Глава IX. О некоторых новых подходах к проблеме мышления в психологической науке капиталистических стран. - Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах - Шорохов Е.

В предшествующих главах были рассмотрены основные теории, характеризующие три главных направления в исследовании мышления в капиталистических странах — интроспективно-феноменологическое, поведенческое и познавательно-операциональное. Эти направления, однако, не исчерпываются проанализи­рованными выше теориями. Вокруг них группируются различные системы взглядов. Представленные иногда именем лишь одного психолога, они тем не менее в своей совокупности дополняют общую картину современного состояния проблемы мышления в психологии капиталистических стран.

Исследование стратегий при решении мыслительных задач.

В 50-е годы американская психология, и прежде всего экспе­риментальная психология, испытала сильное влияние кибернети­ки, работ Винера, Шеннона и др. Это влияние обнаружилось как в усилении внимания к исследованию познавательных процессов вообще, так и в использовании новых подходов и понятий, сложившихся в кибернетике. Влияние кибернетики коснулось и собственно психологии мышления, примером чего могут служить работы Джерома Брунера; одного из ведущих американских психологов в области исследования познавательных процессов. Исследования в области мышления представлены главным образом в книге «Изучение мышления», имеющей подзаголовок: «Анализ стратегий использования информации для мышления и решения задач». Интересно отметить, что такой крупный ученый, как Пиаже, очень высоко оценил книгу, назвав ее «революцией в области психологии мысли»[379].

Нужно прежде всего сказать, что подход Брунера к изучению мышления явился новым в психологической литературе, посвященной данной проблеме. Брунер анализирует мышление как деятельность субъекта. Использование понятий «стратегия» и «информация», несомненно, явилось шагом вперед на пути разработки методов объективного анализа этой сложной формы психической деятельности. Предметом экспериментального исследования является классификация или образование искусственных понятий. Брунер ставит перед собой задачу проанализи­ровать не уровни обобщений на разных этапах онтогенеза, а самую деятельность, посредством которой осуществляется классификация или обобщение. Лучше всего способ такого анализа доказать на конкретных экспериментах, описываемых автором.

Эксперименты проводились по методике образования так называемых искусственных понятий. Перед испытуемым располагаются карточки, на которых нарисовано разное количество фи­гур разной формы и цвета и которые могут иметь одну, две или три каймы. На основании определенных признаков карточки можно объединять в группу, образуя «понятие». Перед испы­туемыми ставилась задача на поиск неизвестного «понятия». Испытуемый должен был выбирать карточки в любом порядке. После каждого выбора экспериментатор говорил, относится ли данная карточка к «понятию» или нет (т. е. является ли она «положительной» или «отрицательной»). Испытуемому разре­шалось после какого-либо выбора карточки формулировать ги­потезу, но он не должен был выдвигать более одной гипотезы. Испытуемых просили установить задуманное экспериментатором «понятие» настолько экономно (по числу проб), насколько воз­можно.

Обычно последовательные выборы не являются изолирован­ными актами, они осуществляются по некоторым общим прави­лам. Закономерность в осуществлении выборов Брунер называет стратегией. «Стратегия» — это некоторые правила использования информации, выявляемой при осуществлении проверок объектов. Информация же, получаемая при выборе отдельной карточки, определялась как «число возможных гипотез об отыскиваемом понятии, которое устраняется при осуществлении данного конкретного выбора»[380]. «Стратегия» не относится к сознательному плану достижения и использования информации. О «стратегии» экспериментатор делает заключение на основании того, какие объекты испытуемый стремится проверить, какие гипотезы он конструирует, как он их изменяет при столкновении с определен­ными ситуациями. Анализ стратегии, по Брунеру, состоит в срав­нении наблюдаемой деятельности субъекта с рядом «идеальных» стратегий и определении того, к какой из идеальных стратегий приближается деятельность субъекта. Сами «идеальные» стра­тегии не постулируются, а выводятся на основе анализа деятель­ности испытуемых, представляя как бы типичные образцы такой деятельности. Брунер описывает четыре «идеальные» стратегии: одновременное изучение, последовательное изучение, умеренно центрированная стратегия, центр-рискующая стратегия.

Первая из перечисленных стратегий состоит в использовании испытуемым каждого отдельного выбора для выводов о том, какие гипотезы были устранены, а какие еще могут иметь место. Если субъект способен следовать данной стратегии, его выбор следующего примера для испытания будет определяться стрем­лением исключить столько гипотетических понятий, сколько воз­можно. Применение данной стратегии, как отмечает Брунер, яв­ляется слишком трудным, так как создает большую нагрузку на память и мыслительную деятельность человека.

Вторая стратегия состоит в проверке при выборе объектов единичных гипотез. Испытуемый выбирает только такие объекты, которые дают прямую проверку его гипотез. При таком способе деятельности испытуемый при каждой отдельной пробе не полу­чает максимума информации, возможен выбор логически из­лишних объектов. Преимущество же данной стратегии состоит в том, что она требует небольшого «познавательного напряжения».

При третьей стратегии испытуемый делает последовательные выборы так, чтобы изменялся один из признаков объекта, показанного в качестве положительного образца. Те признаки образца, которые при их изменении дают положительные примеры, не являются частью понятия, а те признаки образца, которые при их изменении дают отрицательные примеры, являются признака­ми понятия. Эта стратегия гарантирует информативность каждой проверки. Уменьшается сложность и абстрактность задачи удер­жания следов информации, получаемой испытуемым.

