3. Дередукция воображения - Творческое воображение воображения - С.А. Борчиков

Для начала обращусь к навязчивому примеру с «домом». С.Л. Катречко на нескольких страницах своей работы обыгрывает феномен вúдения целостности «дома». Интересно посмотреть не решение этой проблемы, а гносеологическую схему самого решения. Берется довольно простой образ – «дом». Но поскольку механизм его существования не так прост и очевиден, приходится редуцировать процедуру образо/домо/образования до элементарных составляющих. Далее происходит установление их ложности или истинности, соотносительности и взаимовлияния в образе «дома». В результате возникает какое-то (сейчас не суть важно какое, но важно, что довольно сложное и синтетическое) решение этой проблемы и феномен видения образа «дома» становится понятным.

Нет слов, простота целостного образа – это редукция от сложнейших гносеологических механизмов. Но редукция от простоты образа к гносеологическим механизмам – на самом деле сложнейшая дередукция, не так просто гарантирующая простоту целостного понимания. Конечно, относительно легко справиться с феноменом вúдения дома. Но вот пример, с которым в последнее время мы с моими друзьями сталкиваемся в спорах на городском Философском семинаре – проблема смерти. Как вообразить смерть? Люди знают очевидно только один малюсенький эмпирический факт, который встречают повсеместно – смерть близких и не близких людей, похороны, поминки и т.п. Как достроить образ смерти до целостности?

Попробуйте повоображать, как с домом. Вы неизбежно начнете воспроизводить либо ходячие религиозные представления: восточную реинкарнацию или христианские картины рая и ада, мифологическое царство Аида и Таната или же фантазировать что-то своё, но где гарантия, что это и есть творческое воображение, достраивающее смерть до целостности? Но в таком случае любое воображение имеет право называться творческим. Однако это не так.

Вот, к примеру, моё воображение смерти, или достраивание образа смерти до целостного символа. Я думаю, что смерть – самое бессмысленное явление. В том значении, что никакого верифицируемого смысла наперед, до самой смерти ей приписано быть не может, а когда она свершится, то некому уже будет ни приписывать ей смысл, ни верифицировать его. Поэтому я не боюсь смерти. Там ничего нет, мне нечего бояться.

Самое интересное не в этом образе, а в том, как некоторые мои друзья психиатры начинают квалифицировать это моё многократно проговариваемое «я не боюсь смерти». Они считают, что эти проговорки обнажают скрытый страх смерти, который я якобы сублимирую в моё философское творчество. Неужели они воображают, что я не знаю теорию бессознательных сублимаций? Неужели они воображают, что, даже не знай я этого и вдруг узнав, я не стал бы продолжать думать так, как думаю? Я воображаю себя после смерти, зная, что там ничего нет. Они воображают меня и себя до моей смерти, не зная, что есть.

Воображение всегда там, где чего-то нет при «есть»: либо есть знание, но нет реальности (как со смертью), либо есть реальность, но нет знания (как в случае с созерцанием части дома). «Я знаю», – говорю я или мой оппонент, а как оно есть или будет, кто знает? Я не знаю чего-то, и психиатры чего-то не знают; мы даже вербально зафиксировать не можем, чтó мы не знаем, но образы (схемы, ноэмы, символы) сами собой носятся в нашем сознании, предопределяя априорную спонтанность воображения…

На уровне чувственных объектов и событий воображение и реальность здорово разнятся. Допустим, я воображаю березу и воображаю, что пилю её на дрова. Но береза как стояла, так и стоит на месте. Подхожу ближе и вижу, что это не береза вовсе, а дуб. Сам я дуб.

На уровне умственных вещей не всё так просто. Можно, конечно, вообразить, что я создал единую теорию поля. Но это я ведь не теорию, а себя физиком-теоретиком воображаю. А вот если я положения самой теории начну воображать, то неминуемо ввергнусь в теоретическую деятельность и на самом деле среди вымыслов могу что-либо действительное изобрести.

Аналогично – со смертью. Аналогично и с жизнью. Конечно, я могу вообразить, что смысл моей жизни, например, строительство коммунизма. Но это я опять же не коммунизм, а себя в коммунизме воображаю. Однако, если я захочу вообразить идеологию коммунизма, то я неминуемо вынужден буду изрекать какие-то идеологемы: «А», «В», «С», «D» и т.д., то есть, говоря метафорически, я уже начну «пилить березу». Я от этого не становлюсь коммунистом, но кто сказал, что в реальных идеологиях нет элементов теоретического воображения?

