Групповая работа. Анна Геражти - Психотерапевты о психотерапии - Муллан Б.

Анна Геражти — клинический терапевт, психолог в системе образования. Проводит семинары по всему миру. В настоящий момент практикует от организации “Аман”, Лондон, сооснователем которой является.

——————————

— Не могли бы Вы рассказать о том, как стали терапевтом?

— В моей жизни были две разные дорожки, которые сошлись. Я получила диплом по психологии, а потом написала докторскую диссертацию по психологии развития. Затем работала в Службе помощи трудным детям в рамках семейной терапии, занималась игровой терапией как психолог в системе образования. Я была очень молода и неопытна в работе с детьми и обнаружила, что мне трудно видеть их страдания и беспомощность. Это было очень болезненно. Тогда я решила: мне надо поработать со взрослыми, поскольку именно там находится источник детских проблем. Я написала диссертацию по клинической психологии и начала работать в психиатрических больницах.

В то же время другой мой интерес состоял в “духовно-политическом” сознании, которое началось со взгляда на страдания мира и предположения, что это происходит в связи с капитализмом и угнетением рабочего класса, а также отчуждением людей от продуктов их труда. Позже это сменилось феминизмом — “личность и есть политика”, и мое развитие пошло по пути использования психотерапии и процессов, происходящих в ходе психотерапии, для изучения интериоризации патриархального угнетения женщин. Недостаточно просто изменить внешний материал, необходимо взглянуть на наши внутренние условия и т.д. Потом это привело меня к исследованию всех последних разработок в психотерапии (в начале 1970-х), которые шли от Эсалена и Америки. В те дни если кто-то приходил и проводил с нами группу по последней технике, то на следующей неделе мы сами проводили подобную группу. Это было время свободы и экспериментов. Оглядываясь назад, я ужасаюсь, но тогда работа была очень творческой и связанной с нашими политическими представлениями. Это все больше и больше затрудняло мои занятия психиатрией. Мне становилось все сложнее и сложнее заниматься и тем, и другим. В тот момент я ушла из Национальной службы здравоохранения и начала организовывать частную работу с людьми, которые были вне той психиатрической системы.

Итак, я просто описываю два интереса, которые тогда начали совмещаться. Затем я начала вводить некоторые техники гуманистической психологии в психиатрических отделениях больниц. Но, конечно, было трудно — ограничения, боязнь официальных рамок, представление о несчастьях людей как о заболеваниях. Все это сделало такой союз невозможным. В то же время я все дальше углублялась в свое собственное исследование того, что значило быть женщиной в нашей культуре, потому что тогда я была очень феминистически настроена. Что значило быть человеком в культуре, сильно ограничивающей нашу способность к творчеству, удовольствию, радости? Что это значило для меня лично, а также для моих отношений? В то время мы пытались понять, каково место политического аспекта в наших личных отношениях. Мы узнали, что они неотделимы от общественных институтов. Семья — зеркало происходящего в обществе, и именно здесь мы получаем основные знания. Это очень глубокие и болезненные моменты, если начинаешь их выявлять. Так было в начале и середине 70-х годов. Постепенно я осознавала, что та революция, о которой я так много говорила в 1968 году, на самом деле означала революцию в себе, в плане понимания собственной личности и того, кто я есть. Другими словами, я сильно отличаюсь от того, что думаю о себе. И это означало более глубокие исследования.

— Расскажите поподробнее про “Я”...

— Я росла, и мое понимание того, кто я, развивалось, как бы отталкиваясь от моих реакций на происходящее вокруг. Я усваивала, что каждый человек уникален. Затем я научилась прятать, устранять, подавлять определенные свои части, потому что они не были значимы — особенно для тех, кто воспитывался, как я, в традициях католицизма. Другие части моего “Я” поощрялись. Так, я стала идентифи­цироваться с теми аспектами “Я”, которым разрешалось сохраниться. Я, следовательно, вкладывала много энергии, чтобы развивать именно эти части. Затем я стала идентифицироваться с теми частями “Я”, которые разрешались. Другими словами, мои техники выживания включали устранение некоторых своих частей или, по меньшей мере, их захоронение, отрицание и идентификацию с разрешаемыми частями. Думаю и верю, что это как раз то, что есть я.

Итак, открытие полной правды относительно того, кто же я, бывает долгим и иногда болезненным процессом. Все терапевты подтвердят мои слова. Это включает не просто взгляд на происходящее в моей семье, но и на то, что происходит в обществе — в школе, институтах и структурах, которые создают воспринимаемую нами реальность.

В этот момент я экспериментировала с ЛСД и другими психотропными веществами в надежде постичь саму природу реальности или того, что считала реальностью, поскольку опять же реальность моего “Я” проявляла себя как более интересная и сложная, чем я это представляла. В конце концов, мои исследования привели меня на Восток, потому что восточные традиции обладают различными способами исследования самого себя, которое начинается с идеи: то, что мы воспринимаем как реальность, на самом деле ложь. Они начинают с другой стороны спектра, и тогда двигаются по пути к осознанию “Я”, которое бесконечно и находится вне формы, вне времени. Это ваше лицо, ваша истинная природа, источник вашего бытия, Бог внутри. “Я” не зависит от общества, семьи, привязанностей, желаний, суеты повседневной жизни.

Я начала заниматься постижением таких истин, размышляя о том, что я такое, понимая: на самом деле это очень много, больше, чем можно подумать. Я отправилась в Индию, изучила медитацию и открытие своего “Я” с использованием медитации — и, как вам известно, поехала к Раджнишу в ашрам, в Пуне (в середине 70-х). Здесь я занималась синтезом восточных техник медитации и западных процессов самоисследования, психотерапии. А еще меня очень заинтересовала сила группы.

