Голдсмит Г.Н. Инакомыслие и разногласия в истории психоанализа: от начала до наших дней

Аннотация

Статья посвящена теме инакомыслия и разногласий в истории развития психоанализа. В ней помимо основного течения психоанализа представлены основные психоаналитические направления и открытия, возникшие за более чем вековую его историю. Данное описание представляет исторический контекст для понимания современного аналитического плюрализма.

Ключевые слова: развитие психоанализа, инакомыслие, разногласия, Фрейд.

Психоанализ, возможно, отличается от других наук тем, сколь многим он обязан своему основателю, прожившему долгую жизнь и в течение многих лет единолично ответственному за главные открытия. (В России эта теория даже приняла его имя – «фрейдизм», тогда как в других странах она называлась психоанализом с самого начала.) Но в этой истории играет свою роль не только клинический и интеллектуальный гений Фрейда; его личность также сильно повлияла на развитие нашей науки. Фрейд практически не терпел несогласия в ней, заявляя, что только он способен определять, что важно для психоанализа. Разработки других авторов не должны были противоречить его собственным взглядам.

Существовали мощные внешние угрозы психоанализу: например, шоковое восприятие викторианского общества идеи инфантильной сексуальности было источником сопротивления идеям Фрейда, а, с другой стороны, антисемитизм в Австро-Венгерской империи также создавал препятствия распространению психоанализа. Эти проблемы вынудили Фрейда оставаться вне академического и медицинского миров. Однако, сколь бы серьезным ни было внешнее давление, наибольшими угрозами Фрейд считал те, что возникали внутри движения, исходили от его приверженцев и последователей, которые стремились слишком сильно, по его ощущениям, расширить рамки психоанализа. Поэтому, чтобы обеспечить цель установления стабильности в психоаналитическом движении (и здесь существенно слово «движение», поскольку Фрейд полагал свою миссию большей, чем создание всего лишь нового метода лечения или теории), он в 1910-м году основал Международную психоаналитическую ассоциацию, а двумя годами позднее создал тайный комитет семи «хранителей колец», куда входил он сам и шестеро его наиболее преданных последователей. В работе 1914 года «К истории психоаналитического движения» Фрейд обсуждал историю развития психоанализа вплоть до времени написания данной работы, подытоживал свои основные открытия и объяснял причины исключения Брёйера, Блёйлера, Штекеля, Адлера и Юнга, которых больше не считал своими соратниками. Так слово «психоанализ» стало означать именно ту доктрину, что была одобрена Фрейдом. Он хотел оградить свое наследие и настолько отождествлял себя с ним, что ему казалось, будто любые нападки на него лично могут использоваться для оправдания нападок на психоаналитическую теорию.

Несмотря на попытки Фрейда ограничить инакомыслие и исключить те достижения, которые он считал неприемлемыми, всегда существовало множество разногласий - не только в его время, но и вплоть до наших дней. Я постараюсь подытожить эту историю, и уверен, вы узнаете о некоторых особенностях, ценных для нашего понимания развития психоанализа в настоящее время.

Ощущение Фрейда, что необходимо ограждать целостность психоанализа и изгонять многих мыслителей, дошло до наших дней в организованном психоанализе. Оно было почти неизменным, за исключением двух десятилетий в США после Второй мировой войны, периода большой популярности психоанализа как в США, так и в Западной Европе, когда он легко проникал в разговорные идиомы и популярную культуру. Это было так заметно, что поэт У. Х. Оден в своей знаменитой формуле утверждал, что влияние психоанализа определяет «все общественное мнение». Это был период расширения теории эго-психологии, берущей начало от работ Фрейда «Эго и ид» и «Торможения, симптомы и тревога» и развитой далее Анной Фрейд в труде «Эго и механизмы защиты». Наиболее заметными фигурами в Америке тогда были Хартманн, Крис, Лёвенстайн и Рапапорт. В то время в американской психиатрии преобладали психоаналитические идеи, и психоаналитическая психотерапия развивалась в направлении, позволявшем применять психоаналитические подходы в лечении тяжелых состояний, для которых психоанализ в чистом виде не был рекомендован. Это был период большого оптимизма в отношении будущего психоанализа, и как теоретики, так и практики все еще близко следовали букве открытий Фрейда.

