Скорее жив, чем мертв или скорее мертв, чем жив?

Темы жизни и смерти важны каждому. Кто-то избегает размышлений об этом, стараясь укрыться, спрятаться за делами и повседневными заботами, кто-то, напротив, думает, осмысляет, соприкасается с ними, как-то по-своему переживает. Кого-то сама жизнь окунает в пучину переживаний смерти близких людей, родственников, друзей. Кто-то проходит этапы горевания и ощущает трансформирующую силу подобных переживаний, а кто-то застревает на этапе отрицания, непринятия смерти родного человека и тогда это мертвое остается жить в таком человеке как часть его личности. Он не может ощущать себя живым и радоваться этому миру.

В данной статье мне хочется пройти от общего понимания концепций жизни и смерти до самого их основания – до архетипов человеческого бессознательного, а также осмыслить, как формируются представления о жизни и смерти в процессе индивидуального развития.

Жизнь и смерть

Что есть жизнь? В словаре русского языка [14] слово «жизнь» имеет ряд значений:

1. Особая форма движения материи, возникающая на определенном этапе ее развития.
2. Физиологическое состояние человека, животного, растения от зарождения до смерти.
3. Полнота проявления физических и духовных сил.
4. Период существования кого-либо.
5. Образ существования кого-либо.
6. Деятельность общества и человека в тех или иных ее проявлениях, в различных областях, сферах.
7. Окружающая нас реальная действительность; бытие.
8. Оживление, возбуждение, вызываемое деятельностью живых существ.

Как видно из этого перечня определений, жизнь является неоднозначной категорией. Более или менее точно понятие «жизнь» можно определить перечислением тех качеств, которые будут отличать ее от «нежизни». Согласно взглядам одного из основоположников танатологии (от др.-греч. танатос – смерть и логос – учение) М. Биша [3], жизнь – это совокупность явлений, сопротивляющихся смерти.

Тогда что же такое смерть?

В биологическом смысле смерть – прекращение жизнедеятельности организма и гибель его. Другое значение смерти, как прекращение существования человека, животного [15].

Получается, что смерть относится к любому живому организму, способному изнашиваться, разлагаться, превращаться в ничто.

В своей книге «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти» (ПЕР СЭ; М.; 2004) психиатр Джозеф С. Рейнгольд подробно исследует феноменологию смерти, обращаясь к абстрактно-философским и индивидуально-психологическим концепциям смерти. Он пишет о том, что ряд ученых и философов придерживаются концепции полного уничтожения организма, тогда как теологи и некоторые исследователи уверены в том, что смерть – это превращение, переход в иное состояние. Два этих взгляда автор относит к абстрактно-философским концепциям смерти. К индивидуально-психологическим концепциям смерти Рейнгольд относит экзистенциальные модели смерти, присущие индивидуальному опыту, от того бесконечно многообразные. Автор выделяет позитивные и негативные представления о смерти. Он пишет: «Наиболее проникновенные образы умирания, равно как и реакция на них, формируются задолго до развития эмпирического знания о смерти. Более того, из-за того, что они находятся в подсознании, в представлениях одного и того же человека могут существовать противоречащие друг другу дополнительные значения».

Жизнь и смерть – два неразделимых понятия, ведь без жизни не будет и смерти, одно переходит в другое.

Классик психоанализа З. Фрейд выделяет два основных влечения – влечение к жизни, Эрос и влечение к смерти, Танатос. Целью Эроса является сохранение и развитие жизни, сплочение людей. Цель Танатоса – разложение и уничтожение, разобщение людей.

Энергией Эроса является либидо, которое входит в состав как сексуальных, так и разрушительных влечений, однако в сексуальных преобладает. В этом случае влечения Я необходимы в борьбе за существование и самосохранение. Таким же образом влечение к смерти входит в состав и разрушительных (агрессивных), и сексуальных влечений, но в первых преобладает. В данном случае человек будет склонен к самоуничтожению и к мазохизму [13].