Итак, это было очень, очень сильное, творческое и энергетически живое место. Здесь использовались медитация, техники психотерапии и сила групповой энергии. Целое — это больше, чем сумма частей. Группа людей, собравшихся вместе, создает нечто большее, чем просто сумму индивидов. Иисус сказал: “Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них”. “Я” есть нечто, частью чего мы все являемся, которое, однако, больше, чем мы. В Пуне все это потом было спроецировано на Бхагвана (Шри Раджниша).

— Как бы Вы описали то, чем Вы сейчас занимаетесь?

— Одна из основных тем — придание силы индивиду. Этот процесс, подразумевающий несколько разных аспектов работы, отражается в том, что мы делаем. Сейчас я директор организации “Aмап” (группы из 14 терапевтов, которые работают различными способами, вовлекая тело, сердце, разум и душу). Мы также пытаемся работать вместе, как группа, способами, которые принимают во внимание как нашу уникальную индивидуальность и нашу независимость, так и силу группы. Мы организуем семинары, курсы и тренинги по консультированию, телесной работе, групповой динамике и т.д. Тренинги затрагивают понимание, исследование, проводимое на основе собственного опыта, практическое обучение — способы, использование которых помогает приобрести силу для более эффективного общения, построить собственную жизнь, развиться в профессиональном плане. Кроме того, это дает пациентам шанс начать доверять себе, прислушиваться к собственной правде, ощутить собственную уникальность. И это тоже для меня очень важно, так же, как и то, что люди могут прийти сюда — любой человек — и почувствовать: в группе им рады. Индивидуальность каждого уважается. Вирджиния Сатир исследовала семейную динамику. Она наблюдала, что один из наиболее часто встречающихся вариантов динамики — “дисфункциональные семьи”, где уникальность детей не признается.

Так что как только вы захотите признать, что каждый человек уникален, вы не сможете больше претендовать на какую-либо власть над ним, вы больше не будете знать, что для них верно. Вы сможете слушать и предлагать свой опыт, но в конечном итоге их уникальность дает им собственное священное пространство — только их, только они имеют власть распоряжаться своей жизнью. Они могут найти свою правду лишь внутри себя.

Если у вашей терапии есть цель, например, лучше войти в контакт с вашими чувствами, получить больше любви, стать более открытым, более убедительным, испытывать меньше враждебности, тогда те ваши части, которые не соответствуют цели, либо устраняются, либо отрицаются, выталкиваются тем или иным образом. Так что в действительности ваши клиенты ограничены в том, что они могут выразить или пережить. Вы нередко повторяете в разных формах подавленный опыт научения из детства, чье наследие прежде всего приводит вас в терапию.

Так что цель терапии — помочь выяснить, кто вы, просто дать возможность открыться и развиться данной уникальной части жизни, чтобы вы могли прожить ее в полном объеме. И в этом содержится тайна, и жизненная сила, которая больше, чем все мои страхи и надежды, может сказать, что же мне нужно. Одна из больших ошибок, которую я, конечно, делала и которую совершают многие терапевты, состоит в том, что я полагала: терапия — это какой-то механический инструмент для превращения нас в то, какими мы должны быть, а не процесс самораскрытия, содержащий в себе неизвестный аспект. Открытое исследование включает признание правды о том, какая я есть. Я пришла в терапию, думая: “Мне нужно быть другой, что-то со мной не так. Я должна исправить это. И вот что со мной не так...” И по мере того как я проходила психотерапию, то, что мне казалось неправильным, менялось, но всегда было что-то не то во мне, над чем я должна была работать, исправлять. В конце концов я поняла: я — это я и всегда буду собой, насколько бы сильно мне ни хотелось, чтобы это было по-другому. Я собираюсь быть собой до самой смерти и не хочу быть другой, более целостной, мудрой и т.д.

Этот уровень признания правды о том, кто я есть, парадоксально позволил случиться тому, что я искала, стараясь стать другой: пришла легкость, напряжение уменьшилось.

— Какие идеи лежат в основе Вашей работы?

Что ж, идеи, которые провозглашает “Амап”, отражают мой собственный путь, на котором было так много разного, что мое понимание развивалось на основе усвоения различных теорий. Мы являем собой очень эклектичную смесь гуманистической традиции, психодрамы и работы Морено, консультирования, центрированного на личности, по Роджерсу, телесной работы по Райху и таких подходов, как гештальт, голосовой диалог, работа с “внутренним ребенком”, “первичный крик”, группы встреч, арт-терапия. В наших традициях мы работаем в очень широких границах, и сам индивид должен усвоить различные теории, различные подходы и выяснить, какие из них видятся ему как осмысленные или истинные. Не следует говорить: “Вот как мы делаем это”, хотя на самом деле я сама преподаю подход, центрированный на клиенте, по Роджерсу, в рамках обучения консультированию, потому что чувствую: это очень глубокий процесс. Хотя, я думаю, нередко его понимают неверно. Он связан с тем, чтобы находиться в настоящем, заниматься тем, что существует в настоящий момент, и в этой ситуации станет очевидным следующий шаг.

Однако у нас есть человек, который преподает психодинамический подход и рассматривает всю психодинамическую школу мышления. Видимо, все в жизни имеет две стороны, и в некоторых процессах, теориях, практиках имеются и ограничения и творческие аспекты. Если вы овладеваете обеими сторонами, разные индивиды ответят на то, что им подходит.

— Вы работаете и индивидуально, не так ли?

