Глава III. Интроспективный эксперимент и исследование мышления в вюрцбургской школе. - Основные направления исследований психологии мышления в капиталистических странах

Философские основы Вюрцбургской школы.

Вюрцбургская школа—это направление интроспективной психологии, представители которого в начале XX в. впервые в истории психологии попытались экспериментально исследовать особенности мышления.

В группу психологов, образовавших Вюрцбургскую группу, входили, кроме руководителя Освальда Кюльпе, А. Майер, И. Орт, К. Марбе, X. Ватт, Н. Ах, А. Мессер, К. Бюлер, К. Тейлор и другие.

Вюрцбургская школа возникла в следующей теоретико-философской ситуации. К началу XX в. в психологии господствовала физиологическая школа Вундта, которой были свойственны многие внутренние противоречия между ее философско-теоретическими позициями и результатами экспериментального метода, заимствованного из физиологии, а также между последним и интроспекцией.

Физиологическая психология была разновидностью психологии сознания. Основной своей задачей представители этого направления считали изучение сознания, его составных «элементов» и связей между ними. Эту задачу психологи решали, используя методики, заимствованные из физиологии. Применяя различные раздражители, экспериментаторы заставляли испытуемых реагировать на них либо двигательными, либо словесными реакциями. Подопытные лица должны были сообщать, воспринимают ли они действующие раздражители, какое раздражение действует сильнее, чем другое, и т. д. Испытуемые должны были также сообщать, какие чувства они испытывают при подаче тех или иных раздражителей, и анализировать эти чувства. Экспериментальные данные содержали совершенно разнородные сведения, состоявшие частично из интроспективных отчетов, а частью из отчетов испытуемых о том, что именно они воспринимают в окружающем мире, и, наконец, из показателей о зависимости двигательных реакций от тех или иных изменений раздражителей.

Представители физиологической психологии оба вида словесного отчета объявляли интроспекцией, а данные последнего рода считали лишь вспомогательным материалом. Полученные в экспериментах этого периода результаты, доказывающие причинную зависимость ощущений от действующих извне раздражителей, объективно были направлены против идеалистического понимания сознания как круга психических явлений, доступных лишь интроспекции. Однако в этот период соединение некоторых причин философского порядка помешало краху интроспективного понимания и изучения сознания.

К началу XX в. среди психологов широкое распространение получил позитивизм Маха. Как известно, с точки зрения Маха, все тела являются лишь комплексами ощущений. В таком случае любой словесный отчет в психологическом эксперименте мог быть лишь описанием мира психических явлений и не имел права рассматриваться как описание человеком физических предметов. Тем самым махизм стирал различие между собственно интроспекцией и описанием объективных условий деятельности[71]. Истолкованное с идеалистических позиций психологии сознания, это положение означало сведение к интроспекции всех форм вербальных отчетов. В результате этих обстоятельств психологи пришли к выводу, что при изучении ощущений и восприятия метод инстроспекции является действенным.

В этих сложных условиях, когда уже начали действовать, но еще полностью не проявились внутренние противоречия физиологической психологии, и начала формироваться Вюрцбургская школа, Кюльпе — ученик Вундта и Г. Е. Мюллера — по своим философским убеждениям близко стоял к доктрине Авенариуса, принципиально ничем не отличающейся от позитивизма Маха: Мах утверждал, что психология имеет дело с «элементами» — ощущениями, рассматриваемыми в отношении к субъекту. Согласно же Авенариусу, предметом психологии является «опыт», определяемый функционированием нервной системы, в то время как физика изучает этот же «опыт», отвлекаясь от работы нервной системы. Доктрина Авенариуса была принята Кюльпе в его труде «Основы психологии»[72], непосредственно предшествовавшем образованию Вюрцбургской школы.

К философским взглядам Кюльпе примыкали (хотя и не совпадали полностью) позиции и других будущих участников Вюрцбургской школы. Так, Карл Марбе находился под сильным влиянием Евгения Дюринга, которого считал «величайшим философом современности».

Оттолкнувшись от этих философских позиций физиологической психологии, вюрцбуржцы попытались применить метод интроспекции к изучению мышления.

В опытах Вюрцбургской школы интроспективный метод достиг своего апогея. В то же время благодаря специфике применявшегося экспериментального материала и построению некоторых, особенно более поздних, экспериментов, интроспекция оказалась четко отделенной от других форм словесных реакций: испытуемые должны были сообщить не о качестве воздействующих раздражителей, а о довольно сложной мыслительной деятельности, вызываемой раздражителями и опосредствующей конечный ответ («да», «нет»).

Отчет испытуемых об этой умственной деятельности рассматривался вюрцбуржцами как достоверное и адекватное описание действительного хода мышления. Пытаясь создать теорию интроспективного эксперимента, Ах настаивает на ретроспективном характере самонаблюдения. Он подчеркивает, что интроспекция не просто искажает наблюдаемый психический процесс, но меняет его содержание. Возможность же давать ретроспективный отчет о своих переживаниях в ходе мышления Ах обосновывает ссылкой на опыты Г. Мюллера и Пильцекера, указавших на персеверацию, т. е. навязчивое возобновление явлений переживания.

Специальное внимание Ах уделял вопросу об отличии применявшейся в опытах вюрцбуржцев интроспекции от самонаблюдения в эмпирической психологии. Основное отличие, по мнению Аха, заключается в том, что в опытах Вюрцбургской школы интроспекция применялась в строго контролируемых стандартных условиях: каждому испытуемому давались одни и те же раздражители и тождественные инструкции. Ах подчеркивает зависимость. переживаний испытуемых и, следовательно, их интроспекции от вариаций внешних условий. Систематическое экспериментальное самонаблюдение, пишет Ах, не имеет никакой ценности, если не удается благодаря изменению внешних условий эксперимента и инструкции вызвать соответствующее изменение внутренних переживаний и, таким образом, благодаря вариации внешних обстоятельств, осуществить контроль за данными самонаблюдениями. Это положение означает некоторую тенденцию к выходу за пределы психологии сознания, некоторое признание зависимости мышления от окружающих условий. Но для вюрцбуржцев внешние условия выступают более как поводы или способы побуждения мыслительной деятельности, чем причина и детерминирующие факторы. «Как уже было замечено, — пишет Ах, — метод систематического экспериментального самонаблюдения направлен на то, чтобы в непосредственно следующий за опытом период подвергать полному описанию и анализу переживания испытуемого, вызванные внешним вспомогательным средством»[73].

