|
|
Феномен аутизма: услышать, понять, заговорить из пустоты…Автор статьи: Драченко Виктория Васильевна
«Мы не просто станем секретарями больного, мы станем понимать то, что он говорит нам» [1, с. 275]. Такое отношение к психотическому феномену обнаружило себя первоначально только в аналитической работе. Аналитический метод – единственный метод, который слушает то, что говорят аутисты. Обычно, именно полагаясь на материнский объект и отношение к Другому, маленький ребенок входит активным образом в мир. Но на этом пути аутистический ребенок наталкивается на препятствие. Опасаясь всего того, что приходит извне, включая язык, он избегает его и конструирует мир, исключительно построенный собственными ресурсами. Такой ребенок производит впечатление оторванного от мира, сосредоточенного на самом себе. Это является способом защиты от той тревоги, которая возникает у ребенка-аутиста при столкновении с другими. Как происходит именно так? Язык и речь, инстанция буквы. Установление равновесия возможно только на уровне означающего-означаемого. Но как реконструировать всю цепочку текста аутизма в каждом конкретном случае и понять означающий материал? По каким законам функционирует означающее аутиста? Каков материал этой речи? На каком уровне прочитывается смысл? Откуда элементы этой речи заимствуются? Как материалом этой речи является само тело субъекта? На эти вопросы отвечать непросто, поскольку приходиться «остаться в границах того, что уже было сказано». Язык психотического бытия (тут мы следуем за М. Хайдеггером), как «дом бытия», превращается в «тюрьму бытия», где значения жестко закреплены. Как уловить неологизм в речи психотика и произвести те самые «точки пристежки»? Как становится очевидным отсутствие в психотическом мышлении того самого «как», при котором, в невротическом мышлении, одно значение всегда отсылает к другому? И, в конце концов, «анализ состоит не в том, чтобы найти в конкретном клиническом случае отличительную черту и установить согласно этой черте, почему он поражен немотой, – все дело в том, чтобы он-таки заговорил. Ведь симптом аутичности – это, в первую очередь немота субъекта, предположительно способного говорить» [3, с. 18]. Психотик же не знает языка, на котором говорит. Именно об этом феномене З.Фрейд в работе «Бессознательное» замечает: «Слова понимаются в их прямом значении. Психотический субъект буквально говорит своим я». Обращаясь к аутизму, мы понимаем, что и слово «говорит» здесь заключено в кавычки, поскольку сама речь зачастую отсутствует. Отношение к реальному у психотика – это дыра, разрыв, провал, зияние, которые он пытается «залатать» в языке. Отсутствие инстанции Другого должно быть скрыто языком. Так как базовый язык психотика артикулирует его отношение к собственному телу, скрывая отсутствие символического отношения к телу, к миру в целом и его проявлениям. Как и отсутствие символического отношения к Другому. Отношение к Другому в психотическом мышлении осуществляется на стороне реального, его «отброшенное в символическом возникает в реальном». Отсюда спецификация его проекции в психозе – механизм, благодаря которому «все, что оказалось подвержено отбрасыванию, то есть все, что по отношению к структурирующей субъект общей символической деятельности оказалось снаружи, возвращается к нему извне» [1, с. 64-65]. Одним наиболее распространенных в современном мире феноменов, иллюстрирующих психотическое мышление есть аутизм. Случаи практической работы с детским аутизмом и позволили приблизиться мне к пониманию теоретических размышлений, изложенных выше. Характерными на первом этапе с такими детьми есть работа со «средовыми» объектами: это размещение-заполнение собой различных областей пространства; «вставляние-вынимание, «не помещается», бросание, прятанье»; тактильное исследование среды пребывания, при этом органом восприятия зачастую выступает рот наряду с рукой; непереносимость внезапных резких звуков; невозможность восприятия аналитика как другого. Речь в большинстве случаев напоминает лепет и «выловить» значимое повторение, которое может быть неологизмом, на этом этапе возможно по либидонозному наполнению реакций ребенка. Зачастую, это именно агрессивные реакции, которые выдерживать аналитику бывает очень непросто. Все это происходит при условии создания аналитиком среды безусловного принятия. Чрезвычайно важным в работе является диагностическое различение. Часто приходится иметь дело с феноменом ребенка, которому был установлен клинический диагноз «аутизм», но в процессе работы я имела дело с аутичными проявлениями. Важно произвести это различение, поскольку «аутизм» как феномен, есть «нулевая фаза» развития, где человек не вошел в мир говорящих людей, не вошел в язык, где не