2. Три источника и три составные части... - Проблема Абсолюта и духовной индивидуальности в философском диалоге Лосского, Вышеславцева и Франка - С. В. Дворянов

Первый кит, послуживший опорой для творчества Б.П.Вышеславцева, - это прекрасная философская подготовка, полученная им в школе П.И. Новгородцева. Собственно говоря, это была единственная философская школа в Москве в начале ХХ века. Сергей Николаевич Трубецкой слишком рано умер и слишком много сил после защиты в 1900 году докторской диссертации и вплоть до своей кончины в 1905 году отдавал участию в общенациональных общественных движениях. Поэтому на молодую философскую поросль он влиял скорее обаянием личности, чем прямым методическим руководством. У Льва же Михайловича Лопатина ( если позволительно чуть шаржировать его портрет ) было лишь две пламенные страсти : продолжительный послеобеденный сон и посещение ежевечерних до третьих петухов журфиксов. Времени катастрофически не хватало и на собственную серьезную работу, не говоря уже о том, чтобы еще вникать в проблематику, кружившую голову молодежи. Видимо, чувствуя свою уязвимость, Лев Михайлович щедро одаривал пятерками студентов и как простуды боялся конкуренции со стороны молодых талантов, всячески воспрепятствовав, например, переводу из Санкт-Петербурга в Москву подававшего большие надежды Н.О. Лосского и поспешив ради этого вызвать из Киева скромного Г.И.Челпанова, не способного поколебать авторитет московского мэтра.

Творческую же атмосферу, царившую в школе П.И.Новгородцева, пожалуй, лучше всего передают слова Ивана Ильина, однокашника Вышеславцева по аспирантуре. П.И. Новгородцев, пишет Ильин, всегда “ говорил о главном ; не о фактах, не о средствах, отвлеченно, но о живом ; он говорил о целях жизни, и, прежде всего, о праве ученого исследовать и обосновывать эти идеи. Вокруг него, его трудов, докладов и лекций шла полемика, идейная борьба <...> Слагалось идейное бродило, закладывались основы духовного понимания жизни, общественности и политики <...> Он обладал исключительным чутьем к т е м е. Интуитивно улавливая, как бы подслушивая внутренним слухом, где и как бьется сердце предмета, он отыскивал то умопостигаемое место, в котором завязан главный узел проблем <... >” 3).

Направление мысли Новгородцева и сама ее энергия оказались чрезвычайно созвучны духовным устремлениям Вышеславцева. Следует отметить, что в аспирантуру он пришел уже довольно зрелым человеком, с вполне осознанными основными интересами. Окончив курс наук на юридическом факультете, видимо, в качестве вольнослушателя ( о чем говорит отсутствие в университетском архиве личного дела студента Б.Вышеславцева ) , он после этого несколько лет проработал в адвокатуре. И нигде лучше, как в адвокатуре, он не мог бы осознать и прочувствовать всей кожей условность и относительность любых юридических формулировок. Более того, перед ним уже тогда могла забрезжить и мысль о том, что любые человеческие рационализации находятся в кровном родстве с юридическим крючкотворстовом. Но остро пережить относительность и условность рациональной мысли можно было только при одном условии, а именно при уже открывшемся доступе к Абсолютному, при уже укоренившейся в уме и душе интуиции Абсолютного. Только на фоне Абсолютного относительное воспринимается как относительное. Как позднее напишет ровесник и во многом единомышленник Вышеславцева С. Л. Франк : “ Всякое наше знание имеет своей основой самообнаружение абсолютной реальности <...> Абсолютное первее, очевиднее всего относительного и частного, которое мыслимо только на его основе” 4).

