Очерк теории зависимого поведения

Говорить о теории зависимости и зависимом (аддиктивном) поведении практически невозможно, если в самом начале не попытаться определить, что врачи-наркологи, психологи, социальные работники, священники, а также самые обычные люди, не имеющие профессионального отношения к проблеме, называют словом «зависимость».

Поэтому мы сразу попробуем дать эмпирическое, основанное на нашем опыте, определение зависимости.

Зависимое поведение – это рефлексивно-обусловленные простые формы («паттерны») поведения, осуществление которых немедленно понижает уровень стресса, фрустрации или тревоги.

Слово «зависимость» описывает свойство личности – ее склонность к зависимому поведению. Зависимая личность осознает, что, с точки зрения общества, для избавления от стресса, фрустрации и тревоги предпочтительнее и эффективнее использовать более сложные паттерны поведения. Однако, несмотря на понимание этого факта, зависимая личность выбирает привычные, простые формы поведения. В результате складывается впечатление, что все богатство и разнообразие свойств личности подчинено подобным образцам поведения.

Рефлексивно-обусловленным поведением принято называть поведение, преимущественно связанное с реакциями на события и обстоятельства окружающей человека реальности. Такое поведение не опирается на серьезный анализ самих событий или на размышление о них. Оно строится исключительно на эмоциональных реакциях (рефлексиях) на внешний мир.

Чем более рефлексивным является поведение человека, тем оно проще. «Сложным поведением» мы будем называть поведение, опосредованное участием разума и связанное размышлением.

Первый парадокс зависимого поведения заключается в том, что именно рефлексивное поведение приводит к максимальному уровню стресса. Не требует доказательств тот факт, что для снижения уровня стресса человек должен «включить разум» –разобраться в происходящих с ним событиях, понять их смысл.

Однако человек, которого мы называем «зависимым», несмотря на аргументы разума снова и снова выбирает простые формы поведения.

Современные молодежный сленг точно выражает этот парадокс с помощью словечка «грузить». «Не грузи меня» означает: не заставляй меня думать (пользоваться разумом). Представители молодежной субкультуры считают: чем в большей мере поведение является рефлексивным, тем меньше оно «грузит». Для представителя современной потребительской культуры счастливая жизнь – это жизнь «легкая»: жизнь, в которой можно «просто жить», ни о чем не задумываясь.

Нам думается, что эта мысль (осознанная или нет) и порождает зависимые формы поведения.

Формы поведения, обусловленные разумом и его содержаниями (системой ценностей, верой, мировоззрением, этикой, профессиональным образованием и т.д.), мы отнесли к «сложным» формам поведения.

Сложные формы поведения связаны с еще одним важным понятием, которое мы с вами сразу должны определить, — это понятие ответственности.

Следуя идеям экзистенциальной психологией (в частности, идеям Ролло Мэя) мы будем понимать ответственность, как способность человека включать в структуру своего «я» объекты окружающего мира.

Например, близкие или родные мне люди – это люди, проблемы которых я ощущаю, как свои собственные. Фраза «Я люблю свою работу» означает: я переживаю за успехи и неудачи своей компании, как за свои собственные.

Нам с самого начала приходится обращаться к определению экзистенциальной психологии, поскольку привычная нам описательная наркология и психиатрия, как и психология деятельности, считающаяся основным направлением отечественной научной психологии, не интересуются содержанием паттернов поведения, – внутренними глубинными смыслами, которые сама личность вкладывает в поведенческие акты. Наука считает «объективным» лишь внешнюю форму поступка или «рисунок» поведения, выраженный в действиях или словах, таким образом подменяя анализ поведения его описанием. Такой подход в психиатрии и наркологии именуется «феноменологическим».

Отечественная мотивационная психология при изучении мотивов поведения интересуется лишь тем, что конкретный человек может сказать (или написать в анкете) о причинах собственного поведения. Но словесная оценка собственного поведения пациентом – тоже лишь внешняя оболочка его представлений о самом себе.

Любому специалисту по химической зависимости хорошо известно, что описательный (феноменологический) подход оказался не в состоянии решить наркологические проблемы. Если бы слова наркомана совпадали с его делами, то никакой проблемы наркоманий не было бы вообще.

Отечественные науки о зависимом поведении не интересует содержание простых и сложных паттернов поведения для самой личности, а также роль ответственности в личностном формировании и развитии. Автор исходит из предположения, что именно системная ошибка в анализе поведения зависимой личности в конечном итоге и является причиной крайне низкой эффективности наркологической помощи вообще, включая сюда и реабилитационные программы в их существующем сегодня виде.

Возможно, эффективность нашей работы повысится, если мы сможем задуматься о причинах и психической структуре зависимого поведения в терминах дискурса глубинной психологии.

В психоаналитическом и экзистенциальном дискурсе процесс обретения личностью ответственности получил название интроекции.

С точки зрения общества я – это то, за что я отвечаю. К объектам окружающего мира относятся люди, с которыми я связан, объекты профессиональной деятельности, дом, личные вещи, а так же внутренние объекты: мировоззрение, которое я разделяю; законы, которые я выполняю; мои принципы и ценности.

Развитие человека, его взросление связано со способностью к интроекции – расширению зон ответственности.

Одна из главных проблем развития личности связана с тем, что расширение зон личной ответственности ведет к повышению уровня тревоги и стресса (волноваться приходится не только за себя одного). Можно сказать, что именно ответственность «грузит» молодых (и не очень молодых) людей.

