Лекция №3 - Труды -И. П. Ярославцева - Философы и их философия

            Православная культура на Руси. Влияние разделения церквей на судьбу христианства на Руси. Крещение Руси, обоснование князем Владимиром выбора восточного христианства – православия. Русские монастыри – форпосты культуры в средние века. Феномен неофициальной религиозности на Руси: старчество, юродивые, «искатели правды», русские религиозные мыслители. Оптина пустынь – как центр русского православного сознания. Нестяжательство и иосифлянство: два направления в практике православия.

            Волна христианства, в своем распространении от греко-римского мира через ближайшие народы к отдаленнейшим, достигла и Руси, «простреся», по выражению Митрополита Иллариона, «и до нашего языка русского». Древние византийцы различали две Скифии в Европе: Великую – от Танаиса (Дона) до Истра (Дуная) и Малую, между низовьем Дуная и Черным морем. Первое упоминание о скифском христианском епископе восходит к временам Диоклетиана (284-305 гг. н.э.) Не имея прямого отношения к русским славянам, христианство Малой Скифии не проходило по отношению к ним бесследно. Непосредственно с Малой Скифией по другому берегу Дуная соседствовали два из славянским племен – угличи и тиверцы. Христианство существовало и в самой углицко-тиверской земле: у греческих колонистов, живших на нижнем Днестре и по морскому берегу до Дуная. Известно выражение бл. Иеронима (4-5 вв. н.э.), что в его время «хладная Скифия согревается теплотою веры». В Великой же Скифии вел свою миссионерскую и проповедническую деятельность знаменитый Константинопольский архиепископ Иоанн Златоуст. На пространствах той же Великой Скифии, так сказать, внутри поселений тиверцев, угличей и других предков русских, начинается и история христианства у готов. Последние пришли сюда в конце 2 и начале 3 века и осели на Дунае и по всему север Черного моря. Первое массовое обращение в христианство среди западных готов последовало около 323 г., после решительной победы над ними Константина Великого. Вот все известные исследователям эпизоды христианства в Скифии. Предполагаемые, благодаря всем указанным источникам, начатки христианства у славян исчезли в конце 4 и в начале 5 вв., когда их территория надолго сделалась торной дорогой для диких восточных народов, стихийно тянувшихся на Запад: гуннов, аваров, болгар.

            Все летописцы подчеркивают, что христианству русичей «не суть апостоли учили»; что «телом апостоли не суть сде были». Тем не менее, в одном из сказаний, входивших в состав «Повести временных лет», автор его уже проявил тенденцию связывать русское христианство с временами апостолов. Эта уверенность выражена в повести о посещении русской страны апостолом Андреем Первозванным. Повесть эта вставлена в Киевском летописном своде посреди рассказа о расселении русских славян. При упоминании имени племени полян речь сразу переходит к описанию «пути из варяг в греки» и наоборот «из рек по Днепру в море варяжское, и по тому морю до Рима». Далее развивается сказание, за достоверность которого не ручается сам летописец, сказание, частью трогательно-поэтическое, частью нелепое. Ап. Андрей из приморского малоазийского города Синопа приходит в таврический Корсунь. Здесь он узнает, что близко Днепровское устье и решается пройти через него в Рим. Случайно («по приключению Божию») останавливается он на ночлег на отмели под нагорным берегом Днепра на месте будущего Киева. «Заутра встав», он указывает ученикам своим на близлежащие горы, делает предсказанием о будущем здесь великом городе, поднимается на горы, благословляет их и ставит крест, а затем продолжает путь свой до Новгорода, где … дивится банному самоистязанию, о чем и рассказывает по приходе в Рим.