Четвертая стратегия состоит в том, что испытуемый исполь­зует показанный ему положительный образец как «центр», а за­тем выбирает для проверки такие объекты, в которых по сравне­нию с образцом изменено более одного признака. При пони­мании данной стратегии испытуемый не избегает излишних проб, но зато в некоторых случаях может сразу найти задуманное экспериментатором понятие.

Экспериментально анализировалось, как влияют различные условия опыта на выбор той или иной стратегии испытуемым. Так, испытуемым предлагали решать задачи на нахождение задуманного экспериментатором «понятия» при зрительном вос­приятии объектов и при удержании набора объектов в памяти.

Эксперимент показал, что наиболее устойчивой в этом случае является третья стратегия.

Сравнивалась также деятельность испытуемых при упорядо­ченном и неупорядоченном расположении объектов. Оказалось, что при упорядоченном расположении испытуемые используют способы деятельности, приближающиеся к третьей стратегии, а при неупорядоченном — к второй, делая много избыточных, с точки зрения получения информации, выборов.

Переход к четвертой стратегии наблюдался тогда, когда испытуемый более жестко ограничивался в числе выборов, а также при формировании у испытуемого определенных субъективных оценок вероятности встречи с «положительными» и «отрицательными» примерами. Все эти эксперименты привели автора к со­вершенно обоснованному выводу о том, что «выбор стратегии зависит от условий, в которых осуществляется деятельность испытуемых»[381].

Уже перечисленные эксперименты достаточно хорошо иллюстрируют общий подход автора к изучению мышления: мыслительная деятельность, а именно деятельность по классификации объектов, рассматривается Брунером как серия решений или пробных предсказаний субъекта о свойствах объектов. Осущест­вление решений и их проверка выявляют информацию, изменяя число возможных гипотез об отыскиваемом «понятии». Последо­вательность решений испытуемого образует стратегию, вопло­щающую определенные цели: а) довести до максимума информацию, получаемую после каждого отдельного решения; б) удер­живать «познавательное напряжение» в определенных границах; в) регулировать различные формы «риска» (неполучения информации). Стратегия может оцениваться по этим показателям независимо от того, осознает ее испытуемый или нет.

Брунер подчеркивает, что его подход позволяет анализиро­вать мыслительную деятельность субъекта в аспекте применения различных стратегий. Изменения в стратегиях могут описываться в связи с изменениями в требованиях задач. Все это позволяет проникнуть в самый процесс классификации, а не ограничиваться только констатацией ее успешности или неуспешности.

Положительно оценивая попытку Брунера использовать при решении проблем психологии мышления некоторые кибернети­ческие понятия, следует вместе с тем указать, что взятые из ки­бернетики понятия утрачивают в брунеровском анализе свой точный смысл, что снижает значение такого анализа. Рас­смотрим отдельно каждое из двух понятий.

В исследовании Брунера «информация» применяется для характеристики эффективности отдельных выборов испытуемо­го, которые могут быть информативными или неинформативными, более информативными или менее информативными. «Информация» определяется через число гипотез, которое уст­раняется при выборе очередной карточки. Трудности возникают, однако, в связи с тем, что в экспериментах число возможных гипотез до первого выбора фактически оставалось для испыту­емого невыявленным. Это могло бы происходить двояким спо­собом: или сообщением в предварительной инструкции испыту­емому полного перечня возможных гипотез с последующим контролем точности удержания их в памяти, или многократным решением испытуемым задач, при котором встречается строго ограниченный набор «понятий». Ни первый, ни второй способ Брунером не применялся, что делает его «информационный» анализ чисто описательным.

Аналогично обстоит дело с понятием «стратегия». Описан­ные Брунером четыре «стратегии» действительно характеризу­ют разные моменты интеллектуальной деятельности испытуемых, однако сама классификация таких стратегий не является строгой. Действительно, первая и вторая стратегии различают­ся между собой по тому, каким числом гипотез оперирует испы­туемый, а третья и четвертая — по тому, в каком соотношении находятся признаки выбираемого объекта с показанным в ка­честве «образца». Другими словами, в одном случае дифферен­цирующим признаков являются внутренние особенности деятельности испытуемых, а в другом — особенности объектов. Эти два ряда характеристик между собой не соотнесены. Легко показать, что первая и третья стратегии могут совпадать; то же самое относится ко второй и четвертой стратегиям. Таким обра­зом, замысел использования при анализе процессов мышления понятия «стратегия» оказался Брунером не реализованным.

Возникает естественный вопрос, что же может быть противопоставлено брунеровскому подходу в качестве положительного решения. Лучше всего такое противопоставление сделать на том же самом конкретном материале, который использовался в экспериментах Брунера, т. е. на деятельности по классификаци­ям объектов.

