства общепринята во всех государствах. Она поэтому нам  

кажется естественной; но мы видели, какая потребовалась упорная и  

длительная борьба, пока она могла утвердиться в Афинах и Риме на место  

старой организации по родам.  

Вторая отличительная черта - учреждение публичной власти, которая уже  

не совпадает непосредственно с населением, организующим самое себя как  

вооруженная сила. Эта особая публичная власть необходима потому, что  

самодействующая вооруженная организация населения сделалась невозможной со  

времени раскола общества на классы. Рабы также входят в состав населения;  

90 000 афинских граждан по отношению к 365 000 рабов образуют только  

привилегированный класс. Народное войско афинской демократии было  

аристократической публичной властью, направленной против рабов, и держало  

их в повиновении; но для того, чтобы держать в повиновении также и граждан,  

оказалась необходимой, как расска зано выше, жандармерия. Эта публична  

власть существует в каждом государстве. Она состоит не только из  

вооруженных людей, но и из вещественных придатков, тюрем и принудительных  

учреждений всякого рода, которые были не известны родовому устройству  

общества. Она может быть весьма незначительной, почти незаметной в  

обществах с еще неразвитыми классовыми противоположностями и в отдаленных  

областях, как это наблюдается иногда кое-где в Соединенных Штатах Америки.  

Публичная власть усиливается по мере того, как обостряются классовые  

противоречия внутри государства, и по мере того, как соприкасающиеся между  

собой государства становятся больше и населеннее. Взгляните хотя бы на  

теперешнюю Европу, в которой классовая борьба и конкуренция завоеваний  

взвинтили публичную власть до такой высоты, что она грозит поглотить все  

общество и даже государство.  

Для содержания этой публичной власти необходимы взносы граждан -  

налоги. Последние были совершенно не известны родовому обществу. Но мы  

теперь их знаем достаточно хорошо. С развитием цивилизации даже и налогов  

недостаточно; государство выдает векселя на будущее, делает займы,  

государственные долги. И об этом старушка Европа может порассказать немало.  

Обладая публичной властью и правом взыскания налогов, чиновники  

становятся, как органы общества, над обществом. Свободного, добровольного  

уважения, с которым относились к органам родового общества, им уже  

недостаточно, даже если бы они могли завоевать его; носители отчуждающейс  

от общества власти, они должны добывать уважение к себе путем  

исключительных законов, в силу которых они приобретают особую святость и  

неприкосновенность. Самый жалкий полицейский служитель цивилизованного  

государства имеет больше "авторитета", чем все органы родового общества,  

вместе взятые; но самый могущественный монарх и крупнейший государственный  

деятель или полководец эпохи цивилизации мог бы позавидовать тому не из-под  

палки приобретенному и бесспорному уважению, которое оказывают самому  

незначительному родовому старейшине. Последний стоит внутри общества, тогда  

как первые вынуждены пытаться представлять собой нечто вне его и над ним.  

Так как государство возникло из потребности держать в узде  

противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих  

столкновениях этих классов, то оно по общему правилу является государством  

самого-могущественного, экономически господствующего класса, который при  

помощи государства становится также политически господствующим классом и  

приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации  

угнетенного класса. Так, античное государство было, прежде всего,  

государством рабовладельцев для подавления рабов, феодальное государство -  

органом дворянства для подавления крепостных и зависимых крестьян, а  

современное представительное государство есть орудие эксплуатации наемного  

труда капиталом. В виде исключения встречаются, однако, периоды, когда  

борющиеся классы достигают такого равновесия сил, что государственна  

власть на время получает известную самостоятельность по отношению к обоим  

классам, как кажущаяся посредница между ними. Такова абсолютная монархи  

XVII и XVIII веков, которая держит в равновесии дворянство и буржуазию друг  

против друга; таков бонапартизм Первой и особенно Второй империи во  

Франции, который натравливал пролетариат против буржуазии и буржуазию  

против пролетариата. Новейшее достижение в этой области, при котором  

властитель и подвластные выглядят одинаково комично, представляет собой  

новая Германская империя биемарковской нации: здесь поддерживаетс  

равновесие между капиталистами и рабочими, противостоящими друг другу, и  

они подвергаются одинаковому надувательству в интересах оскудевшего  

прусского захолустного юнкерства.  