Именно в этом направлении работала мысль Новгородцева, который смог в доступной форме выразить и передать ученикам биение своей мысли. Новгородцев осознал опасность абсолютизации относительного, опасность превращения средства в конечную цель, то есть опасность утопического мышления. Он глубоко проанализировал две рожденные на Западе, но уже захватившие сознание и русской интеллигенции наиболее влиятельные утопии : утопию совершенного “ правового государства”, и утопию совершенного “социального строя”. И здесь нельзя не подчеркнуть тот важный факт, что если опасность второй из указанных утопий, нашедшей наиболее яркое выражение в марксизме, сегодня осознанно в достаточной мере, то опасность первой из них нам еще предстоит осознать. Дело ведь не столько в форме утопии, сколько в утопичности как таковой, в нашем утопическом сознании, в нашей постоянной готовности поклониться идолу, а не Богу, в нашей готовности поверить в самодостаточность средств, в их якобы способность действовать в автоматическом режиме в направлении достижения “благополучной” и “безмятежной” жизни. Но освободиться от кошмара утопизма в век господства научного мировоззрения - дело чрезвычайной сложности, ибо наука ежечасно и ежесекундно порождает и поддерживает утопическую установку тем, что направляет наше внимание на поиски автоматизмов в жизни, тем самым как бы возвращая нас к ветхозаветной “религии Закона”.

Чтобы окончательно освободиться от соблазна утопизма, чтобы острее осознать несовместимость “религии Закона”и “религии Благодати”, Вышеславцеву пришлось опереться на второго кита. Рисуя образ Б.П.Вышеславцева как одного из ярких представителей эпохи “русского духовного ренессанса”, Ф.А.Степун не случайно указал на присущий ему артистизм. “Одним из самых блестящих дискуссионных ораторов среди московских философов, - вспоминал он, - был Борис Петрович Вышеславцев, приват-доцент Московского университета. <...> Юрист и философ по образованию, артист-эпикуреец по утонченному чувству жизни, и один из тех широких европейцев, что рождались и вырастали только в России, Борис Петрович развивал свою философскую мысль с тем радостным ощущением ее самодовлеющей жизни, с тем смакованием логических деталей, которые свойственны скорее латинскому, чем русскому уму. Говоря, он держал свою мысль, словно некий диалектический цветок, в высоко поднятой руке и, сбрасывая лепесток за лепестком, тезис за тезисом, то и дело в восторге восклицал : “Поймите !...оцените!...”5).

Вышеславцев вырабатывает свой собственный легкий, эссеистический стиль философствования, органично включая в ткань своих блестящих работ многочисленные поэтические вставки, цитируя не только поэтов отечественных, начиная с Пушкина и Тютчева, но и зарубежных - от Гете и Гейне, до Омара Хайама.

Артистизм, обладание развитым художественным вкусом помогли Б.П.Вышеславцеву лучше увидеть и понять, что философия есть вид искусства, что она есть искусство движения мысли одновременно в двух измерениях : в рациональном и ценностном.

Философия есть не только работа мысли в предметной сфере, но и духовный подъем, восхождение к Абсолюту. И в процессе этого подъема у нас нет возможности зацепиться за рационально фиксируемые “факты”, поэтому и критерии “истинности”, то есть верности пути здесь иной. Не проницательность рациональной мысли, а сила воображения способна закрепить здесь достигнутые результаты.

“Критерий истинности, пригодный для “низких истин”, то есть для установленного и познанного, - пишет Вышеславцев о воображении как о силе, движущей нас в ценностном измерении, - не имеет здесь никакого значения. Здесь не возникает вопроса о соответствии с эмпирической реальностью, ибо творческое воображение сознательно ищет иной, совсем иной реальности. Здесь существует свой собственный критерий истинности : высота и мощь сублимирующего образа. “Обман” становится творческой правдой ( художественной правдой прежде всего) , когда он действительно “возвышает”. Вооборажение правдиво тогда, когда оно есть творчество” 6).

В этом понимании философии как единства ценностного и рационального мышления Вышеславцев не одинок. Об этом неоднократно писал Н.А.Бердяев. Об этом же пишет и С.Л. Франк : “Вспоминая о принципе потенцированного, трансцендентального мышления, мы осознаем <...> что теоретически и реально безусловно неустранимое различие между значимой в себе ценностью <...> и грубой фактичностью есть все же <...> с в я з ь между ними <...> и, тем самым, свидетельство трансрационального их е д и н с т в а ” 7).

