Найман Е.А. » Философская мысль франции XX века

определяет возможную координацию свободы и освобождает каждую субъективную волю.  

Несомненно, можно лишь сожалеть о зауженном юридическом подходе, который  

подводит взаимность свободы под понятие первичного законодательства. Однако не  

это является наиболее значительным у Канта. Замечательно то, что он не  

предусмотрел для личности "ситуации", отличные от тех, в которых он  

"принадлежит" (как член или руководитель) практическому и этическому единству  

личностей. Без этого условия никто не является личностью. Существование кого бы  

то ни было может быть только существованием-ценностью (existence-value).  

Воздействие одной личности на другую выводит за уровень товарных отношений.  

Таким образом, абсолютное существование Другого с самого начала принадлежит  

стремлению доброй воли. Только рефлексивное движение обосновывающего полагания  

(Grundlegung) обнаруживает то, что в этом стремлении осуществляется акт,  

устанавливающий кого-либо в качестве законного члена этического сообщества.  

Детерминация личности как осуществление цели-в-себе ведет к проблеме  

вещи-в-себе. Во второй части статьи мы поставили акцент на функции ограничения  

вещи-в-себе в отношении утверждения феноменов. Подобная философия границ,  

совершенно отличная от феноменологии, находит свое применение в практической  

сфере, так как Другой - это тот, вопреки которому я не должен поступать. Однако  

в то же самое время понятие царства целей задает позити-  

191 Кант и Гуссерль  

вный характер обоснования того, что в-себе. Только обоснование того, что в-себе,  

никогда не становится теоретическим или спекулятивным, но остается практическим  

и этическим. Интеллигибельный мир, в который я не могу непосредственно  

"поместить" себя, уступает только через отношение. С помощью автономии  

собственной воли и отношения к автономии Другого мы переносимся в  

интеллигибельный мир. Однако, вступая в этот мир, я теряю способность видеть и  

чувствовать себя в нем. "Проникая мыслями в интеллигибельный мир, практический  

разум вовсе не переступает своих границ, но он действительно переступил бы их,  

если бы захотел проникнуть в него с помощью созерцания, с помощью ощущения"  

(ОМН, 240).  

Не показывает ли тем самым Кант границы не только утверждения феноменов, но  

также и границы самой феноменологии? Я могу "видеть" или "чувствовать" явления  

вещей, личностей, ценностей. Но абсолютное существование Другого, модель всех  

экзистенций не может быть результатом чувственности. Она возвещает о себе как  

чуждая моей субъективной жизни, используя собственное явление Другого в  

поведении, выражении, языке и деятельности. Однако явление Другого недостаточно  

для того, чтобы возвестить о нем как о бытии в-себе. Его бытие должно полагаться  

практически, как то, что ограничивает стремление моей симпатии редуцировать  

личность к желательным мне свойствам и само обосновывает собственное явление.  

Заслуги феноменологии в том, что она возвысила исследование феноменов до  

исследования достоинства науки. Заслуги кантианства в том, что оно способно  

скоординировать исследование явлений с функцией ограничения и практической  

детерминацией того, что в-себе, как свободы и как единства личностей.  

Гуссерль создал феноменологию, но Кант основал и ограничил ее.  

Примечания:  

Перевод В. А. Суровцева статьи Ricoeur P. Kant et Husserl выполнен по изданию:  

Kantstudien, XLVI, September, 1954.  

1. П. Рикер цитирует первое и второе издание "Критики чистого разума" (А и В  

соответственно). Страницы атрибутируются в соответствии с принятыми нормами, что  

практикуется и в отечественных изданиях (см., например, И. Кант. Собрание  

сочинении в 8-ми томах; том 3.  

192 П. Рикер  

Критика чистого разума. - М.: Чоро, 1994. По этому изданию будут приводиться  

переводы цитат). - Прим. перев.  

2. При переводе Cemuf как душа (английский - mind; французский - esprit) мы  

основывались на общепринятом переводе Н. Лосского (см. указанное издание).  

Необходимо учесть, что в "Критике чистого разума" словом "душа" переводится и  

немецкое Seele. Для адекватного понимания текста П. Рикера нужно помнить, что  

Gemut и Seele имеют у И. Канта различную смысловую нагрузку. Gemut обозначает  

душу скорее со стороны ее познавательных способностей, в то время как Seele  

характеризует ее скорее как простую и постоянную субстанцию. - Прим. перев.  

