Как выглядит психотерапия, свободная от концепции сопротивления?

Как же выглядит диалогово-феноменологическая альтернатива психотерапии, основанной на парадигме сопротивления? Довольно просто – никакого сопротивления не существует! Оно могло бы существовать в психотерапии, у которой есть некое более или менее заданное направление и, следовательно, ожидания. Но психотерапия разворачивающееся в полном вакууме ожиданий (разумеется, создать такую профессиональную культуру на фоне западного мышления непросто, но вполне возможно, как показывает опыт), просто не предполагает возможности возникновения самой идеи сопротивления. Существуют лишь феномены, витальная динамика которых обеспечивает феноменологический поток, именуемый Жизнью, полем и пр. Вопрос лишь заключается в том, каким образом обеспечивается эта динамика. Фокус нашего внимания направлен исключительно в область переживания. Иначе говоря, мы поддерживаем лишь динамику, обеспечиваемую переживанием и просто наблюдаем за концептуальной динамикой. 

А для этого наше профессиональное внимание чаще всего направлено в полевой сектор не фигуры, но фона. Помните, о чем мы не раз говорили ранее – важно не то, что вы сейчас осознаете, а как вы относитесь и как вы переживаете то, что осознаете. Содержание терапевтического процесса здесь не так важно, как отношение к нему – именно это отношение и создает динамику, насыщая полевой поток витальностью. Запомните и всегда в процессе психотерапии задавайте себе вопрос – как я отношусь и переживаю то, что сейчас происходит? Иначе говоря, в этом процесс мы передвигаемся все дальше в поле замечая, а ЧТО ЕЩЕ, кроме того, что уже появилось в процессе осознавания находится здесь рядом? Даже в том случае, если вас атаковал концептуальный «вирус» из вашего профессионального прошлого в виде убежденности, что клиент «интроецирует», «проецирует» или «ретрофлексирует», спросите себя и клиента (глагол «спросите» я использую в широком смысле – это не обязательно может быть вопрос), что ЕЩЕ КРОМЕ этого способа строить контакт друг с другом вы замечаете? Что «стучится» к вам из фона, а вы до сих пор глухи к этому стуку? И о чудо – довольно быстро вы забываете о проекции, интроекции или ретрофлексии. Вместо них появляются феномены, которые в свою очередь инициируют другие феномены и так без остановки. Имеет значение лишь одно – способ существования и динамики этих феноменов! Переживание поддерживаем, концепциям дружелюбно-безразлично-вежливо улыбаемся и машем.

Вся власть концепции сопротивления основана исключительно на изоляции ее от фона. По этой причине именно появление теории поля создало условия, при которых сопротивлению просто может не оказаться места. Сопротивляться можно лишь тому, что имеет определенный вектор. Сопротивляться естественной динамике так же естественно управляемого хаоса невозможно. В некотором смысле айкидо, если хотите. Как только естественная полевая связь фигуры и фона восстановлена, концепция сопротивления перестает быть необходимой и полезной. Если фокусироваться на работе с «сопротивлением», то «его» проявления лишь усиливаются от этого. Тем самым мы вкачиваем значительный объем витальности в ситуацию поля, динамически и содержательно определяемую «сопротивлением». Как итог – мы становимся все более компетентными в предмете «сопротивления» клиента. Но динамика поля при этом останавливается.

Задача диалогово-феноменологического терапевта заключается в том, чтобы постоянно обращать внимание на то, КАКИМ образом ФИГУРА связана с ФОНОМ. Если в фокусе внимания мы будем держать именно эту связь, то процесс терапии потечет сам собой. Его не нужно будет ускорять, разбирать «завалы сопротивления» на его пути. Мы сами – клиент и терапевт – станем составляющими этого процесса. В этом и заключается суть предлагаемого метода психотерапии. Не мы формируем и управляем переживанием в буквальном смысле слова. Скорее оно само управляет процессом терапии, в котором терапевт и клиент формируются, развиваются и взаимно меняют друг друга. Все, что нам нужно – не мешать происходить этому процессу. А вот это и является самым трудным.

Вспомогательными средствами, обеспечивающими такого рода естественный процесс, свободный от «сопротивления», являются восстановление чувствительности, осознавания, способности к свободному выбору и, разумеется, высокая степень психологического присутствия терапевта и клиента в терапевтическом контакте. Если мы поддерживаем свободный выбор в богатом диапазоне феноменов поля и размещаем наши интервенции в контакте с высокой степенью психологического присутствия, место «сопротивлению» просто не останется. Поверьте! Сегодня об этом свидетельствует богатый терапевтический опыт выпускников обучающих программ по диалогово-феноменологической психотерапии.

Чтобы быть справедливым до конца, отмечу все же одну неоспоримую пользу от появления в процессе психотерапии гипотезы о сопротивлении, или представлений о развитии переноса и контрпереноса. Если терапевт только начинает осваивать диалогово-феноменологическую модель психотерапии, то такие ситуации в терапевтической сессии всегда являются косвенным маркером какого-то актуального затруднения в контакте. А следовательно, его можно рассматривать как сигнал остановиться и вернуть себе энергию контакта. Другими словами, если у вас появилась идея о сопротивлении клиента или о его переносе на вас, остановитесь и оглянитесь вокруг – в фон происходящего. Наверняка вы сможете при небольших усилиях обнаружить много нового и интересного. Вот один небольшой пример, который позволит продемонстрировать это.

