Трудно быть троллем

ЧТО МЫ ЗНАЕМ О ПОГРАНИЧНОМ РАССТРОЙСТВЕ ЛИЧНОСТИ.

    Многие современные авторы применяют термин «пограничный» при описании достаточно большой группы пациентов. Психоаналитики диагностирует пограничное расстройство как промежуточное между психотическим и невротическим и указывают, что пограничная личность использует примитивные защитные механизмы - расщепление и проективную идентификацию, которые являются достаточно радикальными по своему воздействию, поэтому «пограничников» иногда непросто отличить от психотиков.

1. Существуют клинические классификации, диагностирующие пограничное расстройство характерные паттерны поведения, такие как МКБ-10 и DSM-IV.
2. В целом можно сказать, что человек с пограничной структурой живет в одновременном переживании полярных чувств - любви и ненависти – как по отношению к себе, так и к другим. С одной стороны, он отчаянно желает близости и доверительных отношений, а с другой – испытывает страх и ужас от возможного поглощения и слияния с другим человеком. Пограничный человек в силу собственной психической расщепленности вовлечен в бесконечную драму, когда он вынужден беспрестанно, но совершенно бесплодно пытаться вступать, не вступая, в контакт с другими людьми и с собой. Идентичность пограничной личности противоречива, в репрезентации Я - сплошь и рядом разрывы. Поэтому при описании себя «пограничники» испытывают затруднения, и именно поэтому склонны к защитной враждебной агрессии.
3. Н. Шварц-Салант, всесторонне исследуя пограничную личность, описывает ее как «застрявшую» в лиминальном переходе, состоянии, в котором аффекты, исходящие из архетипического источника высвобождены, но процесс их интеграции и качественного обновления не произошел и лиминальный ритуал не состоялся. Архетипическое свойство, присущее обновлению, сливается самым запутанным образом с индивидуально наработанными психическими структурами. «Такое слияние происходит потому, что эго пациента колеблется между различными частями его психического материала: 1) отщепленными комплексами крайне негативных аффектов, 2) интроектами неосознаваемых родительских качеств и 3) чувственными состояниями не-присутствия, связанными с неудачами при переходе от одной стадии развития к другой».
4. Пограничный пациент жаден до любых проявлений того, что принято называть «человечность», но так как у него нет опыта длительных доверительных отношений, он не может ощутить тонкие изыски человеческого общения, не в состоянии ответить благодарностью за проявленную к нему доброжелательность. Психоаналитики знают, как важна пища или «хорошая грудь» в ранних отношениях ребенка и матери. Так вот пограничный пациент насыщается «пищей» любого толка, материальной, душевной, духовной, как очень голодный человек - быстро, не разбирая вкуса, глотая и не разжевывая, стремясь лишь заполнить внутреннюю пустоту и наполнить себя объемом.
5. Основной механизм, лежащий в основе искажения действительности пограничным пациентом - это расщепление на «абсолютно хорошие» и «абсолютно плохие» образы самого себя и других.

       ПОГРАНИЧНЫЙ ПАЦИЕНТ ПРИШЕЛ В ТЕРАПИЮ

     Что является ценностным ориентиром для терапевта? – достижение состояния психологической целостности. Но пограничный пациент вовсе не стремится ни к какой целостности. «Пограничник» приходит на терапию с запросом «не изменяться». Он хочет вернуться туда (т.е. регрессировать к своим очень ранним, младенческим  отношениям), где он потерял часть самого себя. Возвратиться вспять не для того, чтобы восстановить утраченную целостность, а чтобы наказать «мать», которую он обвиняет, отобрать у нее то, чего был лишен. Понятно, что в терапевтических отношениях фигурой, собирающей все материнские проекции, будет психотерапевт. Пограничный пациент желает эксплуатировать терапевта, поглощать его, обвинять, убивать и наслаждаться своим реваншем.

   Пограничный пациент не может переносить свою свободу и не стремится к ней (чтобы он не декларировал), потому что не знает, что делать с этой свободой. Он агрессивно поддерживает свою расщепленность, укрепляя себя в сугубо зависимом состоянии. Психотерапевт оказывается скованным как агрессивными реакциями пациента на любое изменение установленных им порядков, так и переживаниями возросших собственных страхов и тревог. Поэтому в терапевтических отношениях возникает большое искушение: поддерживать предлагаемое пациентом примитивное взаимодействие, идти, что называется, «за пациентом». Это соблазн, ошибка, способная, если не сокрушить, так серьезно навредить обоим, и пациенту и терапевту.

