Калмыкова Е.С. Нарратив в психотерапии: рассказы пациентов о личной истории (часть I)

Предпринятое исследование - это первый шаг в изучении функции нарративов в психотерапевтическом процессе посредством анализа их содержательных и формальных характеристик.

Проведен анализ имеющихся представлений о нарративе как средстве организации и соотнесения личного опыта, отражающем определенные внутренние структуры и эмоциональные состояния рассказчика. Предложено собственное определение, базирующееся на лингвистическом подходе к нарративу. Эмпирической проверке подвергнуты гипотезы о том, что нарратив содержит более личностно значимую информацию, чем другие типы дискурса, и в коммуникативном отношении - обладает большими возможностями передачи эмоционального состояния и стимуляции ответной реакции слушателя. Результаты исследования подтверждают выдвинутые гипотезы и ведут к дальнейшему развитию предлагаемой модели психотерапевтического процесса.

Ключевые слова: нарратив, психотерапевтический процесс, дискурс-анализ, контент-анализ, анализ межличностного взаимодействия.

Данная работа представляет собой одновременно итог предварительного исследования, проводимого авторами с 1994 г. на протяжении последних нескольких лет, и основание для дальнейшего изучения психотерапевтического взаимодействия. В ходе предварительных исследований были проанализированы многочисленные труды, посвященные проблеме рассказывания историй в процессе психотерапии, конструирования и реконструирования личной истории пациентов, с одной стороны, а также проведен анализ многих психотерапевтических сеансов под различными углами зрения с использованием различных методик - с другой. Оба эти направления работы позволили сформулировать собственный подход и понимание нарратива как специфической формы психотерапевтического дискурса.

Предлагаем читателю познакомиться с результатами наших изысканий, представленными в виде двух статей. Первая посвящена теоретическим проблемам анализа нарративного процесса в психотерапии. Во второй будут изложены результаты эмпирического исследования, проведенного на основе развиваемого подхода.

Человек, проживая свою жизнь, попутно конструирует ее историю, личную "повесть временных лет". То, какой она будет, зависит от многих условий и обстоятельств, одни из которых сложились еще до его рождения, а другие - в детстве или более позднем возрасте. Родителям (или тем, кто их заменяет) принадлежит важнейшая роль в этом процессе на протяжении первых лет после рождения; впоследствии в написании "личной истории" начинают участвовать другие значимые люди. Каждое новое событие жизни ретроспективно получает некую интерпретацию, которая обусловлена предшествующим ходом событий. Таким образом составляется своего рода цепочка, состоящая из более или менее похожих друг на друга звеньев. Если суть такой интерпретации положительна, то человек воспринимает ход своей жизни как последовательность успешных решений и достигнутых целей, невзирая на случайные неудачи и препятствия. Если же исходная интерпретация негативна, то восприятие жизни окрашено пессимистически независимо от того, насколько в действительности человек успешен в своих действиях. Пример с двумя актерами, один из которых утверждает, что зал был наполовину полон, а другой, наоборот, что он был наполовину пуст, дает представление об этом фундаментальном различии в интерпретации одного и того же события.

В ходе индивидуальной психотерапии происходит осмысление и переработка личной истории пациента через диалог с психотерапевтом [20]. Под переработкой биографии не следует понимать "переписывание" истории, изображенное Оруэллом в его антиутопии "1984", когда на групповых фотографиях благодаря работе ножниц и клею исчезают одни персонажи и появляются другие. Состав исторических действующих лиц остается прежним, меняется лишь отношение к ним и событиям, в которых они принимали участие. Невозможно отменить ни один эпизод - но можно придать ему новый смысл; в результате трагические события, до того непереносимо болезненные, займут свое место в представлениях пациента о его истории жизни, перестанут причинять боль. Схематически процесс психотерапии можно представить себе следующим образом: пациент рассказывает психотерапевту истории из своей жизни - прошлой и настоящей, участниками которых могут быть его родственники, друзья, коллеги и т.д.²⁾. Затем они вместе обсуждают эти истории, более или менее подробно, с большей или меньшей мерой участия обоих собеседников. В результате у пациента постепенно возникает новое видение этих историй - причем не только в интеллектуальном, но и в эмоциональном плане.³⁾ Благодаря этому и осуществляется изменение в психотерапии - пациент приходит к более целостному и позитивному, оптимистическому восприятию своей жизни и самого себя.