Пусть в эксперименте используется тот же самый материал, испытуемым дается инструкция определить, какую группу объ­ектов задумал экспериментатор, последовательно выбирая объ­екты и получая оценки «да» или «нет» (т. е. сообщения, входит выбранный объект в искомую группу или не входит). Испытуе­мым предлагается решать такие задачи многократно по опре­деленной программе, составленной экспериментатором. Осо­бенностью такой программы является то, что решения задач испытуемыми могут заканчиваться только определенными ре­зультатами; задумывается строго ограниченный набор групп, или «понятий», эти группы повторяются многократно, в случай­ном порядке и с одинаковой частотой. Например, встречаются такие группы: «квадраты», «черные фигуры», «три фигуры», «карточки с тремя каймами». При соблюдении всех этих усло­вий поле, в котором действует субъект (т. е. набор объектов) приобретает совершенно определенную статистическую характеристику: про каждый из объектов можно сказать, с ка­кой вероятностью он будет входить в задумываемую группу при многократном решении задач испытуемыми. Исходя из этих значений вероятностей, можно определить количество информа­ции, выявляемой при опробовании каждого отдельного объекта. Теперь можно количественно выражать информативность выбо­ров субъекта, решающего задачу, но уже используя понятие «информация» в его точном, математическом смысле. Имея статистическую характеристику объектов, экспериментатор мо­жет анализировать, как действует с этими свойствами субъект, как он их отражает.

На том же самом конкретном примере покажем, как может применяться понятие «стратегия» в его точном смысле. Для каждой конкретной программы многократного предъявле­ния задач может быть рассчитан кратчайший способ решения данного набора задач. При предъявлении только четырех задач достаточно сделать два выбора для того, чтобы определить, какая из четырех групп объектов задумана экспериментатором в данном конкретном случае. Вообще минимальное число необ­ходимых проб является логарифмической функцией числа ис­пользуемых групп объектов. Минимальное число проб для каж­дой конкретной программы и образует оптимальную стратегию решения. Эта оптимальная стратегия может использоваться в качестве эталона, с которым сравнивается реальная деятельность испытуемых и оцениваемая по степени приближения к этому «идеальному» эталону.

Проблема исследования реальных стратегий связана с од­ним из важнейших направлений исследований в кибернетике — программированием процесса решения задач на электронных вычислительных машинах. По мнению ряда специалистов[382], прогресс работ в области программирования непосредственно зависит от того, насколько будут познаны правила, по которым происходит решение задач человеком. Исследования в этом направлении только начались.

Практическая деятельность и основные способы мыслительной деятельности.

В последнее десятилетие проблема отношения мышления и деятельности выдвигается на первый план.

Согласно теории Бартлетта[383], мышление вырастает на основе практических действий и может рассматриваться как система навыков или умений высшего уровня, на которую распространяются все основные характеристики моторных умений. Опре­деляя мышление как высшую форму умелого поведения, пи­шет Бартлетт, «мы подразумеваем под этим, что оно развивает­ся из ранее установленных форм гибкой адаптации к окружа­ющей среде и что характеристики, которыми оно обладает и условия, которым оно подчиняется, могут быть лучше изучены в связи с характеристиками его же собственных предшествую­щих форм»[384]. Этот вывод был подготовлен циклом исследований практических умений и навыков, выполненным Бартлеттом во время войны.

В результате своих исследований Бартлетт пришел к заклю­чению, что, «вероятно, наиболее значительным положением, кото­рое мы можем высказать относительно мышления, является то, что оно есть умение (skill) высокого уровня, и прежде чем пла­нировать эксперименты, мы должны особое внимание уделить тому, что за последние несколько лет было узнано относительно простых элементарных умений»[385].

В идее о том, что мышление представляет собой умение и развивается из моторных умений, нет особой новизны. Но последовательное доказательство того, что к мышлению действительно применимы основные характеристики функционирования практических действий, еще никем до Бартлетта не пред­принималось.

По мнению Бартлетта, для теории мышления наибольшее значение имеют следующие результаты исследований моторных умений. Прежде всего каждое из них представляет собой систему последовательных движений. Любое из этих движений приобретает свою характеристику и выполняет свою функцию только через отношение к предыдущей и последующей реакции.

Таким образом, характер действий в сложном умении опреде­ляется предвосхищением или антиципацией будущих действий. Но поскольку всякое действие должно согласоваться со струк­турой тех материальных предметов, над которыми совершаются манипуляции, постольку каждое выполняемое действие должно предвосхищать свойства еще не успевшего подействовать пред­мета и, следовательно, регулироваться им. Такое системное строение характерно и для мыслительной деятельности. Все ее операции при решении различных задач образуют единый процесс, в котором значение каждою звена определяется не только предшествующими, но и последующими звеньями.

Стремление исследовать мышление как такой внутренне связный процесс присуще Бартлетту. Он указывает, что попыт­ки реконструкции основных звеньев умений лишь по конечно­му результату никогда не пойдут дальше бесплодных умо­зрений.

Мыслительная деятельность также регулируется целями, ко­торые стремится достичь решающий задачу. При реализации практических умений наличный и антиципируемый признак от­делены друг от друга пространством, которое преодолевается движением, как бы связывающим оба признака в одну систему. В области умственной деятельности также существуют подоб­ные «пространства». Их Бартлетт называет пробелами. В от­личие от пространств заполнить пробелы в умственной деятель­ности не так-то легко Процесс их заполнения, собственно, и есть процесс мышления.

Наконец, сопоставление практической и умственной деятель­ности приводит Бартлетта к выводу, что характерной чертой их обеих является направление. Применительно к мышлению это понятие означает выбор испытуемым определенной страте­гии или метода решения. Хотя сам Бартлетт и не проводил генетических исследований связи мысли и действия, работы французской генетической школы и, в частности работы Пиаже, убедительно доказывают, что делаемые Бартлеттом сопоставле­ния не носят характера аналогий, но выявляют существенное сходство практической и мыслительной деятельности.

