Глава III. Интроспективный эксперимент и исследование мышления в вюрцбургской школе. - Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах - Шорохов Е.

Философские основы Вюрцбургской школы.

Вюрцбургская школа—это направление интроспективной психологии, представители которого в начале XX в. впервые в истории психологии попытались экспериментально исследовать особенности мышления.

В группу психологов, образовавших Вюрцбургскую группу, входили, кроме руководителя Освальда Кюльпе, А. Майер, И. Орт, К. Марбе, X. Ватт, Н. Ах, А. Мессер, К. Бюлер, К. Тей­лор и другие.

Вюрцбургская школа возникла в следующей теоретико-философской ситуации. К началу XX в. в психологии господствовала физиологическая школа Вундта, которой были свойственны многие внутренние противоречия между ее философско-теоретическими позициями и результатами экспериментального метода, заимствованного из физиологии, а также между последним и интроспекцией.

Физиологическая психология была разновидностью психоло­гии сознания. Основной своей задачей представители этого на­правления считали изучение сознания, его составных «элемен­тов» и связей между ними. Эту задачу психологи решали, ис­пользуя методики, заимствованные из физиологии. Применяя различные раздражители, экспериментаторы заставляли испы­туемых реагировать на них либо двигательными, либо словесны­ми реакциями. Подопытные лица должны были сообщать, вос­принимают ли они действующие раздражители, какое раздра­жение действует сильнее, чем другое, и т. д. Испытуемые долж­ны были также сообщать, какие чувства они испытывают при подаче тех или иных раздражителей, и анализировать эти чув­ства. Экспериментальные данные содержали совершенно разнородные сведения, состоявшие частично из интроспективных от­четов, а частью из отчетов испытуемых о том, что именно они воспринимают в окружающем мире, и, наконец, из показателей о зависимости двигательных реакций от тех или иных изменений раздражителей.

Представители физиологической психологии оба вида словесного отчета объявляли интроспекцией, а данные последнего рода считали лишь вспомогательным материалом. Полученные в экспериментах этого периода результаты, доказывающие при­чинную зависимость ощущений от действующих извне раздра­жителей, объективно были направлены против идеалистиче­ского понимания сознания как круга психических явлений, до­ступных лишь интроспекции. Однако в этот период соединение некоторых причин философского порядка помешало краху интроспективного понимания и изучения сознания.

К началу XX в. среди психологов широкое распространение получил позитивизм Маха. Как известно, с точки зрения Маха, все тела являются лишь комплексами ощущений. В таком слу­чае любой словесный отчет в психологическом эксперименте мог быть лишь описанием мира психических явлений и не имел пра­ва рассматриваться как описание человеком физических предме­тов. Тем самым махизм стирал различие между собственно ин­троспекцией и описанием объективных условий деятельности[71]. Истолкованное с идеалистических позиций психологии сознания, это положение означало сведение к интроспекции всех форм вербальных отчетов. В результате этих обстоятельств психологи пришли к выводу, что при изучении ощущений и восприятия метод инстроспекции является действенным.

В этих сложных условиях, когда уже начали действовать, но еще полностью не проявились внутренние противоречия физио­логической психологии, и начала формироваться Вюрцбургская школа, Кюльпе — ученик Вундта и Г. Е. Мюллера — по своим философским убеждениям близко стоял к доктрине Авенариуса, принципиально ничем не отличающейся от позитивизма Маха: Мах утверждал, что психология имеет дело с «элементами» — ощущениями, рассматриваемыми в отношении к субъекту. Со­гласно же Авенариусу, предметом психологии является «опыт», определяемый функционированием нервной системы, в то время как физика изучает этот же «опыт», отвлекаясь от работы нерв­ной системы. Доктрина Авенариуса была принята Кюльпе в его труде «Основы психологии»[72], непосредственно предшествовав­шем образованию Вюрцбургской школы.

К философским взглядам Кюльпе примыкали (хотя и не со­впадали полностью) позиции и других будущих участников Вюрцбургской школы. Так, Карл Марбе находился под сильным влиянием Евгения Дюринга, которого считал «величайшим философом современности».

Оттолкнувшись от этих философских позиций физиологиче­ской психологии, вюрцбуржцы попытались применить метод интроспекции к изучению мышления.

В опытах Вюрцбургской школы интроспективный метод до­стиг своего апогея. В то же время благодаря специфике приме­нявшегося экспериментального материала и построению некото­рых, особенно более поздних, экспериментов, интроспекция ока­залась четко отделенной от других форм словесных реакций: испытуемые должны были сообщить не о качестве воздействую­щих раздражителей, а о довольно сложной мыслительной деятельности, вызываемой раздражителями и опосредствующей ко­нечный ответ («да», «нет»).

Отчет испытуемых об этой умственной деятельности рассматривался вюрцбуржцами как достоверное и адекватное описание действительного хода мышления. Пытаясь создать теорию интроспективного эксперимента, Ах настаивает на ретроспектив­ном характере самонаблюдения. Он подчеркивает, что интро­спекция не просто искажает наблюдаемый психический процесс, но меняет его содержание. Возможность же давать ретроспек­тивный отчет о своих переживаниях в ходе мышления Ах обосновывает ссылкой на опыты Г. Мюллера и Пильцекера, указавших на персеверацию, т. е. навязчивое возобновление явлений пере­живания.

Специальное внимание Ах уделял вопросу об отличии применявшейся в опытах вюрцбуржцев интроспекции от самонаблюде­ния в эмпирической психологии. Основное отличие, по мнению Аха, заключается в том, что в опытах Вюрцбургской школы ин­троспекция применялась в строго контролируемых стандартных условиях: каждому испытуемому давались одни и те же раздра­жители и тождественные инструкции. Ах подчеркивает зависи­мость. переживаний испытуемых и, следовательно, их интро­спекции от вариаций внешних условий. Систематическое экспе­риментальное самонаблюдение, пишет Ах, не имеет никакой цен­ности, если не удается благодаря изменению внешних условий эксперимента и инструкции вызвать соответствующее изменение внутренних переживаний и, таким образом, благодаря вариации внешних обстоятельств, осуществить контроль за данными са­монаблюдениями. Это положение означает некоторую тенден­цию к выходу за пределы психологии сознания, некоторое при­знание зависимости мышления от окружающих условий. Но для вюрцбуржцев внешние условия выступают более как поводы или способы побуждения мыслительной деятельности, чем причина и детерминирующие факторы. «Как уже было замечено, — пишет Ах, — метод систематического экспериментального самонаблю­дения направлен на то, чтобы в непосредственно следующий за опытом период подвергать полному описанию и анализу пережи­вания испытуемого, вызванные внешним вспомогательным сред­ством»[73].