Таким образом, совершенно очевидно, что рассказывание пациентом историй из своей жизни является необходимым условием успеха психотерапии. Но вот что неочевидно: все ли истории, рассказываемые пациентом, одинаково продуктивны с точки зрения возможности возникновений инсайта? В литературе довольно часто встречаются высказывания о том, что рассказывание историй "из жизни" представляет собой проявление психологических защит пациента, т.е. его сопротивления процессу изменения, психотерапии (см. [22]). Можно предположить, что пациенты рассказывают какие-то разные по психотерапевтической эффективности истории: одни из них необходимы для развертывания продуктивного процесса, ведущего к возникновению инсайта, другие же, напротив, тормозят его.

Следующий вопрос, ответ на который также неоднозначен: что именно в рассказывании историй оказывает положительное воздействие на переживания пациента и способствует возникновению инсайта: сам процесс рассказывания или же последующее обсуждение в ходе психотерапевтического сеанса? Иными словами, почему некая история, которую пациент, возможно, уже поведал своим друзьям, будучи рассказана психотерапевту, ведет к возникновению инсайта? Наиболее правдоподобно предположение, что психотерапевт реагирует на рассказ иначе, чем близкие и друзья пациента, это-то и обусловливает терапевтический эффект. В то же время, вероятно, важную роль играет и форма рассказа, т.е. то, как пациент преподносит происшедшее с ним, какие именно выразительные средства он использует для описания своих действий и переживаний, пересказывая собственную историю в том и другом случае.

Еще один вопрос, также не получивший пока окончательного решения: являются ли истории данного пациента вариациями какого-то одного сюжета, или истории разных пациентов - это лишь вариации одного и того же "классического" сюжета⁴⁾, или же у каждого человека имеется в репертуаре несколько различных сюжетных мотивов, универсальных для всего человечества⁵⁾ или глубоко индивидуальных, приобретенных в ходе онтогенеза.

К числу самых животрепещущих в исследованиях по психотерапии относится вопрос о том, какова степень соответствия между историями, которые рассказывает пациент, и его реальным поведением - как вне терапии, так и при взаимодействии с психотерапевтом. Согласно классической точке зрения, взаимодействие с психотерапевтом должно во многом совпадать с тем, как пациент ведет себя в общении с другими людьми, и, следовательно, с его рассказами об этом общении. С другой стороны, рассказывание истории как особая деятельность также имеет определенный коммуникативный смысл (прагматический аспект нарратива), который необязательно должен совпадать с содержательной стороной рассказа (см. [17]).

Предпринятое нами исследование основано на представлении о том, что нарративы являются средством организации и соотнесения личного опыта субъекта [19]. В этом смысле они действительно отражают некие внутренние структуры и эмоциональные состояния рассказчика. Но поскольку нарративы рассказываются в ходе диалога, они оказываются встроенными в структуру взаимодействия в целом и функционируют как эквивалент речевого акта - просьбы, отказа и т.п. [11]. Иначе говоря, нарративы рассказываются с целью оказать на слушателя некое воздействие и вызвать у него отклик - ментальную реакцию или реакцию на поведенческом уровне [17]. Кроме того, одной из важнейших функций нарратива является самопредъявление (self-presentation) себя рассказчиком в ходе разговора. В результате процесс организации и соотнесения личного опыта рассказчика подвергается многочисленным искажениям вследствие его актуальных целей взаимодействия, действия защитных механизмов, механизмов социальной желательности и т.п.

Реальный "наивный" слушатель рассказа, как правило, не различает эти аспекты нарратива и реагирует на них недифференцированно тем или иным образом. Однако психотерапевт не является таким "наивным" слушателем: его умение различать между тем, "что говорится" и "как говорится", относится к числу базовых, поэтому любой рассказ пациента он анализирует как минимум с этих двух точек зрения. Соответственно ответная реакция психотерапевта является следствием его решения подчеркнуть тот или иной аспект, представленный в рассказе; иногда оказывается необходимо отреагировать не на отдельные аспекты, а на целое повествование.