Несомненно, что мыслительная деятельность человека, направленная на решение задач, может быть эмпирически описана как заполнение пробела: человек должен в результате реше­ния отразить какие-то связи между объектами или их свойства­ми, которые раньше им не воспринимались. Но такое опреде­ление мышления, повторяем, носит эмпирический характер, ибо сам Бартлетт не указывает, что же он понимает под «пробела­ми». Кроме эмпиричности, такая характеристика мышления страдает также односторонностью: важнейшей функцией мыш­ления является, может быть, не столько заполнение пробелов, сколько их выделение и конкретизация[386].

Основными способами заполнения пробелов Бартлетт счита­ет интерполяцию, экстраполяцию и вычленение в объектах новых сторон.

В этих способах, по мнению Бартлетта, проявляется основная черта мышления — использование разной информации для выхода за ее пределы, и достижение определенной цели.

Исследуя функционирование этих способов в разных усло­виях, Бартлетт лишь в очень общей форме указывает на состав самих способов. А ведь каждый из них является чрезвычайно сложной системой различных мыслительных действий. В каче­стве составных частей перечисленных выше способов Бартлетт выделяет анализ данных, осуществляемый «путем активного исследования», и извлечение правила. Например, если даны пер­вые звенья и последний член простейшей числовой последова­тельности: 1, 3, 5, 7 . . . . 17, то для заполнения имеющегося пробела человек должен сначала рассмотреть отдельно каждый член этого ряда чисел, затем найти различие между ними и, на­конец, извлечь правило, обобщающее отношение между каждым предыдущим и последующим числом. В соответствии с этим правилом и будет совершен окончательный акт интерполяции. Но в действительности каждый способ включает гораздо боль­шее число различных умственных операций — абстракцию, сравнение, синтез и другие, которые в свою очередь могут быть представлены как цепи или системы реакций на различные элементы задачи Бартлетт не ставит своей целью выяснить полный состав каждого из способов, предпочитая изучать функционирование целостных проявлений мыслительной деятельности.

В принципе такой подход к исследованию мышления право­мерен. Он противоположен необихевиористическим попыткам изучить мышление. Современные представители поведенчества начинают исследование с выделения мельчайших единиц мысли­тельной деятельности и их простейших систем (иерархий). В этих элементарных единицах растворяется своеобразие ос­новных Операций мышления — анализа, синтеза, обобщения и т. д. О совокупности же этих операций тем более не может быть и речи.

Эта тенденция к выяснению микроструктуры стратегий мышления очень сильно проявляется также в теории програм­мирования мышления, развиваемой Ньюэллом, Шоу и Саймоном. Перед программированием мышления ставится задача вычленить все элементарные операции, связанные с решением человеком той или иной задачи и указать точную последова­тельность этих операций. Этот способ исследования мышления очень трудоемок. Он лишь начинает развиваться. В нем теряет­ся синтетическая характеристика стратегий мышления, состав­ление которой требует выявления в обобщенной форме сходства и различия многих мыслительных программ. В связи с этим попытка Бартлетта вычленить более общие приемы умственной деятельности может только приветствоваться. Но, начиная ана­лиз с наиболее широких, синтетических способов мышления, следует продолжать его до конца, с тем чтобы воссоздать картину конкретного содержания этих способов. Такая задача становится особенно актуальной в наши дни, когда создание «думающих» машин вплотную подвело психологов к проблеме программирования мышления человека, решение которой тре­бует очень четкого представления о каждом шаге в процессе думания. Бартлетт правильно указывает, что при изучении мышления взрослого человека основные частные операции его умственной деятельности уже сложились. Тем более необходи­мым является генетический подход к изучению мышления.

Факторный анализ.

Факторный анализ мышления примыкает к необихевиористическому направлению. Главным представителем такого подхода к мышлению является Гилфорд. Свою задачу представители факторного анализа видят в изучении тех операций, которые применяются человеком при решении задач разного типа. Прежде чем ответить на вопрос «как и почему» необходимо от­ветить на вопрос «что», т. е. исследовать состав мышления, пи­шут представители факторного анализа. «Мы не можем успеш­но раскрыть, как и почему мы думаем, пока мы не знаем, како­вы основные процессы мышления»[387], пишет Гилфорд.

Эти процессы, или операции мышления, считаются ответами испытуемого на имеющуюся перед ним проблемную ситуацию. В этом отношении данное направление полностью разделяет позиции необихевиоризма. Но в отличие от необихевиоризма факторный анализ изучает не стимульно-ответные отношения, а отношения между ответами. Такой подход вытекает из основно­го положения факторного анализа, которое гласит, что в осно­ве устойчивых изменений поведения в ответ на стандартные ситуации лежат определенные качества интеллекта. Эти качест­ва выражаются в определенных интеллектуальных действиях и называются «факторами интеллекта».