            На вопрос об исторической достоверности сказания можно ответить, что книга Деяний апостольских, распространяясь главным образом об одном только ап. Павле, хранит молчание о судьбах других учеников Христа. Это обстоятельство дало повод еще в древне-христианском мире развиться богатой апокрифической литературе. Легенда об ап. Андрее нужна была Византии, чтобы оградить свою независимость от римских притязаний и доказать свою равномощность Риму: как претензии и успехи Рима основывались на том, что Рим есть центр христианства, так точно и Византия хотела убедить мир, что она также непосредственно связана с деятельностью апостолов, потому что основана старшим братом ап. Петра, первым по времени учеником Христа – ап. Андреем. Легенда утверждала, что ап. Андрей поставил своего ученика и преемника Стахия епископом Византии. Кроме того, Византия проводила взгляд на ап. Андрея, как на апостола всего Востока. Итак, Византия дала все, что нужно было для создания русского верования о насаждении у нас христианства ап. Андреем. И русское сказание не замедлило явиться. Его внутренние несообразности – путешествие из Крыма в Рим через … Ладогу, принижение апостольского достоинства и т.п. так велики, что критика многих исследователей доходит здесь до сарказма. Попытаемся, не ударяя лежачего, проследить идеи, легшие в основу этой легенды. Прежде всего ее автор смутно сознавал пустынное состояние русской страны в начале нашей эры; поэтому он и провел по ней апостола мимоходом. В данном случае можно провести сравнение с пронзительными кадрами «Андрея Рублева» А.А.Тарковского, где сцена распятия перенесена в заснеженную Русь, где за Спасителем, несущим на спине крест – орудие своей казни, следуют одетые в зипуны бородатые крестьяне, и позднее над ним, снятым со креста, плачет русская крестьянка.

            Более устойчивая и непрерывная струя христианства шла на будущую Русь через Крым, послуживший для Руси культурным мостом к Византии. Здесь христианство было у греков и готов. У греков оно ведет свою историю с первых веков нашей эры.

            Древнейшие свидетельства о знакомстве руссов с византийским христианством и даже о принятии крещения, как «побочных» результатах их военных походов, сохранились в житиях двух греческих епископов, Стефана Сурожского и Георгия Самастридского. В русских сборниках, начиная с 15 века, встречается нередко житие св. Стефана, епископа Сурожского. Древне-русский Сурож, это нынешнее местечко Судак на южном берегу Крыма, между Алуштой и Феодосией. В разгар иконоборчества (8 век н.э.) он выступает проповедником.

            Князь Олег (882-912) был активным врагом проникшего на Русь и даже организованного в епископию греческого христианства. Однако постепенно варяжским и русским язычникам в их сношениях с Византией пришлось заменить военные на торговые связи. На их фоне совершалось неизбежное усвоение руссами христианской религии. Два Олеговых торгово-военных похода на Царьград в 909 и 911 гг. производят впечатление разрушений и погромов. Летописцы говорят о войске Олега, как состоявшем из «варяг, словен, чуди, и кривичей, и мери, и полян, и северы, и древлян (…)». «С ними всеми поиде Олег на конех и кораблех». Жителей Константинополя рубили и сбрасывали в море. «И ина многа зла творяху русь греком, елико же ратнии творять». Византийцам пришлось пойти на переговоры с русами. Олег за перемирие потребовал солидный выкуп. Хотя большинство имен, подписавших договоры представителей Олегова войска, звучат чисто по-скандинавски, а не по-славянски, и по безграмотности большинства, подписи сделаны рукою писаря, но государственным языком и разговорным и письменным уже является литературный язык, подаренный русичам в 861-862 гг. солунскими братьями Кириллом и Методием. В этой черте можно видеть духовное влияние христианства на зарождавшуюся русскую государственность. Варяги ославянивались, язычники охристианивались, варвары цивилизовались. Эта связь с христианской Болгарией помогает объяснить распространение христианства на Древней Руси, возрастание числа крещеных в славянском войске, в грамотном сословии писарей, среди князей. Особенно ярко это проявилось в следующем за Игорем княжении Игоря. С этого времени русичи начинают вручать византийцам письменные тексты договоров, к которых упоминаются славянские христиане: «Иже помыслит от страны русский разрушити таковую любовь, и елико их крещение прияли суть, да приимут месть от Бога Вседержителя, осужденье на погибель и в сий век и в будущий. И елико их есть не хрещено, да не имут помощи от Бога, ни от Перуна». В Константинополе в это время даже существовала собственная торговой и деловой русской колонии церковь – церковь Илии пророка, о чем говорится в летописи: «Се бо бе соборная церкы, мнози бо беша варязи хрестеяни». Христианство при Игоре, т.о., уже не гонимо де-факто, активным участником этого процесса христианизации Руси стала выдающемуся по своему государственному уму супруга рано погибшего Игоря, Ольга. По страницам греческих, западно-европейских, и, конечно, русских летописей, как некий тихий гром прокатывается весть, что эта русская княгиня, попечительница киевского трона при малолетнем сыне Святославе, предпринимает путешествие в Константинополь и там торжественно принимает крещение в 955 году. Акт крещения был частью политической игры, как со стороны Ольги, так и со стороны Византийского императора. Княгиня мечтала о том же, чего определенно добивался потом князь Владимир: о брачных связях своей варварской династии с порфирогенитами, на мировой политической арене того века единственными бесспорными наследниками римских кесарей были византийские василевсы. Однако в поведении бурной, тепмераментной и предприимчивой Ольги замечательно то, что она не превратила своих христианских убеждений в программу политического переворота. По отношению к не оправдавшему ее надежд Святославу она поставила себя в положение любящей матери и христианки. Русская летопись так говорит об этом: «Живяще же Ольга с сыном своим Святославом и учашет и мати креститися. И небрежаше того ни во уши приимати. Но яще кто хотяше креститися, не браняху, но ругахуся тому. Неверным бо вера хрестьянска уродьство есть». Ольге не удалось использовать 10-летний срок своего регентства для крещения Руси. Однако язычник Святослав был воспитан ею в духе терпимости к христианству.