На одной из встреч супервизионной группы в фокусе внимания профессионального диалога оказалась проблема терапевтических интервенций в отношении одного типа трудных для участников группы клиентов, а именно людей, которые «сопротивляются» процессу терапии посредством опозданий, пропусков сессий или хотят прервать терапию. Обсуждение сконцентрировалось вокруг ответа на вопрос «Что делать с такими клиентами?». В результате разговора одна из участниц Б. попросила о супервизии случая, который она вела в настоящее время. Клиент, по описанию Б., был довольно «обесценивающим», высокомерным, иногда чрезмерно агрессивным. Кроме того, он довольно часто пропускал сессии, не предупреждая об этом. В процессе нашего диалога выяснилось, что постоянные пропуски сессий клиента, несмотря на широкое разнообразие интервенций Б., направленных на «работу с сопротивлением», были на всем протяжении пока еще недолгой терапии. На мой вопрос, как Б. обходится с этой сложностью, она ответила, что в последнее время ужесточила терапевтический контракт, однако, и после этого ничего не изменилось. Интерес Б. заключался в том, чтобы получить некоторые рекомендации из моего опыта работы с «подобными клиентами». Мое же любопытство было связано скорее с тем, каким образом Б. переживает происходящее, с какими желаниями и чувствами соприкасается в терапевтическом процессе и как с ними обходится. Б. сказала, что сердится на клиента, порой ее злость становится похожа на ярость, иногда ей даже хочется, чтобы он в очередной раз либо опоздал, либо не пришел вовсе. Однако, говоря все это, Б. представлялась мне очень уязвимым человеком, которого хотелось пожалеть. Рекомендации по восстановлению контроля в терапии, разумеется, в связи с этим не входили в мои планы. Вместо этого я предпочел поделиться возникшими реакциями, что вызвало сначала удивление, потом некоторое раздражение в мой адрес, проговорив которые она встретилась с выраженным чувством грусти и печали. Я попросил не останавливать процесс переживания, а, оставаясь в контакте со мной, попробовать дать жить и этой грусти (важно отметить, что на этом этапе нашего диалога следов от злости не осталось и вовсе). Очень скоро Б. сказала, что переживает сейчас боль, с которой ей непросто, поскольку чувствует себя очень ранимой и уязвимой. Я поблагодарил ее за смелость. По всей видимости, нелегко быть терапевтом и при этом осознавать себя ранимой и раненой клиентом. Несмотря на болезненный процесс переживания, Б. почувствовала себя значительно свободнее и даже увереннее. Разумеется, что необходимость в восстановлении контроля в терапии как самостоятельная и единственная цель утратила свое определяющее значение.

Не менее любопытны были и отклики участников группы. Многие обнаружили у себя боль и ранимость в отношении с теми или иными клиентами, которые представляются им «трудными и тяжелыми». Причем большинство терапевтов предпочитали рассматривать поведение клиента не через призму контакта с ними, в который сами вовлечены в полной мере, а опосредуя ее восприятие концепцией сопротивления. Попытки контроля клиентов, которые использовали терапевты, как правило, отражали их собственную уязвимость вне зависимости от лежащей в основе фрустрированной потребности. Вместо того, чтобы переживать боль в контакте с клиентом, они пытались обвинять клиента или контролировать его контрактом.

На следующей сессии Б. смогла разместить в контакте с клиентом процесс переживания своих чувств, что позволило осознать ей очень важные и обостренные в этих отношениях потребности, которые в течение всего времени терапии с этим клиентом были фрустрированы. Как для терапевтических отношений, так и для самих клиента и терапевта эта сессия оказалась переломной, после которой выросли оба. Именно оба, поскольку изменения участников любого контакта, и терапевтического, в частности, оказываются взаимозависимыми.

В качестве некоторого короткого резюме отмечу, что интервенция имеет возможность произвести значимые изменения, лишь будучи размещенной в присутственном диалоге, и если исходит из широкого полевого контекста. Если нет, то интервенция теряет свою силу и смысл, начиная питать какое-либо концептуальное образование типа «сопротивления». А отсюда – тенденция в реализации своей власти, мотив которой – страх.

Что важно знать относительно построения интервенций, а также особенностей их формулирования в диалогово-феноменологической психотерапии? Во-первых, необходимым условием успешной и, что немаловажно, экологичной интервенции является наличие присутственного контакта. Интервенция появляется в контакте и в свою очередь порождает в результате процесса переживания новую жизнь в нем. Во-вторых, интервенция должна исходить из феномена, относящегося к первичному опыту в поле. Только в этом случае вся энергия контакта достается этому феномену и насыщает интервенцию. В случае же, когда мы пытаемся формулировать политкорректно или с целью «экологичного» донесения до клиента интервенцию, то феномен не передает свою энергию интервенции. Часть этой энергии тратится на психологическую работу по сглаживанию остроты переживания, остаток перенаправляется на феномен-суррогат. В результате возбуждение, источником которого первоначально выступает первичный опыт, размещается в контакте искаженным образом, например, в форме стремления к контролю, власти или реализации «рэкетной» потребности (потребности-заменителя, т.е. некоторого суррогата).

Например, вместо того, чтобы сказать клиенту «Мне больно», поскольку именно это подсказывает первичный опыт и широкий полевой контекст, терапевт строит более сложную интервенцию, вторгаясь в контакт теми или иными теоретическими концепциями или сформированными в течение жизни представлениями. В этом процессе он начинает осознавать совсем другой феномен, например, тревогу, злость (с попыткой поставить клиента на место), обиду, стыд, жалость или попросту пытается наказать или «спасти» клиента. В результате зачастую отклик клиента носит комплементарно-зависимый или, наоборот, контрзависимый характер – обида, отыгрывание, повторение именно тех форм коммуникации, которые вызвали боль у терапевта и т.д. Так и существует сопротивление. И только интервенция, произведенная из сути опыта (а это связано с определенным риском и интимностью) может произвести изменения. Иногда такая интервенция обладает потрясающей силой.