Таким образом, в психике одного и того же человека могут уживаться противоположные влечения – влечения к жизни и смерти. Каким образом эти влечения формируются в психике человеческого существа? Почему, в одном случае, человек переполнен жизненной энергией, про таких людей говорят «он любит жизнь», тогда как в другом случае, он погружен во мрак, его жизнь больше похожа на существование, его влечет смерть? На каком этапе развития происходит перекос в сторону самодеструкции? На мой взгляд, база закладывается во внутриутробном развитии, и ребенок уже рождается с определенным набором предпосылок. В дальнейшем, благоприятная среда может скорректировать недостатки внутриутробной жизни, трудности рождения, тогда как враждебная ребенку среда лишь усугубит их.

Внутриутробное существование и травма рождения

Большинство исследователей в прежние времена считало, что развитие плода – это направляемый генами процесс, протекающий без каких-либо вмешательств извне. Плод внутри материнской утробы находится в полной безопасности, какие-либо аномалии в развитии приписывались плохой наследственности, нарушениям в процессах обмена веществ, ошибкам родовспоможения. О том, что у плода есть зачатки психической жизни речи не шло. Однако, в настоящее время ситуация изменилась, все больше специалистов считают период внутриутробного существования важным этапом в развитии психики человека.

Перинатальный психолог и врач Добряков И.В. в книге «Перинатальная психология» (Питер; СПб.; 2010), ссылаясь на работы таких психоаналитиков, как З.Фрейд, А. Фрейд, М. Кляйн, О. Ранк, С. Ференци, Д.В. Винникотт, Дж. Боулби, С. Гроф и др., в которых поднимались вопросы становления психики человека на самых ранних этапах развития, возникающие в системе «мать-дитя», пишет о том, что данные исследования смогли вначале поколебать, а впоследствии изменить прежние представления о перинатальном и младенческом возрасте.

Автор пишет, что во время перинатального периода развития ребенка, он с матерью живет практически одной жизнью. Состояние беременной женщины будет влиять на формирование психических функций ребенка и во многом будет определять его жизненный сценарий.

Ведущий аналитик Британского сообщества аналитической психологии Майкл Фордхам в статье «Успехи младенца. Размышления о взрослении в ранние годы» (Юнгианский анализ 2017. №1 (28)) пишет о том, что уже в утробе матери младенец, начиная с пятого месяца, когда его мозг уже полностью сформировался, разворачивает бурную деятельность: сосет большой палец, переворачивается и крутится, учится дышать, реагирует на звуки, он откликается на эмоции матери, узнает ее голос. То, что ребенок еще до рождения знает о своей матери, позволяет ему впоследствии настраиваться на ее эмоциональные состояния.

Это означает, что любые критические ситуации в жизни женщины, такие как сильный стресс, проблемы в межличностных отношениях с партнером, вызывающие тревожные состояния у беременной женщины, смерть кого-то из близких могут оказать пагубное влияние на состояние психики будущего ребенка.

В дальнейшем, если мы говорим о самом процессе рождения, то здесь происходит переход от внутриутробного существования к существованию за пределами материнской утробы, происходит физиологическое отделение от матери. З. Фрейд и О. Ранк опыт рождения рассматривали как прототип тревоги, основу всех будущих страхов в жизни человека. Фрейд писал, что сущностью феномена тревоги является опыт рождения. В процессе рождения возникают взаимосвязанные ощущения боли, разрядки возбуждения и всевозможных физических чувств, которые становятся прототипом всех ситуаций, несущих угрозу для жизни [6].

По мнению Ранка, пребывание плода в утробе матери является раем, его нужды сведены до минимума и удовлетворяются по мере необходимости. Но рождение – настоящий шок, первичная травма. Ребенку нужно пройти через матку, где он сталкивается с давлением – мать выталкивает своего ребенка, возникают трудности дыхания, ему нужно пережить потерю первичного объекта – матери, таким образом, ситуация рождения является кризисной, она может закончиться смертью. Если человеку не удается преодолеть травму рождения, для него открыт путь к неврозам и психозам [16].

