1. Высокий дилетантизм. - Проблема Абсолюта и духовной индивидуальности в философском диалоге Лосского, Вышеславцева и Франка - С. В. Дворянов

Вышеславцевы, чей дворянский род известен в России с пятнадцатого века, к первому ряду знати никогда не причислялись, но были и не из последних : достойно проходили свое поприще в чинах стольников, воевод, полномочных послов при иноземных дворах и были жалованы “за многие службы” поместными окладами в Тамбовской, Пензенской и Московской губерниях. И дворянское происхождение глубоко запечатлелось на всем личностном и творческом облике Бориса Петровича Вышеславцева, укрепив в нем чувство свободы и то “дворянское чувство равенства со всеми живущими” ( Б. Пастернак), которое иногда раздражало его заслуженных коллег, с трудом мирившихся с претензиями на ученость этого по видимости филосовствующего плейбоя. Но даже такой мученик идеи, как П.И.Новгородцев, чья нравственная чистота граничила со святостью, и чьи оценочные критерии были , может быть, слишком высоки, даже и он не мог усомниться в подлинности философского дара и пафоса Б.П.Вышеславцева. В цитируемом ниже отрывке из письма П.И.Новгородцева к П.Б. Струве речь, видимо, также идет о не вполне приемлемых с ригористической точки зрения компромиссах с большевистской властью, на которые Вышеславцев пытался пойти, чтобы избежать высылки из России на печально знаменитом “философском пароходе”, но которые его так и не уберегли от уже полу добровольной эмиграции спустя три месяца после исхода главных философских сил.

“ Вышеславцева, - пишет в 1923 г. Новгородцев Петру Бернгардовичу Струве, - я знаю очень давно и, быть может, лучше, чем кто-либо из вас. Впрочем, та характеристика, которую Вы даете, вполне совпадает с моей. Это человек одаренный, но и бесспорно нравственно легкомысленный и слабый и в этом смысле стоящий ниже среднего допустимого уровня. При этом так как искоренить в себе того, что дало ему изучение философии и морали он не может, даже и тогда, когда принимает на себя личину, чтобы войти в лагерь врагов, и в душе его остается неугасимая точка света, то и выходит именно так, как Вы сказали, что и враги его скоро распознают, что он не их, а только лицемерит, и единомышленники чувствуют, что есть точка света, но не все убеждаются, что настоящая, неподдельная <...>

Вот что я прибавлю на основании долговременного наблюдения над Вышеславцевым. Будучи по своему нравственному уровню н и ж е среднего, по своим домогательствам и притязаниям он всегда оказывался в ы ш е принятого и допустимого академическими нравами...<...> Теперь Вы спросите, какой из всего этого вывод ? Вы настаиваете, что не надо губить человека, и я скажу, что не надо губить человека. Даст Бог, времена будут легче и Вышеславцев выправится : таким людям нельзя потакать в тяжелое время безнаказанно. Не понимаю также, почему Вы считаете, почему он может вести семинарий по истории русской общественности, ведь тут требуется огромное познание, которого он не имеет. Этот семинар могли бы вести Вы, мог бы вести Булгаков. Но почему вы считаете, что Выш <еслав >цев, я этого совершенно не понимаю. А между тем, из всех Ваших семинарий этот самый трудный и самый ответственный. Тут надо касаться глубочайших корней современного кризиса и русского предназначения, и тут должен выступить человек б о л е е п л а м е н е ю щ и й и б о л е е с в е т л ы й ” 1).

За свою неудачную попытку компромисса с большевиками Вышеславцев в конце своей жизни расквитался книгой “Философская нищета марксизма”. Но нужно признать, что именно потому, что в ней он выступил как “человек более пламенеющий”, каждая фраза которого “облита горечью и злостью”, эта книга оказалась и наименее удачной. Будучи по возрасту ровесником младшего из “веховцев” С.Л.Франка, по душевно-духовному складу Б.П.Вышеславцев принадлежал уже к следующему поколению деятелей “русского духовного ренессанса”. Он не прошел закалку беззаветной и беспощадной духовной борьбой с ненавистным для русской интеллигенции общественным строем, существовавшим до либеральных реформ 1905 года, но зато он сохранил гибкость, отзывчивость и гармоничность души и ума, их направленность не на борьбу с низменным, а на духовное возрастание личности, благодаря чему и заслужил от философов младших поколений глубокую признательность и титулатуру “Рахманинова русской философии”2).

Философское творчество Вышеславцева содержит в себе неискоренимые черты высокого дилетантизма. И это должно быть сказано не в укор, а скорее в похвалу ему. Русская дворянская культура достигла неслыханных высот именно потому, что ориентировалась не столько на внешние критерии, предъявляемые профессиональными сообществами, сколько на оценку людей своего круга, готовых чутко реагировать на присутствие в произведении ноты подлинности или фальши. Важно было расслышать, насколько глубоко задевают лично автора поставленные им проблемы и насколько способен он противостоять бесу тщеславия, а значит и соскальзыванию на путь измельчания.

Но такие высокие критерии, повышая требования к себе у автора, не всегда способствуют продуктивности в количественном выражении, зачастую превращая произведения в этюды к так и не написанной главной картине или книге.

Покидая навечно Россию на сорок шестом году жизни, Вышеславцев имел в авторском багаже всего одну книгу : “Этика Г.И.Фихте”, да и ту написанную под давлением необходимости получить магистерскую степень. И за всю свою довольно долгую семидесятисемилетнюю жизнь он издал только шесть книг, что по меркам эпохи “духовного ренессанса” немного, особенно если сопоставить это с продуктивностью Н.О.Лосского, Н.А.Бердяева или С.Л. Франка. Но уже первая, изданная в 1914 году в количестве 350 экземпляров, книга поставила его в ряд ведущих философов дореволюционной России. А изданная в 1931 году в Париже книга “Этика преображенного Эроса” дает нам полное право причислить Вышеславцева к лику классиков “русского духовного ренессанса”. Публикуя в предисловии к этой книге программу должного воспоследовать второго тома исследования, Борис Петрович, несомненно, лукавил, ибо решение всех шести обозначенных в этой программе философских проблем уже было намечено в первом томе “в виде скрытых взрывчатых гнезд”. И он, эссеист по своей творческой манере, конечно же, вполне осознавал, что “размазывание” на целые главы этих “взрывчатых гнезд” ничего существенного не добавило бы к раскрытым в них философским перспективам, но только ослабило бы их духоподъемную силу.