К началу 60-х годов было обнаружено 55 факторов, рассматривающихся как различные стороны, или аспекты, мышления человека. Все они, согласно классификации Гилфорда[388], раз­деляются на три большие группы. Эти группы и связь их друг с другом представлены Гилфардом в параметрической модели параллелепипеда. В одном измерении этой фигуры представлены факторы, относящиеся к различным видам умственных действий или операций, необходимых для решения различных задач. Во втором измерении эти операции характеризуются со стороны того материала, над которым они должны совершаться. В третьем из­мерении представлены результаты основных операций мышле­ния. В число операций входят следующие умственные действия: познание, память, конвергентное продуцирование, дивергентное продуциравание и оценка. По своему содержанию эти операции разделяются на поведенческие, семантические, символические действия и действия с фигурами. Результатами действий могут быть единицы, классы, отношения, системы, превращения, раск­рытие значений. Производя, например, операцию оценки данно­го символического содержания, человек в результате приходит к установлению некоторого отношения этого содержания к оп­ределенному стандарту.

При изучении аппарата факторного анализа прежде всего бросается в глаза отсутствие такой операции, которая традици­онно считалась основной элементарной операцией познания — ассоциации. Исключение ассоциации Гилфорд считает принци­пиальной позицией представителей факторного анализа. По его мнению, привлечение понятия ассоциации в качестве объясни­тельного принципа мешает развитию психологии. Этому положе­нию трудно дать оценку, так как Гилфорд не раскрывает, что именно он понимает под ассоциацией. Если этот термин обозна­чает лишь отражение пространственной-временной связи между двумя познанными человеком объектами — то такое явление есть твердо установленный научный факт. Оно, однако, не может «привлекаться в качестве объяснения других, более сложных умственных операций. В то же время несомненно, что оно включается в них в качестве одного из звеньев. Так, например, операцию оценки обязательно входит установление связей между полученной информацией с той целью, которую стремится достигнуть человек.

Характерной чертой факторного анализа является также от­сутствие среди выделенных в схеме операций действий анализа |и синтеза как самостоятельных черт интеллекта. Это, разумеет­ся, не означает, говорит Гилфорд, что человек, решая задачу, не анализирует и не синтезирует. Но эти действия сложные и зави­сящие от того материала, с которым имеет дело человек. То, что обычно называется анализом, может быть в одном случае поз­нанием отношений, в другом — систем явлений или их значения. Эти соображения при всей их справедливости не говорят, одна­ко, против сохранения терминов «анализ» и «синтез» при изуче­нии мышления. Исследованиями И.П. Павлова убедительно до­казано, что процессы анализа и синтеза являются теми основ­ными процессами, которые характеризуют приобретение всякого индивидуального опыта и которые лежат в основе любой формы познания у высших животных и человека. Но актуальной задачей психологии мышления действительно является дальнейшее ис­следование состава Операций анализа и синтеза. Не вызывает сомнения при этом существование нескольких форм анализа, способность к которым представлена по-разному у различных людей. Тем не менее все эти формы имеют между собой и нечто общее, позволяющее говорить об общих закономерностях анали­за и синтеза.

Представители факторного значения возражают против поня­тий анализа и синтеза на том основании, что их можно разло­жить на отдельные факторы. Это возражение тем более не осно­вательно, что выделенные в качестве основных единиц факторно­го анализа операции также не являются элементарными, далее не разложимыми. Так, например, операция памяти вовсе не сво­дится к простому удержанию полученной информации. Запоми­нание — сложная деятельность, включающая различные дейст­вия. То же самое относится к категории оценки.

Определяя место факторного анализа в изучении мышления, следует признать правомерность такого подхода к мыслительной деятельности на данном этапе исследований. Факторный анализ выдвинул новые параметры интеллектуальной деятельности, что позволило более аналитически подойти к ранее сформировав­шимся понятиям в этой сфере психологического исследования. Так, например, в исследованиях по мышлению широко применя­ется понятие косности-гибкости. Факторный анализ показал, что существуют три вида этого явления; в основе каждой разновид­ности лежат различные операции[389]. Исследования показали, что люди, обладающие одной формой гибкости, часто не обнаружи­вают способностей, характеризующих другие ее формы.

Однако в дальнейшем результаты этого подхода к исследова­нию мышления должны быть объединены с данными, полученны­ми иными методами. Особенно необходимо эти результаты про­верить в генетическом плане. Факторный анализ ставит своей задачей лишь констатировать определенные формы деятельности людей в тех или иных условиях. Представители этого направле­ния не ставят вопроса об условиях формирования операций, об этапах их формирования. Не исключена поэтому возможность того, что некоторые из выделенных этим анализом операций мо­гут быть лишь этапами формирования более сложных операций или результатами распространенных в настоящее время, но не­достаточно эффективных методов обучения. При соответствую­щих же способах обучения отпадает необходимость выделять действия с фигурами, символами и семантическими отношениями в качестве отдельных операций и соответственно способно­стей. Так, советскими психологами показано, что при определен­ных способах обучения дети уже в I классе легко усваивают ал­гебру. Иначе говоря, они совершают операции над символически­ми объектами. Возможно, что перечисленные выше три операции являются генетическими стадиями формирования тех операций, которые вошли в первое измерение параллелепипеда.

Современный феноменологический подход к мышлению.