Трансперсональный психолог Станислав Гроф [5], исследуя необычные состояния сознания, пришел к выводу, что травма, которая несет серьезную угрозу для жизни, оставляет неизгладимый след в психике человека и в дальнейшем может привести к развитию эмоциональных и психосоматических расстройств. Тот факт, что жизненные события привели человека на грань между жизнью и смертью, были сопряжены с сильной болью связывает их с родовой травмой.

Таким образом, внутриутробное развитие и родовой травматизм могут сыграть существенную роль в формировании психических структур индивида и сказаться на изначальной предрасположенности новорожденного к деструктивным тенденциям в большей степени нежели влечением к жизни. Поскольку новорожденный, несмотря на биологическое отделение от матери, продолжает пребывать в симбиотической связи с ней, его развитие продолжается, и он остается максимально зависимым от своего окружения и в наибольшей степени от своей матери, считаю необходимым также рассмотреть дальнейшее развитие ребенка в диаде «мать-дитя».

Взаимодействие в диаде «мать-дитя»

В работе «Я-кожа» (Ижевск: ERGO, 2011) психоаналитик и профессор психологии Дидье Анзье описывает результаты исследований, проведенных педиатром Берри Бразелтоном. При помощи разработанной им «Шкалы оценки поведения новорожденного», Бразелтон выявил, что младенец привлекает внимание матери в той же степени, что и мать. Такое двойное привлечение позволяет ему воздействовать на окружающую среду, он начинает осваивать различие между одушевленным и неодушевленным. Если окружение не способствует формированию такой двойной обратной связи или же особенности нервной системы младенца не позволяют ему проявлять по отношению к своему окружению сенсорно-моторную инициативу, отвечать на сигналы, посылаемые взрослыми, ребенок выражает реакцию гнева, он отстраняется. Если безразличие, холодность окружения кратковременны, то подобные реакции быстро проходят. Однако, если со стороны материнского окружения нет отклика, подобные реакции станут интенсивными и патологическими. У младенца достаточно рано закладывается модель психомоторного поведения, если эти модели освоены, то в дальнейшем они становятся наиболее предпочтительными поступками, которые станут основой когнитивных моделей. Тогда постепенно у ребенка появляется индивидуальное Я и окружение адаптирует свою заботу под нужды этого конкретного ребенка. Такую двойную обратную связь, окружающую мать и ребенка, Бразелтон назвал «оболочкой». Если ребенок достигает успеха при взаимодействии с материнским окружением посредством «последовательных петель обратной связи», то его развитие движется дальше, и он становится способным экспериментировать, переживать новый опыт при других взаимодействиях.

По мнению Дидье Анзье, подобная двойная обратная связь создает некий «интерфейс», который можно представить в виде общей кожи между матерью и ребенком, мать находится по одну сторону, ребенок по другую.

Он пишет: «До установления фантазма об общей коже в психике новорожденного преобладает внутриутробный фантазм, отрицающий рождение и выражающий присущее первичному нарциссизму желание возврата к материнской груди, - фантазм взаимной инклюзии, первичного нарциссического слияния, в которое он более или менее увлекает свою мать, опустошенную в результате рождения плода, который она вынашивала; фантазм, в дальнейшем оживляемый любовным опытом, согласно которому каждый из двоих, держа в объятиях другого, обволакивает его будто оболочкой. Аутистические оболочки говорят о склонности к внутриутробному фантазму и о невозможности перейти к фантазму об общей коже».

Дальнейшим этапом становится трансформация психического функционирования и это приводит к более самостоятельному функционированию матери и ребенка, но «интерфейс» пока удерживает обоих в симбиотической зависимости. Следующий этап – это исчезновение фантазма об общей коже и признание того, что у каждого своя кожа и собственное Я (1, с. 69 – 70).