В исследованиях по психотерапии нарративы, рассказываемые пациентом, привлекают его все больше; в первую очередь это касается изучения психоаналитической психотерапии. В последнее десятилетие в психоаналитической литературе звучит призыв интерпретировать историю жизни пациента, рассказываемую в ходе психотерапевтических сеансов, именно как нарратив [16, 20, 21, 24]. Использование этого понятия оказывается продуктивным при столкновении с проблемой достоверности рассказов пациента: с момента становления психоанализа стоял вопрос о том, действительно ли те или иные события в жизни пациента имели место⁶⁾ или же, что более вероятно, рассказы пациентов следует понимать как одну из возможных субъективных версий происходивших событий, своего рода "субъективную правду", которая отлична от "объективной правды" (если таковая вообще существует). Эта последняя точка зрения, базирующаяся на концепции социального конструктивизма, становится все более распространенной среди исследователей психоанализа и практикующих аналитиков.

Такой подход к исследованию историй пациента нуждается в однозначном способе обнаружения нарративов в контексте психотерапевтического дискурса, т.е. четкого определения нарратива. Анализ литературы по данной проблеме показывает, что в работах многих исследователей термин "нарратив" понимается различно, а именно как: а) рассказ пациента о событиях жизни, пересказывание сновидения, фантазий (см., например, [2, 4, 5, 13 и др.]); б) тематически единая сюжетная линия, охватывающая весь жизненный путь человека (см., например, [19, 20]; в) один из модусов психотерапевтического дискурса [22]. При этом выяснилось, что имеются значительные расхождения в понимании сути нарратива и его характерных признаков. Кроме того, очевидно также отсутствие какого бы то ни было однозначного определения нарратива, которое позволило бы отличать его от "не-нарратива".

Наше исследование исходит из прагматического подхода к теории дискурса, согласно которому контекст играет решающую роль в порождении значения [З]. Применительно к нарративу это означает, что рассказывание истории не только осуществляется в определенном контексте, но и организовано в соответствии с характерными чертами этого контекста. Из этого следует, что рассказы пациента в рамках психотерапевтического сеанса в той или иной мере детерминированы данными рамками, т.е. отношениями "психотерапевт-пациент", задающими модус взаимодействия для обоих участников диалога.

В лингвистических исследованиях классическим считается определение устного нарратива, предложенное Лабовым (Labov) и Валецки (Waletzky) [12]; это определение получило дальнейшее развитие в работе Лабова и Фэншела (Fanshel) [11], посвященной непосредственно психотерапевтическому дискурсу. Согласно этому определению, нарратив рассматривается как "один из способов репрезентации прошлого опыта при помощи последовательности упорядоченных предложений, которые передают временную последовательность событий посредством этой упорядоченности... Одним из наиболее общих способов введения нарратива является формулирование общей пропозиции, которую должен проиллюстрировать нарратив... они функционируют как эквиваленты единичных речевых актов, таких, как ответ, высказывание просьбы, претензии и т.п. Нарративы иногда вводятся при помощи структурного средства, названного нам" резюме... каждый нарратив обычно начинается с указания времени, места, действующих лиц и поведенческих характеристик ситуации..." (там же, с. 47). Необходимыми лингвистическими признаками нарратива являются наличие придаточных предложений, соответствующих временной последовательности событий; отнесенность повествования к прошедшему времени; наличие определенных структурных компонентов, а именно: а) ориентировка - описание места, времени действия, персонажей; б) осложнение или конфликт - возникновение препятствия; в) оценка - выражение авторского отношения к происходящему; г) разрешение - устранение препятствия; д) кода - завершение повествования и возврат в "здесь-и-теперь".

