Романов И.Ю. В ритме движений души. Несколько замечаний об эволюции кляйнианского психоанализа

В этой статье мне бы хотелось остановиться на некоторых особенностях современного кляйнианского психоанализа. В своем обзоре я буду отталкиваться, во-первых, от значимых отличий данного подхода от классической аналитической теории и техники - отличий, мало соответствующих распространенным на сей счет предрассудкам, однако, несмотря на это имеющим место. Во-вторых, я постараюсь следовать основным линиям развития кляйнианской школы - от открытий Мелани Кляйн и ее ближайших соратников до нововведений современных кляйнианских аналитиков. Как в первом, так и во втором пункте мое рассмотрение будет ограничено личным опытом и точкой зрения, и за редким исключением тематикой представленных в данном выпуске журнала статей.

Внутри кляйнианского подхода довольно трудно провести демаркационную линию между теорией и практикой.¹⁾ Тем не менее условно эту границу установить можно. Следуя несколько ироничному наименованию двух томов сборника "Мелани Кляйн сегодня", я остановлюсь последовательно на "главным образом теории" и "главным образом практике". Однако начну я с небольшого отступления.

Обучение на опыте

Интерес к психоанализу может быть только личным и всегда имеет историю. Поэтому мне бы хотелось начать статью с нескольких личных замечаний. Мой интерес к теории Мелани Кляйн в значительной степени развивался "против течения" (то же самое можно сказать о психоанализе как таковом, и эта аналогия мне кажется неслучайной). Учебником, на который ориентировались начинающие психотерапевты 80-х - 90-х годов, было руководство Р. Гринсона "Практика и техника психоанализа" - прекрасное, сугубо эго-психологическое пособие, содержащее многочисленные выпады в адрес кляйнианского подхода (Гринсон, 2003). Карикатурный образ кляйнианского аналитика, делающего "прямые" и "глубокие" интерпретации "содержания", не считаясь с "рабочим альянсом", "сопротивлениями" и "эго-защитами" пациента, вызывал естественное негодование, но вместе с тем и неподдельный интерес. Наверное, здесь сказывалось выработанное советской гуманитарной литературой отношение к критике: зачастую читать следовало как раз то, что критикуют, не особо озадачиваясь аргументами "критиков в штатском" (Романов, 2005). Так и получилось, что когда возникло предложение редактировать перевод "Развития в психоанализе" (Кляйн и др., 2001), я с радостью отозвался. Чтение текстов Кляйн и ее соратников, а чуть позже - обзорных теоретических работ (как, например, "Словарь кляйнианского мышления" Р. Хиншелвуда) стало для меня первым опытом встречи с данной психоаналитической культурой.

Здесь я хотел бы отметить одну особенность восприятия классических кляйнианских текстов. Насыщенные конкретикой бессознательных фантазий, телесным опытом и языком примитивного бессознательного, они, по моим наблюдениям, вызывают два типа реакций у читателей. Одни сразу очаровываются этим загадочным, пугающим, но и очень живым миром, находя в нем множество соответствий своим переживаниям и/или клиническим наблюдениям. О таком восприятии, в частности, пишут Х. Сигал (Сигал, 2004) и Э. Спиллиус (Spillius, 1988); со своей стороны я также могу вспомнить немало коллег, принявших описания Кляйн сразу и безоговорочно. С другой стороны, довольно часто можно встретить реакции неприятия и отторжения, восприятия бессознательных фантазий типа "пенис отца внутри матери" или "части мертвой матери внутри своего тела" как безумных и слишком далеко отстоящих от каждодневного опыта. Например, один из переводчиков "Развития в психоанализе" решил отказаться от этой "отвратительной" и "сводящей с ума" работы! С некоторой долей смущения я признаю, что моя первоначальная реакция на работы Кляйн была ближе ко второму типу: лишь со временем (и с усилием) я смог понять, что этот фантазийный мир имеет отношение и ко мне, а не только к сумасшедшим (и) кляйнианцам.

Следующим сюрпризом стала встреча с живыми представителями данного подхода. Они оказались не похожими ни на карикатурный образ "кляйнианца", ни на кляйнианские тексты. Так, например, первой реальной встречей с кляйнианской техникой для меня стала групповая дискуссия (супервизия) с Патришией Дэниел на Летней школе Восточноевропейского комитета Европейской психоаналитической федерации.²⁾ Я представлял свой случай, и полтора часа обсуждения были посвящены первым трем-четырем фразам, которыми я обменялся с пациентом. Основной вопрос звучал следующим образом: не было ли возможно сформулировать интервенции несколько иным образом, так, чтобы выразить понимание, но в то же время не подкреплять параноидные тревоги пациента. Что после этого оставалось думать про "прямые" и "глубокие" кляйнианские интерпретации?

Через несколько лет мой и моих коллег интерес достиг того уровня, на котором мы захотели организовать семинар с участием кляйнианских аналитиков в Харькове. Благодаря поддержке П. Дэниел нам удалось пригласить в Украину профессора Роберта Хиншелвуда - автора "Словаря кляйнианского мышления", "Практикума Кляйн" и множества других работ по теории и технике кляйнианского психоанализа, теории групп и институтов и т.д. Чрезвычайно подкупала серьезность, с которой и мисс Дэниел, и профессор Хиншелвуд относились к организации семинара: он проходил в течение недели, был целиком посвящен книге "Практикум Кляйн", которая предварительно нами переводилась и обсуждалась, тщательно продумывались предпосылки и результаты совместной работы, и т.д.

Думаю, Р. Хиншелвуда многое удивило в нашей работе и в нашем понимании кляйнианского подхода, и вряд ли это удивление было приятным. Со своей стороны, мы были не просто удивлены. Не ошибусь, если назову общую реакцию участников семинара потрясением. Метод, который демонстрировал Р. Хиншелвуд на супервизиях, не был похож ни на что, виденное ранее. Супервизора почти не интересовала история жизни и болезни пациента, он совсем чуть-чуть останавливался на ходе терапии, главное внимание уделялось протоколам одного или двух психоаналитических сеансов. Но здесь динамика взаимодействия пациента и аналитика исследовалась столь детально и глубоко, что возникало понимание, не обретаемое чтением и десятков страниц "историй". На заключительном собрании один из участников семинара сравнил метод Хиншелвуда с лучом карманного фонаря, который светит тем дальше, чем уже мы его фокусируем.