В своей работе «Травма и Душа» (М.: Когито-Центр, 2015) Дональд Калшед, ссылаясь на работы Д. В. Винникотта, пишет о «потенциальном пространстве», благодаря которому ребенок при переходе от всемогущества младенческого возраста должен достичь принципа реальности. Концепция «истинного я» Винникотта подразумевает переживание ребенком себя как живого существа. Чтобы ощутить эту область между мирами «нужно соприкоснуться с «таинственным» третьим, которая есть сама суть одушевленной жизни».

Калшед пишет, что при травматизации ребенок теряет доступ к пространству между мирами, его душа перестает «вселяться». По сути, ребенок не может чувствовать себя живым, он пребывает в архетипическом, неживом мире, остается всемогущим и бессмертным.

Большой вклад в понимание подобных форм безжизненности как интернализации бессознательного состояния матери, находящейся в депрессии, внес французский психоаналитик Андре Грин. В работе 1983 года «Мертвая мать» Андре Грин в качестве основы для изучения данных психических явлений использует детский травматический опыт разрушения связи между матерью и ребенком в самый ранний период его жизни. Мать, таким образом, находится рядом и в то же время остается погруженной в собственную депрессию. В таком состоянии мать является эмоционально отвергающей, она не может дать ребенку то, что ему необходимо. Постепенно ребенок начинает терять всякий интерес и значимость отношений с матерью, происходят глубокие изменения в психике ребенка. В дальнейшем человек с такой ранней травмой будет обесценивать любые отношения, которые будут появляться в его жизни, чтобы избежать повторной травматизации [12].

Детский психотерапевт Фрэнсис Тастин в работе «Аутистические защиты невротических пациентов» (Юнгианский анализ 2018. №1 (32)) пишет, что дети с психогенным аутизмом в младенческом возрасте развили паттерн избегающего поведения для того, чтобы справиться со знанием своей телесной отделенности от матери, что было для них крайне травматично. Такие пациенты испытывают глубочайший страх «быть разрушенным повреждающим ударом, вытечь, взорваться, потерять нить, гарантирующую непрерывность их бытия». Все это переживается на примитивном, довербальном и дообразном уровне, что приводит к заторможенности или полной остановке в когнитивном и эмоциональном развитии.

Поскольку мы имеем дело с ранней травматизацией, затрагивающей зачастую инстинктивный, довербальный, доконцептуальный уровень, и возникающие примитивные защиты не позволяют пережить боль, ощущение собственной смертности, жизнь приобретает окрас сверхъестественного существования, мы соприкасаемся с архетипическим миром психического функционирования.

Архетипическое Женское как основа понимания созидательных и разрушительных сил в психике человеческого существа

Говоря об архетипическом пространстве, мы попадаем в область коллективного бессознательного, исследованного К. Г. Юнгом. Описывая коллективное бессознательное как часть психики, не имеющей отношения к личному опыту, Юнг говорит о том, что его содержания никогда не пребывали в сознании, а являются исключительно унаследованными. Само понятие архетипа рассматривается как некая пресуществующая форма, распространенная повсюду [18].

Юнг пишет о том, что существует великое множество архетипов, столько же, сколько существует типовых жизненных ситуаций. Повторение таких жизненных ситуаций отпечатало их в психической структуре в виде «форм без содержания» (18, с. 21), которые вследствие индивидуального развития наполнятся смыслом, образами, станут эмоционально окрашенными, т.е. станут комплексами, в ядре которого пребывает тот или иной архетип.

Размышляя о жизни и смерти как основе человеческого существования, мы неизбежно придем к Архетипическому Женскому как основе всего сущего, имеющего множество проявлений.

Биркхойзер-Оэри Сибилл в книге «Мать: Архетипический образ в волшебных сказках» (М.: Когито-Центр, 2006) пишет о том, что «вся психическая жизнь имела праматерь», которая существовала еще до зарождения сознания и будет существовать после его исчезновения, это бессознательное, которое включает в себя все телесное и материальное. «Энергия материнского архетипа – это непостижимая сила, которая может легко подавить человека. При этом она является источником всего нового».