— Да. Первичная консультация для каждого индивидуальна, и это помогает мне иметь общий взгляд на каждого человека и на то, что он делает. Так что я сижу со своими клиентами час и выясняю, чем они хотят поделиться на этой сессии, что происходит сейчас, что могло происходить в прошлом, чего они ищут, что им нужно, на каком языке они общаются и какие процессы помогут им более всего: телесная работа, гештальтистская, работа с “первичным криком”. Одна—две сессии или же продолжительная психотерапия. Смесь телесного консультирования или работа с голосом и движением, или одна из групп, которые мы проводим (например, группа поддержки для женщин). Все это может быть. Иногда для выяснения требуется времени больше, чем одна сессия, но обычно одной достаточно.

Затем мы составляем программу сессий или групп, которые соответствуют тому, что они ищут. Я слушаю человека, не накладывая на него каких-то особых ограничений. Просто слушаю и спрашиваю клиентов, не могут ли они сформулировать, что им нужно. Некоторые не могут платить очень много, и такова часть общей картины. У нас есть стипендии на курсах, и оплата носит нефиксированный характер. Все, таким образом, отвечает индивидуальным потребностям данного конкретного индивида.

— Не можете ли Вы побольше рассказать о Вашей индивидуальной работе?

— Способ, которым я работаю, во многом включает все накопленное мной за целую жизнь. Я слушаю, что происходит, и когда мы с клиентом сидим вместе в кабинете, происходит следующее. Во-первых, развиваются отношения, и именно в них возникает излечение, рост и понимание. Поэтому нас так интересует природа этих отношений. Во-вторых, возникают процессы, которые помогают нам, и особенно клиенту, взглянуть правде в глаза. Когда однажды вы встречаетесь с правдой о себе, то следующим шагом, который вы захотите сделать, вполне естественно, органично, будет приход сюда. Я могу использовать все что угодно, или же мы просто сидим в тишине. Поделюсь некоторой правдой о себе. Я могу сказать: “Я чувствую, здесь что-то происходит. Не знаю, что это; я чувствую себя немного неуютно. А вы?” Так что обязательно надо быть честным в общении.

— Вы интерпретируете...

— Да. Это должно делаться аккуратно, потому что, если я собираюсь привносить мою собственную интуицию и чувства, следует соблюдать большую осторожность, иначе я могу просто забыть о потребностях клиентов или полностью спроецировать их. Данный подход заключается в следующем: в принципе, здесь есть два человека. Частично то, что будет происходить, отражает детские формы поведения, с фигурой родителя и ребенка, и уязвимые места человека станут отражать уязвимость, беспомощность и боль, которые они переживали детьми, а также их различные системы проекции. Отчасти два равных человека борются вместе за то, чтобы увидеть, могут ли они достичь понимания и начать общаться. Два человека не знают, что происходит, и совершенно беспомощны перед лицом чего-то значительно большего, чем кто-либо из них. В этом часть тайны, которая нам неизвестна.

И конечно, есть скрытый аспект — “внутренний ребенок” во мне и проекции родителя клиента. Я пытаюсь осознать это, используя различные техники. Применение некоторых из них будет неуместно в других ситуациях с тем же самым человеком.

Например, если мы исследуем аспект человека, который очень уязвим, чувствует себя покинутым и испытывает страх, я веду себя очень тепло и всячески поддерживаю его. Но может быть и другая ситуация, когда требуется большая межличностная дистанция, чтобы клиенты могли сами свободно проходить свой собственный процесс. Тогда я буду значительно более отдаленной и обезличенной — свидетелем. Все это обязывает терапевта проявлять высокий профессионализм, действительно заниматься самоисследованием и развивать способность осознавать свою собственную правду.

На терапевте лежит большая ответственность. Когда Фрейд впервые создавал психоанализ, клиенты лежали на кушетках, впервые в человеческой культуре извлекая эмоциональный материал на поверхность. Для них фраза “Я ненавижу своего отца” была крайне сильной. Прежде вы никогда не говорили ничего подобного — это не разрешалось и не существовало. То есть существовало, но скрывалось. Границ, контрактов — ничего не существовало. Энергетически это очень мощно, невероятно, революционно и действительно раздвигает границы человеческого сознания. Не было системы безопасности, как у нас сейчас. Многие из таких систем разрабатывались, чтобы остановить то, что очень часто является злоупотреблением властью, и это необходимо, поскольку терапевт действительно обладает огромной властью.

Я предлагаю, вместо создания конкретной техники, защищающей клиента, использовать искренность и преданность терапевта. Как в любом процессе, который обладает огромной исцеляющей силой, в терапии содержится огромный потенциал для работы.

— Перенос, контрперенос...

— Я думаю, они имеют место и, полагаю, были и во времена Фрейда. Но тогда подавленные конфликты из детства, страхи и враждебность, которые должны были — в рамках той цивилизации — отвергаться, сейчас больше принимаются как часть нашего нормального культурного обмена. Сегодня в сексуальных отношениях мы делимся с партнером чувствами стыда, страха и враждебности. В нашем искусстве мы выражаем эту темную сторону, столь заметную в нашей культуре. Выражение инстинктивного хаоса получило каналы вынесения вовне. Следовательно, интенсивность переноса в терапии сейчас намного меньше. Перенос наиболее интенсивно происходит в наших сексуальных отношениях. Вот почему сейчас сексуальные отношения имеют такой большой потенциал для лечения и причинения боли. Именно они соединяют нас, и инстинктивные желания проявляются более мощно: вы, кожа к коже, обнимаясь, занимаетесь любовью, прикасаетесь друг к другу, и пробуждается первичная энергия, которая должна была приноситься в жертву, чтобы вы могли влиться в общество. Перенос, происходящий в терапевтических отношениях, сейчас лишь бледная тень того, что происходило во времена Фрейда, и в результате, я думаю, природа индивидуальных терапевтических отношений также изменилась, чтобы включить (признавая, что есть аспекты переноса и контрпереноса) и другие измерения. Два человека, оба страдают и борются. Два человека с экзистенциальной тревогой. Двое равных.