Приезд Р. Хиншелвуда стал своеобразной инициацией нашей группы в кляйнианский анализ. Кроме того, он позволил наладить контакт с другими представителями Британского психоаналитического общества (БПО), так что через некоторое время мы смогли организовать в Харькове семинар при поддержке "Мелани Кляйн траста", проходящий и поныне. В качестве преподавателей в нем участвуют обучающие психоаналитики и супервизоры БПО Эдит Харгривз, Джейн Милтон и Пенелопа Гарви, в качестве студентов - психотерапевты из разных городов Украины (Харькова, Киева, Днепропетровска, Одессы, Винницы, Львова) и России (Москвы и Ставрополя). Семинар проходит два раза в году и включает в себя обсуждение ключевых теоретических статей, клинические дискуссии в группах и индивидуальные супервизии. Среди тем, которые были рассмотрены, "Психические изменения", "Проективная идентификация", "Перенос и контрперенос", "Эдипов комплекс", "Патологическая организация", "Внутренний и внешний сеттинг" и некоторые другие. В частности, на этих семинарах обсуждались и статьи, представленные в данном выпуске журнала.

Думаю, сотрудничество с кляйнианскими аналитиками из Великобритании в очень значительной степени повлияло на мою и моих коллег клиническую работу. Конечно, мы далеки от того, чтобы именовать себя "кляйнианцами". Это так по той простой причине, что для подобного самоименования необходимы две простые вещи: личный анализ у аналитика-кляйнианца и ведение пациентов под супервизией соответствующих супервизоров. Возможно, в обозримом будущем аналитики с такой подготовкой появятся в Украине или России, но пока что для нас это недостижимый стандарт. Тем не менее многие из участников семинара проходят обучающий анализ или терапию, а также супервизии, и изучение кляйнианской теории и техники является для них важным дополнением к обучению. И даже больше, чем дополнением. На мой взгляд, оно формирует определенное психоаналитическое мировоззрение, культуру мысли и действия, которые определяют все параметры нашей практики. Я не очень верю в "синкретический" психоанализ или в "единый" психоанализ (хотя я знаю, что многие читатели, как и многие участники семинара, со мной не согласятся). Вслед за Роем Шафером я считаю, что как аналитики мы всегда выбираем: с какими пациентами, с каким уровнем бессознательного, с какими проблемами мы работаем, как именно работаем и к чему осознанно или бессознательно стремимся (Shafer, 1994). Для меня "кляйнианский выбор" заключается во все большей сосредоточенности на отношениях здесь и сейчас, на переносе, тревогах и примитивных защитах от них. Кроме того, он подразумевает учет неизбежной контрпереносной вовлеченности аналитика и способность работать с этой вовлеченностью, делая из нее надлежащие выводы. Вполне возможно, что другие участники нашей программы восприняли кляйнианский посыл совершенно иначе (а может быть, кто-то сделает точно такие же выводы из совершенно иной психоаналитической парадигмы). Я уверен, что очень разные аналитики, могут проводить одинаково хороший анализ. Однако мой опыт был таким, и ниже я попытаюсь обосновать именно его.

Теория разума и/или души.

При переводе на русский язык английского слова "mind" возникают серьезные трудности. Если, как это принято в философских и психологических текстах, перевести его как "ум", "разум" или "сознание", появятся нелепые для русской речи выражения, типа "бессознательного ума" (или, того хуже, "сознания"). Проще обстоит дело с переводом "душа" или "психика", тем более что в текстах Кляйн и большинства ее сподвижников, слово "mind" было переводом немецкого "die Seele", которое гораздо ближе к русской "душе" и английскому "soul" (Ornston, 1985). Однако простота эта исчезает, как только мы касаемся текстов У. Биона. В выражениях типа "mind как орган для осмысления мыслей", философская традиция употребления слова "разум" (в особенности, традиция английской логики и эмпиризма) столь очевидна, что другие переводы выглядят архаизмом.

Указывает ли эта переводческая проблема на что-то существенное в современной кляйнианской теории? На мой взгляд, да. Как отмечает Ханна Сигал в работе "Изменяющиеся модели психики (mind)", Кляйн расширила фрейдовскую структурную модель и "поместила ее под микроскоп" (Segal, 2001, p.159). Такое рассмотрение привело к существенному смещению точки зрения на душевные процессы: от исследования конфликтов между относительно изолированными структурами Ид и Эго, динамики влечений и защит - к пониманию Эго (или скорее самости или Я) как обладающего восприятием, влечениями и защитами, изначально включенного в объектные отношения и выражающего себя в них.³⁾ В этой перспективе отношения структуры и функции стали выглядеть обратимыми, поскольку сами психические структуры формируются во взаимодействии процессов интернализации и экстернализации (интроекции и проекции), разворачивающихся на уровне бессознательной фантазии и всегда включающих в себя отношение с объектом (Кляйн и др., 2001). В этой модели "ума" влечения отступали на второй план. Как пишет в связи с этим Р. Хиншелвуд: "Кляйн сохранила теорию инстинктов, лишь переопределив понятие инстинкта - хотя она утверждала, что не делала этого - и введя в нее представление о бессознательной фантазии, гибкий и подвижный подход к внутренней структуре" (Hinshelwood, 1991). Теория Кляйн развивалась в направлении все большего учета отношений на всех уровнях психической жизни. Объекты стали пониматься не как легкозаменимое средство "разрядки" психической энергии, а как непреложный элемент любой субъективной интерпретации телесных событий, к каковым относятся и инстинктивные импульсы.

По мере развития кляйнианская теория все больше превращалась в некую общую, общепсихологическую, или даже философскую, теорию души. Апогея этот процесс достиг в творчестве У. Биона, хотя значительные шаги были предприняты и другими аналитиками кляйнианской школы. В этом ряду можно вспомнить работы Р. Мани-Кёрла о восприятии, мышлении и взаимодействии, Х. Сигал о символизации, Э. Джейкса⁴⁾ о социальных процессах, Д. Мельтцера о сексуальности⁵⁾ и многие другие.

Вклад Биона в эту историю идей был и определяющим, и революционным. Следует отметить, что сегодня некоторые аналитики считают теорию Биона совершенно оригинальной, а ее "кляйнианское происхождение" - не более чем историческим казусом. Думаю, такая точка зрения имеет право на существование и совпадает с замыслом поздних работ Биона: предложить некую "пустую" концептуальную схему, которую каждый аналитик сможет наполнить своим опытом и по своему разумению. Однако мне кажется более понятным и близким рассмотрение творчества Биона в контексте работ других представителей школы Кляйн. Такое понимание помогает прояснить не только идеи Биона, но и трансформации самой кляйнианской традиции, которая, по мысли Э. Спиллиус, фундируется сегодня тремя именами: Фрейда, Кляйн и Биона (Spillius, 1988).