Провозглашение вюрцбуржцами интроспекции в качестве главного метода исследования мышления связано с неверным пониманием соотношения сущности и явления применительно к мышлению. Как и вся интроспективная психология, вюрцбуржцы неправильно отождествляли сущность мыслительной деятельности с одной из форм проявления этой сущности в самонаблюдении человека.

Грань между экспериментатором и испытуемым по существу стиралась: каждый испытуемый являлся одновременно экспериментатором, наблюдающим сущность своего собственного мышления. Почти ко всему циклу проведенных вюрцбуржцами экспериментов относятся слова Бюлера, высказанные им по поводу работы Мессера. В ходе проведения опытов, пишет Бюлер, Мессер чувствовал себя в некоторой степени лишь редактором того, что высказывали его испытуемые Кюльпе и Дюрр[74]. С точки зрения объективного подхода к психике ретроспективный отчет о том, какие мысли вызвал у человека раздражитель, вполне допустим. Но этот отчет представляет собой сырой материал, который может служить подсобным средством для восстановления хода психических процессов. Поэтому полученные вюрцбуржцами факты представляют определенный интерес. Однако при отсутствии хотя бы предварительной теории мышления отчеты самонаблюдения могут принести лишь крайне разрозненные, отрывочные и случайные данные об осознавании человеком объектов своего мышления, как это и произошло в Вюрцбургской школе.

Выявление того, что человек не осознает механизмов своего мышления, заставило представителей Вюрцбургской школы признать, хотя и в скрытой форме, неадекватность интроспективного метода задачам исследования мышления. Так, Ах провел специальную серию экспериментов с загипнотизированными. Инструкция, даваемая им испытуемым, содержала определенные задания, а также приказ забыть все, что говорилось во время сеанса. Оказалось, что хотя люди и не помнили инструкции, а следовательно, и задания, они решали задачи в соответствии с ним. В результате таких фактов Ах, Бюлер и Кюльпе пытались использовать данные ретроспективного самонаблюдения лишь как материал для анализа и обработки, а не как зеркало, в котором точно отражается вся мыслительная деятельность. Именно в этот период Бюлер подверг критике «метод редактирования» отчетов испытуемых. Экспериментаторы пытались также опираться в своих выводах не только на словесные описания переживаний испытуемых, но на соотношения «раздражений» и реакций подопытных лиц. Однако этот метод опосредствованного исследования был настолько чужд всей интроспективной психологии, что использовался он крайне неумело.

По мере развития экспериментальных исследований, философские позиции Вюрцбургской школы изменились: махизм уступил место феноменологии Брентано и Гуссерля. Опыты показали, что у человека существуют такие формы познания, которые находятся в ином отношении к объектам, нежели ощущения и восприятия, что у человека может быть знание сущности предметов, не облеченное в чувственно-наглядную форму. Эти факты пришли в противоречие с позитивизмом Маха, сводившим все переживания человека к ощущениям и их совокупностям. В опытах обнаружилось также, что у людей существуют своеобразные переживания действий, совершаемых в уме. Требовалось новое философское осмысливание полученных результатов. Такое осмысливание вюрцбуржцы нашли в философии Э. Гуссерля.

Гуссерлианская феноменология была удобна тем, что допускала новое истолкование фактов, не выходившее, однако, за пределы психологии сознания, и в то же время эта новая философия не была чем-то принципиально отличным от позитивизма Маха. Это открыто признавал и Гуссерль. Если позитивизм, писал он, утверждает, что все науки должны основываться на абсолютно свободном от всяких предубеждений, конструкций, теорий непосредственно данном, «позитивном, тогда мы являемся истинными позитивистами»[75].

Гуссерль считал собственную систему взглядов близкой как позитивизму Юма, так и позитивизму Маха. Хотя он и подвергал критике махистский «принцип экономии мышления», но тем не менее неоднократно указывал, что именно Мах своим «анализом ощущений» подготовил путь феноменологическому методу. Различие же между «новым позитивизмом» и точкой зрения Гуссерля заключалось в следующем. Согласно Маху, «непосредственно данным» являются лишь ощущения, т. е. чувственные элементы сознания. Гуссерль же утверждает, что «феноменами» сознания являются и сущности вещей, что путем феноменологического анализа сферы чистого опыта только и возможно постичь суть предметов. В этом положении вюрцбуржцы нашли выход для своих поисков определяющей характеристики мышления. Вначале оно было охарактеризовано в Вюрцбургской лаборатории как совокупность особых состояний сознания, лишенных чувственно-наглядного содержания. Затем появилось определение мышления как «знания». И лишь в последней обобщающей работе Кюльпе, написанной под явным влиянием Гуссерля, было выдвинуто положение о том, что мышление по-иному относится к объектам, нежели ощущения и восприятия, что мышление есть познание сущности предметов, а не только их внешних качеств.

Следует, однако, подчеркнуть, что Это последнее направление было порождением интроспективной психологии сознания, основанной на позитивизме Маха. Результаты экспериментов, однако, пришли в противоречие с этими исходными теоретико-философскими основами. Вследствие этого и возникли попытки некоторых из представителей Вюрцбургской школы сопоставить итоги своих исследований с иной философской системой, противопоставляющей себя «атомистическому» и статическому сенсуализму интроспективной психологии.

Проблема безóбразной мысли.

Исследования Вюрцбургской школы были направлены, во-первых, на поиск особых элементов мышления, их определение и классификацию и, во-вторых, на изучение динамики мышления, его детерминации.

Поиск особых «элементов» мышления был обусловлен всем теоретическим контекстом, в котором начала формироваться Вюрцбургская школа. Психология того времени одну из своих главных задач видела в выявлении основных единиц психики. Такое стремление к выделению элементарных аналитических единиц наблюдалось во всех областях науки. В физике и химии господствовало понятие атома и элемента. В биологии была открыта элементарная единица — клетка. Строя свои системы по типу других более развитых наук, Вундт и Титченер основными единицами психики считали ощущения, образы (представления) и чувства. Опыты представителей Вюрцбургской школы обнаружили невозможность уложить все богатство психической жизни человека в эту метафизическую схему независимых друг от друга статических единиц. Оказалось, что человек осознает отношения и взаимосвязи между окружающими его предметами, экспериментальными действиями и собственными мыслями. Истолковывая эти данные с позиций психологии сознания, представители Вюрцбургской школы по существу все виды отношения свели к отношениям между мыслями и психическими состояниями, объявив «переживания отношений» основными элементами мышления, лишенными чувственно-наглядного характера.