— Ваш подход гуманистический, почти трансперсональный. Расскажите об этом немного подробнее.

— Я должна немного вернуться назад. Огромное влияние на меня оказал Морено. Он был в Вене в то время, когда там интенсивно открывали психоанализ, хотя сам Морено покинул кушетку и работал в других сферах. Он вообще не исходил из медицинской модели, поскольку не был врачом. Он подходил к этому как художник, говоря, что терапевт должен быть другом, а не врачом.

Он учил тому, что источник человеческого несчастья состоит в том, что мы потеряли контакт с нашей творческой способностью и спонтанностью, а их можно использовать, чтобы уменьшить боль и человеческое страдание, которое называется (на медицинском языке) болезнью или заболеванием и, следовательно, нуждается в лечении. Чтобы облегчить несчастье, мы должны вернуть те части себя, контакт с которыми был потерян на уровне как культуры, так и индивида. Он говорил, что современные люди боятся спонтанности, как первобытные люди боялись огня. Мы должны воссоединиться с этим огнем. Он говорил, что терапевт — это не тот, кто облечен какой-то властью, не проводник к бессознательному, но друг. Друг, владеющий определенными техниками, которые могут помочь привнести в жизнь новые возможности. Вот почему Морено изобрел психодраму.

Влияние Морено было скрыто, потому что в центре его работы также лежала критика общества. Если вы работаете в рамках медицинской модели, в рамках понятий нормы и патологии, вы должны делать допущение: принятая обществом модель поведения — цель терапии. Подобная модель не может критиковать организацию общества. Очевидно, что опыт Морено, который все же критиковал, не был широко распространен, и его традиции не были столь влиятельны, как психоаналитические. Но, по моему мнению, его идеи куда более фундаментальны.

Фриц Перлз начал восстанавливать некоторые идеи Морено и синте­зи­ровал их с мудростью Востока и гуманистической психологией 60-х. Этим же занимались Райх и, вероятно, отчасти Маслоу, Роджерс, Перлз и Морено. Это явилось частью волны сознания 60-х. Целое поколение не участвовало в войне, а значит, энергия их юности и увлеченность будущим не были уничтожены на поле битвы, а ушли на многое другое. И что еще важнее, происходило освобождение энергии женщин из глубин коллективного патриархального бессознательного, в котором она была заключена веками.

Так что традиция, на мой взгляд, смогла выжить и до сих пор жива, потому что продолжала обогащаться развитием идей искусства, литературы и Востока. Я бы сказала, некоторые гуманистические традиции уже укрепились, но тогда это было новым течением, признающим: мы не просто существуем как индивиды, которым нужно постоянство для того, чтобы жить нормальной жизнью. У нас внутри — потенциал, который намного больше, чем нас учили или чем нам разрешалось даже представлять. Совершенно другая модель: взглянуть на путь самораскрытия как на рост, а не как на путь возвращения в нормальность.

— Как включается в Вашу теорию “трансперсональное”?

— Существует несколько аспектов. Для меня лично это происходило различными способами (думаю, для моего поколения — так же). Мы брали психоделические средства, которые открыли врата восприятия, и обнаружились уровни реальности, не соответствующие стабильному пространству и времени — тому, что мы привыкли считать реальностью. Покатилась огромная — может быть, не такая уж и огромная, но мне она казалась огромной, потому что я была ее частью — волна людей, отправляющихся на Восток для восстановления некоторых традиций и мудростей Востока, потерявшихся в нашем западном материализме. В этом заключалось признание: наше индивидуальное “Я” само по себе — это конструкция ограниченной реальности; я существую как отдельный индивид, все внутри меня, и я также существую как часть чего-то большего. И первый аспект включает в себя утверждение всего, что я есть, развитие моей власти (на Востоке — “Я есть”, “Я есть такой” или “Я есть Бог”). Другой аспект состоит в том, чтобы понять: я часть чего-то намного большего, которому, согласно восточной мудрости, я подчиняюсь. Существует единение со всем миром и отказ от своего “Я”.

Таким образом, восстановление мудрости Востока и объединение ее с пониманием Запада — жизненно важная часть трансперсональной психологии. Восток выработал данные представления, отчасти потому, что жизнь была очень суровой, настолько трудной, что уровень отказа стал механизмом выживания. Если я просто раб своих собственных потребностей выживания или порабощен некоторой системой, которая держит меня в определенной касте, то, чтобы получить возможность жить относительно спокойной жизнью, мне следует научиться искусству отказа от “Я”.

Итак, в то время как Восток занимался тайнами подчинения чему-то большему, чем ты сам, Запад вырабатывал такую же жизненно важную мудрость значимости индивидуального. Что я — это я, а не просто дочь этого человека или член класса, или часть общности, и я не определяюсь только собственными отношениями. Я — это я и имею власть над своей жизнью. Свободу индивида Американская Конституция возвела в закон. Свобода и сила индивида развивались на Западе. И они не менее важны. Я не хочу просто так подчиняться чему-то большему, чем я, что, в принципе, лишает меня всякой власти. Но я также не хочу быть и индивидуалистичным “Я”, которое просто получает то, что хочет, — без внимания к целому.

Необходимо совместить две полярности. И трансперсональные терапии делают попытку совместить признание, что мы индивиды со своими собственными уникальными правами, и признание, что мы часть чего-то большего, которому подчинены. Но часто в трансперсональной терапии — вероятно, в попытке восстановить эту мудрость, находящуюся вне индивида, — теряется из виду сила и значимость уникального индивида. Это совмещение, как и все совмещения, имеет свои конфликты и трудности. Вот в чем, я думаю, состоит трансперсональное.