Но это единодушие в итоге закончилось, вследствие неизбежного распространения аналитического опыта и теоретизирования. Возможно, наиболее серьезный вызов фрейдистской ортодоксии был брошен кляйнианским движением. Кляйнианцы в Лондоне заявили, что они как аналитики, в сущности, ближе к Фрейду по духу, чем другие (находившиеся главным образом в Вене). Объяснялось это тем, что они приняли теорию инстинкта смерти в качестве центрального аспекта своих теорий, тогда как венцы эту концепцию рассматривали с некоторым скептицизмом. Немало было написано об этом споре, главными оппонентами в котором выступили Мелани Кляйн (в Лондоне) и Анна Фрейд (которая вначале жила в Вене, а затем переехала в Лондон с отцом в 1938 году).

Фрейд в этом разногласии занял сторону дочери, и критиковал Эрнста Джонса (который был одним из членов тайного комитета семи «хранителей колец») за его поддержку Мелани Кляйн. В конечном итоге был достигнут пусть и не теоретический, но административный компромисс, и обе группы стали сосуществовать под эгидой Британского психоаналитического общества (к тому времени Анна Фрейд уже переехала в Лондон). Возникла также третья группа, вначале названная «средней» (middle) (а затем обозначавшаяся как «независимая группа»). Этот период можно назвать рождением психоаналитического разнообразия, поскольку ничто не мешало обеим группам разрабатывать свои методы и теории, а кляйнианцы смогли избежать изгнания и клейма инакомыслящих.

Последующие поколения стали свидетелями продвижения обеих теорий психоанализа, с разработкой концепции Биона, основанной на достижениях Кляйн, и постепенным развитием Британской школы объектных отношений (Фэйрберн, Винникотт, Балинт), порожденной средней группой. Вскоре были добавлены идеи Лакана во Франции, и других аналитиков – все они претендовали на место в доме Фрейда и способствовали растущему ощущению психоанализа как области, включающей плюралистический набор идей.

Любопытно, как замечали многие, что если бы неканонические взгляды Адлера и Юнга возникли в истории анализа позднее, они могли бы получить признание как альтернативные, но вполне приемлемые, не выходящие за пределы психоаналитической теории, – и они не подверглись бы изгнанию, не были бы вынуждены развиваться вне основного психоаналитического течения. Действительно, интересно отметить, что впоследствии многие достижения этих авторов вошли в основное течение аналитической мысли, как, например, акцент Адлера на агрессивном влечении или настояние Юнга на значимости психологического развития во взрослом возрасте, что дало определенный стимул концепции Эрика Эриксона касательно психологических стадий развития на протяжении всей жизни.

Американский психоанализ также стал расширяться, проникая в области, бросавшие вызов ортодоксии Фрейда и господствующей теории эго-психологии (вместе их принято называть классической аналитической теорией). Лидирующим среди новых теоретиков стал Хайнц Кохут со своей теорией биполярной самости, концепцией нарциссизма как отдельной, но параллельной линии развития помимо психосексуальной и эго-психологической, а также воззрениями на работу в переносе, которые кажутся исходящими более от экспериментов Ференци, чем от Фрейда. Также можно назвать теорию серапации-индивидуации Маргарет Малер и подход «языка действия», предложенный Роем Шафером. Но, возможно, самым большим сдвигом внимания стал переход от эго-психологии (названной «психологией одной личности») к направлениям объектных отношений, социального конструктивизма и интерсубъективности (объединенных под рубрикой «поворота к отношениям» в психоанализе), которые стали обозначаться как «психология двух личностей».

«Повороту к отношениям» дали начало британская теория объектных отношений и такие американские аналитики, как Гарри Стэк Салливан (известный работами по «интерперсональной психиатрии»), который практиковал в Вашингтоне, где я впервые испытал их влияние, поскольку учился там в медицинском институте. (Другими представителями этого движения были Карен Хорни и Эрих Фромм). Вначале они были исключены из рядов Американской психоаналитической ассоциации, но затем их идеи были восприняты с большим интересом. Произошло это в связи с возобновлением интереса к деятельности Ференци. Ференци, как вы знаете, некогда был близким другом и выдающимся соратником Фрейда, который вынужден был отойти от движения по личностным и теоретическим причинам, но не подвергся окончательному изгнанию.