Отправным пунктом в формировании теории Вюрцбургской школы явилось «качественное исследование ассоциаций» А. Майером и И. Ортом. Они пришли к заключению, что в психике человека существуют особые элементы, лишенные всякого сенсорного содержания, но тем не менее переживаемые вполне отчетливо. «Все эти явления, — пишут авторы, — несмотря на их часто совершенно различное качество, мы объединяем вместе под названием состояний сознания»[76].

В этом исследовании состояния сознания рассматриваются лишь как новые элементы психической жизни вообще, и вопрос о мышлении еще не ставится.

Указания на переживание подобных состояний сознания содержатся также в труде К. Марбе, посвященном исследованию психологической природы суждения[77].

В группу состояний сознания Марбе отнес переживания сомнения, неуверенности, ожидания, удивления, согласия, узнавания, а также чувства напряжения и расслабления, описанные еще Вундтом.

Принципиальный шаг к сближению этих «состояний сознания» с мышлением сделал Ах, выделив из их недифференцированной массы обширную группу ненаглядных переживаний, охарактеризованных им как знание. Это знание относилось не к единичному предмету, но к сложным отношениям, существующим в экспериментальной ситуации. В него входили инструкции, отношения последовательности между раздражением и ответом и т. д. Для обозначения таких не наглядно данных знаний Ах ввел новый термин «Bewussthteit», который можно перевести как «знаемость» или «осознание». «Мы обозначаем, — пишет он, — это присутствие не наглядно данного знания как «знаемость»[78]. Иногда эта знаемость сопровождается наглядными представлениями или отрывочной внутренней речью. Ах, однако, отрицает, что ощущения, представления или речь имеют существенное значение для не наглядных знаний.

Анализируя понимание испытуемыми различных текстов, Ах указывает, что сложный и абстрактный текст легко понимается, хотя у читателя возникает при этом небольшое количество наглядных представлений. Эти данные Ах пытается объяснить тем, что словесные раздражения благодаря возбуждению репродуктивных тенденций приводят в состояние готовности определенный круг представлений, которые ассоциативно связаны с действующими раздражениями. Такое состояние переживается как понимание значения или смысла прочитанного. Физиологической основой этого процесса Ах считает возникновение возбуждения «в проводящих путях коры головного мозга». Чем сильнее степень возбуждения репродуктивных тенденций, тем ярче возникает переживание знаемости. Если возбуждение идет к центрам органов чувств, человек (начинает феноменологически характеризовать свои переживания как представления. «Мы обозначаем поэтому знаемость, — заключает Ах, — как растущую функцию таких достояний возбуждения репродуктивных тенденций»[79].

Так же понимает не наглядно переживаемое знание и Мессер, который давал своим испытуемым гораздо более сложные интеллектуальные задания, нежели Ах. В своих отчетах испытуемые сообщали, что очень часто они понимают фразы и значения слов без каких-либо представлений. Мессер на этом основании сделал вывод о существовании у человека неформулированной мысли, которая якобы не нуждается ни в образах, ни в словах. Такая мысль, по его мнению, занимает промежуточное место между совершенно не сознаваемыми и более или менее полными, развернутыми, выраженными в словеснообразной форме и осознаваемыми мыслями.

Мессер, может быть, более, чем другие представители Вюрцбургской школы, раскрывает содержание мыслей как переживание различных отношений. Он выделяет сознание пространственных и временных отношений, причинных связей и отношений соответствия. Кроме того, в особые группы им выделяются сознание логических отношений, сознание отношений между объектом и субъектом и ряд других. Все эти переживания Мессер считает не наглядными элементами психической жизни. Сохраняя за ними характеристику знания. Мессер первым из представителей Вюрцбургской школы предлагает называть их не «состояниями сознания», а мыслями (Gedanken). «Полезный предварительный собирательный термин «состояние сознания» сделал свое дело, — пишет он, — и нам кажется целесообразным заменить его выражением «мысли»[80]. Вводя этот термин, Мессер основную характеристику мыслей видит в отсутствии у них чувственно-наглядного содержания.

Положение Мессера о безобразных мыслях как основных элементах мышления человека стало основой работы Бюлера, первая часть которой уже носит название «О мыслях»[81]. Экспериментальный материал Бюлера состоял из цикла фраз типа афоризмов и парадоксов. Бюлер более четко, нежели Мессер и Ах, отделил мысли как не наглядные знания от таких состояний сознания, как сомнение, удивление, неуверенность и т. п. Он поддерживает и дальше развивает положения Мессера о «мыслях» как основных носителях мышления, отрицая связь с мышлением представлений. «То, что так фрагментарно, спорадически, совершенно случайно выступает как представления в наших переживаниях мышления, — пишет он, — не может быть принято за носителя прочно связанного и непрерывного содержания мышления... только мысли могут рассматриваться в качестве существенных элементов наших переживаний мышления»[82]. Бюлер специально оговаривает, что и речь в любой ее форме не является необходимым условием мышления. «Мы должны еще раз особенно подчеркнуть, — пишет он, — что и внутренняя речь, т. е. оптические, акустические или моторные представления слов, вовсе не могут рассматриваться как необходимые сопутствующие явления в остальном не наглядных мыслей»[83]. В отличие от Аха и Мессера, которые рассматривают не наглядное знание как этап в развитии мысли, Бюлер считает, что истинное, глубокое, постигающее мышление всегда совершается без образов и слов. Появление же внутренней речи, по его мнению, есть признак «ухудшения» мысли, отмечающийся в проблемных для испытуемого ситуациях, когда задерживается правильный ответ. «Насколько я могу судить по собственному самонаблюдению, — пишет Бюлер, — внутренняя речь выступает главным образом тогда, когда человек ставит себе задачу, предлагает вопросы или когда стремится фиксировать или привести в порядок мысли с тем, чтобы выразить их для себя или другого. С этим согласуются и результаты протоколов, которые говорят о внутренней речи в первую очередь тогда, когда испытуемый не подготовлен к задаче в том виде, как она поставлена, когда он должен переформулировать ее для себя или разбить ее на части»[84].