            Крещение Руси связано с деятельностью молодого Новгородского князя Влидимира, в 978 году захватившего Киев и завладевшего троном и женой убитого им Ярополка. По словам летописис, «нача княжити Володимер в Киеве един. И постави кумиры на холму мне Двора теремного: Перуна древяна, а главу его сребрену, а ус злат. И Хорса. Дажь-бога и Стрибога, и Симаргла и Мокошь. И привожаху сыны своя и дщери. И жряху бесом и оскверняху землю требами своими. И осквернися кровьми земля Руска и холм тот». В жертву намечена была христианская семья из Византийцев, переселившихся в Киев. Они были убиты и сожжены в честь языческих богов. Вопрос в том, как мог измениться такой язычник, каким рисуют нам летописи молодого Владимира?

            В самой глубине это всегда останется тайной личного обращения, подобной чудесной тайне превращения гонителя христиан Савла в апостола Павла. Но на уровне культурно-исторического рассмотрения необходимо понять, как Владимир – неистовый фанатик, вдруг становится искателем истинной веры и рассылает в разные страны послов. Оценка Владимиром различных вер и культов носит былинно-сказочный и даже юмористический характер. Но в этом фольклорном изложении находит отражение тот факт, что обращение самого Владимира не могло не повлечь для него, как для мудрого правителя, сложнейшего вопроса: как, после всего периода его языческих безрассудств, перевести в эту, еще вчера гонимую им веру, народ? Таким образом, получают смысл и переговоры и посольства Владимира, желавшего, как бы извне получить сравнительную объективную оценку различных вер. У русских писателей 11 века, близких ко времени крещения Руси, можно найти материал, необходимый для понимания происходившего на Руси великого исторического поворота. Возьмем знаменитое похвальное слово Владимиру митрополита Иллариона (середина 11 века). Автор потрясен глубиною и загадочностью обращения Киевского князя, гонителя христианства, в пламенного его апостола. Митрополит Илларион риторически обращается к князю Владимиру, над гробом которого в Десятинном храме он произносит это слово, в присутствии сына его Ярослава и супруги последнего Ирины: «Как ты уверовал? Как воспламенился любовию Христовой? Как вселился в тебя разум, высший разума земных мудрецов, чтобы возлюбить невидимое и стремиться к небесному? (…) Не видел ты апостола, который бы, придя в землю твою, своею нищетою и наготою, гладом и жаждою преклонил твое сердце к смирению. (…) Руководствуясь только своим добрым смыслом и острым умом, ты постигнул, что един есть Бог, Творец невидимого и видимого, небесного и земного, и что послал Он в мир для спасения Своего Возлюбленного Сына. И с сими помыслами вступил ты в святую купель. Таким образом, что другим казалось безумием, то было для тебя силою Божией».