В своем труде «Великая Мать» (М.: «Добросвет», «Издательство “КДУ”», 2014) Эрих Нойманн пишет о том, что изначальный архетип не дифференцирован в сознании. Сочетая в себе множество противоречий, будучи путаным, он является разрушительным по своей природе. Рассматривая развитие человеческого сознания, Нойманн пишет о том, что на самых ранних его фазах нуминозность архетипа во многом превосходит представления человека и потому архетипу невозможно придать какую-либо форму. И позже, когда архетип начинает оформляться, он предстает в воображении как что-то чудовищное, представленное химерическими созданиями, нечеловеческими существами, такими как гарпии, грифоны. И только тогда, когда сознание начинает рассматривать явления с некоторого расстояния, оно начинает дифференцировать, различать смесь символов, присущих изначальному архетипу.

Нойманн показывает развитие материнского архетипа из уробороса через Архетипическое женское до Великой Матери:

1. Уроборос или змея, которая поедает свой собственный хвост является символом психического начала, где сознание и эго пока слабое и неразвитое. Это «Великий круг», содержащий в себе различные противоположности – позитивное и негативное, мужское и женское – это состояние, в котором бессознательное и психика пока не дифференцированы, это изначальный недифференцированный архетип. При этом маленькое эго в таком изначальном положении будет переживать как материнскую защиту, так и ее убийственную агрессию.
2. Далее происходит дифференциация Архетипического Женского и Архетипического Мужского. Здесь основные элементы женского пока не упорядочены, поэтому не могут быть постигнуты еще слабым эго.
3. Появляется уже устоявшаяся форма Великой Матери, элементы которой стали упорядочены. Так образуется архетипическая группа: Добрая Мать – позитивный аспект, Ужасная Мать – негативный аспект и Великая Мать, объединяющая в себя позитивные и негативные аспекты (11, с. 24 – 28).

Аналитический психолог Анна Короткова, исследуя архетипические основы «неживых» состояний психики (Юнгианский анализ 2018. №1 (32)), пишет о том, что, соприкасаясь с подобными «неживыми» частями души, мы оказываемся под воздействием мощной силы архетипа Ужасной матери.

Она пишет о том, что негативный полюс данного архетипа может по-разному воплощаться, например, в мистериях смерти, основанных на ее пожирающе-заманивающей функции. «Здесь имеют место символы разрубания, разрывания на части, полного уничтожения. Это может быть увидено как опыт нахождения в состоянии не-Я, в нечеловеческих (архетипических) энергиях, в которых преобладает только один полюс архетипа – Ужасная мать. Другой полюс, Добрая мать, не может проявиться во всей полноте своих аспектов (создания пространства для вмещения этой энергии, рождения, произрастания), оставаясь в Тени».

Таким образом, жизнь и смерь, созидание и разрушение уже изначально заложены на уровне коллективного бессознательного. Эти темы имеют прямое отношение к Архетипическому Женскому, дарующему жизнь, питающему, создающему условия для роста и развития, а также несущему смерть и разрушения.