   Н.Мак-Вильямс в «Психоаналитическая диагностике» пишет: «Главная черта пограничной личности состоит в том, что они могут почти одновременно демонстрировать просьбу о помощи и отвергать ее. Похоже, что дети с такой структурой характера имеют матерей, препятствующих отделению или отказывающихся придти на выручку, когда они нуждаются в регрессе, возникшем после достижения самостоятельности. У пограничной личности наблюдаются диадические объектные отношения».  Фигуры отца в них еще нет.

     ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ ПСИХОТЕРАПЕВТУ?

   «Лечение пациента с пограничным расстройством или же базовой пограничной структурой характера является делом сложным и даже опасным, поэтому терапевту, в первую очередь рекомендуется установить границы. Таким образом незащищенное эго пациента получит необходимую поддержку» (Догерти Дж.Нэнси, Вест Дж.Жаклин  «Матрица и потенциал характера»).

    На мой взгляд, самое сложное в терапии пограничных пациентов - умение терапевта контейнировать не только расщепленные части психики пациента, но и своевременно отслеживать и осознавать собственную расщепленность, это как раз значит - не идти вслед за пациентом, но быть на шаг впереди его опыта осознавания. Н. Шварц-Салант, комментируя способ взаимодействия пограничных пациентов, говорит: «Пациент проецирует психическое содержание на терапевта, и затем интроецирует проекцию вместе с содержаниями, созданными бессознательным процессом терапевта».

      ТРОЛЛИ – НА ЛИЦО УЖАСНЫЕ, ДОБРЫЕ ВНУТРИ?

   Чтобы лучше понять пограничное искажение архетипического процесса coniunctio, с его смутными, аффективными, динамическими переживаниями и проникнуть в смысл защитного расщепления, целесообразно поместить их в определенный мифологический нарратив. Современная психология, считал Юнг, так или иначе, имеет дело с продуктами бессознательной фантазии - мифологическими и сказочными мотивами, наиболее объективно отражающими динамику психической жизни. Для амплификации мною выбрана сказка современной писательницы Сельмы Лагерлёф «Подменыш» о маленьком тролле.

    Тролль – антропоморфный хтонический персонаж скандинавского фольклора, олицетворяющий «дурного человека» с уродливой внешностью, ужасными гастрономическими предпочтениями и невыносимым характером. Лагерёф рассказывает историю, в которой старая лесная троллиха подменила своего сына на человеческого ребенка. Два малыша воспитывались неродными матерями в безнадежных обстоятельствах. После подмены жизнь людей, обычных крестьян превратилось в борьбу за выживание, наполненную страхом, ненавистью и нескончаемыми потерями, ибо нрав маленького тролля был дикий, «злой, отчаянный», «все окружающие люди и животные ненавидели тролленка и желали ему смерти». Человеческий ребенок в семье троллихи также испытывал все мрачные ужасы выживания, синхронно совпадающие с тяготами маленького тролленка. Детей, человеческого и хтонического, симметрично били, кормили, подвергали опасности, и чуть не сожгли в горящем огне. Приемная мать, взявшая на воспитание тролля-уродца, подверглась не меньшей ненависти и отчуждению и со стороны собственного мужа, и всех прочих окружавших ее людей, и тех же домашних животных. И хотя тоска по собственному потерянному  ребенку разъедала ее сердце, она все равно добросовестно ухаживала за злым уродцем, зорко следила за ним, защищала его от побоев и не раз спасала его от смерти. «Уж такой она уродилась: когда на её пути вставал кто-нибудь, кого все ненавидели, она старалась изо всех сил прийти бедняге на помощь». Муж женщины, и спорил, и гневался на поступки жены, тем не менее «сильно любил ее и привык ей всегда и во всем потакать».