Перепрыгивая на несколько лет вперед, обратимся к выступлению Роберта Валлерстайна на Международном психоаналитическом конгрессе в Монреале в 1987-м году. Развивая данную тему, он поставил вопрос о том, что нынешний плюрализм означает для психоанализа. Позже эта проблема разрабатывалась и другими аналитика. Основные вопросы Валлерстайна звучали так: (1) Что составляет то ядро психоанализа, которое позволяет различным группам оставаться под одной психоаналитической крышей? И: (2) Как наши базовые концепции отличают нас от других психологий, которые обозначаются как не-психоаналитические? Собственный ответ Валлерстайна заключался в том, что, с одной стороны, общие основания психоанализа следует искать в «близкой к опыту» клинической теории, в нашем внимании к тревоге и защите, конфликту и компромиссу, репрезентациям самости и объекта, переносу и контрпереносу и прочим подобным клиническим понятиям. Однако, с другой стороны, Валлерстайн полагал, что различиям между направлениями мы обязаны своим «отдаленным от опыта» метапсихологическим теориям, в которых пытаемся объяснить структуру психики, выводя свои техники из этой теории психического функционирования, которая также используется для истолкования психологических изменений, наблюдаемых нами в ходе лечения. Валлерстайн назвал метапсихологические теории «метафорами», слабо связанными с клинической теорией и наблюдениями, но не поддающимися эмпирической проверке. (Следует отметить, что он был недалек от рассуждения Фрейда о том, что метапсихологическая теория является частью психоанализа, наименее существенной и наиболее подверженной переменам со временем, в отличие от клинической техники.) Поскольку Валлерстайн назвал теории метафорами, то полагал, что трудно придать одной из них больше правомерности, чем другой, особенно, если они внутренне непротиворечивы и могут объяснить все разнообразие клинических феноменов. Также он считал, что мы выбираем их не только на интеллектуальных основаниях, но имеем также приверженности, обусловленные превратностями опыта обучения и нашим типом личности, что и приводит нас к предпочтению определенных теоретических концепций, которые мы затем вносим в свою работу.

Двумя годами позднее, в 1989 году на Конгрессе Международной психоаналитической ассоциации в Риме эта тема получила дальнейшее развитие, поскольку вызвала масштабную дискуссию. Единственным, в чем удалось прийти к согласию, было утверждение, что психоанализ достиг момента, когда уже больше неправомерно поддерживать тот вымысел, будто существует один-единственный психоанализ, – скорее он представляет собой множество различных взглядов и направлений. Означает это прогресс или же мы имеем дело с временной культурной модой – данная тема тоже горячо обсуждалась. Однако одним из достижений этой дискуссии стало, кажется, исчезновение термина «инакомыслящий» (‘dissident’), утрата им своей силы вследствие принятия психоаналитического разнообразия и ценности свежих мыслей.

В рамках этой модели можно выделить пять различных групп:

Первая – это группа «общих оснований», к которой Валлерстайн причислял и себя. Эта группа пытается найти допущения, общие для всего разнообразия теорий, признавая, что все они принадлежат к одному корпусу психоанализа, даже если расходятся в частностях.

Типичный представитель второй группы, которая, можно считать, использует «мультимодальный» подход, – это Фред Пайн из США. Он описал четыре различных психологии, обозначенные понятиями «влечение, эго, объект и самость». Предполагалось, что аналитик работает в рамках одной из этих психологий, меняя свое направление с одного на другое по требованию клинического материала. Эти четыре теории охватывают почти все, что предлагают различные метапсихологии (классическая фрейдистская психология, эго-психология, теории объектных отношений и психология самости). Однако некоторые могут все же остаться за бортом, например, лакановская теория, основанная на совершенно иных философских и лингвистических допущениях.

Третья группа более-менее отождествляется с Лео Рэнджеллом из Лос-Анджелеса. Он отстаивает ту позицию, что была названа «тотальной составной психоаналитической теорией», основанной на деятельности Фрейда и его последователей эго-психологов. Он полагает, что такой теоретический комплекс может охватить все последующие разработки, и другие теоретические позиции не требуется от него отщеплять. Этот взгляд иногда критикуют, как попытку восстановить «американский психоаналитический империализм», который, базируясь на эго-психологии, некогда был единственной полностью всеобъемлющей психоаналитической системой.