Провозглашение вюрцбуржцами интроспекции в качестве главного метода исследования мышления связано с неверным пониманием соотношения сущности и явления применительно к мышлению. Как и вся интроспективная психология, вюрцбуржцы неправильно отождествляли сущность мыслительной дея­тельности с одной из форм проявления этой сущности в само­наблюдении человека.

Грань между экспериментатором и испытуемым по существу стиралась: каждый испытуемый являлся одновременно экспериментатором, наблюдающим сущность своего собственного мышления. Почти ко всему циклу проведенных вюрцбуржцами экспериментов относятся слова Бюлера, высказанные им по по­воду работы Мессера. В ходе проведения опытов, пишет Бюлер, Мессер чувствовал себя в некоторой степени лишь редактором того, что высказывали его испытуемые Кюльпе и Дюрр[74]. С точки зрения объективного подхода к психике ретроспективный отчет о том, какие мысли вызвал у человека раздражитель, вполне до­пустим. Но этот отчет представляет собой сырой материал, ко­торый может служить подсобным средством для восстановления хода психических процессов. Поэтому полученные вюрцбуржца­ми факты представляют определенный интерес. Однако при от­сутствии хотя бы предварительной теории мышления отчеты самонаблюдения могут принести лишь крайне разрозненные, от­рывочные и случайные данные об осознавании человеком объек­тов своего мышления, как это и произошло в Вюрцбургской школе.

Выявление того, что человек не осознает механизмов сво­его мышления, заставило представителей Вюрцбургской школы признать, хотя и в скрытой форме, неадекватность интроспектив­ного метода задачам исследования мышления. Так, Ах провел специальную серию экспериментов с загипнотизированными. Инструкция, даваемая им испытуемым, содержала определен­ные задания, а также приказ забыть все, что говорилось во вре­мя сеанса. Оказалось, что хотя люди и не помнили инструкции, а следовательно, и задания, они решали задачи в соответствии с ним. В результате таких фактов Ах, Бюлер и Кюльпе пытались использовать данные ретроспективного самонаблюдения лишь как материал для анализа и обработки, а не как зеркало, в котором точно отражается вся мыслительная деятельность. Имен­но в этот период Бюлер подверг критике «метод редактирова­ния» отчетов испытуемых. Экспериментаторы пытались также опираться в своих выводах не только на словесные описания пе­реживаний испытуемых, но на соотношения «раздражений» и реакций подопытных лиц. Однако этот метод опосредствован­ного исследования был настолько чужд всей интроспективной психологии, что использовался он крайне неумело.

По мере развития экспериментальных исследований, фило­софские позиции Вюрцбургской школы изменились: махизм уступил место феноменологии Брентано и Гуссерля. Опыты по­казали, что у человека существуют такие формы познания, которые находятся в ином отношении к объектам, нежели ощущения и восприятия, что у человека может быть знание сущности пред­метов, не облеченное в чувственно-наглядную форму. Эти факты пришли в противоречие с позитивизмом Маха, сводившим все переживания человека к ощущениям и их совокупностям. В опы­тах обнаружилось также, что у людей существуют своеобразные переживания действий, совершаемых в уме. Требовалось новое философское осмысливание полученных результатов. Такое ос­мысливание вюрцбуржцы нашли в философии Э. Гуссерля.

Гуссерлианская феноменология была удобна тем, что допус­кала новое истолкование фактов, не выходившее, однако, за пределы психологии сознания, и в то же время эта новая фило­софия не была чем-то принципиально отличным от позитивизма Маха. Это открыто признавал и Гуссерль. Если позитивизм, пи­сал он, утверждает, что все науки должны основываться на абсолютно свободном от всяких предубеждений, конструкций, теорий непосредственно данном, «позитивном, тогда мы явля­емся истинными позитивистами»[75].

Гуссерль считал собственную систему взглядов близкой как позитивизму Юма, так и позитивизму Маха. Хотя он и подвер­гал критике махистский «принцип экономии мышления», но тем не менее неоднократно указывал, что именно Мах своим «анали­зом ощущений» подготовил путь феноменологическому методу. Различие же между «новым позитивизмом» и точкой зрения Гус­серля заключалось в следующем. Согласно Маху, «непосред­ственно данным» являются лишь ощущения, т. е. чувственные элементы сознания. Гуссерль же утверждает, что «феноменами» сознания являются и сущности вещей, что путем феноменологи­ческого анализа сферы чистого опыта только и возможно по­стичь суть предметов. В этом положении вюрцбуржцы нашли выход для своих поисков определяющей характеристики мыш­ления. Вначале оно было охарактеризовано в Вюрцбургской лаборатории как совокупность особых состояний сознания, ли­шенных чувственно-наглядного содержания. Затем появилось определение мышления как «знания». И лишь в последней обоб­щающей работе Кюльпе, написанной под явным влиянием Гус­серля, было выдвинуто положение о том, что мышление по-иному относится к объектам, нежели ощущения и восприятия, что мыш­ление есть познание сущности предметов, а не только их внеш­них качеств.

Следует, однако, подчеркнуть, что Это последнее направле­ние было порождением интроспективной психологии сознания, основанной на позитивизме Маха. Результаты экспериментов, однако, пришли в противоречие с этими исходными теоретико-философскими основами. Вследствие этого и возникли попытки некоторых из представителей Вюрцбургской школы сопоставить итоги своих исследований с иной философской системой, проти­вопоставляющей себя «атомистическому» и статическому сен­суализму интроспективной психологии.

Проблема безóбразной мысли.

Исследования Вюрцбургской школы были направлены, во-пер­вых, на поиск особых элементов мышления, их определение и классификацию и, во-вторых, на изучение динамики мышления, его детерминации.

Поиск особых «элементов» мышления был обусловлен всем теоретическим контекстом, в котором начала формироваться Вюрцбургская школа. Психология того времени одну из своих главных задач видела в выявлении основных единиц психики. Такое стремление к выделению элементарных аналитических единиц наблюдалось во всех областях науки. В физике и химии господствовало понятие атома и элемента. В биологии была от­крыта элементарная единица — клетка. Строя свои системы по типу других более развитых наук, Вундт и Титченер основными единицами психики считали ощущения, образы (представления) и чувства. Опыты представителей Вюрцбургской школы обнару­жили невозможность уложить все богатство психической жизни человека в эту метафизическую схему независимых друг от дру­га статических единиц. Оказалось, что человек осознает отноше­ния и взаимосвязи между окружающими его предметами, экспериментальными действиями и собственными мыслями. Истолковывая эти данные с позиций психологии сознания, представители Вюрцбургской школы по существу все виды отношения свели к отношениям между мыслями и психическими состояниями, объявив «переживания отношений» основными элементами мышления, лишенными чувственно-наглядного характера.