    Терпел он такую невыносимую жизнь до тех пор, пока тролленок полностью не сжег их дом, и усадьбу, и все нажитое добро. Только после этой катастрофы мужчина решил навсегда оставить свою жену вместе ее ужасным питомцем. По дороге из дома крестьянин встретил выбежавшего ему навстречу из леса чудесного мальчугана, который оказался его родным сыном, и которого тролли отпустили на волю. Сын рассказал отцу, что тролли потеряли власть надо ним, после того как «матушка пожертвовала тем, что было для неё дороже жизни» - фактически когда она позволила мужу уйти ради того, чтобы сохранить жизнь тролленку, то есть она согласилась остаться одна без привычной поддержки.

   Отец с сыном поспешили назад в деревню и нашли жену крестьянина в страшных ожогах, словно окаменевшую от горя: «она не слышала и не видела ничего, что творилось вокруг. Казалось, она омертвела. И вдруг она услыхала, как вдали кричит её муж; он звал её, и сердце её забилось вновь. К ней опять вернулась жизнь. Она открыла глаза, словно человек, только что пробудившийся ото сна».  В голосе возвратившегося мужа «звучала огромная радость, но она все равно продолжала сидеть, тихо и молчаливо. Она боялась шевельнуться. Наконец огромная толпа людей окружила её, и муж, отделившись от остальных, подошёл к ней, держа за руку прекраснейшего ребёнка.
- Вот наш сын. Он вернулся к нам, - сказал он, - и спасла его только ты, и никто иной».

      КАКУЮ ЖЕРТВУ ДОЛЖНА ПРИНЕСТИ МАТУШКА?

    Что мы видим в повествовании сказки «Подменыш»? - детство потерянного ребенка (совпадающее с общим мифологическим мотивом «божественного ребенка»), который будучи «чудесным», оказался брошенным, лишенным телесного и эмоционального контакта с родными матерью и отцом, был символически изгнан на воспитание в отвергающую среду, а на его место поместился тролль-уродец.

    Сказочный нарратив – иллюстрация, как содержательного контекста терапевтической работы, так и трансферных процессов: сознательно мы можем наблюдать одинокого «ребенка», страдающего от отсутствия любви, а в конрпереносе чувствовать себя рядом с отчаянным, непредсказуемым «троллем», с которым нужно быть всегда начеку и расслабляться опасно, поскольку слабое эго пациента не дифференцировано в достаточной мере от бессознательного, и архетипическое содержание то и дело легко затягивает пациента и терапевта обратно, в ад. Так психика ребенка, пытающегося отстоять свои ранние победы в дифференциации эго от бессознательного, в желании «быть человеком» постоянно сталкивается с угрозой быть заново поглощенным этим бессознательным, то есть снова оказаться в дремучем лесу в обществе природных монстров, одна из которых твоя мать.

    По Кляйн М., психологическое средство защиты - расщепление объекта происходит как шизоидный маневр. Ребенок раскалывает образ матери таким образом, чтобы обладать хорошей ее частью, «родной матушкой», и контролировать плохую, «троллиху». Ребенок также раскалывается и внутри себя на «нормального» и «ужасного» из-за напряженного беспокойства, вызванного присутствием явно противоречивых чувств любви и ненависти, непереносимым переживанием, что родная мать может бросить ребенка, стать предательницей.

Тоскуя об утраченной доброй матери внутри себя и контактируя с внешней «чужой нянькой», пограничный пациент не в состоянии встретиться с матерью реальной. Обесценивая, обвиняя, яростно атакуя «злую мать», пограничный пациент остро нуждается в ее «доброй стороне», выраженной в эмпатии и принятии его «уродства». Но парадокс пограничной расщепленности в том и состоит: получая столь желаемое доброжелательное сочувствие, пациент начинает подозревать терапевта в корыстных интересах и «нечистых» помыслах, которые способны лишить его автономии. 

Процесс расщепления вращается вокруг смыслового ядра пограничной динамики, отраженной в сказке - невозможности понять, кого любить, кого ненавидеть, с кем сближаться, кого отталкивать, кого осуждать, кого привечать. Существо маленького тролля отчаянно жаждет близости, но его дикое поведение отвращает; заботу о славном маленьком мальчике берет на себя троллиха; единственный мужчина не в состоянии отстоять свой гнев и право на убийство.