Большая часть новейших теорий понимает мышление как систему интеллектуальных операций, генетически связанных с практиче­скими действиями; вопрос об изменениях, происходящих в пред­метном содержании мышления в ходе мыслительной деятельности остается в стороне. Замечания по этому последнему вопросу в ряде работ сделаны лишь мимоходом. Отмечается, например, что по мере решения задач интеллектуальные операции начина­ют применяться к новым объектам, к новым их сторонам и к. новым отношениям между объектами. Но каковы закономерные изменения предметного содержания мыслительной деятельности, как меняется восприятие и осознавание человеком содержания-задачи в ходе ее решения — эти вопросы не ставятся при опера­ционном исследовании мышления. В этом факте проявляется ста­рый и до сих пор непреодоленный недостаток общепсихологиче­ских теорий — отрыв механизмов какой-либо деятельности от ее содержания. Этот недостаток ведет к возрождению феноменоло­гического подхода к мышлению, пытающегося изучить его изме­нения в восприятии человеком проблемной ситуации, абстра­гируясь от деятельности, которая приводит к этим измене­ниям.

Феноменологический подход к мышлению был характерен в свое время для гештальт-психологии. В настоящее время этот подход представлен микрогенетичеокой школой и теорией гол­ландского психолога ван де Гера[390], которые рассматривают мышление лишь как ряд осознаваемых человеком образов, фик­сируемых в чертежах, рисунках или словесных описаниях. В от­личие от гештальт-психологии современные представители фено­менологического направления стараются как-то совместить свои теории с бихевиоризмом. Так, ван де Гер пишет, что в своей ра­боте он попытался соединить американский и европейский под­ход к мышлению. Сторонники микрогенетического анализа так­же пытаются вставить свою теорию в рамки бихевиористической формулы «стимул — реакция». Так, Флейвел и Драгенс пишут, что ими изучается та последовательность явлений, которая развертывается в период между презентацией стимула и образова­нием единичного познавательного ответа (образа восприятия или мысли) на этот стимул[391]. Представители микроанализа, та­ким образом, признают, что образы в процессе мышления суть специфические ответы на действующий извне стимул, но отбра­сывают вместе с тем деятельность, обусловливающую форми­рование адекватных образов окружающей среды.

Микрогенетический анализ мышления.

Микрогенетический анализ берет свое начало от разновидности гештальт-теории, защищавшейся Феликсом Крюгером[392], представителем лейпцигской школы гештальт-психологии. Однако в от­личие от берлинской школы гештальт-психологии Крюгер основ­ное внимание уделял процессу формирования психичес­ких явлений. Так, согласно его теории, образ предмета возникает в сознании человека не сразу, но проходит ряд стадий. Эти ста­дии в обычных условиях не поддаются интроспекции, но могут быть выявлены три помощи специально созданных условий. Уче­ник Крюгера Зандер[393] выделил следующие основные этапы фор­мирования полноценного образа.

Вначале образ представляет собой некоторое диффузное недифференцированное целое. На следующем этапе происходит дифференциация фигуры и фона. Однако содержание и структура фигуры остаются еще аморфными. Затем четче воспринимает­ся контур и начинают различаться отношения элементов внутри фигуры. И, наконец, возникает четкий образ всего пред­мета.

Флейвел и Драгенс[394], пытаясь применить эту теорию микрогенеза восприятия к мышлению, утверждают, что всякий мысли­тельный процесс проходит сходные этапы. Обобщая ряд иссле­дований, они пишут, что мышление всегда начинается с первич­ной глобальной схемы, которая затем дифференцируется. В пер­вичной глобальной схеме ведущим ядром является диффузное представление о цели. Это представление приводит к образова­нию разрозненных ядер мысли. Эти ядра вначале лишь сосуществуют. Часто происходит их сближение по внешним несущест­венным признакам. По своему содержанию ядра мысли представляют собой некоторые «символы», схематические знаки того, что нужно искать для решения задачи. На последних стадиях решения происходит установление отношений между основными ядрами мыслей. Таков микрогенетический подход к пониманию мышления. В этом подходе существует резкое расхождение между целью и средствами изучения мышления. Задача, которую ста­вит перед собой микрогенетичеокое направление, действительно, очень важна: в данном случае изучается не конечный результат мышления и его зависимость от тех или иных условий, а тот процесс, который приводит к этому результату. Но с помощью феноменологического метода нельзя решить эту задачу. Как показывает обобщающая работа Флейвеля и Драгенса, феноме­нология не может дать даже сколько-нибудь полного описания мыслительного процесса, не говоря уже об его объяснении. Приводимые этими авторами наблюдения не являются результатами научного исследования — это зыбкие переживания человека при решении задачи, правильность которых в тех или иных моментах может оспаривать каждый просто на том основании, что они не согласуются с его собственными переживаниями.

Теория ван де Гера.

Радикальным сторонником феноменологического метода в последние годы зарекомендовал себя голландский психолог ван де Гер. Он прямо заявляет, что его подход к мышлению берет свое начало от феноменологии Гуссерля и экзистенционализма Мерло-Понти. Подчеркивая отличие феноменологического подхода от интроспективного, Гер разъясняет, что человек переживает не собственные состояния сознания, но свое «бытие-в-мире». Тем самым Гер стремится преодолеть характерный для интроспек­тивной психологии отрыв мышления от объективной действи­тельности. Но эта попытка основывается на идеалистическом понимании «бытия-в-мире». Это понятие означает у Гера не ре­альное взаимодействие человека с окружающей ситуацией, а ра­створение человека и проблемной ситуации в одном феноменаль­ном поле. С точки зрения Гера, весь процесс решения задач яв­ляется потоком постоянно меняющихся феноменальных ситуа­ций. Феноменологический анализ должен вскрывать структуру этих феноменальных ситуаций. Основой создания такой фено­менальной модели мышления, по мнению Гера, может быть лишь интуиция.