Четвертая группа, иногда называемая «анти-метапсихологисты», пыталась покончить со всеобъемлющими общими психологиями, чтобы сосредоточиться только на исследовании и эмпирической проверке клинической теории. Это близко подходит к описанному Валлерстайном общему основанию «близкой к опыту» клинической работы.

Пятая группа была обозначена как «дихотомисты», поскольку ее представители считают, что все метапсихологии в своем многообразии распадаются всего лишь на два различных и непримиримых лагеря. (Они не плюралисты, но «дуалисты».) Первый лагерь основывается на теории структуры и влечений, которая рассматривает эго как орган поиска удовольствия, что пытается удовлетворить напор влечений путем компромиссов с требованиями супер-эго и внешней реальности. Второй лагерь основывается больше на теории объектных отношений, выводимой из трудов Фэйрберна, который в свою очередь опирался на Ференци; согласно этой теории, эго – это орган поиска объектов, вовлеченный в отношения между людьми.

Полагаю, данное описание охватывает различные возможности понимания современного аналитического плюрализма. Некоторые группы пересекаются друг с другом, а другие, похоже, ни с какой иной несовместимы. Тем не менее, эти различия существенно помогли внести ясность в продолжающуюся дискуссию, точнее указать именно, что именно делает психоанализ психоанализом, а что из него исключено. Имеются признаки того, что существующие расхождения все еще возможно в некоторой степени преодолеть. Это, разумеется, не будет лишь вопросом клинической или теоретической инновации, здесь будут также играть свою роль разные личности, как это происходило на протяжении всей исторической ситуации, которую я описываю.

Один из аналитиков, прилагающий максимум усилий для объединения различных подходов в пределах психоаналитического плюрализма – это Отто Кернберг. Он попытался связать перспективу влечений-структуры, с одной стороны, и, с другой, перспективу объектных отношений при помощи своей теории «интернализованных объектных отношений». Интернализованные объектные отношения состоят из репрезентаций самости и объектов, а также аффектов, их соединяющих, что Кернберг описывает как базовые строительные блоки структуры психического аппарата ид, эго и супер-эго. Он смог создать эту теоретическую модель, изучив технические принципы, исходящие из различных концептуальных позиций. Кернберг описал несколько областей схождения различных технических подходов, при том что соответствующие им теоретические позиции остаются не вполне объединенными. Вот какие схождения он отметил: «возросшая сосредоточенность на анализе переноса, ранняя интерпретация переноса, растущее внимание к анализу контрпереноса и тотальной концепции контрпереноса с растущим интересом к рискам “внушения идей” пациентам». Он отмечает, что больший акцент делается на интерпретации защит характера и систематическом анализе характера, в том числе, бессознательных значений «здесь и сейчас». Он также описывает тенденции к переводу бессознательных конфликтов в терминологию объектных отношений, а также к учету множества царских дорог к бессознательному. Кроме того, наблюдается подчеркивание главенствующей роли аффекта, преобладание моделей интернализованных объектных отношений и возобновление внимания к технической нейтральности. Те расхождения, которые, по мнению Кернберга, все еще не преодолены, касаются реконструкции и восстановления довербального опыта, необходимости прояснения различий между психоанализом и психоаналитической психотерапией, роли эмпатии и отношений между исторической и нарративной истиной.

Этот взгляд оспорили Гринберг и Митчелл, по мнению которых, хотя на некоторых уровнях и может наблюдаться видимость схождения, остаются фундаментально противоположными две школы, исходящие из различных философских и психологических моделей (модель влечений-структуры и модель отношений). Они основывают эту точку зрения на том фундаментальном факте, что существуют два разных подхода к человеческому опыту, поскольку мы являемся «неизбежно индивидуальными существами и в то же время неизбежно социальными существами». Они полагают, что исходящие отсюда психологические модели внутри себя являются исчерпывающими, и потому несовместимы друг с другом, и их невозможно объединить в одну общую теорию. Гринберг и Митчелл считают, что эти модели невозможно сравнивать эмпирически, и выбор той или иной из них связан с личностными ценностями, выбором и опытом. В модели отношений более выражены конструктивистский подход к переносу в отличие от традиционного объективистского подхода, непризнание технической нейтральности как иллюзорной и основанной на скрытом авторитаризме, основанная на дефиците модель раннего развития, ослабленное внимание к влечениям и концепция терапии как «новых объектных отношений».

