Проработка утраты вписанной в первофантазм через воображаемое означающее плоскости экрана

Фантазия, согласно определению Ж. Лапланша и Ж. Понталиса, - «воображаемый сценарий, в котором участвует субъект: представляет собой исполнение – в более менее искаженной защитой виде – желания субъекта (в конечном счете, бессознательное)». Деятельность фантазии, как функции, не ограничивается какой-либо конкретной топической системой, а выступает скорее, как агент, позволяющий протаскивать возбуждение из одной системы в другую. Но, тем не менее, мы можем определить некоторые особенности размещения фантазмов на различных уровнях организации.

Бессознательные фантазмы, либо всегда были таковыми, т.е. на заре становления границы Я субъекта, по всей видимости, непосредственные участники первовытеснения и в таком случае мы говорим о них как о первофантазмах, либо были осознанными, снами наяву, грезами, но в последствии также подверглись вытеснению и удалению в бессознательное. Судя по всему, фантазирование в своей работе принимает те условия мышления, которые установлены топической системой в зависимости от расположения.

Функцию фантазии не трудно проследить в ее инволюции и приближении к истине желания субъекта от вполне осознанной бодрственной деятельности в рядовом понимании фантазирования на ту или иную тему, в полной мере опирающуюся не только на психическую деятельность, но и учитывающую диктат внешней реальности, как в случае образования мифов и легенд, т.е. для Другого во вне, так сказать в редакции и цензуре принципа реальности.

Через сны наяву на границе предсознательного и сознания, представленными типическими и не только сценариями, как компромиссные образования после вторичной переработки. К ним относятся в частности «семейный роман невротиков» базирующийся на Эдиповом комплексе, символическим и воображаемым регистром изображающий смену родителей с реальных на воображаемых, более внушительных, могущественных, богатых, и пр., в зависимости от субъекта, служащий одновременно различным, порой противоречивым целям бессознательного желания, такими как, с одной стороны обесценивания родителей вследствие зависти, с другой их возвеличивание, полное удаление или умаление важности для субъекта братьев и сестер, а также обходной маневр для удовлетворения инцестуозных желаний.

Работу сновидения, где «фантазирование предстает одновременно на двух крайних полюсах этого процесса: с одной стороны, оно связанно с самыми глубокими бессознательными желаниями, где как бы храниться «капитал» сновидения, а с другой – подвергается вторичной переработке».

Вплоть до первофантазмов навеки запертых противонагрузкой в бессознательном в своей самой аутентичной форме и являющимися центром притяжения всей психической жизни субъекта. Первофантазмы как структурирующие явления закладывают самую существенную основу всего будущего субъекта, отвечая на такие вопросы как происхождение, первоначало индивида, связанное с первичной сценой, первоначало сексуальности представленной в фантазии соблазнения, не редко совпадающей с первой, и в фантазмах кастрации - первоначало установления разницы полов. Во все трех случаях как указывает Ж. Лапланш «имеет место совпадение сюжета, структуры и, несомненно, функции: в указании, которое предоставляет перцептивное поле, в создаваемом сценарии, меняющемся поиске начал, на сцену фантазма выходит нечто, дающее «первоначало» субъекту как таковому». Таким образом, первофантазмы дают ребенку ответ на самые главные вопросы его существования, возникающие вследствие запрета, на первом этапе, не представленном как таковым в своде правил и норм, а скорее манифестирующем себя в той пропасти, разрыве, колоссальной разнице между не-знающим новорожденным, по большому счету пустым младенцем, и областью знающей культуры в которую он впадает, категорической неспособности родителей говорить с ним на его языке, языке тела, аффекта, отчужденности и отсутствия их как таковых в его плоскости бытия.

Уже очевидно, что все уровни фантазма исключительным образом взаимосвязаны друг с другом и ясно, что по большому счету сознательная или предсознательная деятельность, сны наяву, сновидения, вообще деятельность как таковая, миф, в самом широком понимании – религиозный, политический, культурный, половой, диктующий определенные установки бытия для «мужчины» и для «женщины», все то, что потенциально покрывается психоаналитическим дискурсом, подразумевает возможную развертку и интерпретацию, до своего изначального состояния первофантазма, ядра бессознательного, на службе принципа удовольствия. Особенно учитывая, что основные культурные мифы, так или иначе, формируются вокруг фундаментальных вопросов становления человеческого субъекта – происхождение, разницы полов, и сексуальности.

Важно заметить, что, говоря о фантазме, мы отсылаем его не к объекту как таковому, в своей целостности, а к сцене, той сцене, которая является основанием, структурой, тканью для разыгрывания, наложения на нее всех причудливых и удивительных форм представлений. Такой первичной сценой является образ материнской груди, который первоначально, судя по всему и связан с первофантазмом субъекта, со всеми ему присущими свойствами – галлюцинаторному удовлетворению желания, восстановлению или утверждению нарциссической мембраны субъекта: «важнейшими, вероятно, являются те фантазии, которые направленны на восстановление галлюцинаторных объектов, связанных с самым ранним опытом возникновения и разрешения желания». Опыт, переживаемый в момент разделения функции питания и сексуальности, указывающий на утрату парциального объекта и приобретением объекта целостного – матери – является точкой отсчета формирования аутоэротического фантазма удовлетворения желания, на руинах, месте где раньше располагался объект частичный, но столь желанный. Таким образом, удовлетворение сексуальности становиться невозможным в реальном, и она смещается в область фантазии и таким образом становиться сексуальностью – желанием как таковым, своим существованием, указывающая на недостаток, утрату, и смоделированной на основе естественной функции питания.