— Вы особенно увлечены групповой работой, не так ли?

— Мне очень нравится групповая работа. Фактически, большая часть моей работы сейчас происходит в группах, хотя я веду индивидуальную работу тоже. Каковы, на мой взгляд, “за” и “против”? Я, конечно, сначала скажу о “за”, поскольку думаю, что группы — это здорово.

Я рассказывала о синтезе двух мудростей, которые, в некотором роде, противоположны: мы уникальные индивиды, у нас есть все внутри нас и при этом мы еще и часть чего-то большего. В группе подобная динамика стимулируется так, как это не делается в индивидуальной работе. Потому что когда группа людей собирается вместе, у вас есть не только индивиды, но и групповая целостность.

Развивается общий язык, приходит понимание; достигается уровень доверия, который растет; появляется любовь (я говорю об идеальной картине), искренность, когда люди общаются и слушают друг друга. В какой-то момент рождается мудрость, принимаемая через некоторое время группой. Здесь часто наступает переломный момент. Я начинаю как групповой фасилитатор — очень включенный, очень доступный, очень освобожденный от своих страхов и надежд, находящийся в группе, чтобы поддерживать и подпитывать ее. Я все проверяю, мои коммуникации профессиональные и четкие. Я энергетически держу группу, и проходящие процессы создают достаточный уровень понимания, который затем начинает тоже держать группу. В этот момент происходит скрытый перелом. Я могу войти в группу — я, имеющая свои страхи и волнения. Тогда возникает другой уровень честности. И мудрость группы начинает учить нас. Так, например, может что-то произойти, и мы, как группа, вправе спросить: “Ну, в чем здесь суть? Давайте узнаем у группы”, и разные люди предложат свою мудрость — так будет лучше, чем это сделает какой-либо отдельный человек, в том числе и я. Мне нравится данная часть работы, потому что в ней заключена глубокая правда. Потому что тогда вы не только включены в процессы терапии, фасилитатором которых я являюсь, вы также признаете в этом процессе, что мы все равны, мы все люди. И еще я узнаю новые вещи о себе самой.

Подобный перелом — очень трудная вещь в ведении группы. Мне это прекрасно известно, поскольку я сама часто попадала в ту же ловушку — особенно при ведении обучающих групп. В начале сеанса я четко формулирую, я умная, включенная в группу, улыбающаяся, хорошо организованная. А это примерно то, чего вы от меня ожидали. Вначале люди должны чувствовать себя в безопасности, чувствовать, что их держат. Я немного материнская фигура, они понимают: “Это человек, у которого можно учиться, она в ладу с собой, организованный человек”. Одна часть меня действительно организована и профессиональна, но определенно есть и другие части!

Очень целительный процесс — понимание того, что игра, которой мы занимаемся, игра в то, как стать людьми, научиться любить и быть честными друг с другом, это не игра в попытку стать совершенным. Это игра в “быть такими, какие мы есть”. Разбивая почти совершенный образ, я очень хорошо ставлю спектакль, достойный Оскара. Это здорово, поскольку я знаю об опасности идентификации с данным образом: со мной так было, и мне приходилось много страдать, чтобы вернуться на землю!

— Есть ли какие-то основные процессы, происходящие во всех группах?

— Думаю, да. Сейчас я начну свободно ассоциировать, потому что никогда об этом не думала. Один из основных процессов — свой собственный, процесс фасилитатора группы. Если я, как групповой фасилитатор, хочу продолжать честно раскрывать правду о себе, это будет лучшим способом держать группу энергетически. Он также означает: путь самораскрытия безопасен.

Поговорить об опасности в группе необходимо также и потому, что человек, проводящий группу, находится в положении, в котором он обладает огромной властью, которая, соответственно, бывает и превышена. Власть, с которой они играют, представляет собой власть группы. Хороший лидер группы может делать это. Есть энергетическая сила группы, обладающая огромной мощью исцеления и огромной властью. Изначально мы переживаем это в семье. Часто в терапии мы смотрим на то, что происходит между нами и нашей матерью, нами и нашим отцом, моим клиентом и кем-то еще. Но на самом-то деле даже более принципиально то, что происходило в отношениях между родителями. Это атмосфера. Так же важно (если не больше) то, что происходило в семье.

Нередко раны, получаемые в этой первой группе, отражаются в том, как мы относимся к будущим группам. Еще раз напомню: есть огромная сила, которая может навредить. Сила ведущего группу лидера огромна. Фактически Морено назвал энергию, генерируемую собравшимися людьми, “трансцендентальной взаимосвязью”. Кроме того, Морено повторял, что если Богу нужно вернуться на Землю, он вернется (я прощаю его за то, что он не сказал “она”). Вернется в качестве группы, поскольку энергетическая правда, возникающая в группе, значительно больше, чем индивидуальная, и это удивительно. Но может использоваться и некорректно.

Групповой лидер должен продолжать исследовать себя, поскольку превышение власти — часть человеческой жизни. Такова жизнь. Вы можете гарантировать лишь то, что не займете позицию власти по собственному желанию. Вот все, что можно сделать. Бывало, что я причиняла боль кому-нибудь в группе. Поскольку я сделала им больно, находясь в позиции власти, им понадобилось три недели, чтобы вернуться ко мне. И они сказали: “Нам не понравилось”. В тот момент я должна была взглянуть на то, что сделала, а не оставаться на своей позиции. Если я в этом процессе обнаруживаю, что сделала кому-то больно из-за моих собственных страхов, за этим должно следовать мое искупление и выражение огромного сожаления.