Это положение Бюлера уже заключает в себе то противопоставление проб и ошибок внезапным разумным решениям, которое стало столь характерным для гештальтистской теории мышления. По мнению Бюлера, процесс переформулировки и анализа задачи — это более низкая форма мышления, протекающая в речевой форме и принципиально отличающаяся от истинного нечувственного мышления. Сходство этого и ряда других положений Бюлера с гештальт-психологией не случайно. Его взгляды развивались в направлении именно этой психологической школы. Ее ревностным адептом Бюлер и стал в конце концов[85].

Пытаясь дать классификацию «мыслей», Бюлер приходит к заключению о существовании трех их типов. Первый тип он называет сознанием правила. К следующему типу мыслей относится «сознание отношений» между идеями и понятиями, содержащимися в предъявленных фразах. В качестве третьей формы мыслей Бюлер выделяет интенции, определяя их как «комплексные воспоминания»[86].

Подводя итог проведенных исследований, руководитель Вюрцбургской лаборатории Кюльпе считает доказанным «существование такого содержания сознания, которое не зависит от наглядности, т. е. наличность у нас мыслей в узком смысле слова»[87]. Пытаясь осмыслить полученные результаты с позиций гуссерлианства, к числу не наглядных элементов он добавляет еще осознавание некоторых операций умственной деятельности человека, «актов» его мышления. «К числу явлений, чувственно несозерцаемых, — пишет он, — относится не только то, что мы сознаем, мыслим или то, о чем думаем, с их свойствами и отношениями, но также самая сущность актов суждения и многообразное проявление нашей деятельности, функции нашего активного отношения к данному содержанию сознания, именно группировка и определение, признание или отрицание»[88].

Итак, в ходе исследований у представителей Вюрцбургской школы происходило постепенное изменение содержания понятия «элементов мышления». Вначале преобладала его малосодержательная, скорее отрицательная характеристика—не наглядных переживаний человека. Затем в определение стали входить Другие черты элементов мысли — более содержательные, относящиеся к «предметному» их содержанию. Но в соответствии с более или менее последовательными гуссерлианскими позициями под «предметным» содержанием вюрцбуржцы понимают и идеальное и объективную действительность. Поэтому переживание отношений между мыслями у них уравнивается с переживанием пространственных и временных отношений между физическими объектами и экспериментальной ситуацией.

С философской стороны эволюция содержания понятия «элементов мышления» означала отход вюрцбуржцев от позиций махизма и укрепление взглядов, родственных феноменологии Гуссерля. Отождествив содержание не наглядных переживаний со «знанием», вюрцбуржцы исключили из этого «знания» все образы и представления. Они, таким образом, оторвали мышление от чувственной ступени познания. Этот отрыв был закреплен в работе Кюльпе, подводящей итог проведенных исследований[89]. По мнению Кюльпе, мышление есть особый познавательный процесс, дающий человеку знание о вещах в себе, как они существую? независимо от восприятия. В представлениях же и в восприятии, по словам Кюльпе, объект всегда видоизменяется. Представление звука органа, поясняет Кюльпе, является качественным преобразованием раздражения, заключающегося в колебаниях определенного тела и воздуха вокруг него. Мышление же позволяет схватить сущность раздражителя, как он существует «в себе», перепрыгнуть, так сказать, через искажающую завесу восприятий и представлений. «Мышление, по-видимому, — заключает Кюльпе, — способно воспринимать первое (колебания воздуха. — Л. А.), а равно и второе (представление звука. — Л. А.) одинаково хорошо, не подвергая изменению самый объект. Звук органа остается звуком органа и при том условии, если я лишь мыслю о нем; колебание воздуха, если направить на него мышление, доступно пониманию совершенно одинаково с тем, как это физическое явление описывается в физике»[90].

Верное положение о том, что лишь мыслительная деятельность может обеспечить знание сущности вещей, вюрцбуржская теория мышления абсолютизирует, включая его в рамки идеалистической философии феноменализма. Теоретической основой рассуждений Кюльпе о мышлении является предположение, что существует мир «оголенных сущностей», вещей в себе, которые и являются объектом мышления. Эти «сущности» лишь внешним образом соединены с «явлениями», которые даны человеку в восприятиях и представлениях, они — лишь обманчивая видимость предмета, искажение его природы. Такое положение уже было заложено в первых работах Вюрцбургокой школы, лишивших «элементы мышления» всякой связи с ощущением и восприятием Кюльпе лишь заострил этот тезис, объявив восприятия и представления стеной между человеком и миром сущностей, через которую проникает мышление.

Делая выводы о том, что мышление не связано ни с речью, ни с чувственным познанием, вюрцбуржцы ссылаются на результаты своих экспериментов. Но эти результаты являются лишь артефактами — следствиями неадекватного метода исследования мышления. Путем интроспекции действительно невозможно уловить чувственную основу мышления Для экспериментального установления связи мышления с речью понадобилось развитие электромиографической и электроэнцефалографической техники. С ее помощью в настоящее время установлено, что при какой-либо умственной работе с мышц языка можно записать электрические потенциалы. Изменения электрической активности происходят также в той части коры больших полушарий головного мозга, куда поступают обычно раздражения с мышц языка и гортани. Эти факты убедительно доказывают, что мышление человека имеет речевую природу.

Положение Вюрцбургской школы относительно существования безобразной мысли привлекло большое внимание психологов. Проблема не наглядных элементов психики была на протяжении ряда лет предметом острой дискуссии между представителями различных психологических направлений. Эта дискуссия сыграла важную роль в развитии психологии, ибо в ходе ее с полной очевидностью обнаружилась полная несостоятельность интроспективного метода исследования психики. Дискуссия не привела и не могла привести к победе, ни противников, ни сторонников Вюрцбургской школы, ибо обе стороны пользовались одним и тем же негодным оружием — интроспективным методом.

Вскоре после начала работ Вюрцбургской школы к аналогичным выводам пришли еще два крупных психолога, причем эти заключения были сделаны ими независимо от вюрцбуржцев. Одним из психологов был французский ученый Альфред Бине, другим — американец Роберт Вудвортс.