В клиническом измерении различия между этими двумя моделями можно наблюдать в таких областях, как рассмотрение травмы в качестве реального события, приводящего к психопатологии, в противоположность вниманию к ее разработке в фантазии; или же в предпочтении отсылок к прошлому либо к настоящему в том, что касается воспроизводства конфликта в переносе; или в сосредоточенности на интерпретации раннего материала – а не на факторах отношений при выборе терапевтической стратегии. Но если мы внимательно присмотримся к этим альтернативам, то увидим, что при подходе «или/или» может теряться полнота личностного опыта.

«Модель двух личностей» опирается на деятельность Ференци, а «модель одной личности» – на Фрейда и его последователей. Кернберг (хотя он и ищет, в чем сходятся различные теории) также был вынужден признать, что трудно окончательно преодолеть различия между этими двумя концепциями, несмотря на то, что сам он перечислил множество критериев, согласно которым их можно считать сближающимися. (Он также обсуждал третий путь, путь французского психоанализа, отличающегося своим противостоянием эго-психологии, а также претензией на большую верность исходной концепции Фрейда, до развития эго-психологии или подходов, ориентированных на отношения. Этой модели присущи большая сосредоточенность на лингвистических аспектах коммуникации, прямая интерпретация глубинного, символизированного, бессознательного конфликта, уклонение от реалий повседневной жизни, интерпретация досимволических психосоматических проявлений, пристальное внимание к après-coup[1] (по-немецки Nachträglichkeit), и акцент на анализе предсознательной фантазии.)

Необходимо сказать, что не все терапевты, причисляемые к той или иной группе, согласились бы с жестким толкованием различий между группами. Также было бы ошибкой полагать, что описанные мной различные группы являются сами по себе монолитными. В сущности, внутри каждой традиции или теоретического и клинического подхода существуют подгруппы, и внутри каждой группы можно обнаружить столько же разногласий, сколько и между большими группами. Каждая традиция, если ей следовать безоглядно, может упустить нечто важное в человеческом опыте, и рискует стать сверх-идеологическим лечением, в котором теория получает приоритет над непосредственностью клинического факта. И, разумеется, как всегда, когда дело касается конкретного терапевта, есть параметры, которые не учтены в описании теории или в обобщенном описании техники. Персональные характеристики – важнейший аспект того, чем мы занимаемся как аналитики, и их трудно учесть в широких теориях.

Помимо усилий Кернберга, направленных на выяснение того, где сходятся различные подходы, и позднейшего смягчения позиции Гринберга и Митчелла касательно абсолютной несовместимости, Глен Габбард смог указать на другие области сближения, в частности, в отношении работы с контрпереносом. Габбард считает растущее принятие предложенной Мелани Кляйн концепции проективной идентификации не слишком далеким от идей относительно разыгрывания в контрпереносе, высказываемых многими эго-психологами, которые, похоже, сдвигаются к интерперсональному и интеракционному направлениям в своих описаниях клинической работы. К этому можно добавить идеи Джозефа Сандлера о «контрпереносе и ролевой откликаемости» – они даже была названы вариантом «проективной идентификации под фрейдистской маской». Рассматривая эту связь, можно счесть кляйнианско-фрейдистское согласие относительно взаимодействий в переносе и контрпереносе «совместным творением», в котором акцент перемещается между акцентом на вклад пациента (исходная кляйнианская позиция) и вниманием к вкладу аналитика (более поздняя фрейдистская позиция).

Мертон Гилл, который одно время был стойким сторонником эго-психологии, через много лет изменил свою позицию. В своей последней работе он заявил, что «психоанализу нужны как психология одной личности, так и психология двух личностей. Важно отметить, что обсуждение этих точек зрения велось в отношении теорий аналитической ситуации. В реальной практике аналитики всегда в той или иной степени прагматически работают как в одноличностном, так и в двухличностном контекстах». Они будут вмешиваться в различные клинические ситуации комментариями и поведением, принадлежащими к обеим этим концептуализациям, даже предлагая рационализации, удерживающие их в орбите той или иной школы.