Психоаналитические труды Биона можно разделить на три группы, которые последовательно сменяли друг друга (Bleandonu, 1994).⁶⁾ На первом этапе в центре его внимания находились психозы, в исследовании которых Бион начал систематически использовать понятие проективной идентификации. Следует отметить, что в то же самое время разработкой этого почти случайно возникшего у М. Кляйн понятия занимались и другие кляйнианские аналитики: Р. Мани-Кёрл (использовавший его для описания феноменов контрпереноса), Э. Джейкс (исследовавший социальные процессы), Х. Сигал, Г. Розенфельд (Hinshelwood, 1991). К этому этапу относятся статьи Биона "Заметки о теории шизофрении" (1954), "Развитие шизофренического мышления" (1956), "Различение психотических и не-психотических личностей" (1957), "Нападения на связь" (1959) и некоторые другие. Следующий шаг, предпринятый Бионом, заключался в расширении понятия проективной идентификации и создании теории контейнирования - примитивной формы коммуникации между матерью и младенцем, в ходе которой формируются основы психической структуры. Начиная с книги "Обучение из опыта" (1962) теория контейнера/контейнируемого приобретает у Биона все более общий и абстрактный характер. Она выступает краеугольным камнем теории коммуникации, теории мышления, теории психического функционирования и в конце концов в работах "Элементы психоанализа" (1963) и "Трансформации" (1965) приобретает вид общей эпистемологической теории, в круг интересов которой попадают проблемы истины и познания, опыта и вне-опытной реальности, научной коммуникации и т.д. Именно на этом этапе, я думаю, связь концепций Биона с кляйнианскими источниками становится менее определенной, и влияние происходит в обратном направлении: развитие школы все в большей степени определяется способностью воспринять и интегрировать новые метатеоретические идеи Биона. Наконец, последний этап был связан с обращением Биона к преподаванию и художественному творчеству. Работы этого периода "Бразильские лекции" (1974-1975), "Семь слуг" (1977) и другие становятся все более метафоричными и стилистически изощренными. Завершением этого процесса становится трилогия "Воспоминания о будущем" (1975-1979), более всего напоминающая прозу Джойса. Руководящей идеей Биона в это время становится пробуждение интуиции психоаналитика, его способности воспринимать и создавать новое, и вести по этому пути своих пациентов.

Я остановился столь детально на творчестве Биона для того, чтобы подчеркнуть как его самобытность, так и значение для эволюции кляйнианского мышления. Разработка понятий проективной идентификации, контейнирования, депрессивной и параноидно-шизоидной позиций, превращение их из более или менее частных клинических концепций в общие теории психики или "разума" стали безусловной заслугой Биона. В отношении этих понятий он остается бесспорным "кляйнианцем", и его следует рассматривать в ряду других представителей данной школы.⁷⁾ Кроме этого следует отметить, что Бион повлиял не только на теоретическое наполнение, но и на своеобразную "стилистику" нео-кляйнианского подхода. Последнее касается прежде всего технических особенностей интерпретации и понимания позиции аналитика, на чем я подробнее остановлюсь в следующем разделе статьи.

Итак, рассмотрим некоторые основополагающие понятия кляйнианской теории и те изменения, которым они подверглись в последние десятилетия.

Депрессивная позиция. Выработка М. Кляйн понятия депрессивной позиции знаменовало возникновение новой и самобытной психоаналитической теории (Hinshelwood, 1991; см. также статью Р. Бриттона в данном выпуске журнала). Довольно часто признание кляйнианской теории распространяется лишь на концепцию депрессивной позиции и не далее. Среди аналитиков, разделяющих такой взгляд, можно назвать Д. Винникотта, П. Хайманн, А. Грина. В статьях "К вопросу о психогенезе маниакально-депрессивных состояний" (1935) и "Скорбь и ее отношение к маниакально-депрессивным состояниям" (1940) и ряде последующих работ Кляйн сформулировала идею о существовании особой констелляции тревоги, защит и объектных отношений, которую назвала депрессивной позицией. Центральным ее элементом является страх потери объекта - депрессивная тревога, также названная Кляйн "тоской". Депрессивная тревога также включает в себя страх повреждения объекта (в результате фантазийных агрессивных атак на него) и вину. Кляйн описала типичные защиты, используемые от этой тревоги: маниакальную защиту (включающую отрицание значимости объекта, всемогущество и "триумф" над объектом), параноидные защиты (в частности, их действием объясняется развитие клинической депрессии - состояния, при котором Эго идентифицировано с поврежденным или мертвым объектом), обсессивные защиты (попытки всемогущей репарации объекта) и некоторые другие. Наряду с ними Кляйн описала защиту, которая помогает не столько избежать депрессивной тревоги, сколько проработать и преодолеть ее - репарацию. Последняя возможна в ситуации, когда агрессивные импульсы в отношении объекта признаются, но доминирующими оказываются импульсы любовные.

Кляйн считала депрессивную позицию возникающей в норме в возрасте 4-6 месяцев и постепенно нарастающей до периода классического Эдипова комплекса. Все последующие потери и расставания оживляют младенческую депрессивную тревогу, и успех их переживания в наибольшей мере зависит от прохождения младенческой депрессивной позиции.

Для понимания концепции депрессивной позиции необходимо учитывать, что, описывая отношения с объектом, Кляйн подразумевает внутренний объект. Концепция внутреннего объекта неотделима от концепции депрессивной позиции и всего последующего развития кляйнианской теории (Hinshelwood, 1997). Именно в отношении внутреннего объекта переживаются тревоги потери и повреждения, связанные с интеграцией любовных и деструктивных импульсов (позднее Кляйн будет говорить об объединении частичных объектов в целостные). Результат же успешного прохождения депрессивной позиции заключается в установлении надежного внутреннего объекта как основы психической структуры.

Развитие теории депрессивной позиции последователями Кляйн было связано с приданием ей более общего характера. Как пишет сегодня Рональд Бриттон, депрессивная позиция является целью не только психоанализа, но и самой жизни (см. статью в данном выпуске журнала). И цель эта никогда не достигается окончательно. В этом контексте она означает признание человеком своей отдельности и независимого существования других, интеграцию своей субъективности и чувств, возможность исследования внутреннего мира, способность к развитию и расставанию, и в конце концов торжество любви и жизни над ненавистью и смертью. Такое расширение стало достижением нео-кляйнианских авторов, в частности, Биона, поскольку сама Кляйн часто говорила о "преодолении" депрессивной позиции (Likierman, 2001, p.117-118). Тем не менее в поздних работах Кляйн оставила возможность подобного прочтения своей теории, поскольку все больше подчеркивала неустранимость боли и страдания из человеческой жизни, а также присутствие "глубинных слоев бессознательного" в зрелых формах психической жизни.