Эта связь ценностного и фактического, рационально постигаемого, проявляется прежде всего в том, что Абсолютное, как высшую ценность, в принципе нельзя постигнуть ни рациональным, ни иррациональным актом в отдельности, но лишь в результате синтеза того и другого. “ Абсолютное первоначало, - подчеркивает тот же Франк, - открывается в своей конкретности лишь в связи со своей остальной реальностью” 8). Надо обладать искусством так двигаться среди реальных предметов, создавать из них такие художественные композиции, чтобы это движение одновременно было движением и в “горизонтальном” и в “вертикальном” направлении. И только подлинное духовное возрастание выражает истинность или “правду” нашего движения по предметам. “Критерий п р а в д ы, - подчеркивает Вышеславцев, - прежде всего имеет аксиологическое значение, выражает ц е н н о с т ь, а не реальное бытие” 9). Следует лишь добавить, что “реальное бытие” означает здесь лишь такое бытие, каким оно видится художественно бесчувственному взору. Художник и не художник смотрят на одно и то же, но видят разное.

И тем не менее, великолепная философская подготовка и артистизм, безупречный художественный вкус не являются исчерпывающими характеристиками духовной одаренности и самобытности Вышеславцева. Без третьего кита здесь было не обойтись. Русские философы неоднократно подчеркивали, что художественное познание есть лишь редуцированная форма б о г о п о з н а н и я и что различные виды художественного творчества суть “выпавшие из гнезд или выскочившие звенья более серьезного и более творческого искусства - искусства <...> полного претворения действительности смыслом и полной реализации в действительности смысла” 10), то есть искусства Теургии.

Религия Благодати призвана не отменить Закон, а его “ исполнить”, но и “восполнить”. Наполнить его смыслом, теплом, сердечным трепетом. Безблагодатное творчество бессильно “претворить действительность смыслом, полностью реализовать в действительности смысл”. Светским псевдонимом Благодати “вдохновением” не стоит злоупотреблять. Вышеславцев неоднократно подчеркивал, что в нашей мирской жизни все более ценное неизменно оказывается и более хрупким, недолговечным, эфемерным. Жизнь нас пытается убедить, что ценность и бытие несовместимы. И только благодатное знание неопровержимо свидетельствует, что высшая ценность обладает и высшей бытийственностью, то есть является Абсолютом. Только в вере онтологическое и аксиологическое измерение сплавляются воедино. “Вера, - подчеркивает Вышеславцев, - есть аксиологическое отношение к Абсолюту, а не толькоч онтологическое “11).

Любопытная бытовая деталь. Детство и юность Бориса Петровича Вышеславцева протекли в квартире, располагавшейся в доме при церковном храме Св. Евпла, что на улице Мясницкой. А прямо перед окнами квартиры находился дом-дворец Чертковых, со знаменитой Чертковской библиотекой, более полувека питавшей материалами журнал “Русский архив”, издававшийся П.И.Бартеньевым, бывшим ее библиотекарем. В том же Чертковском доме располагалась и часто посещаемая Борисом Петровичем квартира его тетушек, переносившая его в мир ампира пушкинской эпохи. Так что светская и церковная культура, светская и церковная жизнь исподволь впитывались и синтезировались душой юного Вышеславцева. И когда впоследствии ему была предложена профессура в Парижском Свято-Сергиевском православном богословском институте, то это не повлекло за собой радикальной перемены ни в его мировоззрении, ни в его мирочувствии.

Бытовой уклад семьи и русская культурная традиция укоренили Б.П.Вышеславцева в православии, и ему не могло прийти в голову искать путь к религии через диалектические контраверзы Гегеля или Мережковского и соблазняться идеями “ нового религиозного сознания”. И в дальнейшем серьезный его интерес к индийской мистике и глубинной психологии К.Юнга диктовался не какими-то “духовными поисками”, а пытливостью стремящегося к пониманию ученого и философа. Не проблема “духовного выбора”, а проблема духовного возрастания и совершенствования занимала его ум и душу, поэтому поиск Абсолютного и оказался в центре его философствования.