3. См. "Трансцендентальное истолкование понятия о пространстве" (А 25; В 40).  

4. См. "Трансцендентальное учение о методе" (А 712; В 740 и далее).  

5. Вопрос, фигурирующий в Критике, изначально имеет онтологическое измерение:  

"Что такое пространство и время? Есть ли они действительные сущности?" (Was sinJ  

nun Raum und Zeit? Sind es wircliche Wesen?) (A 23; В 37).  

6. В письме к Маркусу Герцу от 21 февраля 1772 проблема Vorstellung была  

поставлена с помощью ссылки на удивительную возможность созерцания продуцировать  

свой собственный предмет.  

7. А 26. И далее по тексту: "Но если бы я сам или какое-нибудь другое существо  

могли созерцать меня без этого условия чувственности, то те же определения,  

которые теперь представляются нам как изменения, дали бы знание, в котором  

вообще не было бы представления о времени и, стало быть, не было бы также  

представления об изменениях" (А 37; В 54). "Если устранить частное условие нашей  

чувственности, то исчезнет также понятие времени" (А 37; В 54).  

8. "Однако эти источники априорного познания как раз благодаря этому  

обстоятельству (благодаря тому, что они лишь условия чувственности) определяют  

свои границы, а именно касаются предметов, поскольку они рассматриваются как  

явления, а не представляют вещи сами по себе" (А 39; В 56).  

9. "Таким образом, рассудок ограничивает чувственность, не расширяя этим своей  

собственной сферы, и так как он предупреждает чувственность, чтобы она не  

притязала на знание вещей самих по себе и занималась лишь явлениями, то он  

мыслит предмет сам по себе, однако только как трансцендентальный объект..." (А  

288; В 344).  

10. А 109. "Но так как мы имеем дело только с многообразным содержанием наших  

представлений и тот X, который соответствует им (предмет), есть для нас ничто,  

поскольку он должен быть чем-то отличающимся от наших представлений, то отсюда  

ясно, что единство, которое предмет делает необходимым, может быть лишь  

формальным единством сознания в синтезе многообразного содержания представлений"  

(А 105).  

11. Husseri E. Cartesian Meditations. - The Hague, 1960; p.60, см. также р.65,  

строки 11-16.  

12. Bemerkungen von Prof. Roman Ingarden, Appendix to Husserliana 1, p. 208-210.  

;  

13. Первоначально в  128 Идей 1 мысль развивается в этом направлении. а  

Гуссерль, замечая, что один и тот же объект непрестанно дается (f,  

193 Кант и Гуссерль  

различными способами, называет его "X собственных определений". Вдобавок, он  

утверждает, что разъяснит, каким образом ноэма "как значимая" может соотноситься  

с объективностью (Идеи 1, р.315): "Каждая ноэма имеет содержание, а именно свой  

смысл, и посредством его относится к своему объекту" (Идеи 1, р.316). Но позднее  

он, в Кантовском стиле, начинает анализ, разворачивающий его к собственному  

специфическому стилю - новому способу ноэматического интендирования, обращенного  

к объекту ноэмы, которое, как будто бы направляясь к чему-то, находящемуся за  

"смыслом", обозначает степень полноты, способ "исполнения" смысла с помощью  

созерцания (Идеи 1, 135 и далее). 14. Переводы цитат из "Основоположений  

метафизики нравов" даются по изданию: И. Кант. Собрание сочинений в 8-ми томах;  

том 4. - М.: Чоро, 1994. - Прим. перев.  

Альбер Камю  

ACTUELLES. ХРОНИКА 1944-1948  

Лучше погибнуть, чем ненавидеть и бояться; лучше дважды погибнуть, чем вызывать  

ненависть к себе и бояться; таков должен быть свет высшей максимы всякого  

политически организованного общества.  

Фридрих Ницше  

ПРЕДИСЛОВИЕ  

Этот том резюмирует опыт одного писателя, связанного в течение четырех лет с  

общественной жизнью своей страны. Здесь можно найти избранные передовицы,  

опубликованные в "Combat" до 1946 года включительно, и серию статей или  

свидетельств, созданных в период между 1946 и 1948 годами. Таким образом, речь -  

об итогах.  