Значительным вкладом в концепцию депрессивной позиции стала теория образования символов Х. Сигал (Segal, 1978). Способность создавать и использовать символы она связала с возможностью переживать отсутствие объекта: символ указывает на отсутствие вещи, которую символизирует, что аналогично переживанию ребенком отсутствия матери или груди. Такой подход позволил Сигал объяснить типичные ограничения символической деятельности в случаях психотических нарушений, так называемые "символические равенства". Тем самым концепция депрессивной позиции была применена для объяснения мышления, что также было предметом исследований Биона (Bion, 1962a). Заслугой Сигал стало также распространение теорий депрессивной позиции и образования символов на область художественного творчества и эстетического восприятия (Segal, 1991; 1997).

В качестве образа желательных изменений в ходе психоанализа и психического развития концепция депрессивной позиции придала большее значение описанному Фрейдом процессу скорби. Чем дальше тем больше любые психические завоевания, например, преодоление Эдипова комплекса, стали пониматься кляйнианцами как потеря, оплакивание и расставание, завершающееся восстановлением "любимого" внутреннего объекта (см. статью Дж. Стайнера в данном выпуске журнала).

Параноидно-шизоидная позиция. Понятие параноидно-шизоидной позиции возникло позднее депрессивной (в 1946 г. в статье М. Кляйн "О некоторых шизоидных механизмах"), и его появление связывают с влиянием Р. Фэйрберна (Hinshelwood, 1991). На этом этапе Кляйн заинтересовали процессы расщепления, затрагивающие как внутренние объекты, так и Эго (самость). Она связала эти процессы с наиболее ранним действием инстинкта смерти, который порождает страх аннигиляции, легко превращающийся в страх преследования, т.е. параноидную тревогу. Защитами от этих тревог выступают проекция и расщепление, а также сопровождающие их всемогущество (в частности, всемогущая интроекция) и идеализация. Расщепление приводит к тому, что объекты воспринимаются как частичные - "хорошие" или "плохие", а также как фрагментированные объекты типа "груди", "лица", "пениса" и т.д.⁹⁾ Эти объекты могут быть, с одной стороны, преследующими и ужасающими, а с другой - идеализированными и всемогущими, что порождает полярные состояния Эго, находящегося в отношениях с ними.⁸⁾ Следовательно, Эго также расщеплено на части в зависимости от отношений с тем или иным частичным объектом. Объекты при этом не воспринимаются как отдельные, а мышление осуществляется в конкретных образах. Кляйн считала, что в норме параноидно-шизоидная позиция доминирует в возрасте от рождения до 3 месяцев, а впоследствии проявляется в более или менее измененных формах при шизофренических и пограничных расстройствах.

Далеко не все последователи Кляйн приняли идею о расщеплении Эго. Так, например, П. Хайманн считала Эго изначально целостным, а феномены, описываемые Кляйн как действие расщепление, объясняла с помощью идеи о неассимилированных в Эго внутренних объектах (Hinshelwood, 1991). Однако такие аналитики как Г. Розенфельд и У. Бион сумели продемонстрировать возможности концепции параноидно-шизоидной позиции в исследовании психотических нарушений, где феномены расщепления и фрагментации наиболее очевидны. Именно применению (и расширению) данной концепции мы обязаны классическими бионовскими описаниями отщепления и проекции частей Эго - в том числе фрагментов перцептивного аппарата, - приводящего к типичным симптомам психотических нарушений. Такие современные авторы, как Дж. Стайнер, подчеркивают, что Бион уточнил кляйновское понятие расщепления, описав психотическую фрагментацию Эго (Steiner, 1993). Вследствие этого мы можем теперь выделить две подфазы паранодно-шизоидной позиции: первую, на которой доминирует фрагментация Эго или самости, и вторую, на которой устанавливается нормальное биполярное расщепление на "хорошее" и "плохое". В этом месте Стайнер следует указаниям Кляйн, утверждавшей, что исходно расщепление объектов и Эго является нормальным актом развития, защищающим Эго от доминирования "плохих" переживаний и объектов и от возможной фрагментации.

Дальнейшее развитие данной концепции было связано с детальной разработкой понятия проективной идентификации, описанной Кляйн в качестве одного из защитных механизмов параноидно-шизоидной позиции.

Проективная идентификация. Понятие проективной идентификации появилось у Кляйн почти случайно и первоначально относилось к некой фантазии "помещения частей самости в объект", возникающей на параноидно-шизоидной позиции (Кляйн, 2001; Spillius, 1988). Фантазия эта понималась как защитная, и очень скоро проективная идентификация стала рассматриваться кляйнианскими авторами как ведущий защитный механизм параноидно-шизоидной позиции. Как многие отмечают (Hinshelwood, 1991; Bell, 2001; см. также статью Э. Спиллиус в данном выпуске журнала), для кляйнианской теории не существует различия между проекцией и проективной идентификацией. Последняя выступает в качестве более общего понятия, по отношению к которому описанная Фрейдом, Абахамом и другими авторами проекция - лишь частный случай общего защитного механизма.¹⁰⁾

Поскольку "проективная идентификация" стала одним из наиболее популярных кляйнианских концептов, распространившимся далеко за пределы школы, его содержание часто становится излишне многозначным и зависимым от контекста восприятия представителями далеких от кляйнианства психоаналитических культур (Hinshelwood, 1991). Например, для таких авторов, как О. Кернберг и Т. Огден, становится важным противопоставление проекции и проективной идентификации, что, как я уже подчеркнул, для кляйнианцев не существенно. С другой стороны, эти и многие другие американские авторы склонны понимать проективную идентификацию исключительно в "бионовском" ее смысле - как некую форму примитивной довербальной коммуникации, вызывающей в аналитике эмоциональный отклик. Такая концепция действительно была выдвинута Бионом и стала одним из главных его достижений, хотя и для него данная форма проективной идентификации была лишь одной из возможных. В кляйнианской традиции присутствует понимание, что механизм проективной идентификации может осуществляться как исключительно в фантазии, вовсе не затрагивающей аналитика, так и в форме разнообразных разыгрываний, вызывающих в аналитике соответствующие отклики¹¹⁾ (Хиншелвуд, 2005; Bell, 2001).

Я не буду подробно останавливаться на понятии проективной идентификации, поскольку тема эта превышает возможности данной статьи. Кратко и с выразительными клиническими примерами она освещена в статье Э. Спиллиус в данном выпуске журнала. В той или иной степени к ней также апеллируют в своих работах Дж. Стайнер, Б. Джозеф и И. Бренман Пик. Это показывает, что с данным понятием связана основная линия развития кляйнианской теории после Кляйн. Ее последователи превратили проективную идентификацию в один из краеугольных камней кляйнианской теории. Остановимся вкратце на их нововведениях.