Таким образом, отношения ведущего группы со своим собственным процессом — единственная сильная динамика. Если мои отношения со своим собственным процессом являются отношениями страха, они передаются группе и не дают свободного движения между неосознанным материалом и тем, что может быть сказано или обсуждено. Если мои отношения с собственным процессом таковы, что я готова заниматься им, это также отразится в группе: создастся здоровая атмосфера и здоровая культура честного общения. Вот единственное, что принципиально.

Итак, ведущий группы должен принять ту же самую правду, которой пытается достичь группа — дух свободного исследования и честности. Еще до того, как начнется группа. И это не значит, что ведущий группы не будет делать ошибок, злоупотреблять своей властью. Конечно, будет. Это свойственно человеческой природе, не так ли?

— Какова оптимальная продолжительность группы?

— Мой опыт говорит о том что, если группа знает, что она будет собираться в течение трех, десяти недель, года, двух лет, есть динамика, вполне естественно соответствующая данной продолжительности. Я вела трехнедельные и двухгодичные группы. У меня были группы длительностью и четыре года, но это особый случай. Все группы разные, и я не думаю, что они должны быть какого-то определенного типа. Я обнаружила: группы на два года мне нравятся больше всего. Не знаю почему, но мне кажется, что два года — достаточное время, чтобы создать такой уровень доверия и безопасности, который впоследствии позволяет людям делиться своими проблемами на более глубоком уровне. А через некоторое время они начинают испытывать защитные механизмы друг друга. Затем, обретя такую безопасность, они приступают к испытанию моих защитных процессов.

Чуть позже появляется уровень игривой свободы, что означает: я, как человек, могу войти в группу. Мне нравится эта часть, поскольку в данной ситуации я могу проявиться как “Я”. Спустя некоторое время мы обнаруживаем: существует уровень, на котором группа (как вам угодно это назвать — трансцендентальная взаимосвязь или Бог в облике группы) — это энергия, частью которой мы все являемся, и она начинает давать нам обратную связь. Люди переходят на другой уровень получения знаний о себе. Не просто аналитический уровень — открывается значительно более глубокая правда, что часто не включает такую конфронтацию, как многие представляют себе. Конфронтация обычно происходит раньше. Это более глубокий, целительный уровень принятия того, какие они есть, какие мы все есть. В тот момент вы не проводите терапию в какой-либо легко определяемой форме. Группа просто пребывает вместе — моя любимая часть. Затем приходит время заканчивать. Завершение группы — всегда печальное событие. Потеря и прощания. Хотя то, что случилось, навсегда останется с нами, все же любовь в данной конкретной форме заканчивается.

— Каков диапазон специалистов, с которыми Вы работаете?

— У нас есть команда психотерапевтов. Например, один терапевт совершенно великолепен с клиентами, которые никогда не были связаны с терапией как ростом, осознанием и т.д. Они приходят к нему, и он как бы превращает сложные процессы в то, что доступно даже младенцу. Он может общаться так, что это полностью соответствует их уровню. Это всегда очень конкретно и не перетекает в профессиональный жаргон. Это просто дар. У меня нет талантов, потому что я знаю, насколько легко для меня удариться в жаргон, который может быть неправильно понят (и я делаю это, прежде чем начинаю понимать, что творю). Я надеюсь, что не слишком часто к этому прибегала и обычно прошу прощения.

Другой наш специалист обладает иным даром, проявляющимся, когда люди начинают чувствовать свою энергию в первый раз. Иначе говоря, они начинают понимать: то, что они думают о себе в жизни, лишь малый фрагмент происходящего на самом деле. А происходит то, что тела людей чувствительны, они обладают инстинктами и наклонностями, о которых даже и не подозревают. Терапевт (а это женщина) прекрасна в работе с пациентами, которые только начинают процесс собственного познания.

Все мои коллеги обладают особым талантом. Причем интересно, что талант или дар, которые есть у людей, обычно другая сторона их боли. Основная травма моего детства была связана с религиозным воспитанием, в котором мне, как личности, не было места. Бог был везде, он был мужчиной, и всемогущим, видел все — не оставалось места лишь для меня, такой, какая я есть. Я должна была вести себя и чувствовать “хорошо”. А для меня места не было.

Теперь и в Центре, и в группах я создаю места, куда люди могут приходить такие, какие они есть. И в конце концов они выходят на некоторый уровень принятия самих себя, а вслед за ними и я. Так что мой дар — творческая сторона моей травмы, и так бывает со многим терапевтами. Но поскольку многие терапевты часто очень ригидны или жестки в своих идеях о том, что такое терапия, очень трудно признавать уникальность психотерапевтов. Такова давняя традиция в этой стране целителей.

— Возвращаясь к моему вопросу...

— Я провожу все первичные консультации, на которых мы выясняем, что нужно клиентам — группа, индивидуальные сессии или что-то еще.

Я, как и весь наш коллектив, хочу, чтобы “Амап” был местом, куда мог бы зайти любой человек и почувствовать: здесь его ждут. Мы не всегда можем напрямую удовлетворить потребности клиентов, но у нас есть целый список специалистов — от врачей и психиатров до духовных целителей. Мы хотим, чтобы каждый человек, приходящий к ним, принимался как человек, как равный житель нашей планеты. Бывает, что мы говорим: “У нас не возникло ощущения, что у нас есть то, что вам нужно, но все равно — приходите сюда”. Это моя личная страсть. Нет “нас” и “их”, есть все мы.

— Поговорим об этических проблемах? А также об экономических вопросах...