Этот опыт оплачен (это естественно) утратой известных иллюзий и укреплением  

самых глубоких убеждений. Я заботился, как и должно, о том, чтобы мой выбор  

никак не скрывал взглядов, которые стали мне чуждыми. Некоторое количество  

передовиц "Combat", например, фигурирует здесь не из-за их ценности, часто  

относительной, не ради их содержания, с которым я порой больше не соглашаюсь, а  

оттого, что они кажутся мне знаменательными. Что касается одной или двух из них,  

то по правде говоря, их нельзя перечитывать без неловкости и уныния, и мне нужно  

было сделать усилие, чтобы вновь их напечатать. Но эти свидетельства не могут  

быть просто выпущены.  

Я предполагаю, таким образом, что могу быть отчасти несправедлив. Я хотел бы  

только, чтоб было очевидно, что я позволил себе высказать убеждение, которое не  

менялось.  

195 Actuelles. Хроника 1944-1948  

И, наконец, я говорил о верности и надежде. А это значит - не отвергать ничего  

из того, что было осмыслено и пережито в эту эпоху, это значит - признаться и в  

сомнении, и в уверенности, отмечать ошибки, которые сопровождают убеждения в  

политике, как их тень; эта книга остается верной опыту многих французов и просто  

европейцев. Но здесь еще далеко до единодушного принятия истины как она есть.  

Вот почему я не понимаю талантливого писателя, недавно приглашенного на  

конференцию по европейской культуре, который отказался от поддержки, заявляя,  

что эта культура, зажатая между двумя гигантскими империями, мертва. И правда,  

по меньшей мере часть этой культуры умерла в тот момент, когда подобная мысль  

родилась в голове писателя. Хорошо, что эта книга составлена из старых записей,  

она в определенном смысле отражает, как мне кажется, этот пессимизм. Правда  

отчаяния не рождается при угрозе неотвратимого бедствия или в истощении неравной  

борьбы. Она приходит тогда, когда больше нет смысла бороться, но если по  

справедливости, бороться надо. Следующие страницы просто говорят о том, что если  

борьба трудна, ее необходимость, по крайней мере, всегда остается ясной.  

ПЕССИМИЗМ И МУЖЕСТВО  

(Из цикла "Пессимизм и тирания") "Combat", сент. 1945  

С некоторых пор появляются статьи по поводу сочинений, которые можно оценить как  

пессимистические, и о которых говорят, что они ведут к самому трусливому  

рабству. Вывод элементарен. Пессимистическая философия есть по существу  

философия, лишающая мужества, и те, кто не верит, что мир хорош, обречены,  

следовательно, соглашаться служить тирании. Наилучшей и действенной из таких  

статей была статья г. Жоржа Адама во "Французских Письмах". Г. Жорж Рабо в  

последнем номере "Aube" снова выдвигает это обвинение под неприемлемым  

заголовком "Нацизм не умер?"  

Я вижу лишь один способ ответить на эту кампанию: ответить открыто. Хотя  

проблема и выше моего понимания и относится к компетенции Мальро, Сартра и  

некоторых  

196 А. Камю  

других - более компетентных, чем я,- для меня было бы лицемерием отказаться  

говорить от своего имени. Однако я не настаиваю на основании спора. Идея о том,  

что пессимистичные мысли с необходимостью лишают мужества,- наивная идея, но она  

требует слишком долгого опровержения. Я хочу сказать только о стиле мышления,  

который вдохновлял эти статьи.  

Можно сказать, что это стиль, который не хочет принимать в расчет факты.  

Писатели, которые упоминаются в этих статьях, в свое время доказали как могли,  

что при отсутствии философского оптимизма человеческий долг, по крайней мере, не  

был им чужд. С точки зрения объективного духа, стало быть, можно сказать, что  

негативная философия совместима с моралью свободы и мужества. Можно усмотреть  

здесь только возможность изучить кое-что о человеческом сердце.  