Благодаря усилиям Биона проективная идентификация стала пониматься как наиболее ранняя и примитивная форма коммуникации между матерью и младенцем, воспроизводящаяся затем в отношениях аналитика и пациента. Первое описание этого процесса Бион дал в статье "Нападения на связь", а затем, в книге "Обучение из опыта" разработал концепцию контейнера-контейнирования как более общую модель данного процесса: проекции непереносимых переживаний в объект (мать или аналитика), который призван принять их, переработать и вернуть в более приемлемом виде. Тем самым было введено различие между нормальной проективной идентификацией (как способом коммуникации) и анормальной (как способом эвакуации невыносимых переживиний). В таком расширенном понимании концепция проективной идентификации стала применяться для объяснения феноменов контрпереноса и всего клинического взаимодействия в ходе психоанализа (впервые - Р. Мани-Кёрлом (Мани-Кёрл, 2005); дальнейшее развитие этого подхода см. в статье И. Бренман Пик в данном выпуске журнала).

Г. Розенфельд первым предложил развернутую типологию фантазий проективной идентификации и ее мотивов (Hinshelwood, 1991). Ему принадлежит идея, активно используемая в современной кляйнианской технике, что одним из основных движущих мотивов данного механизма является отрицание отдельности, борьба с сепарационной тревогой (Etchegoen, 1991; Hinshelwood, 1994). С другой стороны, Х. Сигал последовательно разрабатывала идею о необходимости систематического интерпретирования фантазий проективной идентификации наряду с ее мотивами и последствиями (Segal, 1973). Все эти разработки относились к технике кляйнианского психоанализа, которая подверглась радикальному изменению именно благодаря понятию проективной идентификации (и всему связанному с ней кластеру понятий: контейнирование, контрперенос и т.д.).

Еще одной линией развития теории стало исследование иных форм идентификации. Первоначально проективная идентификация противопоставлялась идентификации интроективной (Rosenfeld, 1965). Последняя чаще всего понималась как более зрелая, присущая в большей степени депрессивной позиции.¹²⁾ Такие исследователи, как Э. Джейкс и И. Мате-Бланко обнаружили четкое противопоставление этих двух форм идентификации во фрейдовских описаниях "психологии масс", и продолжили данные исследования (Jaques, 1955; Matte Blanko, 1988). В последнее время все больший интерес вызывает исследование патологических форм интроективной идентификации, в частности, при нарциссических расстройствах (Sohn, 1985).

Работы Э. Бик и Д. Мельтцера открыли целый пласт неисследованных ранее феноменов, относящихся к наиболее примитивным формам идентификации (Bick, 1968; 1986; Meltzer, 1975). Они были отнесены к разряду адгезивной (клейкой) идентификации, при которой особую роль играет кожная чувствительность младенца. Кожа ребенка, вступающая во взаимодействие с кожей матери, является первым контейнером, интроекция которого создает пространство для последующих интроекций (а нарушения этого процесса приводят к фрагментации). Понятие адгезивной идентификации нельзя считать до конца интегрированным в современную кляйнианскую теорию и технику, поскольку для многих авторов оно выступает всего лишь разновидностью проективной или интроективной идентификации, или их сочетанием. С другой стороны, для некоторых не-кляйнианских аналитиков эта концепция дает возможность выдвинуть идею о некой до-параноидно-шизоидной позиции (например, "аутистически-прилегающей позиции" у Т. Огдена (Ogden, 1989)). Проблема заключается в том, что все подобные нововведения требуют отказа от фундаментальных теоретических постулатов теории Кляйн, в частности, постулата о существовании с рождения дифференцированного Эго и объектных отношений. Все предположения о "первичном нарциссизме", "симбиозе" или "неразличимости" самости и объекта на определенной стадии развития с данной точки зрения выглядят противоречащими базовой теории. Что, однако, не отрицает клинической очевидности явлений, которые с их помощью пытаются объяснить (Etchegoen, 1991).

Ps↔D. Формула Ps↔D была введена Бионом для обозначения постоянно воспроизводящегося движения между депрессивной и параноидно-шизоидной позициями. Уже для Кляйн было принципиальным использование термина "позиция" вместо фрейдовского "стадия". Это подразумевало, что определенные способы психического функционирования не сменяют друг друга в исторически непреложной последовательности, но всего лишь доминируют на том или ином этапе развития, сохраняя потенциальную активность и на следующем.¹³⁾ Так, например, легко представить себе, как люди начинают воспринимать мир сквозь призму параноидных механизмов, находясь в ситуации войны. Со временем понятия параноидно-шизоидной и депрессивной позиций все больше относились к наиболее общим модусам психической жизни, т.е. превратились в модели значительно более общие, чем стадии психосексуального развития, Эдипов комплекс и т.д. Они не "вписывались" в стадиальность развития, а напротив, придавали стадиям тот или иной смысл в зависимости от депрессивного или параноидно-шизоидного способа их переживания.

Исходя из расширенного понимания параноидно-шизоидной и депрессивной позиций, Бион выдвинул идею о постоянном колебании между ними - формулу Ps↔D. Новым было прежде всего представление о возвращении к параноидно-шизоидной позиции как нормальном процессе развития. "Всякой попытке неукоснительно придерживаться того, что известно, необходимо оказывать сопротивление ради достижения душевного состояния, аналогичного параноидно-шизоидной позиции", - писал Бион (Bion, 1970, р.124). Ps была для Биона аналогична состоянию неопределенности, которое необходимо выдерживать и которое противоположно безопасности D. Поэтому Бион предлагал называть его также терпеливостью (patience). Как и в случае с проективной идентификацией, он описал то, что можно назвать "нормальной параноидно-шизоидной позицией": состояние потери определенности, погружения в хаос, которое - краткосрочно или надолго - сопровождает каждый шаг психического и любого другого развития (Britton, 2001). Такой возврат к дезинтегрированному состоянию Бион назвал катастрофой (или катастрофическим изменением), и, по его мнению, он может осуществляться без обращения к патологическим защитным механизмам. ¹⁴⁾ По сути дела, этот процесс служит источником любого, научного или художественного, творчества.

Впоследствии модель Ps↔D подробно разработал и дополнил Р. Бриттон, придав этой формуле клиническое значение (Britton, 2001). Он предложил различать нормальную параноидно-шизоидную инфантильную позицию, параноидно-шизоидную позицию, на которую человек может временно отступать в процессе развития (и в ходе анализа) и патологическую параноидно-шизоидную позицию, являющуюся защитной организацией. Бриттон предоставляет блестящие клинические иллюстрации возможностей данной модели в исследовании никогда не прекращающихся флуктуаций психики пациента между различными способами функционирования, а также - в "модулировании" интерпретаций аналитика в зависимости от этих способов. Интересно, что такой подход меняет понимание и депрессивной позиции, превращая ее в некую "землю обетованную", скорее горизонт, чем цель, которой можно достигнуть однажды и навсегда.