— Пожалуй. Часть философского фундамента “Амап” — если хотите, этика этого места заключается в том, что мы, люди, существуем вместе на одной планете. Когда команда “Аполлона” сделала снимок Земли, это было в некотором роде внешнее проявление нашего понимания того факта, что у нас один дом, и мы все в одной семье. Даже животные. Мы все взаимосвязаны, мы нужны друг другу, мы вместе столкнулись с политическим, экономическим, экологическим, духовным кризисом и вместе попали в эту ситуацию, и выйти из нее можно только совместными усилиями. Недостаточно просто сказать: “Все зависит от индивида”. Необходимо научиться работать друг с другом, жить друг с другом, помогать друг другу. Недостаточно просто освободить человека, достичь вершин просветления, понять, что все — внутри меня и я свободен. Нет, недостаточно.

Мы должны вернуться к подножию горы — вниз, в долины, — протягивая друг другу руки и говоря: “Смотри, давай поможем друг другу, нам придется сделать это вместе”.

Я, конечно, старая сторонница левых. У меня есть определенные убеждения по данному поводу, но все равно признание прав индивида (а это жизненно важно) также должно совмещаться с ответственностью общества, и значит, говоря о работе, которую мы делаем, следует признать: мы нужны друг другу. Следовательно, мы, как группа терапевтов, помогаем друг другу, направляя своих клиентов. Я не просто думаю: “О, мне нужно икс клиентов, чтобы выплатить деньги за аренду”. Это было бы ужасно. Я думаю о том, что нужно клиенту. Клиент, возможно, нуждается в другом человеке. Одной меня недостаточно, или я не тот человек.

Это одна сторона медали. Вторая — финансовая часть. Дело не в количестве денег, а в наших отношениях с деньгами. Если я одержима идеей накопления денег, я буду причинять боль и себе, и людям вокруг. Я не против денег, не против богатых. Я просто чувствую, что наши отношения с деньгами в обществе действительно извращены. Это значит, что одна из травм, которую клиенты часто приносят с собой, — их отношения с богатством и деньгами. Нехорошо требовать — так я чувствую, — чтобы они достигали определенного уровня финансовой свободы и платежеспособности, перед тем как мы начнем работать. Это означает, что я не живу согласно тому принципу, о котором сказала ранее (мне хотелось бы, чтобы каждый получал то, что ему нужно).

У нас есть стипендии для всех курсов, на которые подают заявки клиенты, если они не могут платить. Но их число должно быть ограничено, потому что мы все-таки тоже в некотором смысле занимаемся бизнесом. У нас существует гибкая шкала оплаты, так что когда люди приходят на сессии, при начальном консультировании принципы оплаты проясняются. Мне это делать довольно просто, поскольку я еще не состою с ними в терапевтических отношениях. Поэтому я чувствую себя свободнее при выяснении их финансового положения. Затем чуть позже можно отрегулировать оплату.

Некоторые терапевты согласны работать за очень маленькую плату, другие — нет. Я уважаю их принципы, потому что не хочу навязывать всем свой подход. Я думаю, отношение общества к деньгам — одна из коллективных ран, которая требует внимательного и коллективного лечения.

Когда в 1968 г. я была студенткой, то страдания людей виделись мне в коллективной форме, и я все еще до сих пор придерживаюсь подобной точки зрения. Моя собственная потребность быть частью общности и осознание того, что индивиды, с которыми мы встречаемся, приходят с проблемами не только внутри себя лично, но и как члены общности, также имеющей проблемы, являются центральными в моей работе.

— Некоторые терапевты нетактильны, другие, напротив, слишком часто дотрагиваются до своих клиентов...

— И для того, и для другого есть время и место, потому что иногда человеку нужно дать почувствовать свое страдание без вмешательства, во всем его величии и полноте, просто побыть с ним наедине. Иногда клиенту необходимо, чтобы у них были бумажные платки, чтобы вы обняли их, а они станут плакать у вас в объятиях, и на вашем лучшем свитере появится тушь для ресниц, но вам будет все равно. Потребности клиента определяются тем, что происходит, а не какой-то конкретной системой.

Так что мои ответные реакции будут иногда очень тихи и уважительны, с ощущением собственной беспомощности. Порой, когда люди чувствуют свою беспомощность, им действительно нужно прочувствовать это в одиночестве. Иногда они должны иметь связь с другим человеком, и на самом деле ощутить ваше тело как нечто безопасное.

— Хотелось бы Вам, чтобы наше общество лучше понимало терапию?

— Я должна сказать, что обнаружила: психотерапия и изучение моей жизни и моих отношений помогали мне стать более живой и честной, получить больше любви и радости в жизни. Я думаю, терапия — это хорошо, поскольку хорошо для меня. Но терапия — не единственный выход. Конечно, это мой путь, но я думаю, есть и другие способы удовлетворения потребности людей в любви или в достижении их скрытых творческих способностей. Например, искусство. Наше общество не слишком волнует искусство. То, что происходит в школах, весьма печально. Часто разум доминирует над телом. Это способ отгородить детей от улицы, иногда слишком. Вместо того чтобы видеть в детях будущее, их часто представляют в качестве раздражающего источника проблем, и это ужасно. Меня вообще очень волнуют проблемы школы. Именно там я начинала, работая с детьми как психолог в системе образования, и боль от того, что происходит, была слишком сильной, чтобы я осталась работать в школе. Школа предоставляет так много возможностей для уважения в детях их естественного, инстинктивного разума.

Еще одно. Я думаю, это, вероятно, связано просто с архитектурой, не знаю. При той организации дорожного движения, которая у нас имеется, нет места для детских игр. Зато есть масса способов, которыми наносится ущерб здоровью нашего общества.

— Не думаете ли Вы, что существует какой-либо разумный способ контроля терапевтов?