Отправным пунктом в формировании теории Вюрцбургской школы явилось «качественное исследование ассоциаций» А. Майером и И. Ортом. Они пришли к заключению, что в психике че­ловека существуют особые элементы, лишенные всякого сенсор­ного содержания, но тем не менее переживаемые вполне отчет­ливо. «Все эти явления, — пишут авторы, — несмотря на их часто совершенно различное качество, мы объединяем вместе под на­званием состояний сознания»[76].

В этом исследовании состояния сознания рассматриваются лишь как новые элементы психической жизни вообще, и вопрос о мышлении еще не ставится.

Указания на переживание подобных состояний сознания содержатся также в труде К. Марбе, посвященном исследованию психологической природы суждения[77].

В группу состояний сознания Марбе отнес переживания сом­нения, неуверенности, ожидания, удивления, согласия, узнава­ния, а также чувства напряжения и расслабления, описанные еще Вундтом.

Принципиальный шаг к сближению этих «состояний созна­ния» с мышлением сделал Ах, выделив из их недифференциро­ванной массы обширную группу ненаглядных переживаний, оха­рактеризованных им как знание. Это знание относилось не к еди­ничному предмету, но к сложным отношениям, существующим в экспериментальной ситуации. В него входили инструкции, отно­шения последовательности между раздражением и ответом и т. д. Для обозначения таких не наглядно данных знаний Ах ввел но­вый термин «Bewussthteit», который можно перевести как «знаемость» или «осознание». «Мы обозначаем, — пишет он, — это при­сутствие не наглядно данного знания как «знаемость»[78]. Иногда эта знаемость сопровождается наглядными представлениями или отрывочной внутренней речью. Ах, однако, отрицает, что ощуще­ния, представления или речь имеют существенное значение для не наглядных знаний.

Анализируя понимание испытуемыми различных текстов, Ах указывает, что сложный и абстрактный текст легко понимается, хотя у читателя возникает при этом небольшое количество на­глядных представлений. Эти данные Ах пытается объяснить тем, что словесные раздражения благодаря возбуждению репродук­тивных тенденций приводят в состояние готовности определен­ный круг представлений, которые ассоциативно связаны с дей­ствующими раздражениями. Такое состояние переживается как понимание значения или смысла прочитанного. Физиологической основой этого процесса Ах считает возникновение возбуждения «в проводящих путях коры головного мозга». Чем сильнее сте­пень возбуждения репродуктивных тенденций, тем ярче возника­ет переживание знаемости. Если возбуждение идет к центрам органов чувств, человек (начинает феноменологически характери­зовать свои переживания как представления. «Мы обозначаем поэтому знаемость, — заключает Ах, — как растущую функцию таких достояний возбуждения репродуктивных тенденций»[79].

Так же понимает не наглядно переживаемое знание и Мессер, который давал своим испытуемым гораздо более сложные интеллектуальные задания, нежели Ах. В своих отчетах испытуемые сообщали, что очень часто они понимают фразы и значения слов без каких-либо представлений. Мессер на этом основании сде­лал вывод о существовании у человека неформулированной мыс­ли, которая якобы не нуждается ни в образах, ни в словах. Такая мысль, по его мнению, занимает промежуточное место между совершенно не сознаваемыми и более или менее полными, развернутыми, выраженными в словеснообразной форме и осоз­наваемыми мыслями.

Мессер, может быть, более, чем другие представители Вюрцбургской школы, раскрывает содержание мыслей как переживание различных отношений. Он выделяет сознание пространствен­ных и временных отношений, причинных связей и отношений со­ответствия. Кроме того, в особые группы им выделяются созна­ние логических отношений, сознание отношений между объектом и субъектом и ряд других. Все эти переживания Мессер считает не наглядными элементами психической жизни. Сохраняя за ними характеристику знания. Мессер первым из представителей Вюрцбургской школы предлагает называть их не «состояниями сознания», а мыслями (Gedanken). «Полезный предварительный собирательный термин «состояние сознания» сделал свое дело, — пишет он, — и нам кажется целесообразным заменить его выра­жением «мысли»[80]. Вводя этот термин, Мессер основную харак­теристику мыслей видит в отсутствии у них чувственно-наглядного содержания.

Положение Мессера о безобразных мыслях как основных эле­ментах мышления человека стало основой работы Бюлера, пер­вая часть которой уже носит название «О мыслях»[81]. Экспери­ментальный материал Бюлера состоял из цикла фраз типа афо­ризмов и парадоксов. Бюлер более четко, нежели Мессер и Ах, отделил мысли как не наглядные знания от таких состояний сознания, как сомнение, удивление, неуверенность и т. п. Он под­держивает и дальше развивает положения Мессера о «мыслях» как основных носителях мышления, отрицая связь с мышлением представлений. «То, что так фрагментарно, спорадически, совер­шенно случайно выступает как представления в наших пережи­ваниях мышления, — пишет он, — не может быть принято за носителя прочно связанного и непрерывного содержания мышле­ния... только мысли могут рассматриваться в качестве сущест­венных элементов наших переживаний мышления»[82]. Бюлер спе­циально оговаривает, что и речь в любой ее форме не является необходимым условием мышления. «Мы должны еще раз особен­но подчеркнуть, — пишет он, — что и внутренняя речь, т. е. опти­ческие, акустические или моторные представления слов, вовсе не могут рассматриваться как необходимые сопутствующие явления в остальном не наглядных мыслей»[83]. В отличие от Аха и Мессе­ра, которые рассматривают не наглядное знание как этап в развитии мысли, Бюлер считает, что истинное, глубокое, пости­гающее мышление всегда совершается без образов и слов. Появ­ление же внутренней речи, по его мнению, есть признак «ухудше­ния» мысли, отмечающийся в проблемных для испытуемого ситуациях, когда задерживается правильный ответ. «Насколько я могу судить по собственному самонаблюдению, — пишет Бю­лер, — внутренняя речь выступает главным образом тогда, когда человек ставит себе задачу, предлагает вопросы или когда стре­мится фиксировать или привести в порядок мысли с тем, чтобы выразить их для себя или другого. С этим согласуются и резуль­таты протоколов, которые говорят о внутренней речи в первую очередь тогда, когда испытуемый не подготовлен к задаче в том виде, как она поставлена, когда он должен переформулировать ее для себя или разбить ее на части»[84].

