Терапевта бьют, или, за одного битого двух небитых дают

Прежде всего я хотел бы поблагодарить госпожу Жудит Миллер, а так же доктора Ива Колда Стави, доктора Лижию Горини и психолога, госпожу Жиродель за помощь и поддержу.

Терапевта бьют, или за одного битого двух небитых дают.

Потерянность.

Начиная с того момента, как я сюда попал, я был прилично озадачен тем, что никто не дал мне никаких точных указаний, как и что тут, вообще, делать. Все вежливо улыбаются, но никто ни слова не говорит о том, как правильно быть стажёром-психологом в отделение дневного стационара для детей с тяжелыми психозами.

Конечно, я знаю, что в случае работы с психотическим субъектом, "миссия психолога, ориентированного психоаналитической этикой, состоит в том, чтобы стать ему  партнером в его изобретении, которое ему поможет обходиться с наслаждением, со своим «слишком», но это была только теория, которая на тот момент не имела никакого представительства в моем собственном опыте. Совет «попытаться чему научиться отталкиваясь от встречи» ничего нового в моем понимании не добавил, а скорее, ещё больше запутал.

Единственный совет, который показался мне ясным и реализуемым, это запоминать все, что происходит, и записывать максимально точно, ничего не добавляя и не изменяя даже малейших деталей. Этот совет и стал той соломинкой, за которую я схватился. Таким образом, когда подошла моя очередь говорить на клиническом собрании, мне было о чем рассказать.

Как оказалось, именно полное отсутствие указаний (подобно тому, как в личном анализе нет никаких указаний, о чем говорить во время сессии) позволило мне просто быть в предложенных обстоятельствах, и этот опыт оказался очень ценным.

В этом тексте я расскажу о встрече. А ещё о том, чему меня научил восьмилетний мальчик, который находился на лечении в том самом дневном стационаре, где проходила моя стажировка. Я назову его Микаэль (имя, по понятным причинам, изменено).

От потерянности к решению.

Микаэлю 8 лет. Он не говорит. Мальчик вообще не вступает ни с кем ни в какие виды диалога. Он либо отвечает на требование, либо требует что-то сам. Все остальное время он проводит на какой-то собственной планете, которая к нам, к землянам, никакого отношения не имеет (оговорюсь, что это, конечно, метафора, ведь нас читают, в том числе и психиатры))), и не участвует ни в каких ателье

Иногда он произносит отдельные вокабулы, иногда повторяет короткие слова по типу эхолалии. Сразу же после моего первого «привет, Микаэль» он берет меня за руку и ведет к незнакомой мне закрытой двери. Здесь он жестами требует ее открыть (Вы, конечно знаете, что в психиатрических клиниках все двери, обычно, закрыты, а ключи есть только у персонала). Будучи новеньким в отделении я сомневаюсь, поэтому спрашиваю у коллег, могу ли я это сделать? Одна коллега объясняет, что за дверью умывальная комната, и что на этот счет предписанных правил не существует. То есть, я могу открыть двери, если готов заниматься Микаэлем, который несомненно залезет в умывальник и будет без конца мыться… Я решаю для себя, что чего-то я пока к этому не готов, и дверь остается закрытой.

После этого отказа я чувствую себя немого неудобно, поэтому, я охотно принимаю требование мальчика открыть дверь в сад (да, тут есть прекрасный сад, где можно гулять), и иду туда с ним. Только сначала я предлагаю ему надеть пальто (на улице все таки ноябрь). Надевая пальто Микаэль использует мои руки, как если бы у него не было своих –берет мои руки в свои и уже ими надевает на себя пальто! Когда мы гуляем по саду, он отбегает от меня на некоторое расстояние (как бы убегая) и оглядывается. Он, как бы убегает, а я, как бы догоняю. Микаэль смеется и вообще выглядит довольным.

В какой то момент мальчик приводит меня в компьютерный класс. Здесь он сам включает компьютер и требует, чтобы я набрал пароль. К сожалению, это невозможно, потому что пароля я не знаю. «Слушай, я очень сожалею», - совершенно искренне говорю я, - «но я не знаю пароля, у меня его нет».

Микаэль не принимает объяснение и продолжает настаивать. Затем он берет мои руки в свои, как он уже проделывал с пальто, и пытается набрать пароль моими пальцами. Понятно, что ничего не получается. К этому моменту у мальчика очень недовольный вид, и через несколько мгновений он начинает кричать и довольно сильно бить клавиатуру. Выглядит он при этом почти разъяренным.

Что касается меня, я совсем не знаю, как реагировать… Я совершенно растерян и единственное, чего я хочу, это прекратить этот криз.  В какой-то момент я беру Микаэля за руку, вывожу из компьютерного класса и закрываю дверь. У мальчика очень недовольный, можно сказать, взбешенный вид, но, мало – помалу он успокаивается.

