Внутренний мир спасателя

Я уже писала про жизнь из роли жертвы и агрессора, осталось описать третью роль из треугольника Карпмана – роль спасателя.

Эти роли естественные и нормальные. Психическая зрелость или по-другому, устойчивость, основывается во многом на том, что у нас есть большое разнообразие ролей. Это дает возможность не фиксироваться на какой-то одной, на каком-то стереотипном поведении, а использовать разные модели поведения, учитывая контекст ситуации. Сложность возникает, если в нашем репертуаре очень мало ролей, или если есть очень любимые роли, которые мы играем где угодно и когда угодно, не учитывая ситуацию.

Этот текст я пишу прежде всего для того, чтобы описать роль. Когда роль названа и описана, появляется возможность ее распознать, заметить, что я ее исполняю. Соответственно появляется выбор – продолжать так себя вести, или попробовать какое-то другое поведение, более полно отражающее меня в данной ситуации.

Роль спасателя – самая сложная в анализе. Теневые аспекты этой роли труднодоступны для осознавания. Эта часть самости – как сверкающий щит, как красивые доспехи, которые так качественно защищают и так красиво блестят, что трудно от них отказаться и «переодеться». Даже когда уже устал от их груза. Это как отказаться от любви, потому что доспехи – это способ удовлетворения потребности в принятии.

Страдания спасателя наименее очевидны, его проигрыш ускользает ото всех, даже от самого спасателя. Спасатель ощущает дискомфорт, что он сам себе как бы и не принадлежит, но эти мысли так быстро улетучиваются, стоит только снова испытать кайф от своей нужности.

В ситуации спасателя, истинная идентичность заменяется идентификацией с конкретной ролью. Его ощущение себя живым неразрывно связано с помощью страдающим. "Я есть, пока во мне нуждаются". В тени остается не сказанное «пока я соответствую ожиданиям».

Нет никакой автономной устойчивости и самоопределения. Несоответствие ожиданиям других людей оказывается таким серьезным вызовом для их личности, что переживается как вариант брошенности.

Т.е. спасатель это тот, кто вывернул все наизнанку. Он взял контроль над брошенностью, став гипер-функциональным. Таким, от которого невозможно отказаться. И в то же время, спасатель не бросил и свою уязвимую часть. Просто поместил ее целиком в другого, которого нужно спасти. Это и станет главной ловушкой. Спасая другого, он метафорически спасает себя, но реальное спасение спасенный уносит с собой. Метафорическое действие по самоспасению через другого теряет силу, как карета Золушки, которая обратно превращается в тыкву. Страдания снова начинают возникать, нарастает дискомфорт и другого способа обращения с ним у спасателя нет, кроме как снова поместить в другого.

И так по кругу.

Так формируется «успешное я», лишенное связи со своими страданиями и неприятными переживаниями. Получающее мощное позитивное подкрепление из вне.

Спасатель – это тот, кто все контролирует. Иногда ценой такого напряжения, что начинает казаться, что нечем дышать.

Спасатель плохо осознает себя и очень фрагментарно видит других. Он как Бэтмен, слышит крики о помощи, но не слышит призывы разделить моменты удовольствия. Это за гранью вообразимого – просто быть рядом с другим, сопричастным, разделяющим атмосферу происходящего. Быть с другим, а не делать что-то для другого.

Отказ использовать спасателя при сохранении внимательного присутствия рядом с ним, действуют на спасателя как ожог. Они не могут допустить, чтобы кто-то был с ними ради них.

В терапии, если они в ней случайно оказываются, они занимаются спасанием терапевта.

Закончить этот текст я хочу цитатой из книги Верены Каст "отцы-дочери, матери-сыновья", которая, на мой взгляд, очень хорошо описывают эту роль:

«Есть большая потребность в принятии и любви. Если они труднодоступные или их не хватает, по сравнению с ожиданиями человека, то он пытается существовать на уровне функциональной успешности. Человек пытается соответствовать требованиям мира, хотя и так уже испытывает ярость из-за того, что мир не удовлетворяет его вполне закономерные потребности. При этом запрещено проявлять гнев, ведь гнев разделяет. И вот человек обращает его на себя. В результате возникает латентное чувство вины. […] Затем вытесненное чувство вины возникает ещё из-за того, что человек является «вечным обещанием». Большие ожидания от него - со стороны других людей и скрытые от самого себя - всё ещё не нашли своего соответствия в нем, но каким-то образом они должны быть реализованы. […] У чувства вины есть глубинный смысл: человек виноват перед собой в том, что пренебрегает собственным развитием, что не смеет даже начать жить действительно своей жизнью. Нам не стоит обманывать себя. Нередко мы думаем, что живем собственной жизнью, но часто оказывается, что проживаем то, что нам предписано доминирующим коллективным отцовским или материнским комплексом. Тогда у нас имеется «какая-то» идентичность, а не собственная идентичность.»