Утрата парциального объекта и приобретение целостного объекта матери, одновременно событие скорбное, но и в тоже время, открывающее новые горизонты для коммуникации двух субъектов – влечения, находят себе новые пути для удовлетворения и вместо рта приходит глаз, скопические удовольствия, где разметка ведется также на поле сохранения плоскости материнской груди, но теперь уже в игре образов и взглядов.

Следующая решающая утрата, характерна для начала Эдипового периода и обнаружения отца, как препятствия для полновластного владения матерью. И в данном случае первосцена, наблюдение за сексуальным актом родителей, открывающая доступ к крайнему возбуждению, в тоже время сталкивающая субъекта с утратой теперь целостного объекта матери как источника наслаждения, грозящему разрушению уже приобретенной и такой ценой охраняемой первичной фантазии, категорически требует ее модификации в духе «семейного романа невротиков». И в данном случае, как и в фантазии «ребенка бьют» позиция субъекта остается не определенной, он сам присутствует в этой сцене, и может с успехом занимать роли как пассивные, так и активные, и здесь фантазм не является непосредственным объектом желания, а привлекается как необходимая сцена для его размещения, так же, как и фантазм материнской груди был необходим в качестве основы для развертки чисто аутоэротического желания посасывания, «этой больше ни к кому не обращенной речи, полностью упразднено распределение на субъект и объект».

Из письма З. Фрейда В. Флиссу № 52 нам известно, что сохранение группы мнестических следов от возможной перезаписи происходит либо средствами компульсии и сопутствующим удовольствием, и/или вытеснением сопряженным и исходящим из неудовольствия. Архаичные представления (первофантазмы), связанные с неудовольствием и прорывом возбуждения подвергаются первовытеснению, а им на смену через метафоро-метонемическую обработку и, судя по всему перемену знака сопутствующего возбуждения приходят фантазмы требующие повторения, в духе работы по заживлению нанесенной раны, оберегающие от настоящей перезаписи рискуя столкнуться с первоначальным неудовольствием, связанным с прорывом возбуждения. На уровне мифа, кино кажется, будто свершается попытка найти во внешнем соответствующие представления, убедиться, что «объект» (сцена) фантазма все еще присутствует, что предполагаемое и желанное удовольствие все еще возможно – галлюцинаторное воскрешение представлений, удовлетворяющих желанию.

К. Метц настаивая на эдипальном означающем кинематографа, со всей категоричностью, которую мы полностью разделяем, рассматривает регистр кино как «кинематографический вуайеризм, не-дозволенная скоптофилия, устанавливается в прямой связи с первосценой». Рассуждая в первую очередь о структуре кинотеатра, расположения субъекта, разделения пространства, темноту, окно экрана, словно проем для затаившегося взгляда, он постулирует вуайеристическую позицию зрителя относительно воображаемого мифа на экране, где для субъекта разыгрывается некогда желанная, но утраченная сцена наблюдения за родителями, их местом, позицией из которой он был заведомо исключен, но не официальным запретом, а самим родительским желанием. Сам сюжет, миф, фантазм фильма, чем ближе он располагается к регистру воображаемого, тем яснее открывает перед зрителем эту сцену. Таким образом, в ходе кинопроизводства, формирования соответствующего мифа принимают участие не только пространственные разметки расположения субъекта относительно экрана, но и сам фантазм, история, сеть представлений, что в целом служит, по большому счету, единственной цели – возвращения субъекта в ситуацию первосцены, восполнению утраченной некогда возможности получения удовольствия, в целом, осуществляя поверхностную психическую обработку, связывая возбуждение в сеть представлений, являющих собой некий культурный, заранее заботливо переваренный и упакованный миф.

В целом кино, экран как таковой развернутый перед зрителем в реальности, какой бы поверхностью он бы не был представлен, будь то белая ткань кинотеатра, экран телевизора, планшет, телефон, в общем все, что позволяет размещать на своей поверхности столь разнообразные, но и в тоже время типические фантазии, нацеленные на удовлетворение наших самых амбициозных, честолюбивых и безусловно и в первую очередь сексуальных желаний, служит заменой экрану внутреннему, эндогенной плоскости восприятия, и крайне востребован на сегодняшний день в социальной и индивидуальной жизни субъекта. Возникает резонный вопрос о причине такой трансгрессии экрана восприятия, представляющим собой во всей своей навязчивости, компульсивности, требовательности и повсеместной распространенности по настоящему симптом современной цивилизации XXI века.

Для ответа на него нам необходимо обратиться также к динамическому и экономическому аспектам функционирования психического аппарата. З. Фрейд в лекции № 23 «По введению в психоанализ» рассуждая о природе симптомобразования при невротических расстройствах затрагивая вопрос фантазии как функции и первофантазмов, а также, качественную и количественную стороны фантазмов, т.е. возможность встроить их в структуру Я не вызывая конфликта между ними, где решающим фактором является количество возбуждения либидо приливающего к фантазму, и угрожающее затоплением (что также вероятно является причиной первовытеснения) Я и реализацией в действие, что, в конечном счете, вызывает неизбежный конфликт и приводит к вытеснению патогенной группы представлений в бессознательное, «к местам собственной фиксации либидо», в случае кино - скопическому режиму удовлетворения влечений. Неумолимость вытеснения, а также, судя по всему, недостаточность символического регистра, связывающего привходящие возбуждения, поддерживающего их постоянный уровень, приводит к тому, что часть психической жизни субъекта выводиться вовне, в поисках удовлетворения и утешения за понесенную утрату, с помощью фантазий, созданных режиссером или художником и приемлемых на уровне культуры, т.е. не вызывая конфликта, с минимальной угрозой и страхом кастрации