Кляйнианцы также модифицировали свою работу, и теперь мы слышим меньше о глубинной интерпретации подспудных архаических фантазий (без особого внимания к защите и сопротивлению) и меньше о частично-объектных интерпретациях (избегая контрпереносного влияния на ситуацию), а вместо этого появился более современный кляйнианский акцент на здесь-и-сейчас аналитического взаимодействия, того, что анализируемый пытается вызвать в аналитике, и как это влияет на контрперенос. Снизилось использование языка частей тела («хорошая грудь», «плохая грудь») и каннибалистических образов.

Тогда как кляйнианцы несколько сдвинулись в этом направлении к классическому анализу, многие фрейдисты, в свою очередь, усвоили понятия кляйнианского происхождения. В частности, Джозеф Сандлер стал частью этого движения, и его статья о контрпереносе и ролевой откликаемости, которую я упоминал выше, помогла ввести концепцию проективной идентификации в общее обращение (хотя в своей статье он и не использовал этот термин). (Отто Кернберг также существенно опирался в своей деятельности на концепции, почерпнутые у Кляйн, среди которых наиболее значимая, вероятно, – это проективная идентификация.) Сандлер описывал эго в ключе его попыток уравновесить состояния опасности и безопасности, и смог сохранить свою связь с глубинной психологией, даже описывая, как эго адаптивно приспосабливается в ответ на изменяющиеся внешние условия, тем самым отчасти перекрыв концептуальный зазор между глубинной психологией и интерперсональными теориями. Сандлер занимался этим, не заявляя, что создает новые теоретические ходы, так что его восхваляли как вождя «тихой революции» в психоанализе.

Таким образом, кажется вероятным, что подход к различным школам психоанализа, основанный на принципе «и/и», – в противоположность подходу «или/или», – хоть никогда, возможно, и не добьется полного объединения, которого стремятся достичь физики в своих поисках «общей теории поля», все же представляет ценность в интеграции различных воззрений аналитиков, пытающихся понять тот парадокс, что хотя мы фундаментально одиноки, в то же самое время мы живем и взаимодействуем в социальном мире. Предметом анализа является психика индивидуума, но для его осуществления требуется присутствие другого человека. Эта ситуация сама по себе способна подчеркнуть тот парадокс, который ограничивает полную интеграцию теорий.

Вероятно, вы заметили, что в данном обзоре я воздерживался от обсуждения эмоциональных конфликтов между психоаналитиками, что пронизывают историю анализа: битвы, обоюдные оскорбления и т.п. Хотя это важно для попыток достичь понимания нашей сферы деятельности, но может отвлечь от интеллектуального изучения анализа, от сущности того, чем занимались все эти аналитики в своих исследованиях. Вы, разумеется, хорошо понимаете, что разногласия в истории психоанализа, относительно как теорий, так и практики и организационных вопросов, являются результатом не просто теоретического расхождения или разницы вкусов. Аналитики лучше, чем кто бы то ни было, должны знать, что разногласия обусловливаются также личными психологическим различиями практиков. Не вникая ни в одну из этих битв, я перечислю три момента, которые, на мой взгляд, составляют суть того, почему у психоанализа такая насыщенная история организационных конфликтов, и почему она длится по сей день. Поэтому я сосредоточусь на том, о чем пока что практически не говорил.

Во-первых, я полагаю, есть вопрос типов характера. Мы выбираем свои теории, основываясь главным образом на том, насколько они совпадают с нашим личным пониманием, насколько они выглядят осмысленными для нас как индивидуумов. Этот выбор зависит от развития характера, личного опыта работы с пациентами и того, насколько нас устраивают требования той или иной теории в ее клиническом приложении. Теоретические различия – это вызов (или, возможно, даже угроза) более глубокий, чем интеллектуальный, и потому свою точку зрения человек защищает с большим упорством.