   В самом начале истории про Подменыша обозначена привычная бытовому сознанию закономерность: у ужасной матери растет гадкий ребенок, у хорошей – славный малыш. Однако затем естественная схема - аналог и внутрипсихического пространства, и внешнего контейнера - теряет устойчивость, имманентная картина искажается. Детско-родительские связи выстраиваются на перекрестных осях: дурной ребенок (тролленок) – добрая человеческая мать, хороший ребенок (нормальный мальчик) – злобная троллиха.

   На очевидном уровне, «при солнечном свете дня», мы видим один персонаж, но его прямой антипод, тесно и незримо связанный с ним синхронностью психических переживаний, прячется в темном лесу, «в защитной тени». Аналогии с сознательным и неосознанным, персональными и теневыми личностными референциями очевидны. Кроме этого, несомненны параллельные процессы в жизни героев. Параллельные процессы отражают не столько внешнее сходство отношений, сколько скрытые за этим сходством структуру и динамику отношений. Мальчик и тролль, матушка и троллиха как бы отражают друг друга, обуславливая психодинамический параллелинг.

   Возникший перекресток дает повод рассматривать сложившуюся ситуацию как смысловую связь. Перекресток, крест является мощным культурным символом, организующим трансформационную динамику, обеспечивающим синхронистичность видимых и невидимых процессов и трансформационное озарение всех действующих лиц – «переход,  включающий в себя регрессию и временную утрату эго, к сознанию и реализации ранее не осознанной психологической потребности».

   Освобождение «божественного ребенка» возможно через преображение «доброй матушки», изначально движимой «глупым» состраданием, не способной ясно различить свое и чужое, т.е. заряженной «жалостью», энергией патологического комплекса «спасателя». Эта добрая женщина  устроила адскую жизнь мужу и близким ради спасения злого уродца. (Кто работает с со-зависимыми женщинами, узнает их типичный образ). Только после того, как матушка прошла основные стадии любви: от бессознательной заботы до переживания полной утраты, когда «в душе её словно что-то оборвалось» и она потеряла всё, что «было для нее дороже жизни». Пережив компенсаторное искупление вины, смертельный испуг, всеобщую ненависть, мать принесла подлинную, сакральную, а не невротическую жертву. Это действие чуть не убило женщину - она словно «омертвела» и «окаменела», но как только сознание, прошедшее горнило очищающего пожара вернулось к ней, в обновленной душе «поселилось ощущение того, что страдания её подошли к концу». Муж и здоровый сын вернулись к ней.

   Надо полагать, женщина пережила мощное эмоциональное состояние, вызванное архетипическим влиянием. Мы помним, что «архетипы являются факторами, ответственными за организацию психических процессов в бессознательном: они - «модели поведения» (К.Г. Юнг). В то же время архетипы обладают «особым зарядом» и оказывают сверхъестественное воздействие, выражающееся эмоциями. Эмоции ослабляют и ограничивает сознание, понижают «плато интеллекта», моделируют потерю привычной ориентации и создают тем самым благоприятные условия для «прорыва бессознательного содержимого, обладающего инстинктивной природой, которая выдает его архетипическое происхождение» (К.Г. Юнг).

   Примечательно, что контроль за ходом движения всех энергий принадлежит троллихе, теневому аспекту. По всей видимости, реальная опора «доброй» матери – ее неосознаваемая «злая» тень, контакт с которой возможен только через отражение.

   В терапии пограничных пациентов терапевту приходится стать «расщепленной матерью»: одна часть которой хочет сохранить и воспитать «злого мальчика», вторая мечтает избавиться от него, испытывая ярость и бессилие; одна часть идет вслед за психическим движением пациента, вторая надеется контролировать. Анимус создает препятствия в диалоге, воспринимая пациента как  чужого, говорящего на чужом языке и действующего вызывающе непонятно. Анима же была способна чувствовать и понимать.

   Опять же присутствие в сценарии двух троллей (видимого и невидимой) согласуется со скандинавским фольклорным преданием: один тролль приносит  беду, только два уравновешивают зыбкую несбалансированность.

        МОЖЕТ ЛИ ТРОЛЛЬ СТАТЬ ЧЕЛОВЕКОМ?