Это положение Бюлера уже заключает в себе то противопоставление проб и ошибок внезапным разумным решениям, кото­рое стало столь характерным для гештальтистской теории мышления. По мнению Бюлера, процесс переформулировки и ана­лиза задачи — это более низкая форма мышления, протекающая в речевой форме и принципиально отличающаяся от истинного нечувственного мышления. Сходство этого и ряда других поло­жений Бюлера с гештальт-психологией не случайно. Его взгляды развивались в направлении именно этой психологической школы. Ее ревностным адептом Бюлер и стал в конце концов[85].

Пытаясь дать классификацию «мыслей», Бюлер приходит к заключению о существовании трех их типов. Первый тип он называет сознанием правила. К следующему типу мыслей отно­сится «сознание отношений» между идеями и понятиями, содер­жащимися в предъявленных фразах. В качестве третьей формы мыслей Бюлер выделяет интенции, определяя их как «комплекс­ные воспоминания»[86].

Подводя итог проведенных исследований, руководитель Вюрцбургской лаборатории Кюльпе считает доказанным «существова­ние такого содержания сознания, которое не зависит от нагляд­ности, т. е. наличность у нас мыслей в узком смысле слова»[87]. Пытаясь осмыслить полученные результаты с позиций гуссерлианства, к числу не наглядных элементов он добавляет еще осознавание некоторых операций умственной деятельности человека, «актов» его мышления. «К числу явлений, чувственно несозерцаемых, — пишет он, — относится не только то, что мы созна­ем, мыслим или то, о чем думаем, с их свойствами и отношения­ми, но также самая сущность актов суждения и многообразное проявление нашей деятельности, функции нашего активного от­ношения к данному содержанию сознания, именно группировка и определение, признание или отрицание»[88].

Итак, в ходе исследований у представителей Вюрцбургской школы происходило постепенное изменение содержания понятия «элементов мышления». Вначале преобладала его малосодержа­тельная, скорее отрицательная характеристика—не наглядных переживаний человека. Затем в определение стали входить Дру­гие черты элементов мысли — более содержательные, относящие­ся к «предметному» их содержанию. Но в соответствии с более или менее последовательными гуссерлианскими позициями под «предметным» содержанием вюрцбуржцы понимают и идеальное и объективную действительность. Поэтому переживание отноше­ний между мыслями у них уравнивается с переживанием про­странственных и временных отношений между физическими объ­ектами и экспериментальной ситуацией.

С философской стороны эволюция содержания понятия «эле­ментов мышления» означала отход вюрцбуржцев от позиций ма­хизма и укрепление взглядов, родственных феноменологии Гус­серля. Отождествив содержание не наглядных переживаний со «знанием», вюрцбуржцы исключили из этого «знания» все обра­зы и представления. Они, таким образом, оторвали мышление от чувственной ступени познания. Этот отрыв был закреплен в ра­боте Кюльпе, подводящей итог проведенных исследований[89]. По мнению Кюльпе, мышление есть особый познавательный процесс, дающий человеку знание о вещах в себе, как они существую? независимо от восприятия. В представлениях же и в восприятии, по словам Кюльпе, объект всегда видоизменяется. Пред­ставление звука органа, поясняет Кюльпе, является качествен­ным преобразованием раздражения, заключающегося в колеба­ниях определенного тела и воздуха вокруг него. Мышление же позволяет схватить сущность раздражителя, как он существу­ет «в себе», перепрыгнуть, так сказать, через искажающую за­весу восприятий и представлений. «Мышление, по-видимому, — заключает Кюльпе, — способно воспринимать первое (колебания воздуха. — Л. А.), а равно и второе (представление звука. — Л. А.) одинаково хорошо, не подвергая изменению самый объект. Звук органа остается звуком органа и при том условии, если я лишь мыслю о нем; колебание воздуха, если направить на него мышление, доступно пониманию совершенно одинаково с тем, как это физическое явление описывается в физике»[90].

Верное положение о том, что лишь мыслительная деятель­ность может обеспечить знание сущности вещей, вюрцбуржская теория мышления абсолютизирует, включая его в рамки идеа­листической философии феноменализма. Теоретической основой рассуждений Кюльпе о мышлении является предположение, что существует мир «оголенных сущностей», вещей в себе, ко­торые и являются объектом мышления. Эти «сущности» лишь внешним образом соединены с «явлениями», которые даны че­ловеку в восприятиях и представлениях, они — лишь обманчи­вая видимость предмета, искажение его природы. Такое положение уже было заложено в первых работах Вюрцбургокой школы, лишивших «элементы мышления» всякой связи с ощу­щением и восприятием Кюльпе лишь заострил этот тезис, объ­явив восприятия и представления стеной между человеком и миром сущностей, через которую проникает мышление.

Делая выводы о том, что мышление не связано ни с речью, ни с чувственным познанием, вюрцбуржцы ссылаются на ре­зультаты своих экспериментов. Но эти результаты являются лишь артефактами — следствиями неадекватного метода иссле­дования мышления. Путем интроспекции действительно невоз­можно уловить чувственную основу мышления Для эксперимен­тального установления связи мышления с речью понадобилось развитие электромиографической и электроэнцефалографической техники. С ее помощью в настоящее время установлено, что при какой-либо умственной работе с мышц языка можно запи­сать электрические потенциалы. Изменения электрической ак­тивности происходят также в той части коры больших полуша­рий головного мозга, куда поступают обычно раздражения с мышц языка и гортани. Эти факты убедительно доказывают, что мышление человека имеет речевую природу.

Положение Вюрцбургской школы относительно существова­ния безобразной мысли привлекло большое внимание психо­логов. Проблема не наглядных элементов психики была на про­тяжении ряда лет предметом острой дискуссии между предста­вителями различных психологических направлений. Эта дискус­сия сыграла важную роль в развитии психологии, ибо в ходе ее с полной очевидностью обнаружилась полная несостоятельность интроспективного метода исследования психики. Дискуссия не привела и не могла привести к победе, ни противников, ни сто­ронников Вюрцбургской школы, ибо обе стороны пользовались одним и тем же негодным оружием — интроспективным методом.

Вскоре после начала работ Вюрцбургской школы к анало­гичным выводам пришли еще два крупных психолога, причем эти заключения были сделаны ими независимо от вюрцбуржцев. Одним из психологов был французский ученый Альфред Бине, другим — американец Роберт Вудвортс.