В результате экспериментального изучения интроспективным методом мышления детей (13 и 14 лет), афатиков и имбецилов Бине пришел к выводу о существовании мыслей без образов и слов. Именно он и назвал «мыслями» эти особые переживания, во время которых испытуемые не могли осознать ни их словесного оформления, ни образного сопровождения. Впервые положение о существовании «мыслей» как безобразных элементов психики было высказано Бине еще в 1903 г.[91] Мессер, вводя термин «Gedanken», вытеснивший вскоре выражение Bewusstheit, прямо ссылается на Бине. В выводах последнего, однако, ничего не говорится об отсутствии в процессе мышления мышечных ощущений, которым последующие психологи придавали важнейшую роль в осуществлении мыслительной деятельности. Представители же Вюрцбургской школы специально подчеркивают, что в случае «безóбразной мысли» их испытуемые не могли осознать никаких следов мышечных ощущений.

Положение о наличии у человека безобразной мысли высказал также Вудвортс в своих статьях «Причина произвольного движения» и «Безобразная мысль», написанных в 1906 г. Он утверждает, что «образность является лишь одеждой мысли и что обнаженная мысль полностью способна делать свою работу»[92]. Главным содержанием безобразной мысли Вудвортс считал различные отношения. В отличие от Вюрцбургской школы он, однако, признает существование отношений в окружающем человека мире. Сознание этих отношений возникает у человека в результате необходимости приспособить к ним свое поведение.

В то же время антисенсуалистическая теория безобразной мысли вызвала резкую критику многих психологов, придерживавшихся деления психики на образы, ощущения, чувства и акты воли. Как и следовало ожидать, одним из первых против теории Вюрцбургской школы выступил Вильгельм Вундт[93]. Основной огонь его критики был направлен против методики проведения экспериментов в Вюрцбургской лаборатории, не удовлетворявшей, по мнению Вундта, требованиям, предъявляемым к научной постановке эксперимента.

К критическим замечаниям Вундта присоединился Титченер.

В лаборатории Титченера был произведен ряд экспериментов, основным методом которых была, разумеется, интроспекция. В одном из опытов[94] исследовалось состояние сознания, называемое ожиданием. Методика состояла в предъявлении последовательно ряда раздражителей. Сообщая о своих переживаниях, испытуемые говорили об ожидании появления стимулов. Так же, как участники опытов Вюрцбургской школы, испытуемые Корнельской лаборатории отмечали лишь эпизодическое появление наглядных образов. Но в отличие от первых, все они без исключения указывали на ощущения напряжения мышц, задержку дыхания, «установку» органов чувств в период ожидания. На основе этих данных самонаблюдения экспериментатор пришел к заключению, что сознание ожидания и есть кинестезические ощущения.

В другом опыте, выполненном Кларком[95] испытуемые должны были понимать различные предложения и слова, после чего экспериментатор фиксировал их отчет о переживаниях во время опыта. В этом опыте большинство испытуемых также сообщало о вербальных, зрительных и кинестезических ощущениях и представлениях, исчерпывающих их переживания.

Таким образом, оказывалось, что интроспективные эксперименты каждый раз подтверждали теоретические позиции тех, кто их проводит. Экспериментаторы при этом не имели никаких средств для контроля и объективной проверки результатов опытов — данных самонаблюдения. Предлагаемые некоторыми психологами критерии надежности результатов интроспекции оказывались совершенно ненадежными. Так случилось с предложенным Бюлером[96] критерием «имманентной непротиворечивости ряда высказываний». Если возможно, пишет он, из большого числа опытов над различным мыслительным материалом и с различными задачами выводить некоторые общие положения, то это может служить основанием для вывода о том, что эти положения до известной степени выражают действительное положение вещей. Оказалось, однако, что, пользуясь этим критерием, противники и сторонники Вюрцбургской школы приходили к прямо противоположным выводам: показания самонаблюдений оказывались непротиворечивыми лишь внутри каждого из борющихся направлений.

Оценивая причины различий в показаниях испытуемых, можно с большой долей вероятности отнести разницу за счет различного доэкспериментального обучения испытуемых школе Вундта — Титченера и Вюрцбургской школе. Значимыми считались отчеты о самонаблюдении лишь тех испытуемых, которые до этого подвергались не менее, чем 10000 опытов. В экспериментах при этом участвовали, как правило, психологи, работавшие в данном направлении. Во время предварительных опытов у них вырабатывалось умение осознавать именно то, что отвечало их теоретическим взглядам. Такая избирательная установка или «задача» самими испытуемыми не осознавалась (это было убедительно показано в опытах Вюрцбургской школы), но определяла результаты экспериментов.

Противоречивость результатов и невозможность объективной проверки данных самонаблюдений вызвала разочарование психологов-экспериментаторов в интроспективном эксперименте. В главе «Исследование психологии мышления в капиталистических странах» уже приводились высказывания психологов, считающих, что бесплодный спор вокруг безобразной мысли явился одним из важных факторов, подорвавших престиж интроспекции в психологическом эксперименте. Наиболее широко этот спор развернулся накануне выступления Уотсона со своей бихевириостической платформой и, несомненно, подготовил почву для распространения поведенческих идей среди психологов.

Каково же значение Вюрцбургской теории безобразной мысли в общем развитии психологии мышления?

Эта теория представляет собой попытку преодолеть господствовавшее в то время деление психических явлений на ощущения, образы, чувства и акты воли.

В круг метафизически понимаемых познавательных элементов психики, таких, как ощущения, восприятия и представления отдельных изолированных объектов, представители Вюрцбургской школы попытались ввести новые элементы — осознавание значений и отношений. Привлечение внимания психологов к факту переживания отношений является исторической заслугой Вюрцбургской школы. Ограничившись констатацией того, что переживания отношений лишены сенсорного характера, вюрцбуржцы не поставили вопроса о том, откуда же берутся у человека такие переживания, толкуемые ими как знания. Впрочем, с позиций психологии сознания, отрывающей психику от деятельности человека и окружающего мира, ответ на этот вопрос может быть дан лишь в духе априоризма. Сами вюрцбуржцы этого вывода не сделали, но несомненно, что он имплицитно содержится в их основных положениях.

Центральное положение Вюрцбургской школы о том, что абстрактно-логическое мышление качественно отлично от ощущений и восприятий и что у человека существует не наглядное, или безобразное, знание, следует признать правильным. Но в рамках Вюрцбургской школы оно означало метафизический отрыв мышления от его чувственной основы. Однако не менее метафизической была и позиция противников этой школы (Вундта и Титченера), попытавшихся стереть качественное отличие мышления от других форм познавательной деятельности.