Кроме того, в большинстве известных в истории государств  

предоставляемые гражданам права соразмеряются с их имущественным  

положением, и этим прямо заявляется, что государство - это организаци  

имущего класса для защиты его от неимущего. Так было уже в Афинах и Риме с  

их делением на имущественные категории. Так было и в средневековом  

феодальном государстве, где степень политического влияния определялась  

размерами землевладения. Это находит выражение и в избирательном цензе  

современных представительных государств. Однако это политическое признание  

различий в имущественном положении отнюдь не существенно. Напротив, оно  

характеризует низшую ступень государственного развития. Высшая форма  

государства, демократическая республика, становящаяся в наших современных  

общественных условиях все более и более неизбежной необходимостью и  

представляющая собой форму государства, в которой только и может быть  

доведена до конца последняя решительная борьба между пролетариатом и  

буржуазией,- эта демократическая республика официально ничего не знает о  

различиях по богатству. При ней богатство пользуется своей властью  

косвенно, но зато тем вернее с одной стороны, в форме прямого подкупа  

чиновников - классическим образцом является Америка,- с другой стороны, в  

форме союза между правительством и биржей, который осу ществляется тем  

легче, чем больше возрастают государственные долги и чем больше акционерные  

общества сосредоточивают в своих руках не только транспорт, но и самое  

производство и делают своим средоточием ту же биржу. Ярким примером этого,  

кроме Америки, служит новейшая Французская республика, и даже  

добропорядочная Швейцария внесла свою лепту на этом поприще. Но что дл  

этого братского союза правительства и биржи совсем не требуетс  

демократической республики, доказывает, кроме Англии, новая Германская импе  

рия, где нельзя сказать, кого выше вознесло всеобщее избирательное право"  

Бисмарка или БлейхрЇдера. Наконец, имущий класс господствует  

непосредственно при помощи всеобщего избирательного права До тех пор пока  

угнетенный класс - в данном случае, следовательно, пролетариат - еще не  

созрел для освобождения самого себя, он будет в большинстве своем  

признавать существующий общественный порядок единственно возможным и  

политически будет идти в хвосте класса капиталистов, составлять его крайнее  

левое крыло. Но, по мере того как он созревает для своего самоосвобождения,  

он конституируется в собственную партию, избирает своих собственных  

представителей, а не представителей капиталистов Всеобщее избирательное  

право - показатель зрелости рабочего класса. Дать больше оно не может и  

никогда не даст в теперешнем государстве; но и этого достаточно. В тот  

день, когда термометр всеобщего избирательного права будет показывать точку  

кипения у рабочих, они, как и капиталисты, будут знать, что делать.  

Итак, государство существует не извечно. Были общества, которые  

обходились без него, которые понятия не имели о государстве и  

государственной власти. На определенной ступени экономического развития,  

которая необходимо связана была с расколом общества на классы, государство  

стало в силу этого раскола необходимостью. Мы приближаемся теперь быстрыми  

шагами к такой ступени развития производства, на которой существование этих  

классов не только перестало быть необходимостью, но становится прямой  

помехой производству. Классы исчезнут так же неизбежно, как неизбежно они в  

прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государство.  

Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и  

равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда,  

где ей будет тогда настоящее место: в музей древностей, рядом с прялкой и с  

бронзовым топором.  

* * *  

Итак, согласно сказанному, цивилизация является той ступенью  

общественного развития, на которой разделение труда, вытекающий из него  

обмен между отдельными лицами и объединяющее оба эти процесса товарное  

производство достигают полного расцвета и производят переворот во всем  

прежнем обществе.  

Производство на всех предшествовавших ступенях общественного развити  

было по существу коллективным, равным образом и потребление сводилось к  

прямому распределению продуктов внутри больших или меньших коммунистических  

общин. Этот коллективный характер производства осуществлялся в самых узких  

рамках, но он влек за собой господство производителей над своим  

производственным процессом и продуктом производства. Они знают, что  

делается с продуктом: они потребляют его, он не выходит из их рук, и пока  

производство ведется на этой основе, оно не может перерасти производителей,  

не может породить таинственные, чуждые им силы, как это постоянно и  

неизбежно бывает в эпоху цивилизации.  

Но в этот производственный процесс медленно проникает разделение  

труда. Оно подрывает коллективный характер производства и присвоения, оно  

делает преобладающим правилом присвоение отдельными лицами и вместе с тем  

порождает обмен между ними - как это происходит, мы исследовали выше.  

Постепенно товарное производство становится господствующей формой.  

При товарном производстве, производстве уже не для собственного  

потребления, а для обмена, продукты по необходимости переходят из рук в  

руки. Производитель при обмене отдает свой продукт; он уже не знает, что с  

ним станет. Когда же в роли посредника между производителями появляютс  

деньги, а вместе с деньгами купец, процесс обмена становится еще  

запутаннее, конечная судьба продуктов еще неопределеннее. Купцов много, и  

ни один из них не знает, что делает другой. Товары теперь переходят уже не  

только из рук в руки, но и с рынка на рынок; производители утратили власть  

над всем производством условий своей собственной жизни, но эта власть не  

перешла и к купцам. Продукты и производство попадают во власть случая.  

Но случайность - это только один полюс взаимозависимости, другой полюс