В результате экспериментального изучения интроспективным методом мышления детей (13 и 14 лет), афатиков и имбецилов Бине пришел к выводу о существовании мыслей без образов и слов. Именно он и назвал «мыслями» эти особые переживания, во время которых испытуемые не могли осознать ни их словес­ного оформления, ни образного сопровождения. Впервые поло­жение о существовании «мыслей» как безобразных элементов психики было высказано Бине еще в 1903 г.[91] Мессер, вводя термин «Gedanken», вытеснивший вскоре выражение Bewusstheit, прямо ссылается на Бине. В выводах последнего, однако, ничего не говорится об отсутствии в процессе мышления мышеч­ных ощущений, которым последующие психологи придавали важнейшую роль в осуществлении мыслительной деятельности. Представители же Вюрцбургской школы специально подчерки­вают, что в случае «безóбразной мысли» их испытуемые не мог­ли осознать никаких следов мышечных ощущений.

Положение о наличии у человека безобразной мысли выска­зал также Вудвортс в своих статьях «Причина произвольного движения» и «Безобразная мысль», написанных в 1906 г. Он утверждает, что «образность является лишь одеждой мысли и что обнаженная мысль полностью способна делать свою рабо­ту»[92]. Главным содержанием безобразной мысли Вудвортс счи­тал различные отношения. В отличие от Вюрцбургской школы он, однако, признает существование отношений в окружающем человека мире. Сознание этих отношений возникает у человека в результате необходимости приспособить к ним свое поведение.

В то же время антисенсуалистическая теория безобразной мысли вызвала резкую критику многих психологов, придержи­вавшихся деления психики на образы, ощущения, чувства и акты воли. Как и следовало ожидать, одним из первых против теории Вюрцбургской школы выступил Вильгельм Вундт[93]. Ос­новной огонь его критики был направлен против методики прове­дения экспериментов в Вюрцбургской лаборатории, не удовлетворявшей, по мнению Вундта, требованиям, предъявляемым к научной постановке эксперимента.

К критическим замечаниям Вундта присоединился Титченер.

В лаборатории Титченера был произведен ряд эксперимен­тов, основным методом которых была, разумеется, интроспек­ция. В одном из опытов[94] исследовалось состояние сознания, называемое ожиданием. Методика состояла в предъявлении последовательно ряда раздражителей. Сообщая о своих пере­живаниях, испытуемые говорили об ожидании появления сти­мулов. Так же, как участники опытов Вюрцбургской школы, испытуемые Корнельской лаборатории отмечали лишь эпизоди­ческое появление наглядных образов. Но в отличие от первых, все они без исключения указывали на ощущения напряжения мышц, задержку дыхания, «установку» органов чувств в период ожидания. На основе этих данных самонаблюдения эксперимен­татор пришел к заключению, что сознание ожидания и есть кинестезические ощущения.

В другом опыте, выполненном Кларком[95] испытуемые долж­ны были понимать различные предложения и слова, после чего экспериментатор фиксировал их отчет о переживаниях во время опыта. В этом опыте большинство испытуемых также сообщало о вербальных, зрительных и кинестезических ощущениях и представлениях, исчерпывающих их переживания.

Таким образом, оказывалось, что интроспективные экспери­менты каждый раз подтверждали теоретические позиции тех, кто их проводит. Экспериментаторы при этом не имели никаких средств для контроля и объективной проверки результатов опытов — данных самонаблюдения. Предлагаемые некоторыми психологами критерии надежности результатов интроспекции оказывались совершенно ненадежными. Так случилось с пред­ложенным Бюлером[96] критерием «имманентной непротиворечи­вости ряда высказываний». Если возможно, пишет он, из боль­шого числа опытов над различным мыслительным материалом и с различными задачами выводить некоторые общие положения, то это может служить основанием для вывода о том, что эти положения до известной степени выражают действительное положение вещей. Оказалось, однако, что, пользуясь этим кри­терием, противники и сторонники Вюрцбургской школы прихо­дили к прямо противоположным выводам: показания самонаб­людений оказывались непротиворечивыми лишь внутри каждо­го из борющихся направлений.

Оценивая причины различий в показаниях испытуемых, мож­но с большой долей вероятности отнести разницу за счет раз­личного доэкспериментального обучения испытуемых школе Вундта — Титченера и Вюрцбургской школе. Значимыми счи­тались отчеты о самонаблюдении лишь тех испытуемых, кото­рые до этого подвергались не менее, чем 10000 опытов. В экспе­риментах при этом участвовали, как правило, психологи, рабо­тавшие в данном направлении. Во время предварительных опы­тов у них вырабатывалось умение осознавать именно то, что отвечало их теоретическим взглядам. Такая избирательная ус­тановка или «задача» самими испытуемыми не осознавалась (это было убедительно показано в опытах Вюрцбургской шко­лы), но определяла результаты экспериментов.

Противоречивость результатов и невозможность объектив­ной проверки данных самонаблюдений вызвала разочарование психологов-экспериментаторов в интроспективном эксперимен­те. В главе «Исследование психологии мышления в капиталисти­ческих странах» уже приводились высказывания психологов, считающих, что бесплодный спор вокруг безобразной мысли явил­ся одним из важных факторов, подорвавших престиж интро­спекции в психологическом эксперименте. Наиболее широко этот спор развернулся накануне выступления Уотсона со своей бихевириостической платформой и, несомненно, подготовил почву для распространения поведенческих идей среди психологов.

Каково же значение Вюрцбургской теории безобразной мыс­ли в общем развитии психологии мышления?

Эта теория представляет собой попытку преодолеть господствовавшее в то время деление психических явлений на ощущения, образы, чувства и акты воли.

В круг метафизически понимаемых познавательных элемен­тов психики, таких, как ощущения, восприятия и представления отдельных изолированных объектов, представители Вюрцбург­ской школы попытались ввести новые элементы — осознавание значений и отношений. Привлечение внимания психологов к факту переживания отношений является исторической заслугой Вюрцбургской школы. Ограничившись констатацией того, что переживания отношений лишены сенсорного характера, вюрцбуржцы не поставили вопроса о том, откуда же берутся у чело­века такие переживания, толкуемые ими как знания. Впрочем, с позиций психологии сознания, отрывающей психику от деятельности человека и окружающего мира, ответ на этот вопрос может быть дан лишь в духе априоризма. Сами вюрцбуржцы этого вывода не сделали, но несомненно, что он имплицитно содержится в их основных положениях.

Центральное положение Вюрцбургской школы о том, что абстрактно-логическое мышление качественно отлично от ощуще­ний и восприятий и что у человека существует не наглядное, или безобразное, знание, следует признать правильным. Но в рамках Вюрцбургской школы оно означало метафизический отрыв мы­шления от его чувственной основы. Однако не менее метафизи­ческой была и позиция противников этой школы (Вундта и Тит­ченера), попытавшихся стереть качественное отличие мышления от других форм познавательной деятельности.