Минут через десять Микаэль возобновляет свое требование открыть дверь в умывальную комнату. Когда я таки уступаю и открываю дверь, он мгновенно проскальзывает внутрь и захлопывает дверь перед моим носом. Я решаю оставить его в покое и минут через десять совсем про него забываю, включившись в происходящее в игровой комнате, полной событий.

Я увижу его немного позже. Совсем голый Микаель носится по всему отделению громко крича (можно было бы сказать «от удовольствия»)… Он убегает от медсестры, которая пытается его вытереть полотенцем и одеть. Позже, она объяснит мне, что Микаэль, обычно, залазит с ногами, целиком, в раковину умывальника, и моется, моется и моется. То, что вода, например, холодная, его не смущает. А медсестру смущает. У сестер своя этика, отличная от нашей, аналитической - у них "пациент должен быть здоров", в то время у нас "пациент имеет право болеть, если это его выбор"...

Через пятнадцать минут мальчик возобновляет свое требование открыть известную дверь… Но поскольку я понимаю, что это добавит забот коллегам, я отклоняю его требование, и дверь остается закрытой. Но Микаэль настойчив в своем требовании. Он настаивает все более и  болеетребовательно. И вот, уже с очень недовольным видом он начинает сначала бить дверь, а позже он попытается стукнуть кулаком и меня.

Ситуация повторяется много раз. Вид у Микаэля становится все более и более сердитый, а атаки все более и более суровыми. Я всеми силами пытаюсь избежать этого повторения, но мальчик находит меня везде и у меня нет ни одной идеи, как его остановить…

В какой то момент, когда он поднимает руку, чтобы меня ударить, я пытаюсь поместить между нами какой-нибудь объект, и протягиваю ему какую-то игрушку. «Держи»! Но игрушка немедленно летит в мусорную корзину. Вторая тоже… И третья тоже мне не помогает…

Микаэль уже откровенно меня преследует и бъет все более и более сильно. Это будет продолжаться до того момента, пока я не потеряю над собой контроль. Я возьму его за руки, довольно грубо, и скажу ему твердо, с трудом удерживаясь от того, чтобы не встряхнуть его хорошенько: «людей не бьют», и что «я не согласен с тем, чтобы ты меня бил»!

С этого момента мальчик будет обходиться со мной так же, как и со всеми остальными членами принимающей команды. Это значит, он будет вести себя немного заискивающе, как маленький мальчик с большим дядей. С этого момента и до самого клинического собрания я буду очень собой доволен, поскольку буду думать, что разрешил проблему наилучшим образом.

Взгляд со стороны.

Когда я рассказываю эту историю на клиническом собрании, я стараюсь изложить все максимально точно, и не делая никаких умозаключений, как об этом попросил доктор Стави. Таким образом, мое свидетельство стало первым тактом в том «расследовании», которое напоминает полицейское расследование, в котором сначала собирают все детали и малейшие указания, чтобы впоследстие их интерпретировать.

Дискуссия с коллегами позволила мне взглянуть на ситуацию как бы снаружи. Благодаря коллегам появился второй такт, который уже позволил мне сформулировать небольшую гипотезу и сформировать некое понимание происшедшего.

Микаэль не говорит, то есть, он не пользуется привычной нам, нормотипичным, высокомерно полагающим себя нормальными, речью. Но ведь ни один пациент психоаналитика, для действительно важных, значимых высказываний, не пользуется привычной нам, нормотипичным, высокомерно полагающим себя нормальными, речью!

Ещё Фрейд нас этому учил, но доходит до нас медленно, сколько ни учись. На своём опыте получается долго, а чужой опыт для психоанализа, думается мне, вообще бесполезен. Услышит только имеющий "уши", а "уши" появляются только в собственном анализа, ну и, немного, от набивания собственных шишек в практике. Но это, порой, очень дорого обходится нашим пациентам.

Так опробуем же прочесть свидетельство Микаэля о том, с чем имеет дело психический субъект. Итак, о чем же, как я полагаю, свидетельствует Микаэль?

Первое, что бросается в глаза, это то, что у него, как у психического субъекта, нет тела. Если невротический субъект имеет тело (и отсюда все игры в конверсию, психосоматику и т.п.), то у Микаэля его нет. Именно поэтому он пользуется руками другого для того, чтобы одеться или набрать пароль на клавиатуре компьютера. Ну, и холодная вода его не беспокоит, несмотря на африканское происхождение...