   В фольклорной традиции тролли всеми силами пытаются проникнуть в мир людей, но любые их усилия оканчиваются неудачей. В этом факте обоюдная трагедия: для троллей мир людей навсегда закрыт, да и  человеку встреча с большинством из них не сулит, но в «Подменыше» заложено зерно трансформации, не свойственное обычной фольклорной поэтике. Мы видим в финале, что из страданий, ненависти, хаоса и полного распада, из глубины темного леса, из бессознательного на свет появляется мальчуган, «статный и пригожий», «похожий на молодое деревце», с «волосами мягкими как шёлк» и «глазами, сверкающими точно сталь». Метафорически - рождается божественный ребенок, воспитывавшийся доселе первобытными тварями, истинное Я, потенциал развития, символ трансформационного движения Эго к Самости.

   Чтобы чудесное рождение «божественного ребенка» состоялась, т.е. чтобы состоялась подлинная трансформация тролля в человека, всем главным героям сказки пришлось пройти через глубокие метаморфозы.

   Отец, воплощающий ценности и свойства противоположные материнским, не принимающий «дурного» сына, отказывающийся от него, избегающий любых контактов с ребенком и фактически желающий ему смерти. Фактически для пограничного пациента фигура отца не существует в реальности или не несет ничего хорошего. Логика  мужских действий продиктована стремлением выйти из трагической ситуации с минимальными потерями, т.е. выжить в предлагаемых условиях.

    Мужу, трудолюбивому и почтительному крестьянину, помимо отстаивания права на собственное мнение, пришлось присвоить себе спроецированного на маленького тролля, образ жестокого немилосердного человека, предпочитающего презирать потустроннюю  жизнь. Муж должен был испытать ярость и бессилие – полярные переживания, - чтобы отказаться от псведодоброй части. Именно мужчина по факту принуждает сына умереть, пройти испытание «стать троллем» и вновь возродиться.  Мужская фигура позволяет одной части договориться с другой, и только он осуществляет важную инициальную функцию отрыва от матери. Его разрыв с удерживающим материнским комплексом вызволил ребенка из плена темной неосознанности.

    И наконец, ребенок, синхронно существующий в двух мирах, в двух противоположных ипостасях, с двумя полярными матерями. Спрятанный в лесу в окружении примитивных созданий, ребенок остается пленником темноты. Пережив покинутость, насилие, ужас, брошенность, он борется за выживание. Там, во мраке, без солнечного света (ясного сознания, здорового подлинного Я) он затопляется примитивным архетипическим аффектом - внутренне убеждает себя, что на самом деле он плох, проклятое, испорченное существо. Окружающие видят только дикого злобного тролля. Ребенок захвачен доминирующей негативной матерью (комплексом) и отвержен отцом (комплексом). Он вынужден стать как бы троллем - кривляться, пугать, делать больно, воплощая отрицательный аспект архетипического трикстера, отщепленного из Самости в самом раннем младенчестве и агрессивно атакующего  слабое эго.

   Благодаря способности к осознанию взрослый человек может освободиться от их принудительных объятий бессознательного. Эго выходит из укрытия-ловушки – мальчик  выходит из леса во всем своем великолепии, помещая себя на место исчезнувшего тролленка, оставившего для матери «непостижимое» чувственное послание: искать его не нужно. Очевидно, что силы, загнавшие эго в темноту Тени, отступили, и появилась возможность динамически исследовать баланс между противоположностями. «В алхимии формы, которые сначала являются опасными  (такие как «бешеная собака» и «вор»), позже становятся защитниками «ребенка», олицетворяющего новую самость» (Шварц-Салант).

    В перспективе психического развития внутренний ребенок, вышедший из-под влияния недифференцированных отношений с матерью, обретший изначальную целостность, будет осваивать триадные отношения.

     ТРУДНО БЫТЬ ТРОЛЛЕМ

    Трудно переживать себя в проекции первобытной психики. Отщепленная от сознания часть выглядит чужой и незнакомой и ведет свою относительно независимую жизнь. Но «будучи по сути своей всепоглощающей и разрушительной, пограничная динамика все-таки может стать источником сильных и искренних эмоций, трепетных и чутких взаимоотношений, а также может запустить процесс индивидуации души. В этой динамике проявляется все богатство и многообразие архетипического опыта, в котором сокрыт потенциал к возрождению в новом, духовном качестве».