Такое деление на составляющие вызывает справедливые упреки со стороны многих исследователей прежде всего потому, что в реальном дискурсе крайне редко можно встретить нарратив, в котором действительно выражены все пять частей. У. Квастхоф (U. Quasthoff) [17] недостатком данного деления считает тот факт, что выделяемые части относятся к разным сторонам нарратива: ориентировочная и оценочная части - к прагматическому аспекту, а оставшиеся три (конфликт, разрешение, кода) - к семантическому. Она же предлагает вместо конфликта и разрешения ввести критерий неожиданности, когда запланированный ход событий внезапно (с точки зрения рассказчика) нарушается непредвиденным обстоятельствами и требует осуществления каких-то незапланированных действий. Кроме того, Квастхоф различает нарративы, в которых сам рассказчик является главным действующим лицом (актантом), и повествования о тех событиях, где рассказчик был всего лишь наблюдателем. Мы полагаем, что для психотерапевтического дискурса это различение очень важно, поскольку основная задача пациента в ходе психотерапии - рассказывать о себе, т.е. истории, где он сам является актантом, и соответственно появление историй второго типа может свидетельствовать о действии сопротивления или механизмов защиты.

В более поздних работах (например, [7,10]) предлагается различать нарратив в узком и широком смыслах слова: 1) повествование вообще как процесс порождения историй, рассказов, описаний и т.п.; 2) нарратив как конкретная, четко очерченная форма повествования, существующая наряду с другими - так называемыми "отчетом", "описанием", "изображением". Отличительной чертой нарратива в узком смысле О. Людвиг (О. Ludwig) [14, с. 45] предлагает считать наличие конфликта (осложнения) и его разрешения; прагматический аспект его состоит в том, чтобы слушатель мог "как бы" принять участие в происходивших событиях. Иначе говоря, рассказывание истории направлено на то, чтобы вовлечь слушателя эмоционально, сделать сочувствующим наблюдателем или "соучастником" событий. Другую прагматическую задачу решает рассказчик, предлагая своему слушателю "отчет", который построен таким образом, чтобы предоставить слушателю информацию, необходимую для оценки или принятия решения по какому-либо вопросу [18].

Разнообразие подходов и пониманий нарратива заставляет усомниться в том, что это понятие можно операционализировать. Не случайно Р. Водак; (R. Wodak) [23] указывает, что нарративы в строгом смысле слова едва ли встречаются в повседневном общении людей, поэтому нет смысла пытаться отыскать некую единственную форму или формулу нарратива. Тем не менее, на наш взгляд, все упомянутые подходы имеют нечто общее, а именно - во всех определениях нарратива прямо или косвенно отмечается изменение состояния персонажа (актанта) и/или ситуации в конце повествования по сравнению с его началом. Иными словами, нарратив в узком смысле слова в семантическом аспекте предполагает необходимость какой-то динамики состояний, внешней или внутренней, что является результатом некой деятельности персонажей, тогда как другие повествовательные формы (например, описание) не требуют непременной активности действующих лиц и осуществления изменений.

Исходя из этих соображений, мы предлагаем следующее операциональное определение нарратива. Будем считать данное повествование нарративном в том случае, когда выполняются следующие семантические критерии:

1. Репрезентация в рамках рассказываемой истории временной последовательности событий, включающей какие-либо действия актанта, ментальные и/или физические, которые ведут к некоему изменению его собственного состояния или состояния его окружения (ситуации, других действующих лиц); такие действия могут принимать форму а) "осложнения и разрешения" или б) "нарушения плана"; при этом "изменения состояния" включают в себя изменения физического или ментального состояния, перемещения в пространственном и социальном континууме и т.п. актанта и других действующих лиц.

2. Отчетливое и конкретное указание на место и время действия, а также на действующих лиц.

Соответственно маркерами нарратива в тексте являются: а) "резюме", предшествующее изложению нарратива; б) "кода", возвращающая слушателя от повествования к настоящему времени; в) прямая речь действующих лиц нарратива.