Микаэль требует! Но этим он свидетельствует, что сам он является объектом перманентного требования. Это мать моет его без остановки и одевает, как куклу, когда он дома… Вернее, это мальчик занимает позицию «моемого» и одеваемого объекта… И, когда он приходит в отделение, он  демонстрирует нам это. Мыться, это не его собственное желание, это желание его матери, которым он полностью, без остатка схвачен. Он показывает, как работает эта семейная «машина», быть объектом которой он себя обрекает. Он свидетельствует о тотальном «опустошении», «изничтожении» которому он подвергает’ся (подвергает себя, если хотите).

У Микаэля нет ни фантазма, ни симптома, ни малейшей вуали, чтобы хоть как то обойтись со своим «слишком»... Он проходит к действию сразу, как только "слишком" вторгается в его жизнь

Микаэль свидетельсвует о том, что психическому субъекту требуется что-то, при помощи чего он мог бы выскользнуть из этой тотальной схваченности, растворенности в желании матери, принять от него какую-то дистанцию. Что-то, при помощи чего он мог бы как-то иначе, кроме как немедленным переходом к действию (бросаться с кулаками) обходится со своим "слишком"... Поскольку это может оказаться чем угодно, в психоанализе называют это изобретением субъекта, поскольку только он сам может его изобрести. Помочь мы можем только если станем ему партнёром в выработке оного.

Таким образом, в этом и была моя задача, стать для Микаэля партнером в выработке его собственного изобретения. И, в принципе, шансы у меня были до того самого кульминационного момента в компьютерном классе. До этого самого момента я находился в подходящей для этого позиции, со стороны «не иметь».  Я не знаю, я не уверен, у меня нет пароля… Но в тот момент, когда я вывел его за руку из компьютерного класса, стал тем моментом, когда я потерял возможность стать партнером Микаэля. Чтобы справиться с ситуацией, в которой я оказался буквально потерянным, растерянным, я «включил Мэтра», взрослого дядю, которому срочно надо успокоить ребенка, "помочь" ему справиться с аффектом, и тут же проиграл.

Да, с аффектом справиться я ему помог. Но это мог сделать любой - преподаватель, санитар, медсестра, да любой взрослый. Для того, чтобы успокоить ребенка не надо быть психоаналитиком. Психоаналитик нужен для того, чтобы помочь пациенту изобрести нечто, что позволит ему успокаиваться без чьей то посторонней помощи, а может быть и вообще не попадать в ситуации подобного криза, когда "слишком" беспардонно вламывается в его жизнь.

Но моя собственная тревога в тот момент оказалась сильнее и не позволила сохранить аналитическую позицию, которая дала от позиции "быть хорошим парнем". И я тут же стал частью машины без Другого, частью кафкианской «наказательной машины», быть жертвой которой Микаэль себя обрекает.

Молодой человек, все же, пытался меня вернуть. Он пытался дать мне шанс стать его партнером. Он бьет меня, чтобы сделать менее «всемогущим» (или, если быть откровенным, менее "надутым", как все остальные взрослые), он отправляет игрушки, которые я ему «впихиваю» в корзину, но я его, к сожалению, не слышу. 

И апогеем стал момент, когда я потерял над собой контроль. В этот момент, сурово обращаясь к Микаэлю, я воплощаю собой абсолютного Мэтра. Дааа, я очень убедителен, и с этого момента я теряю последнюю возможность стать партнером мальчика и растворяюсь в машине требования.

Заключение

Была ли у меня возможность использовать тот шанс, который Микаэль мне давал? Я думаю, скорее да, чем нет. Когда мальчик оказался перед невозможностью «войти» в компьютер, "закрытый" паролем), я мог акцентировать этот момент невозможности и изъять свое тело (попросту уйти, купировать контакт, прервать диалог) из компьютерного класса. Это могло быть такой интервенцией, которая позволила бы Микаэлю совершить свое собственное маленькое изобретение, для того, чтобы обходиться с невозможным.

Нет никаких сомнений, что я упустил шанс, и я очень по этому поводу сожалею. Надеюсь, это станет тем случаем, когда за одного битого дают не менее двух небитых… Вот зачем нужен собственный анализ: воображать себя и притворяться психоаналитиком легко, проблема в том, что когда наступает решающий момент, и становится необходим аналитический акт, вот тут и становится ясно, аналитик ли ты, или только воображаешь себя таковым...

Если позволите, то только субъект своим "ответом" на акт клинициста, изменением, которое либо произошло, либо нет (медики, например, говорят об "ответе организма на препарат"), удостоверяет, имел ли место аналитический акт, или это был "пшик", который клиницист только воображал таковым.

В заключении, мне бы хотелось поблагодарить Микаэля, который отважно стучался в мою дверь. Я очень признателен ему за этот урок.

Париж, ноябрь 2014.