            О тех же глубоких мотивах обращения Владимира свидетельствует и другой писатель конца 11 века Иаков: «Владимир слышал о бабке своей Ольге, как она съездила в Царьград и приняла там святое крещение».

            Третий русский писатель второй половины 11 века, преподобный Нестор, участник составления Киевского Летописного Свода. В сказании о мучениках Борисе и Глебе, он пишет: «сему Владимиру явление Божие быти ему крестьянину створися. Ему же наречено бысть имя Василий».

            Богослов начала 19 века, преосвященный Филарет (Гумилевский) так реконструирует обращение князя Владимира: «ужасное братоубийство, победы, купленные кровью чужих и своих, сластолюбие грубое – не могли не тяготить совести даже язычника. Владимир думал облегчить душу тем, что ставил новые кумиры на берегах Днепра и Волхова, украшал их серебром и золотом, закалал тучные жертвы перед ними. Мало того – пролил даже кровь двух христиан на жертвеннике идольском. Но все это, как чувствовал он, не доставляло покой душе – душа искала света и мира». Крайности характера Владимира-язычника, возможно, послужили спасительным толчком в обратную сторону.

            Таким образом, по всей совокупности русских источников, обращение князя Владимира к христианству произошло по многим внутренним и внешним побуждениям, а не вследствие какой-то внешней случайности.

            Крещение киевлян состоялось после возвращения Владимира из завоеванного Корсуня с женой-гречанкой и окрещенной дружиной. Крещение народа было мгновенным, о чем сообщает летопись с официальным оптимизмом: людье с радостью идяху, радующеся и глаголюще: аще бы се не добро было, не быша сего князь и боляре прияли». Правда, летописное сказание, противореча себе, далее повествует, что, когда свергли Перуна и тащили топить его в Днепре, «плакахуся его невернии людье». Крещение Руси произошло по приказу сверху. Христианство было введено Владимиром по-язычески. В русской истории такие события являются отнюдь не единичными: европейские реформы, просвещение, образование внедряются жестокими, деспотичными, «языческими» методами. Крещение было всеобщим; по свидетельству митрополита Иллариона: «труба апостольская и гром евангельский огласили все города, и вся земля наша в одно время стала славить Христа».

            Громадная культурная роль христианства, его непреходящее историческое значение во многом зависели от героической деятельности апостолов, первых христианских подвижников, первых богословов, таких как Тертуллиан и Августин Блаженный. Существование христианства в первые пять веков новой эры показало превосходство нового миропонимания по сравнению с языческим, античному миру было дано «второе дыхание», возможность «возродиться». Вскорости это подтвердила возникшая молодая Европа, культурные устои которой были сформированы новой религией.

            Древняя Русь не знала такого беззаветного христианского подвижничества в первые века после его принятия, может быть, поэтому столь живучей оказалась легенда о странствиях по ее просторам апостола Андрея. И, тем не менее, христианство обладало такой мощной культурообразующей силой, что подвижники во имя Его должны были явиться и в Русской земле. В истории русской церкви и русской культуры ими стали преподобные, юродивые и старцы. Три означенные категории подвижников не всегда вписывались в рамки официальной религиозности: они могли занимать определенное место в церковной иерархии (как Сергий Радонежский), а могли и не занимать (Ксения Петербургская), старчество служило к процветанию русских монастырей, но старцы же создавали внутри обители свой «внутренний» монастырь, их авторитет зачастую был выше авторитета настоятеля. Двадцатый век дал поразительные примеры тайного монашества (Алексей Лосев) и явного юродства (Мария Юдина), когда высокий социальный статус человека сочетался (или затмевался) его религиозным служением.