Формулируя данное операциональное определение нарратива, мы остаемся в рамках традиционного его понимания как сообщения о происшедших событиях, в котором установки, оценки и эмоциональные реакции рассказчика кажутся отодвинутыми на второй план. Иной подход, центром внимания которого является аффективно-оценочное отношение рассказчика к сообщаемому, предложен в работе Дж. Гер-хардт (J. Gerhardt) и Ч. Стинсона (Ch. Stinson) [9]. Они опираются на концепцию Л. Полани (L. Polanyi) [15], согласно которой всякий рассказ уникален потому, что его автор в своем повествовании неизбежно презентирует определенную точку зрения на мир, предлагая слушателю принять и разделить ее. Герхардт и Стинсон разрабатывают понятие "объяснения" (account), которое представляет собой лингвистическое средство, используемое при оценивании какого-либо действия; оно призвано объяснить то поведение или те происшествия, когда события развиваются нежелательным, "неправильным", неудовлетворительным образом [15, с. 160]. Иначе говоря, "объяснение" должно выявить то значение, которое данное действие, происшествие или поведение имеет для субъекта. Такой тип дискурса авторы считают типичным именно для психотерапевтического взаимодействия, причем "объяснение" используют и терапевт, и пациент.

Действительно, сам факт обращения пациента к психотерапевту уже означает, что в его жизни происходят нежелательные события, разрешить которые он надеется с помощью понимания - т.е. объяснения - их причин и целей. Разумеется, пациент располагает неким исходным объяснением, которое, однако, оказывается неудовлетворительным с точки зрения возможностей изменения ситуации. Следует отметить, что он далеко не всегда в состоянии вербализовать свое понимание/объяснение. Основной же способ предъявления - это сообщение неких историй из жизни, включающих имплицитно или эксплицитно оценки и базовые установки пациента. В то же время на основе анализа литературы по исследованию нарратива, проведенного нами, можно утверждать, что нарратив, а точнее - его прагматический аспект (согласно У. Квастхоф) содержит "объяснения", т.е. аффективно-оценочный компонент, позволяющий, с одной стороны, вовлечь слушателя эмоционально, а с другой - передать собственные оценки и интерпретации рассказчика. Иными словами, "объяснение" является составной частью нарратива, которая более или менее очевидна и развернута в зависимости от рефлексивной способности пациента, степени доверительности его отношений с терапевтом, эмоциональной захваченности рассказчика своим повествованием и т.п.

Таким образом, мы предполагаем, что наше определение нарратива позволит достоверно выявить именно те фрагменты психотерапевтического взаимодействия, которые передают сообщение пациента о конкретных историях его жизни, прошлого и настоящего, с оценками и аффективными установками по отношению к этим историям и действующим лицам. Анализ данных фрагментов при помощи контент-аналити-ческих методов должен прояснить функции нарратива в психотерапевтическом дискурсе и дать ответ на некоторые из тех вопросов, которые сформулированы в начале данной статьи.

Литература

1. Томе X., Кэхеле X. Современный психоанализ. 1997. Т, 1, 2.

2. Boothe B. Der Patient als Erzaehler in der Psychotherapie. Goettingen, 1994.

3. Brown G., Yule G. Discourse analysis- Cambridge; Cambridge Univ. Press, 1983.

4. Bucci W. A multiple code model of the "good hour"; Theory and research. Charles Fisher Memorial lecture at the New York Psychoanalytic Society. April 11, 1995.

5. Bucci W. The development of emotional meaning in free association: A multiple code theory // Hierarchical concepts in psychoanalysis / Eds. A. Wilson, J.E. Gedo. Guilford, N.Y., 1993. P. 3-47.

6. Dahl H., Kaechele H., Thomae H. (Eds.). Psychoanalytic process research strategy. Berlin, 1988.

7. Ehlich К. Alltaegliches Erzaehlen // Erzaehlen fuer Kinder - Erzaehien von Gott / Hg. W. Sanders, K. Wegenast. Stuttgart, 1983. S. 128-150.

8. Ehlich К. (Hrsg.). Erzaehlen in der Schule. Tuebingen, 1984.

9. Gerhardt J., Stinson Ch. The nature of therapeutic discourse: Accounts of the self // J. of Narrative and Life History. 1994. V. 4. P. 151-191.