Кто может взять на себя смелость оценить моё утверждение «смысл моей жизни – философия»: воображаемое оно или действительное? Кроме меня, конечно. Оценить так, как это воображение в пределах моей ноэматической апперцепции самотождественно происходит. А я оцениваю, теоретически вопрошая. Если бы я не воображал, то откуда бы у меня образ философии появился? Если бы даже извне появился в качестве мнения или знания, то чем бы я его наполнил, если бы не воображал? А если бы только воображал, то зачем ещё что-то делаю, чтобы показать, доказать, утвердить, что я философ? И, наконец, если бы только делал, то как узнал бы, что делаю и, самое главное, зачем делаю?

Творческое воображение оказывается комплексной величиной, подобной айсбергу: над поверхностью (не скажу «сознания», а то сразу возникает злополучная проблема бессознательного, но) простого, явного схватывания находится видимо-образная часть воображения, а под поверхностью – целая глыба функций, форм и деятельностных проявлений, опосредующих этот образ и служащих ему несущим основанием.

Вот образ «воображения». Простое воображение – как вершина айсберга – это редукционистская (упрощенная) форма сознания, эксплуатирующая его естественную, ненапряженную спонтанность. А под ней – дередукция – сложнейшая (трансцендентальная и ноэматическая) основа воображения, где-то бессознательная, где-то осознанная, где-то требующая своего осознания в труде мысли, а где-то – в опыте философствования.

То, что в воображении редуцируется в образ, символ, схему или ноэму, само из них же в последующем и дередуцируется. И если для редукции характерно самобытийное воображение, то для дередукции – творческое воображение.

Приближаясь к финалу моего исследования, могу подытожить: поскольку творческое воображение не лежит на вершине айсберга, постольку редуцирование ему свойственно только по недоразумению. Конечно, редукция тоже может быть творческой, но это творчество ограничено сотворением образов и схем. Истинное творчество воображения начинается там, где появляется дередукция – развертывание и сотворение того континуума сознания, который соответствует образам, символам, схемам и ноэмам.

И здесь возможны два варианта. 1) Простое осознание того, что есть. 2) Надбавление новых реалий к тому, что есть. Например, я могу вообразить, что пилю березу, а потом 1) сотворить под это воображение действительную реальность лесопилки и 2) могу даже при этом сотворить-изобрести электропилу, на которую в первоначальном образе даже намека не было.

В любом случае (и в первом, и во втором) к реальности воображения добавляется в качестве её приращения, как минимум, её знание, а как максимум, новая реальность («дельта»). Но поскольку в первом случае знание – это тоже ведь элемент новой реальности, а во втором – сама надбавляемая реальность знаема, постольку однозначно следует, что при дередукции творится новая реальность, а посему здесь находится место творческому воображению.

Творческое воображение – это канал, по которому происходит интерактивная перекачка эвристических потенций и эманационных энергий от одной реальности к другой – новой. Вместе с тем банальные эстетические концепции смотрят на творчество, а отсюда и на воображение как раз в первом аспекте: как сотворить образ, картину, сонату, стихотворение, формулу, мысль? Так и не доходя до глубин айсберга, не понимая, что творчество есть прежде всего сотворение человеком самого себя, своего образа, схемы своего Я и я‑ноэмы. Иначе можно дойти до абсурда: обучить, к примеру, обезьяну рисовать черный квадрат и объявить её по гениальности равной Малевичу.

Относиться к творчеству дередукционно – значит понимать и то, что за субъектом стоит творение, и то, какая часть личности творца воплощена в образе (того же «Черного квадрата», например). А этого без соответствующего гносеологического подхода к творческому воображению не понять (не понять, что творческое развитие Малевича от «Черного квадрата» до «Красного квадрата» – сложнейшее сотворение, вы-творение им своей личности, которое уж никак не сводится к тому, что через несколько лет после «Черного квадрата» Малевич вдруг научился воображать в противовес утверждению Канта красный цвет).

3. Дередукция воображения - Творческое воображение воображения - С.А. Борчиков - Философия как наука