Означает ли, что признание правильности сформулированного выше положения есть тем самым признание существования у человека не наглядного знания? Да, несомненно, означает. Ведь никакое, даже самое общее, представление не может исчерпать содержание таких понятий, как «бытие», «сущность», «материя», «действительность» и сотни других, намного более простых, таких как «зверь», «животное» и т. д.

Человек имеет знание о таких объектах, которые вообще невозможно представить (скорость света, например). Но признание существования не наглядного знания (не могущего, конечно, существовать без языка) отнюдь не означает, что оно не связано со своей чувственной основой. Не наглядное знание, понимаемое как абстрактное мышление, формируется лишь на основе чувственной ступени познания. Но это положение очень мало продвигает вперед трудную и до сих пор неразработанную проблему о предметном содержании абстрактных категорий мышления. Лишь решение этой проблемы позволило бы преодолеть ложную альтернативу, созданную противниками и сторонниками Вюрцбургской школы: либо признать, что все мышление состоит из связи представлений, и тем самым растворить его в чувственном познании, либо признать его специфику и тогда полностью оторвать от чувственных элементов. Обе постановки вопроса неприемлемы. Проблема в настоящее время может формулироваться лишь следующим образом: как конкретно связано абстрактное знание со своими чувственными корнями? В каком отношении оно находится к объективной действительности, какие свойства и отношения, какие стороны объектов оно отражает? Каково, иначе говоря, его предметное содержание? И, наконец, какова его структура? Разработка этой проблемы остается и поныне задачей философии и психологии. Постановка ее Вюрцбургской школой явилась вкладом в проблематику психологической науки.

Анализ механизма мышления.

Проблема «не наглядных элементов» мышления была первой проблемой, поставленной Вюрцбургской школой. Значительно позднее ее представителями был предпринят анализ детерминации мыслительной деятельности, направленный на доказательство того, что с позиций ассоциационизма невозможно «объяснить процесс мышления, что кроме механизма ассоциаций существуют другие, не менее важные механизмы, обусловливающие упорядоченный и целенаправленный ход мышления.

Постановка проблемы механизмов процесса мышления и предложенное вюрцбуржцами ее решение имеют особое значение для проблемы мышления в психологии. В этих исследованиях Вюрцбургской школы в первый раз в истории психологии была выделена специфика мышления как процесса решения задачи.

В результате постановки этой проблемы, в Вюрцбургской школе впервые в отчетливой форме была заложена основа для разделения умственной деятельности человека (как деятельности в уме) и собственно процесса его мышления. Возможно, что точнее этот шаг можно было бы выразить как выделение из широкого плана умственной деятельности более узкой сферы мыслительной деятельности как специфического процесса решения задачи. Характеристика мышления как не наглядного знания относилась к умственной деятельности вообще. Подчеркивание же роли задачи, вопроса в детерминации движения мыслительного 'процесса относилось к определению мышления как особой формы умственной деятельности — как процесса решения задач.

Впервые понятие задачи было выдвинуто Ваттом. В его работах исследуется вопрос о влиянии задачи на процесс мышления. Как можно судить по контексту его рассуждений. Ватт под «задачей» понимает превращение даваемых испытуемым инструкций в самоинструкции. Эти самоинструкции или задачи начинают функционировать в мышлении человека, определяя избирательный его характер. Последовательное движение мышления при этом выглядит следующим образом. Слово-раздражитель актуализирует ряд репродуктивных тенденций — нечто вроде операций памяти, имеющих в своей основе механизм ассоциаций. Эти репродуктивные тенденции вызывают появление в сознании человека большого количества слов, понятий и знаний, ассоциативно связанных в результате прошлого опыта со словом-раздражителем. Значительная часть этих актуализированных элементов сознания не имеет никакого отношения к выполнению полученной испытуемым в данной ситуации инструкции. Необходим какой-то дополнительный механизм, избирательно действующий на воспроизведенные ассоциации. Его роль и выполняет «задача», или самоинструкция испытуемого, в результате которой одни ассоциации усиливаются, а другие тормозятся.

Ватт обнаружил, что в начале эксперимента испытуемый несколько раз повторял задачу про себя, но затем это проговаривание исчезало, и задача вообще переставала осознаваться. Несмотря на это. Ватт приходит к заключению, что задача продолжает действовать и обусловливает появление правильных ответов, которые самим человеком переживаются как непроизвольные.

Характеристика мышления как процесса решения задачи уже используется Бюлером в качестве основы его исследований. Отказываясь дать сколько-нибудь полное определение мышления, Бюлер считает необходимым и достаточным для этого задать человеку вопрос, на который тот обязательно должен ответить. Вопрос вызывает возникновение в уме человека задачи, решение которой и составляет суть мышления. Но Бюлер отказывается исследовать, как он выражается, «диалектику мышления», ограничивая свою задачу поисками не наглядных элементов и их подробной характеристикой.

Из всех представителей Вюрцбургской школы лишь Ах попытался дать более детальный анализ механизмов мыслительной деятельности. Мало дифференцированное понятие «задачи» Ватта Ах разлагает на две части, вводя новые понятия «детерминирующих тенденций» и «представления цели».

Особенно важно утверждение Аха о том, что человек не осознает собственной мыслительной деятельности, операций и механизмов своего мышления. Это утверждение объясняет, почему Ах в своих выводах вынужден отступить от общепринятого в Вюрцбургской школе приема простого «редактирования» высказываний испытуемых.

Такой метод ничего не может дать при исследовании механизмов мышления. Однако вюрцбуржцы не владеют иным методом анализа полученных данных. Поэтому работа Аха производит странное впечатление на современного психолога. Выводы о механизмах мышления в ней излагаются вне связи с огромным количеством приводимых до этого протоколов, содержащих ретроспективный отчет о данных самонаблюдения. Это обстоятельство побуждает некоторых современных психологов говорить о неряшливости некоторых работ Вюрцбургской школы, о хаотичности изложения.