Защитная или патологическая организация. Понятие защитной или патологической организации является скорее практическим, клиническим, чем теоретическим концептом. Однако его разработка в трудах Э. О'Шонесси, Дж. Стайнера, Л. Сона, Б. Джозеф, Р. Бриттона серьезно продвинула кляйнианскую теорию и стало серьезным ответом тем критикам, которые упрекали кляйнианцев в недостаточном внимании к защитным структурам. Эти работы опирались на предшествовавшие им описания нарциссической структуры (у Г. Розенфельда), бредовых защитных образований, оберегающих личность от психотического срыва (у Х. Сигал и Р. Ризенберг-Малкольм), психического равновесия между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями, а также между психотическими и не-психотчисекими частями личности (у У. Биона). Ближе всего эти описания относятся к т.н. пограничным расстройствам личности, причем в обоих смыслах этого термина - как некоего "пограничного психоза" и как специфического расстройства характера. Для кляйнианских авторов существенно, что в анализе пациенты с патологической организацией защит демонстрируют очень медленное развитие, склонны использовать аналитическую ситуацию как еще один защитный "кокон", а при разрушении защитной структуры сталкиваются с чрезвычайно сильными тревогами примитивного уровня.

Развернутая концепция патологической организации представлена в книге Дж. Стайнера "Психические убежища. Патологическая организация у психотических, пограничных и невротических пациентов" (Steiner, 1993), а наиболее разработанную технику анализа таких пациентов можно найти в работах Б. Джозеф (см. сборник ее статей "Психическое равновесие и психические изменения", в частности статью "Пациент, которого трудно достичь" (Joseph, 1975; 1989)). Для Стайнера, как отчасти и для Бриттона, защитная организация может возникнуть на любой стадии психической эволюции от наиболее примитивных форм фрагментации до интегрированного и амбивалентного состояния депрессивной позиции. Следовательно, она может защищать пациента от разных тревог: от депрессивной боли и вины, от параноидно-шизоидной дезинтеграции и преследования. С другой стороны, практически любые психические достижения могут на определенном этапе выступать в роли "убежищ". Так, например, уже достигнутая депрессивная позиция, как считает Бриттон, может выступать в качестве D(path) - ригидной системы убеждений, защищающей от хаоса неопределенности (что, по-видимому, соотносится с всемогущим контролем или всемогущей репарацией объекта).

Понятие защитной или патологической организации смыкается в современной кляйнианской теории с исследованиями нарциссизма. Начиная с работ Г. Розенфельда и Х. Сигал, нарциссическая организация личности понимается кляйнианскими авторами как система защит от деструктивности и инстинкта смерти. Классическим является Розенфельдово описание феномена внутренней "мафиозной банды" - конгломерата внутренних объектов, противящихся всяким позитивным, помогающим отношениям и наказывающим личность за попутку таковые установить (Rosenfeld, 1971). Сам нарциссизм как некая "сила" является чем-то противоположным жизни и объектным отношениям (Segal, 1997). ¹⁵⁾ В связи с этим, создавая типологию нарциссических расстройств, Р. Бриттон задается интересным вопросом: "как много нарциссизма (как силы) в так называемых нарциссических расстройствах?" (Britton, 2003). Предложенная им классификация охватывает широкий спектр патологии, от деструктивных форм нарциссизма, описанных Абрахамом, Кляйн и Розенфельдом, до "мягких" либидинозных его вариаций (например, т.н. "тонкокожего нарциссизма"), подразумевающих, тем не менее, исключение любого другого/третьего субъекта из внешних и внутренних нарциссических отношений.

Эдипова ситуация. Последнее теоретическое понятие, которого мне бы хотелось коснуться в этом очерке - Эдипова ситуация. Достаточно часто кляйнианскую теорию неверно трактуют как сосредоточенную на "до-эдипальных" стадиях и "диадных" отношениях. Такая точка зрения неверна ни исторически, ни концептуально. Известно, что первые открытия Кляйн были связаны с описанием ранних стадий Эдипова комплекса, и к этому понятию она неоднократно обращалась в течение всей своей карьеры. Кляйн достаточно рано выработала идею о присутствии объектных отношений с рождения, а с введением понятий депрессивной и параноидно-шизоидной позиций окончательно порвала с упрощенной, арифметической логикой развития: первичный нарциссизм - диада мать-дитя - эдипальная триада. Теперь линия развития объектных отношений стала выглядеть более сложно: от множественности частичных объектов и фрагментированной самости параноидно-шизоидной позиции к интегрированному восприятию себя и другого на депрессивной позиции, по мысли Кляйн, непосредственно переходящей в эдипову ситуацию. Поскольку отдельность объекта подразумевает возможность его связи с другими объектами, депрессивная позиция приводит к классическому Эдипову комплексу и, фактически, включает его в себя (Segal, 1973). Такое понимание позволяет Р. Бриттону говорить, что "мы разрешаем Эдипов комплекс путем проработки депрессивной позиции, а депрессивную позицию - прорабатывая Эдипов комплекс" (см. статью в данном номере журнала, а также работы в сборнике (Britton at al., 1988)).

В работах таких современных кляйнианских аналитиков, как Р. Бриттон, Дж. Стайнер, М. Фельдман, Э. О'Шонесси и некоторые другие фрейдовское понятие Эдипова комплекса было одновременно расширено и дополнено. Так, отталкиваясь от разработок Фрейда и Кляйн, Бриттон ввел оригинальную концепцию триангулярного пространства - ментальной способности субъекта занимать позицию исключенного их отношений наблюдателя и/или наблюдаемого (Britton, 1988). Достижение данной способности связано с переработкой первичной эдиповой ситуации, и в этом пункте автор отчетливо продолжает линию размышлений Фрейда, Кляйн и Биона, связывавших стремление к знанию и его торможения с различными способами преодоления Эдипова конфликта.

Собственно кляйнианский вклад в классическую психоаналитическую теорию Эдипова комплекса заключается в исследовании его наиболее ранних и примитивных форм. Как отмечает Бриттон, Кляйн первой включила в понятие Эдипова комплекса переживание первичной сцены - феномен, рассматривавшийся Фрейдом отдельно. В связи с этим и Кляйн, и многие ее последователи иногда предпочитают говорить об Эдиповой ситуации, противопоставляя ее классическому Эдипову комплексу и Эдипову конфликту. В наиболее примитивных, параноидно-шизоидных версиях родительской пары мы находим пугающее сочетание частичных объектов: комбинированную родительскую фигуру, пенис и грудь, соединенный в бесконечном соитии или столь же бесконечном взаимном разрушении и т.д. в зависимости от действующих в данный момент импульсов и бессознательных фантазий. Представление о такой паре выглядит катастрофическим, поскольку в ней хороший, контейнирующий объект соединяется с тем, в который отщеплено все плохое и угрожающее (примитивным отцом или пенисом), что угрожает субъекту разрушением или "злокачественным непониманием".