Этот объективный дух был бы прав. Ибо это некое совпадение философии отрицания и  

позитивной морали действительно большая проблема, которая болезненно потрясает  

всю эпоху. Короче говоря, это проблема цивилизации, и речь идет о том, может ли  

человек без помощи вечности или рационального мышления творить в одиночестве  

свои собственные ценности. Эта затея бесконечно выше наших сил. Я говорю это,  

потому что верю: Франция и Европа должны сегодня творить новую цивилизацию или  

погибнуть.  

Но цивилизации не создаются ударами линейкой по пальцам. Они создаются  

столкновением идей, кровью духа, болью и мужеством. Невозможно, чтобы эти  

столетние европейские темы, были бы решены в один миг в "Aube", автор  

редакционной статьи которого, не моргнув глазом, приписывает Ницше склонность к  

сладострастию, а Хайдеггеру идею о том, что существование бесполезно. Я не питаю  

явной симпатии к хорошо известной экзистенциальной философии, поскольку здесь  

велика вероятность ложных выводов. Она представляет собой мыслительную авантюру,  

но все же невыносимо видеть ее поверженной, как это делает г. Рабо, вынося ей  

слишком поспешно приговор в конформизме.  

Это значит, что на самом деле эти темы и действия не оценены в данный момент с  

объективных позиций. Они решены не на деле, а только теоретически. Наши друзья  

коммунисты и наши друзья христиане говорят нам свысока, что они нас уважают. Они  

не с нами, ко мы никогда не разговаривали с ними в тоне, который они приняли в  

отношении нас, и с той уверенностью, которую они в эти отношения привносят и  

которая оставляет нам (в нашей  

197 Actuelles. Хроника 1944-1948  

слабой позиции) возможность уповать на опыт и наше собственное разумение. Г.  

Рабо укоряет нас за привлечение внимания публики. Я полагаю, что это красивые  

слова. На самом деле, нас охватила тревога, тревога всей эпохи, от которой мы  

неотделимы. Мы хотим мыслить и жить в нашей истории. Мы полагаем, что истина  

этого века может быть достигнута в едином порыве, вплоть до конца его  

собственной драмы. Если наша эпоха и пострадала от нигилизма, то именно познав  

этот нигилизм, мы приобретем ту мораль, которая нам необходима. Нет, все не  

сводится к отрицанию или к абсурду. Мы это знаем. Но надо сначала определить  

отрицание и абсурд, как то, что выпало на долю нашего поколения и мы должны это  

исправить.  

Люди, которые задеты этими статьями, пытаются лояльно, двойной игрой  

произведения и жизни, решить данную проблему. Легко понять, что невозможно в  

нескольких словах изложить вопрос, в отношении которого другие не уверены,  

разрешим ли он, даже если посвятить себя этому целиком. Нельзя ли им хоть иногда  

быть терпеливыми (терпение все согласует)? Нельзя ли им, наконец, высказываться  

скромнее?  

Здесь я прерываю свой протест. Надеюсь, что я был тактичен. Я даже хотел бы,  

чтобы он вызвал негодование. Объективная критика для меня - самая лучшая, и я  

без огорчения соглашусь выслушать, что произведение - скверно или что философия  

вредна для человеческого удела. Справедливо, что писатели отвечают за свои  

писания. Это дает им возможность размышлять, да и все мы имеем чрезвычайную  

потребность размышлять. Но извлекать из этих принципов размышления выводы о  

предрасположенности к рабству того или иного духа, особенно когда имеется  

доказательство противоположного, делать заключения, что та или иная мысль должна  

обязательно вести к нацизму, - это значит давать человеку представление, которое  

я предпочитаю не оценивать, и это значит представлять весьма сомнительные  

доказательства моральных благодеяний оптимистической философии.  

198 А. Камю  

ЗАРАЗА  

(Из цикла "Два года спустя") "Combat", 10 мая 1947  

Франция, к счастью,- страна гораздо менее расистская, чем все те страны, которые  

мне довелось повидать. Потому-то невозможно равнодушно принимать симптомы этой  

глупой и преступной болезни, которые проявляются то тут, то там.  

Заголовок на многие колонки на первой странице утренней газеты: "Убийца Разета".  

Это симптом. Ибо очевидно, что дело Разета сегодня в расследовании и что нельзя  

публично оглашать столь серьезное обвинение, прежде чем следствие будет  

закончено.  

Я подчеркиваю, что почти не имею информации, не вызывающей подозрений, о деле