Хамфри посвящает специальный раздел «беспорядкам в изложении Аха». Он указывает, что вывод Аха о детерминирующих, тенденциях как главном механизме мышления совершенно не подготовлен. В главе, носящей название «Детерминирующие тенденции. Осознавание», содержится положение, что исследования, описанные в предыдущих параграфах, делают необходимым понятие детерминирующих тенденций. «Это утверждение, — пишет Хамфри, — неожиданно для читателя, потому что детерминирующие тенденции были упомянуты ранее лишь в одном месте и то почти случайно, в ходе высказывания о том, что действие воли не обязательно «должно быть дано как сознательный опыт... Фактически, следовательно, понятие детерминирующих тенденций не является необходимым для описания экспериментов»[97]. Отмечая этот факт, Хамфри не вскрывает его причину, которая заключается в том, что Ах не мог непосредственно прочесть в отчетах самонаблюдения о механизмах мышления и вынужден был работать иным, непривычным методом, оставшимся за пределами изложения. Этот метод состоит в логическом конструировании, в результате сопоставления «раздражителей» и различных реакций испытуемого, некоторого механизма, опосредствующего воздействия на человека инструкций и демонстрируемых предметов.

Согласно теории Аха, механизм мышления представляется следующим образом. В результате полученной инструкции действовать определенным образом при появлении указанного раздражителя, у человека образуется представление цели. От последнего исходят специфические влияния, называемые детерминирующими тенденциями. Ах точно не раскрывает, какую природу имеют эти тенденции, но некоторые его высказывания дают основание предполагать, что в своей основе они являются репродуктивными. Так, вводя понятие представления цели, Ах говорит о репродуктивных тенденциях, соответствующих значению, которое имеет представление цели. Об их своеобразии можно лишь строить предположения. Судя по контексту, наиболее вероятным может быть следующая гипотеза. Детерминирующие тенденции проистекают не непосредственно от образа, цели, но от значения, которое имеет для испытуемого этот образ. Ведь для Аха, как и любого другого представителя Вюрцбургской школы, образы не являются элементами мышления. Непосредственно перед разъяснением действия детерминирующих тенденций идущих от переживания цели, Ах указывает, что образы «есть знаки, наглядные символы осознавания значения»[98]. Таким образом, можно предполагать, что детерминирующие влияния идут от значения цели. Они направляются, по словам Аха, на представление того раздражителя, который должен появиться. Этот последний в теории Аха называется соотносящимся представлением. Детерминирующие тенденции, следовательно, приводят в связь два представления — представление цели и образ ожидаемого раздражителя. Эту связь Ах характеризует следующим образом: «Формирование такого рода отношений между представлением цели и соотносящимся представлением мы называем намерением»[99]. Человек, по мнению Аха, может иногда осознавать представление цели и намерение. Но по большей части они совсем не переживаются человеком. Детерминирующие же тенденции всегда действуют на уровне бессознательного. Давая заключительные определения детерминирующим тенденциям, Ах пишет: «Эти установки, действующие в неосознаваемом, исходящие от значения представления цели, направленные на приходящее соотносящееся представление, которые влекут за собой спонтанное появление детерминированного представления, мы обозначаем как детерминирующие тенденции»[100].

Самым веским доказательством существования неосознаваемых детерминирующих тенденций Ах считает собственные опыты с испытуемыми в состоянии гипноза. Так, одному из загипнотизированных дается следующая инструкция: «Будут показаны две карточки с двумя цифрами. При предъявлении первой карточки вы должны назвать сумму чисел, после подачи второй — разность». После того как испытуемый проснулся, ему была показана карточка с числами 6/2. Взглянув на них, испытуемый произнес «восемь». Карточка с цифрами 4/2 вызвала у него ответ «два». На вопрос, почему он произнес слово «восемь», испытуемый ответил, что он испытывал настоятельную потребность сказать именно это слово.

Опираясь на подобного рода опыты, Ах пытается следующим образом разъяснить механизм действия детерминирующих тенденций. Появляющийся после инструкции раздражитель вызывает у человека ряд репродуктивных тенденций. Так, при демонстрации первой карточки по механизму репродуктивных тенденций могут актуализироваться ответы «три», «восемь», «четыре» и «двенадцать». Но в несознаваемой человеком инструкции содержался приказ «складывать». Идущая отсюда детерминирующая тенденция усилила лишь одну репродуктивную тенденцию и оттеснила все остальные. Это взаимодействие детерминирующих и репродуктивных тенденций и обусловило ответ «восемь», произнесенный вслух.

Делая все эти выводы, Ах не прибегает к данным интроспективного отчета своих испытуемых. Вернее, он ссылается на них лишь для доказательства, что человек не осознает механизма своего мышления. Действительно, испытуемые, даже не находящиеся в состоянии гипноза, сообщают, что результат, соответствующий инструкции, сразу появляется у них в .голове, без вспоминания правил и указаний.

Вводя понятие неосознаваемых детерминирующих тенденций, Ах отступает с позиций махистского позитивизма. В его теории эти тенденции выступают в виде сущности мыслительной деятельности, проявляющейся в самых различных формах; некоторые из них могут осознаваться самим человеком. Наиболее важной формой проявления действия детерминирующих тенденций является, по мнению Аха, так называемая детерминированная абстракция, т. е. отвлечение под влиянием задачи от одних сторон раздражителей, и восприятие, запоминание, осознавание других.

Детерминирующие тенденции далее могут появляться в сфере эмоций, в иллюзиях восприятия, в особом структурировании восприятия. Говоря языком гештальт-психологии, зрительный раздражитель распадается на фигуру и фон, где фигурой становится та часть раздражителя, на которую направляются детерминирующие тенденции.

В случае намерения складывать, цифры иногда воспринимаются как стоящие совсем рядом, при детерминации вычитать — сильно разведенными. Наконец, детерминирующая тенденция может проявляться в реакциях, причины которых сам испытуемый не осознает и отвечает, что ему почему-то захотелось сказать именно это слово или нажать кнопку таким-то пальцем. Таким образом, детерминирующие тенденции могут проявляться как в сфере восприятия, так и в сфере чисто моторных и словесных реакций.

Ах придает важнейшее значение детерминирующим тенденциям в осуществлении мыслительной деятельности. Именно они, по его мнению, придают мышлению целенаправленный характер, упорядочивают ход мысли. «Итак, мы видим, — заключает Ах, — что последействия, исходящие от детерминирующих тенденций, определяют упорядоченное и целенаправленное течение духовных явлений»[101].

Механизм детерминирующих тенденций Ах противопоставляет механизму ассоциаций. По его мнению, если бы действовал лишь один последний механизм, то мышление человека представляло бы собой причудливые цепи представлений.