Характерно, однако, что в реальном анализе познавательных процессов Гер то и дело выходит за пределы феноменологическо­го метода. Все свои более или менее значительные выводы Гер делает, опираясь на результаты объективного метода исследования мышления. Феноменальное «бытие-в-мире» при столкновении с реальной проблемой психологии нередко оказывается действительным поведением человека в окружающем мире.

Как и все представители феноменологической теории мышле­ния, Гер к анализу мышления приходит через анализ восприя­тия. Анализируя восприятие, Гер указывает, что человек всегда воспринимает лишь один аспект объекта. Но этот аспект содер­жит в себе намеки на другие скрытые, потенциально возможные аспекты объекта. Эти намеки или ссылки позволяют восприни­мать объект как нечто целое, обладающее рядом качеств. Для объяснения этого факта Гер пытается эклектически объединить положения Мерло-Понти и достижения современной психологии. В положениях Мерло-Понти говорится, что скрытые от человека в данный момент аспекты объектов являются теми аспектами, которыми объект обращен к другим объектам. «Таким образом, каждый объект является зеркалом любого другого»[395], говорит Мерло-Понти. Что это положение может дать для психологиче­ского анализа восприятия? Чувствуя бессилие подобного рода выражений, Гер опешит дополнить их, включая в Объяснение ана­лиз реального поведения человека в мире. Скрытые аспекты объектов, пишет справедливо Гер, существуют для нас потому, что они неизменно появляются, если мы повернем объект или обойдем вокруг него. Таким образом, ожидание таких послед­ствий наших действий с предметами обязательно входит как фон в восприятие этих предметов.

Применяя этот анализ к процессу мышления, Гер приходит к заключению, что мыслительная деятельность состоит в посто­янном выявлении скрытых, имплицитных аспектов проблемной ситуации по «намекам», содержащимся в сразу воспринимаемом эксплицитном аспекте. Человек, согласно выражению Гера, как бы «развертывает» ситуацию задачи Новые аспекты ситуации не появляются сами собой, говорит Гер. Для этого требуются определенные действия субъекта, превращающие имплицитные аспекты в эксплицитные. Этот вывод Гера интересен и правилен, но получен он в результате отступления от чисто феноменологи­ческого подхода к мышлению.

Фактором, определяющим избирательное выявление скры­тых аспектов ситуации, является, по мнению Гера, ситуация це­ли, к которой стремится решающий задачу.

С точки зрения такого понимания мыслительного процесса Гер пытается дать определение проблемной ситуации, которая может быть «развернута» до определенной формы, обозначенной требованием задачи. При этом исходная ситуация не может быть сразу переведена в ситуацию цели — для этого необходимо произвести несколько «развертываний» исходной ситуации. Не имея возможности сразу перевести исходную ситуацию в целе­вую, человек ставит ряд промежуточных целей и пытается сна­чала к ним свести первоначальную проблему.

В зависимости от того, откуда начинается процесс разверты­вания, Гер различает экстраполяционные и интерполяционные задачи. Последние характеризуются ясно определенными исход­ными данными и четко определенной целью Решение достигает­ся, когда человек находит связь между данными и требованием задачи. Такое решение может достигаться постепенным развер­тыванием либо условий задачи (прогрессивная интерполяция), либо ее цели (регрессивная интерполяция), либо, наконец, раз­вертыванием и условий и цели — как бы их движением друг к другу. В отличие 6т этого проблемная ситуация, в которой четко определены либо цель, либо условия задачи, решаются при по­мощи экстраполяции. Классификация задач может быть также дана, исходя не из направления развертывания проблемной ситу­ации, а из характеристик элементов, образующих задачу — тех намеков, или импликаций, из которых можно вычерпывать но­вые аспекты ситуации Критерием классификации являются ус­ловия, затрудняющие решение задач. Проблемная ситуация, во-первых, может содержать такое большое количество элементов-намеков, что решающий не может охватить и удержать в памяти все импликации, т. е. те потенциальные аспекты, на которые ука­зывают эти намеки — явные аспекты ситуации.

Трудность, во-вторых, может заключаться в том, что реша­ющий не замечает существенной для решения задачи имплика­ции: необходимый потенциальный аспект ситуации не актуализи­руется. Примерами в этом случае могут служить явления, известные под названием функциональной фиксированности, установки, привычного направления и т. п.

Затруднение, наконец, может вызываться необходимостью переосмыслить всю структуру проблемной ситуации. Эта трудность иллюстрируется примерами из области научных открытий. Так, создание теории относительности стало возможным лишь в результате перестройки системы существовавших до этого физических понятий.