            Монашеское служение пришло на Русь вместе с Феодосием и Антонием Печерским. В первые века христианства существовали две формы монашеской отшельнической жизни: египетская и сирийская, более аскетическая и суровая, и палестинская – более мягкая, умеренная и культурная. На Руси привилась вторая форма. Из подземной пещеры первых веков христианства, из катакомб монастырь выходит на свет Божий, расширяется, закладываются каменные стены, монастырь окружается селами и крестьянами. Первые подвижники Руси не искали себе других мест, кроме окраин стольных городов и призвание свое видели в воздействии на мир. В 1108 году был канонизирован Феодосий, создатель Киево-Печерской лавры. В нем мы видим образ смирения, кротости, почти юродства; Феодосий занимался всю жизнь сельским трудом, носил «худые ризы», становившиеся иногда источником унижения – кенозиса. Века татарского доминирования тяжко отразились на всех сторонах русской жизни, новое монашеское движение началось только в конце 14 века. После Феодосия Печерского Сергий Радонежский является вторым родоначальником русского монашества.

            Подобно Феодосию, он носит «худые ризы», роднит обоих святых привычка к сельскому труду, гармония деятельной и созерцательной жизни. Как и Феодосий, он был близок к княжескому дворцу, принимал участие в политической жизни Руси, благословил Дмитрия Донского на освободительный подвиг. Характерными чертами Сергия явились его видимые безвластность и готовность к унижениям. Он нанимается плотником к монаху Даниле за решето гнилых хлебов. Смирение – его главная добродетель. Другая новая черта, появившаяся в Сергии – его известные видения: монаха-вестника, явившегося отроку Варфоломею, огонь, сходящий со сводов храма, явление Пречистой с апостолами Петром и Иоанном. Русская религиозная жизнь не знает до Сергия таких таинственных видений. Они говорят о тайнах духовной жизни, протекающих скрытно от нас. Св. Сергий ничего не поведал ученикам о своем духовном опыте. Древняя Русь отличалась «невегласием» – немотой выражения самого глубокого и святого в своем религиозном опыте. Лишь в знаках и видениях да еще в начертаниях и красках иконы она сумела отчасти приоткрыть для нас покров тайны. Св. Сергий был первым русским мистиком, носителем особой таинственной духовной жизни, не исчерпывающейся аскезой, подвигом любви и непрестанной молитвы.

            Первый русский мистик, преп. Сергий был и первым русским пустынножителем. Для него, как и для древних мистиков Востока, пустыня была учительницей мысли и веры. Долгое время медведь был его единственным другом и собеседником в безлюдной глуши. Таково было и все новое русское сергиевское монашество. Оно уходило в пустыню, в лесные дебри, строилось, создавало иногда крупные культурные очаги, опорные пункты русской колонизации. 15 век – золотой век русской святости, давший более всего преподобных русской церкви, покрывший монастырями всю Северную – тогда воистину святую Русь.

            Однако, в послесергиевском монашестве можно уже различить два течения: северное и московское. Одни ученики Сергия шли на север, создавая монастыри в лесных пустынных местах, такие как Кириллов монастырь. Северные группы подвижников хранят в наибольшей чистоте заветы преп. Сергия: смирение, нестяжание, уединение, богомыслие. Эти святые легко прощают и оскорбителей своих, и разбойников, покушающихся на монастырское имущество. Нестяжание в самом строгом смысле не личного, а монастырского отказа от собственности – их общий идеал жизни. Преп. Кирилл отказывается от дарственных сел с принципиальной мотивировкой: «Аще села восхитим держати, болми будет в нас в нас попечение, могущее братиям безмолвие пресецати». Св. Кирилл предпочитает принимать милостыню. Разумеется, полная нестяжательность есть идеал, от которого отступают даже самые строгие подвижники. По смерти основателей их монастыри богатеют; но и изменяя заветам святого, хранят память о них.

            Полная независимость от мира дает святому право судить мир. Его обычная кротость и смирение не мешают ему выступать обличителем сильных мира сего. Впрочем, эти столкновения с миром редки и исключительны. Некоторые из них уходят в уединение, не терпя и монашеского общежития. В обнорских лесах преп. Павел поселился в дупле дуба, и Сергий Нуромский, другой пустынножитель, нашел его здесь в обществе медведя и диких зверей, кормящим птиц, которые сидели у него на голове и на плечах.

            Жития весьма скупо говорят о внутренней, духовной жизни святых. Тем не менее, возможно выделить отдельные черты:

внешняя аскеза, при всей суровости жизни, подчинена внутреннему деланию;

это духовное делание изображается как очищение ума и духовное соединение с Богом;

в редчайших случаях «умное делание» (молитва) сочетается с видениями.