Несводимость детерминирующих тенденций к ассоциациям Ах пытается доказать тем, что эти тенденции обусловливают образование новых ассоциаций. Так, при выполнении инструкции реагировать определенным образом на предъявляемую карточку у испытуемого образуется ассоциация между этой реакцией и никогда ранее не воспринимавшейся карточкой. Другим примером могут служить опыты, в которых испытуемые должны были подбирать рифму или аллитерацию к появившимся на карточке слогам. Отвечая на слог «меф» другим слогом «леф» или на «бид» слогом «лид», испытуемые тем самым ассоциировали эти ранее не связанные друг с другом слоги.

Таким образом, вюрцбургская теория мышления постулирует существование двух основных механизмов мыслительной деятельности — ассоциаций и детерминирующих тенденций. Это положение означает, что по существу Вюрцбургской школе не удалось преодолеть ассоциативную доктрину умственной деятельности. Она лишь дополнила эту доктрину, введя новое понятие. Однако вюрцбуржцам так и не удалось доказать, чем же принципиально этот механизм отличается от механизма ассоциаций, от репродуктивных тенденций. Ватт и Ах нередко даже определяют детерминирующие тенденции как «наисильнейшие тенденции к репродукции», указывая тем самым лишь на количественное отличие этих последних от ассоциаций.

Несмотря, однако, на неясность содержания понятия детерминирующих тенденций, стремление представителей Вюрцбургской школы подчеркнуть исходящее из задачи влияние, регулирующее и контролирующее ход мышления, поставило перед психологами большую проблему механизмов детерминации умственной деятельности. Эксперименты этой школы указали на необходимость пересмотреть ассоциативную доктрину.

Этим, однако, не ограничивается значение работ Вюрцбургской школы для развития психологии мышления.

Прежде всего в психологию мышления прочно вошла данная этой школой в эмпирической форме характеристика мышления как процесса решения задач.

Вюрцбуржцы далее доказали, что недостаточно вопроса или задачи для функционирования мышления, для этого необходимо намерение ее решить. Подчеркивание этого мотивационного аспекта мыслительной деятельности шло в общем русле постепенного формирования с начала XX в. в психологии проблемы мотивации, до сих пор вытеснявшейся изучением простых познавательных процессов.

Большая проблема перед психологами возникла в связи с положением о мышлении как направленном и избирательном процессе. Проблема направленности с этих пор неизменно фигурирует вплоть до нашего времени в различных работах по психологии мышления. Ее поднимает с позиций гештальт-психологии Майер, над ней работают современные бихевиористы.

Содержание работ Вюрцбургской школы позволяет поставить еще два вопроса. Первый из них был уже обозначен как вопрос о не наглядном знании у человека. С позиций современной научной психологии его следует формулировать как вопрос о чувственных корнях и предметном содержании абстрактного мышления. Постановка второго вопроса диктуется общей оценкой исследований Вюрцбургской школы. Хотя задача работ определялась как изучение сущности мышления человека, в действительности эксперименты содержали материалы, показывающие, как человек осознает и вербализирует ход своего мышления. С этой точки зрения второй вопрос мог бы быть поставлен так: как открытые объективным путем закономерности умственной деятельности проявляются в сфере осознания человека. Приведем в качестве примера факты, конкретизирующие поставленную проблему.

Некоторые исследователи Вюрцбургской школы, особенно Мессер, показали, что при задании подыскать к данному понятию соподчиненное, испытуемые сообщали, что сначала им в голову приходило общее понятие, в которое входило понятие – раздражитель, и лишь потом они могли назвать другое понятие, соподчиненное вместе с первым более общему понятию. Значительный материал по этому вопросу содержится в работе Мессера[102]. Нельзя не сопоставить эти данные с результатами исследования обобщающей функции слова при помощи условнорефлекторной методики[103].

Эти исследования показали, что между различными видовыми понятиями не существует прямых временных связей, но каждое из видовых понятий прочно связано с родовым. Отсюда становится логичным предположение, что переход от одного видового понятия к другому совершается через родовое понятие. Именно этот факт и нашел свое отражение в отчетах вюрцбуржцев.

Разумеется, речь идет отнюдь не о том, что результаты исследований Вюрцбургской школы должны пересматриваться или заново анализироваться в аспекте проблемы осознавания человеком своей умственной деятельности. Но эта проблема может быть поставлена в настоящее время, так как уже накоплено много сведений о закономерностях мыслительной деятельности человека.

Наконец, результаты экспериментов представителей Вюрцбургской школы и их выводы о существовании неосознаваемых детерминирующих тенденций, проявляющихся в различных реакциях, объективно оказались направленными против интроспективного понимания сознания. Действительно, интроспекционизм непременно предполагает отождествление сущности всякого психического процесса с проявлением ее в самонаблюдении. Предполагается, иначе говоря, что в интроспекции сущность и явления психики совпадают, что явления сознания в самонаблюдениях исчерпывают его сущность. Работы же Ватта и Аха показали, что одна из наиболее существенных характеристик умственной деятельности вообще не выявляется в самонаблюдении и может изучаться лишь опосредствованным путем. В экспериментах далее обнаружилось, что эта характеристика упорядоченности, целенаправленности и т. д. имеет множество проявлений в зависимости от конкретных условий умственной деятельности.

Несовместимость полученных результатов с исходными интроспективными позициями была осознана и некоторыми представителями Вюрцбургской школы, подвергнувшими пересмотру эти позиции. Особенно показательной в этом отношении явилась эволюция взглядов Аха. В своем труде «Об образовании понятий»[104] Ах развивает идеи о необходимости генетического подхода к изучению мышления. Эти идеи Ах попытался осуществить, разработав для изучения образования понятий методику предъявления испытуемым ряда сходных фигур и регистрации реакций на них испытуемых. По этим реакциям Ах пытался заключить о процессах, составляющих механизм образования понятий. Тем самым Ах предпринял шаги к созданию объективной методики изучения определенной стороны мышления. Он, таким образом, отказался от интроспекционистского отождествления сущности всякого психического процесса с его проявлением в самонаблюдении. Так, постепенно практика экспериментальной работы, подрывая позитивизм интроспективной психологии, вызвала значительные сдвиги методологических позиций некоторых радикальных ее представителей.