Означает ли, что признание правильности сформулированно­го выше положения есть тем самым признание существования у человека не наглядного знания? Да, несомненно, означает. Ведь никакое, даже самое общее, представление не может ис­черпать содержание таких понятий, как «бытие», «сущность», «материя», «действительность» и сотни других, намного более простых, таких как «зверь», «животное» и т. д.

Человек имеет знание о таких объектах, которые вообще невозможно представить (скорость света, например). Но призна­ние существования не наглядного знания (не могущего, конеч­но, существовать без языка) отнюдь не означает, что оно не свя­зано со своей чувственной основой. Не наглядное знание, пони­маемое как абстрактное мышление, формируется лишь на ос­нове чувственной ступени познания. Но это положение очень мало продвигает вперед трудную и до сих пор неразработанную проблему о предметном содержании абстрактных категорий мышления. Лишь решение этой проблемы позволило бы преодо­леть ложную альтернативу, созданную противниками и сторонниками Вюрцбургской школы: либо признать, что все мышление состоит из связи представлений, и тем самым растворить его в чувственном познании, либо признать его специфику и тогда полностью оторвать от чувственных элементов. Обе постановки вопроса неприемлемы. Проблема в настоящее время может формулироваться лишь следующим образом: как конкретно свя­зано абстрактное знание со своими чувственными корнями? В каком отношении оно находится к объективной действитель­ности, какие свойства и отношения, какие стороны объектов оно отражает? Каково, иначе говоря, его предметное содержание? И, наконец, какова его структура? Разработка этой проблемы остается и поныне задачей философии и психологии. Постанов­ка ее Вюрцбургской школой явилась вкладом в проблематику психологической науки.

Анализ механизма мышления.

Проблема «не наглядных элементов» мышления была первой проблемой, поставленной Вюрцбургской школой. Значитель­но позднее ее представителями был предпринят анализ детер­минации мыслительной деятельности, направленный на дока­зательство того, что с позиций ассоциационизма невозможно «объяснить процесс мышления, что кроме механизма ассоциаций существуют другие, не менее важные механизмы, обусловлива­ющие упорядоченный и целенаправленный ход мышления.

Постановка проблемы механизмов процесса мышления и предложенное вюрцбуржцами ее решение имеют особое значение для проблемы мышления в психологии. В этих исследованиях Вюрцбургской школы в первый раз в истории психологии была выделена специфика мышления как процесса решения задачи.

В результате постановки этой проблемы, в Вюрцбургской школе впервые в отчетливой форме была заложена основа для разделения умственной деятельности человека (как деятельно­сти в уме) и собственно процесса его мышления. Возможно, что точнее этот шаг можно было бы выразить как выделение из ши­рокого плана умственной деятельности более узкой сферы мыс­лительной деятельности как специфического процесса решения задачи. Характеристика мышления как не наглядного знания относилась к умственной деятельности вообще. Подчеркивание же роли задачи, вопроса в детерминации движения мыслитель­ного 'процесса относилось к определению мышления как осо­бой формы умственной деятельности — как процесса решения задач.

Впервые понятие задачи было выдвинуто Ваттом. В его ра­ботах исследуется вопрос о влиянии задачи на процесс мышле­ния. Как можно судить по контексту его рассуждений. Ватт под «задачей» понимает превращение даваемых испытуемым инструкций в самоинструкции. Эти самоинструкции или задачи начинают функционировать в мышлении человека, определяя избирательный его характер. Последовательное движение мы­шления при этом выглядит следующим образом. Слово-раздра­житель актуализирует ряд репродуктивных тенденций — нечто вроде операций памяти, имеющих в своей основе механизм ас­социаций. Эти репродуктивные тенденции вызывают появление в сознании человека большого количества слов, понятий и зна­ний, ассоциативно связанных в результате прошлого опыта со словом-раздражителем. Значительная часть этих актуализиро­ванных элементов сознания не имеет никакого отношения к вы­полнению полученной испытуемым в данной ситуации инструк­ции. Необходим какой-то дополнительный механизм, избира­тельно действующий на воспроизведенные ассоциации. Его роль и выполняет «задача», или самоинструкция испытуемого, в ре­зультате которой одни ассоциации усиливаются, а другие тор­мозятся.

Ватт обнаружил, что в начале эксперимента испытуемый не­сколько раз повторял задачу про себя, но затем это проговаривание исчезало, и задача вообще переставала осознаваться. Несмотря на это. Ватт приходит к заключению, что задача про­должает действовать и обусловливает появление правильных ответов, которые самим человеком переживаются как непроиз­вольные.

Характеристика мышления как процесса решения задачи уже используется Бюлером в качестве основы его исследований. Отказываясь дать сколько-нибудь полное определение мышле­ния, Бюлер считает необходимым и достаточным для этого за­дать человеку вопрос, на который тот обязательно должен от­ветить. Вопрос вызывает возникновение в уме человека задачи, решение которой и составляет суть мышления. Но Бюлер отка­зывается исследовать, как он выражается, «диалектику мышле­ния», ограничивая свою задачу поисками не наглядных элемен­тов и их подробной характеристикой.

Из всех представителей Вюрцбургской школы лишь Ах по­пытался дать более детальный анализ механизмов мыслитель­ной деятельности. Мало дифференцированное понятие «задачи» Ватта Ах разлагает на две части, вводя новые понятия «детер­минирующих тенденций» и «представления цели».

Особенно важно утверждение Аха о том, что человек не осознает собственной мыслительной деятельности, операций и механизмов своего мышления. Это утверждение объясняет, по­чему Ах в своих выводах вынужден отступить от общепринятого в Вюрцбургской школе приема простого «редактирования» вы­сказываний испытуемых.

Такой метод ничего не может дать при исследовании меха­низмов мышления. Однако вюрцбуржцы не владеют иным ме­тодом анализа полученных данных. Поэтому работа Аха произ­водит странное впечатление на современного психолога. Выво­ды о механизмах мышления в ней излагаются вне связи с огромным количеством приводимых до этого протоколов, содер­жащих ретроспективный отчет о данных самонаблюдения. Это обстоятельство побуждает некоторых современных психологов говорить о неряшливости некоторых работ Вюрцбургской шко­лы, о хаотичности изложения.