— Моя позиция состоит в следующем. Я даже не думаю, что это должно войти в книгу, но все же скажу. Я согласна с Карлом Роджерсом, а он был очень уважаемым членом общества: “Аккредитованных шарлатанов так же много, как и неаккредитованных”. И проблема с аккредитацией заключается в том, что сам процесс аккредитации включает в себя неотъемлемую проблему: единственный способ, которым вы можете контролировать чью-либо работу, а также профессиональную целостность — это наблюдаемое поведение. А наблюдаемое поведение может быть определено на основе каких-то тренингов, какого-то опыта, какой-то сформулированной философии. Невозможно исследовать то, что мне кажется основным, — желание человека принимать боль своего клиента. Желание быть уязвимым. Другими словами, не просто занимать определенную позицию по отношению к своим клиентам, но быть кем-то, кто хочет, чтобы клиент причинял ему боль. Если я прошу моего клиента быть уязвимым, то я тоже хочу быть уязвимым. Я не говорю о том, чтобы раскрыть перед ним свою жизнь — это значит навязываться, — но я хочу создавать внутри себя такой же уровень правды, какого прошу и от клиента. Как, черт возьми, можно это измерить?!

Так же и в группах. Если основной, единственный, самый важный фактор, сводящий к минимуму боль в группе, это отношения, которые имеет ведущий группы со своим собственным процессом, то как можно их контролировать? И мне нравится старая британская традиция, которая предоставляет целителям большую свободу. В ка­кой-то степени (я не говорю, что это идеально) она устраняет один уровень злоупотреблений, а именно — злоупотребление институционализацией того, кто может быть терапевтом, а кто нет. Кому принадлежит власть? Что они делают с властью? Кто решает? Мы все это видим в нашем правительстве. Конечно, я не доверяю таким системам.

Да, действительно, люди ходят на психотерапию и вновь сталкиваются с теми жестокими отношениями, от которых они пытаются избавиться. Но это происходит и с аккредитованными, совершенно признанными людьми. По моему мнению, некоторые самые ужасные нарушения происходят именно в подобных ситуациях.

— Много ли Вы думали о так называемом “сгорании” терапевтов?

— Да, конечно. Мы, как группа, принадлежим к Сети независимых терапевтов и связаны с другой группой. И таким образом помогаем друг другу осуществлять контроль. У нас имеется как бы взгляд извне. Группа состоит из трех человек — довольно гибкая система. Это самомониторинг, но нужно периодически смотреть и на работу Центра. Я могу думать, что прекрасно работаю, но нужен взгляд не двух, а целой дюжины специалистов. Это необходимо и нам, и Центру, сохраняет наш групповой процесс, помогая контролировать то, что мы не заметили.

Подобным же образом, для каждого индивидуального терапевта у нас имеется своя собственная группа супервизии, но у нас также есть и супервизоры. У меня, например, три различных супервизора, у которых я прохожу различное обучение, потому что не всегда могу поддерживать себя в должном порядке. Мне нравится, когда кто-то помогает мне поддерживать контакт с самыми последними течениями в психотерапии. Поэтому супервизия необходима как постоянное внешнее вливание.

Если мне кажется, что я опустошаюсь, это необязательно сгорание. Может происходить нечто, что мне следует более внимательно исследовать. Первое: я испытываю скрытое возмущение, направленное на определенного человека. Второе: он напоминает кого-то, кто мне не нравится. Третье: мне стало скучно, но я не умею решить проблему своей скуки, так что ощущаю опустошение. Кто знает, я могу быть настолько занята своей собственной жизнью, что не сумею отключиться от нее, не смогу быть с человеком. Так что прежде всего, если вы чувствуете опустошение, нужно понять, что это. Некоторые, например, засыпают (ко мне приходили клиенты и рассказывали, что они посещали психотерапевта, который засыпал). И тогда происходит нечто, что не назовешь просто сгоранием. Это как “хочу ли я на самом деле выполнять такую работу?” Работа терапевта болезненна, необходимо постоянно контролировать себя и желать, чтобы клиент причинял тебе боль. Если будешь стремиться чувствовать боль своего клиента, тебе самому станет больно. Серьезное, но нелегкое обязательство.

— Так почему же Вы это делаете?

— Не знаю. Почему? Я старалась уйти от этого трижды. Три раза в моей жизни я достигала точки, когда я думала: “Терапия опасна”. В последний раз я решила, что терапия — по большей части превышение власти. Есть что-то в природе отношений терапевта и клиента, что, по сути, связано со злоупотреблением. И невозможно избежать этого по двум причинам.

Прежде всего отношения власти и силы отражают отношения силы и власти в обществе. Учителя, родители, священники... Просто повторение того злоупотребления властью, которое происходило в детстве. Кроме того, это злоупотребление властью, потому что терапия использовалась немного сходно с тем, как механик чинит автомобильный двигатель: вместо того, чтобы принимать человека таким, какой он есть, и позволить ему жить, делается тонкая попытка починить его. Так что я ушла.

И стала преподавать математику детям, у которых были проблемы. Я преподавала, и они всё усваивали, а все хотели выяснить: “Как получается, что такие дети усваивают математику?” Я не знала. Они наблюдали за тем, как я преподавала. И оказалось, что я просто заботилась о них. Если они не понимали чего-то, я говорила: “У-у, извини, я неверно объяснила”. Я знаю, что математика может быть очень простой. Если ты не можешь понять математику, это от того, что она была неправильно разбита на маленькие части. Поэтому если дети поняли что-то неверно, это произошло из-за того, что я недостаточно хорошо объясняла. И они сразу чувствовали себя лучше. Так что природа отношений, которые я устанавливала с детьми, позволяла им достаточно доверять себе, чтобы начать думать: “Я мог бы сделать это”. Постепенно я пришла обратно к тому, что могу быть с людьми таким образом, что это не будет злоупотреблением и только поможет им. И я снова ответила на внутренний призыв и опять стараюсь облегчать человеческие страдания.