Вторым фактором является роль идентификаций в ходе нашего профессионального развития. Мы склонны к приверженности предпочтениям нашего собственного аналитика (это очевидно, когда происходит раскол в группе, и анализанты входят в ту же фракцию, что и их бывший аналитик), к приверженности и усвоению стилей наших учителей, и наконец, к верности образу Фрейда. Возможно, я должен был начать этот абзац с Фрейда, поскольку его деятельность – это зачастую первое, с чем мы сталкиваемся, когда поддаемся чарам анализа и начинаем размышлять о том, чтобы заняться им профессионально. В нашей идентификации с Фрейдом может заключаться желание верить, будто мы носим его мантию. Но он действует также как супер-эго, не только как эго-идеал. Одна из проблем идентификации с Фрейдом состоит в том, что она может также подразумевать идентификацию с его нетерпимостью к инакомыслию в психоаналитической группе. Отчасти это определялось характером Фрейда, а отчасти – осознанно провозглашенной целью защиты анализа от общества, оспаривавшего его открытия. Таким образом возникает проблема наших идентификаций со своими аналитиками, своими учителями и с Фрейдом, причем каждая из них может способствовать ригидности в развитии наших взглядов, происходящем с опытом. Одно из дополнительных проявлений этих идеализаций и идентификаций – реактивное образование, а кроме того – эдипальное соперничество между всеми детьми Фрейда. Неуверенность, которую мы испытываем при лечении пациентов, может содействовать компенсаторной сверх-уверенности вне кабинета. (Которая иногда может возникать и тогда, когда мы находимся в кабинете с пациентом.)

В-третьих, я полагаю, что существуют аспекты обучающего психоанализа, вносящие свой вклад в те затруднения, что переживают аналитические группы. Обучение предполагает долгий период ученичества, некую принудительную регрессию, которая происходит, когда уже достигнута взрослость, и более того, когда многие из нас уже женаты или замужем, имеют семьи, занимают ответственные должности и т.п. Поэтому неслучайно столь многие кандидаты хотят пробежать сквозь свое обучение как можно быстрее (не только вследствие тех практических тягот, которые оно налагает). Когда наше обучение завершается, мы испытываем некое чувство свободы, свободы от окружения аналитической институции, которая порождает регрессию и зачастую – значительную паранойю у кандидатов. Это чувство свободы способствует ощущению, что ты наконец волен сам идти теми путями, что были закрыты во время долгого периода обучения. Возможно, это также чувство некой привилегированности, провоцируемое тяжело добытым статусом после многих лет работы в обучающем анализе. И это также защита от неприятной регрессии и отрицание тех болезненных двусмысленностей, которые сопровождают почти всю нашу работу. Как я уже говорил выше, я в самом деле полагаю, что «уверенность» – большая проблема среди аналитиков, поскольку она опирается на защитные структуры, которые наши группы признать не могут, поскольку они – вопрос работы с пациентом, а не организационной политики.

Еще мне кажется, что в наших организациях нечто происходит вследствие того, что каждый из нас практикует в изоляции. Мы отвечаем за всю работу в своих кабинетах и вынуждены выносить немало тревоги на протяжении рабочего дня. Похоже, наши эгоцентрические представления усиливаются этой постоянной изоляцией и тяжелым трудом, и в организационной сфере мы забываем, что теперь требуется сотрудничество с группой, в отличие от всей полноты власти, которую мы ощущаем как приёмники мощных переносных чувств и фантазий. Это может влиять на душу аналитика даже вне его кабинета.

В этой области есть проблемы личностного нарциссизма, которые следует распознавать. К ним мы можем добавить тревоги, исходящие из практики, параноидное окружение в ходе тренинга, а также высокую личную психологическую значимость защиты своей точки зрения, когда мы должны обсуждать вопросы не только интеллектуальные, но и затрагивающие нас глубоко и личностно. Ирония в том, что именно психоанализ был изобретен, чтобы справляться со всеми этими проблемами, и к психоанализу же мы должны обратиться за помощью, чтобы справиться с задачей интеграции как наших теорий, так и наших отношений с коллегами. Думаю, важно помнить об этом, когда мы рассматриваем историю психоанализа, особенно потому, что это наша работа – продолжать создавать эту историю.

Перевод с английского З. Баблояна