Хамфри посвящает специальный раздел «беспорядкам в из­ложении Аха». Он указывает, что вывод Аха о детерминирую­щих, тенденциях как главном механизме мышления совершенно не подготовлен. В главе, носящей название «Детерминирующие тенденции. Осознавание», содержится положение, что исследо­вания, описанные в предыдущих параграфах, делают необходимым понятие детерминирующих тенденций. «Это утверждение, — пишет Хамфри, — неожиданно для читателя, потому что детер­минирующие тенденции были упомянуты ранее лишь в одном месте и то почти случайно, в ходе высказывания о том, что дей­ствие воли не обязательно «должно быть дано как сознательный опыт... Фактически, следовательно, понятие детерминирующих тенденций не является необходимым для описания экспериментов»[97]. Отмечая этот факт, Хамфри не вскрывает его причину, которая заключается в том, что Ах не мог непосредственно про­честь в отчетах самонаблюдения о механизмах мышления и вынужден был работать иным, непривычным методом, остав­шимся за пределами изложения. Этот метод состоит в логиче­ском конструировании, в результате сопоставления «раздражителей» и различных реакций испытуемого, некоторого механиз­ма, опосредствующего воздействия на человека инструкций и демонстрируемых предметов.

Согласно теории Аха, механизм мышления представляется следующим образом. В результате полученной инструкции действовать определенным образом при появлении указанного раздражителя, у человека образуется представление цели. От последнего исходят специфические влияния, называемые детерминирующими тенденциями. Ах точно не раскрывает, какую приро­ду имеют эти тенденции, но некоторые его высказывания дают основание предполагать, что в своей основе они являются репродуктивными. Так, вводя понятие представления цели, Ах говорит о репродуктивных тенденциях, соответствующих значе­нию, которое имеет представление цели. Об их своеобразии можно лишь строить предположения. Судя по контексту, наибо­лее вероятным может быть следующая гипотеза. Детерминирующие тенденции проистекают не непосредственно от образа, цели, но от значения, которое имеет для испытуемого этот об­раз. Ведь для Аха, как и любого другого представителя Вюрцбургской школы, образы не являются элементами мышления. Непосредственно перед разъяснением действия детерминирую­щих тенденций идущих от переживания цели, Ах указывает, что образы «есть знаки, наглядные символы осознавания значе­ния»[98]. Таким образом, можно предполагать, что детерминиру­ющие влияния идут от значения цели. Они направляются, по словам Аха, на представление того раздражителя, который дол­жен появиться. Этот последний в теории Аха называется соот­носящимся представлением. Детерминирующие тенденции, следовательно, приводят в связь два представления — представле­ние цели и образ ожидаемого раздражителя. Эту связь Ах характеризует следующим образом: «Формирование такого рода отношений между представлением цели и соотносящимся представлением мы называем намерением»[99]. Человек, по мне­нию Аха, может иногда осознавать представление цели и наме­рение. Но по большей части они совсем не переживаются чело­веком. Детерминирующие же тенденции всегда действуют на уровне бессознательного. Давая заключительные определения детерминирующим тенденциям, Ах пишет: «Эти установки, действующие в неосознаваемом, исходящие от значения представления цели, направленные на приходящее соотносящееся представление, которые влекут за собой спонтанное появление детерминированного представления, мы обозначаем как детерминирующие тенденции»[100].

Самым веским доказательством существования неосознаваемых детерминирующих тенденций Ах считает собственные опы­ты с испытуемыми в состоянии гипноза. Так, одному из загипнотизированных дается следующая инструкция: «Будут показаны две карточки с двумя цифрами. При предъявлении первой кар­точки вы должны назвать сумму чисел, после подачи второй — разность». После того как испытуемый проснулся, ему была по­казана карточка с числами 6/2. Взглянув на них, испытуемый произнес «восемь». Карточка с цифрами 4/2 вызвала у него от­вет «два». На вопрос, почему он произнес слово «восемь», испы­туемый ответил, что он испытывал настоятельную потребность сказать именно это слово.

Опираясь на подобного рода опыты, Ах пытается следующим образом разъяснить механизм действия детерминирующих тен­денций. Появляющийся после инструкции раздражитель вызы­вает у человека ряд репродуктивных тенденций. Так, при демон­страции первой карточки по механизму репродуктивных тенден­ций могут актуализироваться ответы «три», «восемь», «четыре» и «двенадцать». Но в несознаваемой человеком инструкции со­держался приказ «складывать». Идущая отсюда детерминирую­щая тенденция усилила лишь одну репродуктивную тенденцию и оттеснила все остальные. Это взаимодействие детерминирую­щих и репродуктивных тенденций и обусловило ответ «восемь», произнесенный вслух.

Делая все эти выводы, Ах не прибегает к данным интроспек­тивного отчета своих испытуемых. Вернее, он ссылается на них лишь для доказательства, что человек не осознает механизма своего мышления. Действительно, испытуемые, даже не находя­щиеся в состоянии гипноза, сообщают, что результат, соответ­ствующий инструкции, сразу появляется у них в .голове, без вспоминания правил и указаний.

Вводя понятие неосознаваемых детерминирующих тенден­ций, Ах отступает с позиций махистского позитивизма. В его те­ории эти тенденции выступают в виде сущности мыслительной деятельности, проявляющейся в самых различных формах; не­которые из них могут осознаваться самим человеком. Наиболее важной формой проявления действия детерминирующих тенден­ций является, по мнению Аха, так называемая детерминирован­ная абстракция, т. е. отвлечение под влиянием задачи от одних сторон раздражителей, и восприятие, запоминание, осознавание других.

Детерминирующие тенденции далее могут появляться в сфе­ре эмоций, в иллюзиях восприятия, в особом структурировании восприятия. Говоря языком гештальт-психологии, зрительный раздражитель распадается на фигуру и фон, где фигурой ста­новится та часть раздражителя, на которую направляются детерминирующие тенденции.

В случае намерения складывать, цифры иногда воспринима­ются как стоящие совсем рядом, при детерминации вычитать — сильно разведенными. Наконец, детерминирующая тенденция может проявляться в реакциях, причины которых сам испытуе­мый не осознает и отвечает, что ему почему-то захотелось ска­зать именно это слово или нажать кнопку таким-то пальцем. Та­ким образом, детерминирующие тенденции могут проявляться как в сфере восприятия, так и в сфере чисто моторных и сло­весных реакций.

Ах придает важнейшее значение детерминирующим тенден­циям в осуществлении мыслительной деятельности. Именно они, по его мнению, придают мышлению целенаправленный харак­тер, упорядочивают ход мысли. «Итак, мы видим, — заключает Ах, — что последействия, исходящие от детерминирующих тен­денций, определяют упорядоченное и целенаправленное течение духовных явлений»[101].