Оценивая анализ Гером мыслительной деятельности, следует оказать, что им верно подмечены определенные характерные чер­ты процесса решения задач человеком. В ходе мышления дейст­вительно происходит изменение отражения окружающей ситу­ации. Последняя рассматривается с различных точек зрения, происходит отражение новых свойств, элементов проблемы. Осо­бо стоит отметить попытку Гера раскрыть внутреннюю детерми­нацию хода мыслительной деятельности целью, сформулирован­ной в требовании задачи. Выдвигаемое им положение о процессе решения задач как постепенном сближении условий и требований задачи подтверждается исследованиями советских психоло­гов[396]. Однако анализ Гера в целом очень глобальный, схематич­ный и односторонний. Из модели Гера выпадает существенней­шая сторона мышления — те операции, те умственные действия, которые и лежат в основе движения мышления. Такая односто­ронность преодолевается психологами, которые исследуют мыш­ление объективными методами. Сравним, например, работу Гера с исследованием американского психолога Джона[397], выводы которого в определенной своей части совпадают с заключением Гера.

Джон разработал методику исследования, которая позволяет в максимальной степени вывести, так сказать, наружу процесс мышления человека. Методика эта заключается в следующем. Перед испытуемым помещается диск, вокруг которого располо­жены девять лампочек, снабженных кнопками. В середине диска также есть лампочка. Все лампочки связаны друг с другом про­водами. Перед испытуемым ставится задача зажечь среднюю лампочку, используя для этого какие-либо из остальных шести лампочек. Непосредственно с ней связаны лишь три лампочки. Задача осложняется тем, что решающий заранее не знает, яв­ляется ли манипуляция каждой лампочкой необходимой и доста­точной для зажигания другой, связанной с ней. Так, в ряде задач цель каждой из них могла быть достигнута лишь при включении двух ламп, непосредственно связанных со средней лампой. Для включения же этих последних также было недостаточно исполь­зовать одиночные лампочки. Испытуемым давалась инструкция достигнуть цели наименьшим числом манипуляций. Подобно­го рода установка удачно моделировала задачи определенного типа.

Результаты этих исследований показали, что решение задач действительно можно представить, как «развертывание» проб­лемной ситуации, т. е. как выявление все новых ее аспектов. «Ход решения, — пишет Джон, — можно изобразить, как ...серии пере­формулировок проблемы, каждый раз концентрирующихся на различных аспектах отношений, составляющих задачу[398]. Суть переформулировок заключается в том, что решающие ставят се­бе ряд частных задач: происходит замещение основной цели за­дачи более конкретными целями. Механизм этого замещения та­ков. Решающие начинают исследовать непосредственные средства достижения цели: они анализируют те отношения, в которые включены лампочки, являющиеся средствами зажигания средней лампы. Испытуемые устанавливают, какие отношения связывают эти средства с целью и какие элементы в свою очередь являются средствами для зажигания трех первых лампочек. Весь про­цесс, таким образом, действительно можно представить как «раз­вертывание» основной цели задачи.

В отличие от Гера Джон большое внимание уделяет действи­ям испытуемых в процессе решения задач. Эти действия, по мне­нию Джона, представляют собой операции анализа и синтеза. С этой точки зрения, процесс решения задач представляет собой чередующиеся этапы анализа и синтеза. Исследование взаимо­действия анализа и синтеза приводит Джона к ряду любопыт­ных выводов. Так, он отмечает, что, как правило, переход к син­тезу происходит преждевременно, и человек возвращается к до­полнительному анализу. Часто исследуемые приходят к решению задачи, не проделав полностью необходимый анализ. В этом слу­чае отмечается значительная трудность в повторении решения задачи, которая включает ряд ненужных манипуляций.

Геру удается констатировать лишь некоторые результаты мыслительной деятельности в процессе решения задач, но он не может объяснить, как достигаются эти результаты. Решая зада­чу, человек действительно как бы «развертывает» то, что дано в условиях и требованиях задачи. Но в чем именно состоит это «развертывание», каков состав этого процесса, остается неизве­стным при феноменологическом анализе. В отличие от этого ис­пользование методики, дающей возможность рассматривать хотя бы часть производимых человеком мыслительных действий, поз­воляет восстановить процесс решения задачи и показать, путем каких операций достигается человеком восприятие и понимание новых аспектов проблемной ситуации. Это — операции последо­вательного анализа элементов задачи, рассмотрение их в разных отношениях друг с другом, переход от изучения более доступ­ных к менее доступным. Этот анализ приводит к тому, что вся структура задачи принимает иной вид, нежели в начале реше­ния: устанавливаются отношения между ранее не связанными элементами. Такого рода синтез все более и более расширяется и углубляется до тех пор, пока не выявляются все отношения, необходимые для решения задачи. Исследования, подобные ра­боте Джона, отчетливо показывают, что «вычерпывание» новых импликаций, скрытых аспектов задачи, феноменологически переживаемое как появляющееся внезапно и причинно как будто не связанное с ранее осознававшимся этапом решения, в действительности является результатом активной поисково-анализирующей деятельности человека.

Работы, пытающиеся раскрыть мыслительную деятельность человека, основное внимание уделяют анализу ее отдельных операций, оставляя в стороне как подразумеваемое, но явно не фигурирующее в теории, образно-предметное содержание мышления — схемы, планы, представления цели, — которые и регулируют собственно умственную деятельность. А именно это содержание чаще всего осознается человеком. Оно-то становится объектом исследования феноменологов. В настоящее время феноменологическое направление занимает очень незначительное место в исследовании мышления. Его представители пытаются вобрать в свою теорию выводы и результаты экспериментов необихевиористического направления. Но до тех пор, пока образно-наглядное содержание мышления не будет включено в исследо­вания познавательно-операционного направления, будет сущест­вовать почва для появления феноменологических работ.