Заключение

Жизнь и смерть окружает нас повсюду, эти темы неисчерпаемы и, возможно, так до конца и не поняты. Взять хотя бы вопросы жизни после смерти, есть ли она на самом деле? Вряд ли мы когда-нибудь об этом узнаем. Вспоминается лекция на тему смерти петербургского врача-психиатра Андрея Владимировича Гнездилова, создавшего в России первый хоспис. Человек, всю жизнь посвятивший себя помощи умирающим от онкологии людям, видевший смерть, можно сказать, «в глаза», задавался все теми же вопросами: «А что там, на той стороне?». Думаю, именно подобного рода размышления ведут его дальше: «А что здесь? Можно ли помочь человеку, когда он одной ногой в могиле?». Даже если есть представления о том, что существует иной мир, страх смерти присутствует всегда и каждый как может с этим пытается справляться. Приближение к концу собственного бытия пугает. Тогда мы подходим к психологическим факторам ощущения себя живым в этом мире, пусть мы умираем, мы все к этому придем, но что можно сделать уже сейчас, как улучшить качество своей жизни? А если сама жизнь уже похожа на пребывание в ином мире? Возможно, я задаюсь теми же вопросами, которыми задается Андрей Владимирович – можно ли помочь человеку, если он умирает? Или человек даже еще толком не жил, не ощущал этого восторга от пения птиц, шума листвы, теплоты человеческих взаимоотношений, рождения собственных детей – как помочь ему начать жить?

Литература:

1. Анзьё, Дидье. Я-кожа [текст] / Дидье Анзьё ; пер. с фр. Под науч. ред. С.Ф. Сироткина, М. Л. Мельниковой. – Ижевск: ERGO, 2011 – XXXIV, 302 с. – (Серия «Психоанализ ergo»).
2. Биркхойзер-Оэри Сибилл. Мать: Архетипический образ в волшебных сказках / Пер. с англ. – М.: Когито-Центр, 2006. – 255 с. (Юнгианская психология).
3. Биша Мари Франсуа Ксавье // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: в 86 т. (82 т. И 4 доп.). – СПб., 1890 – 1907.
4. Верена Каст. Горевание. Фазы и возможности психологического процесса. Москва, 2017 – 148 с.
5. Гроф С. За пределами мозга: рождение, смерть и трансценденция в психотерапии / Станислав Гроф; [пер. с англ. : А. Киселев]. М. : Ганга, 2018, - 528 с. (ил.) – (Трансперсональная психология).
6. Джозеф С. Рейнгольд. «Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти»: ПЕР СЭ; М.; 2004.
7. Добряков И.В. Перинатальная психология.: Питер; СПб.; 2010.
8. Калшед Д. Травма и душа: Духовно-психологический подход к человеческому развитию и его прерыванию. – Пер. с англ. – М.: Когито-Центр, 2015. – 488 с., 3 л. ил. (Современная психотерапия).
9. Короткова А. Архетипические основы «неживых» состояний психики // Юнгианский анализ 2018. №1 (32).
10. Майкл Фордхам. Успехи младенца. Размышления о взрослении в ранние годы // Юнгианский анализ 2017. №1 (28).
11. Нойманн Э. Великая Мать / Глубинная психология и психоанализ – М.: «Добросвет», «Издательство “КДУ”», 2014. – 410 с.
12. О. Павлова. Феномен «Мертвой матери» / Психоаналитический вестник № 10, 2002.
13. Семейный роман невротиков: сборник / Зигмунд Фрейд; пер. с нем. Р. Додельцева. – СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. – 224 с. – (Азбука-классика).
14. Словарь русского языка: В 4-х т./АН СССР, ИН-т рус. яз.; Под ред. А. П. Евгеньевой. – 3-е изд. Стереотип. – М.: Русский язык, 1985-1988. Т. I. А – Й. 1985. 696 с.
15. Словарь русского языка: В 4-х т./АН СССР, ИН-т рус. яз.; Под ред. А. П. Евгеньевой. – 3-е изд. Стереотип. – М.: Русский язык, 1985-1988. Т. 4. С – Я. 1988. 800 с.
16. «Тревога и тревожность. Хрестоматия / Сост. и общая редакция В.М. Астапова» ПЕР СЭ; Москва; 2008.
17. Фрэнсис Тастин. Аутистические защиты невротических пациентов // Юнгианский анализ 2018. №1 (32).
18. Юнг К.Г. Структура психики и архетипы / Пер. с нем. Т.А. Ребеко. – 4-е изд. – М.: Академический проект, 2015. – 328 с. – (Психологические технологии).