            Главой нестяжателей в 16 веке стал Нил Сорский. На Соборе 1503 года он выступал против монастырского землевладения. Его перу принадлежат проникновенные размышления о сущности умной молитвы: «Зрю свет, его же мир не имать, посреди селлии на одре седя; внутри себе зрю Творца миру, и беседую, и люблю, и ям, питаясь добре единым боговедением, соединяюсь ему, небеса превосхожу: и се всем известно и истинно. Где же тогда тело, не вем».

            Удивительна, при такой высоте духовной жизни, терпимость нестяжателя к многообразию личных путей, ведущих к истине (наш современник, М.М.Пришвин запишет в 1918 году в своем Дневнике: «каждый человек приходит к себе, но какими же непростыми путями»). Нил Сорский пишет: «Вся же естества единым правилом объять невозможно есть: понеже разнство велие имут тела и крепость яко медь и железо от века».

            Второе направление в русской духовной жизни связано с именами Пафнутия Боровского и Иосифа Волоцкого. Именем последнего названо и все направление – иосифлянство. Его отличают чувство меры, хозяйственность, он приглашает расписывать свою церковь знаменитого иконописца Дионисия. Место умной молитвы у Иосифа занимает келейное правило: «Стисни свои руки, и соедини ноги, и очи смежи, и ум собери». Его не влечет к одинокому созерцанию, к отшельничеству. Его идеал – совершенное общежитие, для которого он пишет свой знаменитый Устав – не руководство к духовной жизни, а строгий распорядок монастырского быта. В основе концепции иосифлянства лежал принцип социального служения монастыря. Во время голода Иосиф кормит у себя до 700 бедняков, занимает деньги на покупку хлеба, а детей до 50 человек собирает в своем странноприимном доме. Социальное служение у Иосифа вырастает в национальное. Он собирает сведения о русских монастырях и святых. Суровый к себе, Иосиф суров и к другим: все время его игуменства проходит в постоянной борьбе: с Волоцким князем, с ересью жидовствующих, у учениками Нила Сорского. Для еертиков он требовал смерти, для кающихся – пожизненного заключения. В «Просветителе» он дает обоснование смертной казни для еретиков; северные заволжские старцы напоминали великому князю о христианском милосердии, о прощении кающихся грешников. В этой тяжбе Иосиф Волоцкий вышел победителем.

            Противоположность между «нестяжательством» и «иосифлянством» поистине огромна, как в понимании основ духовной жизни, так и в своих социальных выводах. Одни исходят из любви, другие – из страха (страха Божия), одни являют всепрощение, другие – строгость к грешнику, на одной стороне почти безвластие, на другой – строгая дисциплина, одни дают в своих скитах приют беглым еретикам, другие подвергают их казни, нестяжатели предпочитают бедность и милостыню, иосифляне ищут богатства ради социальной организации благотворительности. Наконец, – первые дорожат независимостью от светской власти, другие всеми силами укрепляют самодержавие. Победа Иосифа Волоцкого была предопределена созвучием его устремлений с устремлениями Московского Великого князя, в торжестве национально-государственных задач над внутренне-религиозными. Проблема заключалась не в борьбе этих двух направлений, но в полной победе одного из них – иосифлянства. В результате в религиозной жизни надолго установился тип уставного благочестия, обрядоверства, а живой религиозный опыт был вытеснен «за церковную ограду» и стал достоянием старцев, юродивых, а с начала 19 века – русских религиозных мыслителей.

Литература:

Федотов Г.П. Судьба и грехи России. В двух томах. СПб., София, 1991.

Зеньковский В.В. История русской философии. В четырех томах. Л., Эго, 1991.

Преподобные старцы Оптиной пустыни. М., Благовест, 1995.

Карташев О.В. Очерки по истории русской церкви. В двух томах. М., Наука, 1991.

Духовник старцев. Воспоминания о протоиерее Александре Воскресенском. М., Благовест, 2001.

Юдина М.В. Лучи Божественной любви. М.-СПб., Университетская книга, 1999.

Лосев А.Ф. Жизнь. СПб., Комплект, 1993.