Механизм детерминирующих тенденций Ах противопостав­ляет механизму ассоциаций. По его мнению, если бы действовал лишь один последний механизм, то мышление человека пред­ставляло бы собой причудливые цепи представлений.

Несводимость детерминирующих тенденций к ассоциациям Ах пытается доказать тем, что эти тенденции обусловливают образование новых ассоциаций. Так, при выполнении инструк­ции реагировать определенным образом на предъявляемую кар­точку у испытуемого образуется ассоциация между этой реак­цией и никогда ранее не воспринимавшейся карточкой. Другим примером могут служить опыты, в которых испытуемые должны были подбирать рифму или аллитерацию к появившимся на карточке слогам. Отвечая на слог «меф» другим слогом «леф» или на «бид» слогом «лид», испытуемые тем самым ассоциирова­ли эти ранее не связанные друг с другом слоги.

Таким образом, вюрцбургская теория мышления постулиру­ет существование двух основных механизмов мыслительной деятельности — ассоциаций и детерминирующих тенденций. Это положение означает, что по существу Вюрцбургской школе не удалось преодолеть ассоциативную доктрину умственной деятельности. Она лишь дополнила эту доктрину, введя новое понятие. Однако вюрцбуржцам так и не удалось доказать, чем же принципиально этот механизм отличается от механизма ассо­циаций, от репродуктивных тенденций. Ватт и Ах нередко даже определяют детерминирующие тенденции как «наисильнейшие тенденции к репродукции», указывая тем самым лишь на коли­чественное отличие этих последних от ассоциаций.

Несмотря, однако, на неясность содержания понятия детерминирующих тенденций, стремление представителей Вюрцбургской школы подчеркнуть исходящее из задачи влияние, регулирующее и контролирующее ход мышления, поставило перед психологами большую проблему механизмов детерминации ум­ственной деятельности. Эксперименты этой школы указали на необходимость пересмотреть ассоциативную доктрину.

Этим, однако, не ограничивается значение работ Вюрцбург­ской школы для развития психологии мышления.

Прежде всего в психологию мышления прочно вошла данная этой школой в эмпирической форме характеристика мышления как процесса решения задач.

Вюрцбуржцы далее доказали, что недостаточно вопроса или задачи для функционирования мышления, для этого необходи­мо намерение ее решить. Подчеркивание этого мотивационного аспекта мыслительной деятельности шло в общем русле посте­пенного формирования с начала XX в. в психологии проблемы мотивации, до сих пор вытеснявшейся изучением простых по­знавательных процессов.

Большая проблема перед психологами возникла в связи с положением о мышлении как направленном и избирательном процессе. Проблема направленности с этих пор неизменно фигурирует вплоть до нашего времени в различных работах по психологии мышления. Ее поднимает с позиций гештальт-психоло­гии Майер, над ней работают современные бихевиористы.

Содержание работ Вюрцбургской школы позволяет поста­вить еще два вопроса. Первый из них был уже обозначен как вопрос о не наглядном знании у человека. С позиций современ­ной научной психологии его следует формулировать как вопрос о чувственных корнях и предметном содержании абстрактного мышления. Постановка второго вопроса диктуется общей оцен­кой исследований Вюрцбургской школы. Хотя задача работ определялась как изучение сущности мышления человека, в действительности эксперименты содержали материалы, показывающие, как человек осознает и вербализирует ход своего мышления. С этой точки зрения второй вопрос мог бы быть постав­лен так: как открытые объективным путем закономерности ум­ственной деятельности проявляются в сфере осознания челове­ка. Приведем в качестве примера факты, конкретизирующие поставленную проблему.

Некоторые исследователи Вюрцбургской школы, особенно Мессер, показали, что при задании подыскать к данному поня­тию соподчиненное, испытуемые сообщали, что сначала им в го­лову приходило общее понятие, в которое входило понятие – раздражитель, и лишь потом они могли назвать другое понятие, соподчиненное вместе с первым более общему понятию. Значительный материал по этому вопросу содержится в работе Мессера[102]. Нельзя не сопоставить эти данные с результатами исследования обобщающей функции слова при помощи условнорефлекторной методики[103].

Эти исследования показали, что между различными видовы­ми понятиями не существует прямых временных связей, но каж­дое из видовых понятий прочно связано с родовым. Отсюда ста­новится логичным предположение, что переход от одного видо­вого понятия к другому совершается через родовое понятие. Именно этот факт и нашел свое отражение в отчетах вюрцбуржцев.

Разумеется, речь идет отнюдь не о том, что результаты исследований Вюрцбургской школы должны пересматриваться или заново анализироваться в аспекте проблемы осознавания челове­ком своей умственной деятельности. Но эта проблема может быть поставлена в настоящее время, так как уже накоплено мно­го сведений о закономерностях мыслительной деятельности че­ловека.

Наконец, результаты экспериментов представителей Вюрц­бургской школы и их выводы о существовании неосознаваемых детерминирующих тенденций, проявляющихся в различных реак­циях, объективно оказались направленными против интроспек­тивного понимания сознания. Действительно, интроспекционизм непременно предполагает отождествление сущности всякого пси­хического процесса с проявлением ее в самонаблюдении. Пред­полагается, иначе говоря, что в интроспекции сущность и явле­ния психики совпадают, что явления сознания в самонаблюдени­ях исчерпывают его сущность. Работы же Ватта и Аха показали, что одна из наиболее существенных характеристик умственной деятельности вообще не выявляется в самонаблюдении и может изучаться лишь опосредствованным путем. В экспериментах да­лее обнаружилось, что эта характеристика упорядоченности, це­ленаправленности и т. д. имеет множество проявлений в зависи­мости от конкретных условий умственной деятельности.

Несовместимость полученных результатов с исходными интроспективными позициями была осознана и некоторыми представителями Вюрцбургской школы, подвергнувшими пересмотру эти позиции. Особенно показательной в этом отношении явилась эволюция взглядов Аха. В своем труде «Об образовании поня­тий»[104] Ах развивает идеи о необходимости генетического подхо­да к изучению мышления. Эти идеи Ах попытался осуществить, разработав для изучения образования понятий методику предъ­явления испытуемым ряда сходных фигур и регистрации реакций на них испытуемых. По этим реакциям Ах пытался заключить о процессах, составляющих механизм образования понятий. Тем самым Ах предпринял шаги к созданию объективной методики изучения определенной стороны мышления. Он, таким образом, отказался от интроспекционистского отождествления сущности всякого психического процесса с его проявлением в самонаблю­дении. Так, постепенно практика экспериментальной работы, подрывая позитивизм интроспективной психологии, вызвала зна­чительные сдвиги методологических позиций некоторых ради­кальных ее представителей.