По мысли кляйнианских авторов, следует различать пациентов, переживающих кризис при столкновении с первичной эдиповой ситуацией, и тех, кто сформировал более или менее целостное представление об объектах и отношениях, из которых он исключен (Britton, 1988; Feldman, 1990). Точно так же необходимо различать способы обращения с эдиповым конфликтом: параноидное его разрешение или депрессивное (см. статью Стайнера в данном выпуске журнала), защитные организации по типу "Эдиповых иллюзий" (Бриттон) и т.д. Например, по мнению Стайнера, классическое фрейдовское описание гибели Эдипова комплекса вследствие страха кастрации является выразительным примером параноидного его разрешения - встречающегося клинически, но вовсе не нормативного. Ему противостоит возможность депрессивного решения, при котором родительская пара воспринимается как соединенная в любви, а потеря инцестуозного объекта переживается в процессе скорби (см. об этом также в статье Р. Бриттона в данном выпуске журнала). С другой стороны, описанные Фрейдом эдипальные фантазии часто представляются не столько способом переживания Эдипова комплекса, и уж тем более не способом его разрешения, а защитными образованиями, т.н. "эдиповыми иллюзиями", оберегающими от устрашающей и депривирующей реальности исключения из первичной сцены (как например, фантазии мальчика о том, чтобы вырасти большим и жениться на женщине, похожей на мать, или близкие к этому фантазии кандидата о том, чтобы стать аналитиком - коллегой и другом своего аналитика) (Britton, 1988).

Примечания

¹⁾ Отмечу, что это вообще нелегко сделать в психоанализе. И все же в некоторых школах, ориентирующихся на естественнонаучные идеалы познания, например, в эго-психологии, данная проблема решается проще.

²⁾ Впоследствии этот комитет трансформировался в Психоаналитический институт для Восточной Европы им. Хан Гроен-Праккен Международной психоаналитической ассоциации и Европейской психоаналитической федерации.

³⁾ Как отмечает Сигал, с таким определением сути кляйнианского подхода вряд ли согласилась бы сама Кляйн. Действительно, основательница школы считала себя продолжательницей фрейдовской теории влечений, с тем единственным дополнением, что ее внимание главным образом было приковано к влечению к смерти и происходящим от него тревогам.

⁴⁾ Имя этого психиатра, психоаналитика и социолога канадского происхождения иногда транскрибируют по нормам французского произношения: Elliott Jacques - Эллиот Жаке.

⁵⁾ Кажется символичным выбор названия известной работы Мельтцера: "Сексуальные состояния души (mind)" (Meltzer, 1973).

⁶⁾ Я исключаю из данного перечня работы Биона, посвященные группам.

⁷⁾ Ряд других понятий Биона, как например альфа- и бета-элементы, остаются авторскими и, на мой взгляд, им можно придавать как "кляйнианское", так "не-кляйнианское" значение.

⁸⁾ Сегодня некоторые аналитики не-кляйнианцы предпочитают называть такие объекты "функциональными".

⁹⁾ В частности, это объясняет, с чем расстается ребенок, входя в депрессивную позицию - с идеальным объектом и соответствующим ему состоянием.

¹⁰⁾ "Атрибутивная проективная идентификация" по Бриттону (Britton, 1998; Bell, 2001).

¹¹⁾ Последний тип проективной идентификации иногда называю "эвокативной" (Bell, 2001).

¹²⁾ За исключением всемогущей интроекции, которая скорее всего совпадает с "аквизитивной", захватывающей формой проективной идентификации, по Бриттону (Britton, 1998; Bell, 2001).

¹³⁾ М. Кляйн вообще не очень доверяла линейным описаниям психического развития, в частности, созданному Фрейдом и Абрахамом "расписанию" либидинозных фаз. Это нередко приводило к упрекам в пренебрежении стадиальностью развития со стороны более ортодоксальных аналитиков.

¹⁴⁾ Такая возможность не рассматривалась Кляйн, для которой возврат к параноидно-шизоидной позиции от депрессивной всегда являлся защитой и означал использование примитивных защитных механизмов типа всемогущества, расщепления и т.д. (Hinshelwood, 1991).

¹⁵⁾ Следует отметить некую эволюцию современных кляйнианских взглядов на инстинкт смерти. Сегодня он понимается не столько как врожденная (само)деструктивность, сколько как тенденция, враждебная объектным отношениям, некая анти-объектная сила. В таком понимании сходятся авторы, все еще использующие классическое понятие инстинкта смерти, и те, кто от него отказывается (Britton, 2003).

Литература

1. Гринсон Р. Техника и практика психоанализа. - М.: "Когито-Центр", 2003.

2. Сегал Х. Техника Мелани Кляйн // Топорова Л. Творчество Мелани Кляйн. - СПб.: Издательский дом "Бизнес-пресса", 2001. - С.87-110.

3. Сигал Х. Интервью // http://psychoanalyse.narod.ru - 2004.

4. Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе. - М.: Академический проект, 2001.

5. Мани-Кёрл Р. Нормальный контрперенос и некоторые его отклонения // Эра контрпереноса: Антология психоаналитических исследований (1949-1999). - М.: Академический проект, 2005.

6. Резенберг Р. Творчество Мелани Кляйн // Энциклопедия глубинной психологии. Т. III. Последователи Фрейда / Пер. с нем. - М., "Когито-Центр", МГМ, 2002. - с. 84-124.

7. Романов И.Ю. Интерес к психоанализу на кафедре философии // http://www-philosophy.univer.kharkov.ua - 2005.

8. Хиншелвуд Р. Контрперенос: кляйнианская перспектива // Эра контрпереноса: Антология психоаналитических исследований (1949-1999). - М.: Академический проект, 2005.

9. Bell, D. (2001) Projective identification. In: Bronstein, C. (ed.) Kleinian Theory. A Contemporary Perspective. Whurr publishers, London and Philadelphia, pp.125-147.

10. Bick, E. (1986) Further considerations of the function of the skin in early object relations: findings from infant observation integrated into child and adult analysis. British Journal of Psychotherapy 2: 292-9.

11. Bick, E. (1968) The experience of the skin in early object relations. International Journal of Psycho-Analysis 49: 484-6; republished (1987) in The Collected Papers of Martha Harris and Esther Bick. Perth: Clunie, pp. 114-18.