установлена связь с миром через объект, где нет объектов, нет отношений, нет различения. Аутизм в этом смысле есть негативность по отношению ко всему, не установлена даже однозначная связь, следовательно, вместо психоза выбрана невозможность. С этой невозможностью сталкивается и любой человек в зоне своей невозможности, в «зиянии» своего разрыва. Если же связь с миром установлена, это уже не есть «изм», а значит, открыта возможность. Семилетний ребенок, находящийся в аналитической работе уже более трех лет научил меня видеть и мой аутизм как нулевую фазу, как зону «чистой возможности» со-прикасания с Иным. Когда девочку привели в работу, она совершенно не входила в коммуникацию, ее действия носили разрушающий себя и все вокруг характер, она срывала с себя одежду не имела навыков самообслуживания, в ее языке звучали только обрывки сказки «Коза-дереза», перемежающиеся с перечислением всего, что она «сломала». Я неоднократно представляла этот случай на супервизиях. Главным в работе с ней, что привело к динамике и установлению связей, стала работа с означающими («Колпачек», «Крик», «Домик-звонок», «Бросать», «Плач», «Дядя»….). Моей задачей было создание пространства для изготовления связи с миром и вхождения в язык. Я стала «ее говорящей частью», озвучивая голосом (как отношение-интонацию) и называя словом все предметы и действия, через которые она смогла бы находить себя посредством объектов этого мира. Одной из критических точек работы была потеря М. своего колпачка-соска. Ее крик и невозможность повергли меня в зону моей невозможности. Следующим этапом работы стало нормирование ее агрессии как введение определенного порядка: например, кушать конфеты и печенье, ломать и разбрасывать игрушки можно только последовательно. Я следовала в работе за ней, «достраивая» возможные на этом этапе работы связи. Далее последовал этап, где я показывала ей несовпадение меня с тем, чем я являюсь для нее. Протест, крик. На одной из последних встреч, поле серии таких «несовпадений», девочка попросила фарфоровую статуэтку. Находясь рядом с ней в рассматривании «руками» этой фигурки, я стала «проваливаться» в глубокое «трансовое» состояние, где, вдруг открыв глаза, я обнаружила М., кусающую грудь статуэтки и повторяющую: «Просто ничего не вышло». Другой ситуацией «погружения в аутизм» стал ее вопрос: «Что такое РО-РО-РО?», который она навязчиво повторяла около 20 раз. Так я поняла, что слово не имеет ни значения, ни объекта, и в таких ситуациях стала действовать с ней на уровне голоса, соприсутствия и принятия ее состояния. Еще одним из этапов моего переноса стала ее реакция, напоминающая крик-вой: «Не могу, не могу…». Так ее невозможность, выведенная в речь, повлияла на формирование экзистенциально-трансцендентного отношения к собственной возможности или невозможности аналитика и к возможности со-бытийствования с чужой невозможностью. На сегодняшнем этапе работы ребенок социально адаптирован, учится в 1-м классе общеобразовательной школы, она читает, пишет, рисует, изучает английский. Работа продолжается в регистре построения психотического синтома как способа ее приспособления и реализации в мире. Каждый рез эта работа происходит на грани аутизма и психоза, где мне (которой как «Я» по сути нет!) необходимо каждый раз подхватывать ее малейшую возможность «заговорить из пустоты», из того «ничто», где ее состояния каких-либо уже «пристегнутых» отношений перемежаются с состояниями, о которых она уже может сказать: «Что такое тырмытен? – Это Ро-ро-ро!». Возможность держания ее разрыва, ее невозможности, перенесено теперь на других клиентов и мои состояния «погружения» носят теперь характер диагностический. Однако, мой тупик, или, скорее проблема – это возникновение речи из «Ничто»; это акт осмысления, вхождения в Логос из интуитивного проживания Иного. Работа с этим ребенком показала мне, как Другой был не получен ею пользование, как ей встречается чисто воображаемый маленький другой, уплощенный и падший, с которым она не может установить иных отношений кроме как фрустрирующих: этот другой ее отрицает, буквально убивает, этот другой приносит с собой воображаемое отчуждение. Чем являюсь для нее я? Думаю, это функция мерцающего объекта, дающего ей возможность быть через ее тело. Каждая встреча с ней отмечена впечатлением, что она не знает значения слов, которые произносит, но их смысл всегда присутствует в ее теле. Случай этого ребенка, его отношения к телу, к речи, наглядно показывает нам разрыв между воображаемым и символическим, одним из полюсов которого есть аутизм. Другой, очевидно, соотнесен с верой как аналитика и как человека. Литература:
Категория: СТАТЬИ » Статьи по психологии Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|