10. Hartog J. Die Methode des Zentralen Beziehungs-Konflikt-Themas (ZBKT): eine linguistische Kri-tik // Medizinische Kommunikation- Diskurspraxis, Diskursethik, Diskursanalyse / Hrsg. A. Redder, I. Wiese. Darmstadt, Westdeutscher Verlag. 1994. S. 306-326.

11. Labov W., Fanshel D. Therapeutic discourse. Psychotherapy as conversation. N.Y.: Acad. Press, 1977.

12. Labov W., WaletzkyJ. Narrative Analysis: Oral versions of personal experience//Essays on the verbal and visual arts / Ed. J. Helm. Seattle etc.: Univ. of Washington Press, 1967. P. 12-44.

13. Luborsky L., Crils-Christoph P. Understanding Transference. N.Y.: Basic Books, 1991.

14. Ludwig 0. Berichten und Erzaehlen. Variationen eines Musters / Hg. K. Ehlich. 1984. S. 38-54.

15. Polanyi L. Telling the American story: A structural and cultural work. N.Y.: Basic Books, 1989.

16. Polkinghorne D.E. Narrative and self-concept // J. of Narrative and Life History. 1991. V. I.P.41-68.

17. Quasihoff U.M. Erzaehlen in Gespraechen. Tuebingen: Narr, 1980.

18. RehheinJ. Beschreiben, Berichten und Erzaehlen / Hg. K. Ehlich. 1984. S. 67-124.

19. Russel R.L., van den Broek P. A Cognitive-Developmental Account of Storytelling in Child Psychotherapy//Cognitive Development and Child Psychotherapy/Ed. S.R. Shirk. N.Y.,L.: Plenum Press, 1989.

20. Schafer R. Retelling a life: Narration and dialogue in psychoanalysis. N.Y., 1992.

21. Spence D.P. Narrative truth and historical truth: Meaning and interpretation in psychoanalysis. N.Y.: Norton, 1982.

22. Wiedemann P.M. Don't tell any stories. Theories and discoveries concerning story-telling in me therapeutic setting//Poetics. 1986. V. 15. P. 43-55.

23. Wodak R Tales from Vienna Woods. Sociolinguistic and psycholinguistic considerations on narrative analysis // Poetics. 1986. V. 15. P. 153-182.

24. Wyaff F. The narrative in psychoanalysis: Psychoanalytic notes on Storytelling, listening, and interpreting//Narrative psychology: The storied nature of human conduct/Ed. T. Sarbin. N.Y.; Praeger, 1986. P. 193-210.

Примечания

²⁾ Разумеется, пациент сообщает не только подобного рода истории, он рассказывает также свои сновидения, фантазии, делится впечатлениями о различных событиях, не имеющих прямого отношения к нему, и т.д., и т.п. Мы намеренно ограничиваемся рассмотрением лишь историй, повествующих о реальных эпизодах из жизни пациента (по крайней мере, которые сам пациент считает таковыми)

³⁾ В психоаналитической литературе принято говорить об инсайте в смысле, отличном от того, что означает этот термин в когнитивной психологи (см. [1; т 1, с. 383-386]). В психоанализе, как правило, под инсайтом понимается интеграция переживаний пациента и овладение им интеллектуальными формами доступа к собственным внутрипсихическим процессам (там же, с. 386).

⁴⁾ Именно этой точки зрения придерживался 3. Фрейд, развивая свою концепцию Эдипова комплекса: каждый ребенок в возрасте между 3 и 6 годами стоит перед задачей разрешения так называемых "треугольных" (триадных) отношений, испытывая при этом любовь к родителю противоположного пола и ненависть (ревность, зависть) к родителю своего пола.

⁵⁾ См. концепцию К. Юнга о коллективном бессознательном и проявлении архетипов в индивидуальном сознании (Юнг К.Г. "Психология бессознательного". М., 1994).

⁶⁾ Безоговорочное и полное доверие 3. Фрейда, например, к рассказам пациенток привело его к созданию теории развития истерического невроза как следствия сексуального соблазнения девочек отцами. Впоследствии Фрейд отказался от этого представления, обнаружив, что рассказы его пациенток зачастую являются вымыслом, фантазиями, отражающими определенные бессознательные желания.