12. Bion, W. (1959) Attacks on linking. International Journal of Psycho-Analysis 40: 308-15; republished (1967) in W.R. Bion, Second Thoughts. London, Heinemann, pp. 93-109.

13. Bion, W. (1962a) A theory of thinking. International Journal of Psycho-Analysis 43: 306-10; republished (1967) in W.R. Bion, Second Thoughts. London, Heinemann, pp. 110-19.

14. Bion, W. (1962b) Learning from Experience. London, Heinemann.

15. Bion, W. (1963) Elements of Psycho-Analysis. London, Heinemann.

16. Bion, W. (1965) Transformations. London, Heinemann.

17. Bion, W. (1975) A Memoir of the Future: 1. The Dream. Rio de Janeiro, Imago Editora Ltda.

18. Bion, W. (1977) A Memoir of the Future. 2. The Past Presented. Rio de Janeiro: Imago Editora Ltda.

19. Bion, W. (1979) A Memoir of the Future: 3. The Dawn of Oblivion. Perth: Clunie.

20. Bleandonu, G. (1994) Wilfred Bion. London, Free Association Books.

21. Britton, R. (2001) Beyond the depressive position: Ps (n + 1). In: Bronstein, C. (ed.) Kleinian Theory. A Contemporary Perspective. Whurr publishers, London & Philadelphia, pp.63-76.

22. Britton, R. (1988) The missing link: parental sexuality and the Oedipus complex, in Britton, Feldman and O'Shaughnessy The Oedipus Complex Today: Clinical Implications, pp. 83-101.

23. Britton, R. (1998) Belief and Imagination: Explorations in Psychoanalysis. London and New York, Routledge.

24. Britton, R. (2003) Sex, Death & the Super-Ego. London, Karnac Books.

25. Britton, R., Feldman, M, O'Shaughnessy, E. (1988) The Oedipus Complex Today: Clinical Implications. London, Karnac Books.

26. Bronstein, C. (ed.) (2001) Kleinian Theory. A Contemporary Perspective. Whurr publishers, London & Philadelphia.

27. Etchegoen, G.R. (1991) The Fundamentals of Psychoanalytic Technique. London, New York, Karnac Books.

28. Feldman, M. (1990) Common Ground: The Centrality of the Oedipus Complex. Int. J. Psycho-Anal., 71:37-48.

29. Hinshelwood R. D. (1991) A Dictionary of Kleinian Thought. London, Free Association Books.

30. Hinshelwood, R.D. (1994) Clinical Klein. London: Free Association Books.

31. Hinshelwood R. D. (1997) The elusive concept of 'internal objects' (1934-1943). Its role in the formation of the Klein group. Int. J. Psycho-Anal., 78: 877-897.

32. Jaques, E. (1955) The social system as a defense against persecutory and depressive anxiety. In: M. Klein, P. Heimann and R. Money-Kyrl (eds) New Directions in Psycho-Analysis. London, Tavistock. (First published as 'On the dynamic of social structure.' Human Relations 6, 10-23.)

33. Joseph, B. (1975) The patient who is difficult to reach. In: Josef, B. (1989) Psychic Equilibrium and Psychic Change: Selected Papers of Betty Josef, ed. M. Feldman and E. Bott Spillius. London, Routledge.

34. Josef, B. (1989) Psychic Equilibrium and Psychic Change: Selected Papers of Betty Josef, ed. M. Feldman and E. Bott Spillius. London, Routledge.

35. Klein, M. (1975) The Writings of Melanie Klein, vol. 1-4. Under the general editorship of Roger Money-Kyrle m collaboration with Betty Joseph, Edna O'Shaughnessy and Hanna Segal. London, Hogarth Press.

36. Klein, M., Heimann, P., Money-Kyrle, R., eds. (1955) New Directions in Psycho-Analysis. London, Tavistock.

37. Likierman, M. (2001) Melanie Klein: Her Work in Context. London & New York, Continuum.

38. Matte Blanco, I. (1988) Thinking, Feeling and Being. London and New York: Routledge and the Institute of Psycho-Analysis.

39. Meltzer, D. (1973) Sexual States of Mind. Perth, Clunie.

40. Meltzer, D. (1975) Adhesive identification. Contemporary Psycho-Analysis 11: 289-310.

41. Money-Kyrle, R. (1978) The Collected Papers of Roger Money-Kyrle. Perth, Clunie.

42. Ogden, T. (1989) On the concept of an autistic-contiguous position. Int. J. Psycho-Anal., 70:127-140

43. Ornston, D. (1985) Freud and man's soul. J. Amer. Psychoanal. Assn., 33S:189-200.

44. O'Shaughnessy, E. (1981) A clinical study of a defensive organization. International Journal of Psycho-Analysis 62: 359-69.

45. Rosenfeld, H. (1965) Psychotic States. London, Hogarth.

46. Rosenfeld, H. (1971) A clinical approach to the psycho-analytic theory of the life and death instincts: an investigation into the aggressive aspects of narcissism, International Journal of Psycho-Analysis 52: 169-78.

47. Segal, H. (1973) Introduction to the Work of Melanie Klein. London, Hogarth.

48. Segal, H. (1978) On symbolism. International Journal of Psycho-Analysis 55: 315-319; republished in Segal, Psychoanalysis, Literature and War: Papers 1972-1995. London: Routledge.

49. Segal, H. (1991) Dream, Phantasy and Art. London, Tavistock/Routledge.

50. Segal, H. (1997) Psychoanalysis, Literature and War. Routledge, London.

51. Segal, H. (2001) Changing models of the mind. In: Bronstein, C. (ed.) Kleinian Theory. A Contemporary Perspective. Whurr publishers, London & Philadelphia, pp.157-164.

52. Schafer, R. (1994) Commentary: tradition Freudian and Kleinian Freudian analysis. In: Psychoanalytic Inquiry: Contemporary Kleinian Psychoanalysis, vol. 14, N3, pp.462-475.

53. Sohn, L. (1985) Narcissistic organization, projective identification and the formation of the identificate. International Journal of Psycho-Analysis 66: 201-13.

54. Spillius, E. Bott (1988) Introduction. In: Spillius, E. Bott (ed.) (1988) Melanie Klein Today: Developments in Theory and Practice, Volume 1, Mainly Theory; Volume 2, Mainly Practice. London, Routledge.

55. Spillius, E. Bott (ed.) (1988) Melanie Klein Today: Developments in Theory and Practice, Volume 1, Mainly Theory; Volume 2, Mainly Practice. London, Routledge.

56. Steiner, J. (1993) Psychic Retreats: Pathological Organisation in Psychotic, Neurotic and Borderline Patients. London, Routledge.