Специалисту по зависимому поведению необходимо понимать: уровень ответственности и является главной причиной стрессов или уровня тревоги и вины, переживаемой человеком.

В стремительно меняющемся мире мы не можем предсказать последствия своих поступков – не можем оценить правильность сделанного нами выбора.

Избегание тревоги и вины приводят многих людей к попыткам упростить поведение, сделать выбор в пользу его рефлексивных форм.

Желание снизить уровень стресса, стремление избавиться от тревоги и вины – естественное желание каждого человека. Это второй парадокс нашего определения зависимости, о котором нам следует помнить.

Те или иные формы рефлексивного поведения свойственны каждому человеку, а вовсе не только некоторой категории «ненормальных» или «зависимых» лиц, которую выделяет клиническая наркология.

Более того: каждый из нас в ходе жизни вырабатывает собственные привычные формы быстрого избавления от высокого уровня стресса, тревоги и чувства вины.

Никто из философов или психологов никогда не сомневался в том, что реальная жизнь приносит множество страданий. Чувство удовлетворенности, а уж тем более – счастья, к сожалению, не частый гость в нашем доме. Поэтому можно смело утверждать, что привычные, простые способы избавления от стресса, являются не паталогическими, а адаптационными формами человеческого поведения. Во всяком случае, именно так утверждал автор самого понятия «стресс» Ганс Селье.

Более того, можно сказать, что каждый взрослый «зависим» от людей и вещей, которые входят в зону его ответственности. Если члены нашей семьи болеют, мы тоже чувствуем себя плохо; если человек теряет ценную для себя вещь, он расстраивается…

Чем эти ситуации принципиально отличаются от «синдрома зависимости», сопровождающегося «синдромом отмены»?

Они отличаются местоположением ответственности (по Джулиану Роттеру – локусом контроля).

Человек, у которого тяжело больна мать, тем не менее, ходит на работу и продолжает заботиться о семье, доме и своих вещах. Он может избавляться от стресса с помощью привычных ему рефлексивных действий (принимает снотворное, молится, бегает трусцой, употребляет алкоголь и т.д.), но такие действия вовсе не снимают с него ответственности за окружающий мир.

Бытовые понятия «маменькин сынок», описывающее зависимость сына от мамы, и «наркоман», описывающее зависимость от психоактивных веществ, описывают ситуацию, в которой человек не только хочет свести к минимуму число объектов, за которые он отвечает, но пытается полностью избавиться от ответственности, передавав этим объектам ответственность за самого себя.

Человек, зависимый от собственной мамы, скажет: «Зачем мне устраиваться на работу пока работает мать?» или «Я не могуработать, когда мама больна». Человек, зависимый от наркотика, скажет: «Зачем мне работать пока я могу перепродавать наркотики» или «Я не могу работать без наркотиков».

В дискурсе глубинной психологии подобные, свойственные каждому из нас, психические процессы, противоположные по своему смыслу понятию «интроекция», получили название «проекции» (или «перенос»).

С помощью понятия «проекция» глубинная психология описывает причину поведения, которое мы описываем как «зависимое».

Зная эти термины, можно сформулировать психологическое определение зависимости.

Зависимая личность — это личность, перекидывающая (осуществляющая проекцию) ответственности за свою жизнь с себя на специфические объекты внешнего мира, позволяющие ей ограничивать собственное поведение простыми рефлексивными формами избавления от тревоги и стресса.  

В приведенном примере зависимости от матери, мама является для сына тем самым «специфическим объектом». Выспрашивание у мамы денег – это простое, понижающее стресс действие, поскольку оно освобождает от необходимости совершать сложные действия, связанные с ростом ответственности (например, устраиваться на работу).

Термин «проекция» был введен Зигмундом Фрейдом. Впервые он использовал его в 1907 году, в одном из своих писем. Представление о проекции мы можем считать первым важнейшим элементом психологической теории зависимости. Анна Фрейд дала определение проекции, принятое сегодня всеми направлениями научной психологии:

«Проекция — это вид психологической защиты, в результате которого внутреннее ошибочно воспринимается как приходящее извне».

Говоря проще, проекция – это приписывание другому человеку, животному, вещи, химическому веществу и т.п. желаний, чувств или намерений, которые на самом деле являются собственными (внутренними) содержаниями личности.

Почему проекция относится к защитным механизмам личности?

Потому что индивидуальное сознание считает некоторые желания и чувства неприемлемыми для себя.

Пытаясь защититься от собственных желаний и чувств, человек  передает ответственность за них окружающим людям и/или веществам.

Вот несколько примеров проекций, встречающихся в повседневной речи. После тире приводятся возможные формулировки подлинных желаний, которые человек, считая неприемлемыми, проецирует на окружающих.

Нужно отметить, что мы можем считать неприемлемыми для себя не только желания, которые мы сами (и окружающая нас культура) считаем негативными («недостойными», «низменными» и т.д.). Если мы обнаруживаем в другом человеке свой идеал, то это вовсе не означает, что мы понимаем или знаем этого человека. Обычно мы видим в идеализированном человеке черты, недостающие нам самим: красоту, силу воли, уверенность, талант, доброту и т.п. По каким-то причинам мы считаем, что этих качеств у нас недостаточно. Положительные свойства личности мы часто считаем неприемлемыми для характеристики самого себя.

Психологию проекции вполне возможно изучать вне рамок теории зависимости. Возвращаясь к зависимому поведению, давайте попробуем понять, какие подлинные желания скрываются, например, за популярными фразами, описывающими отношение человека с психоактивными веществами.

«С утра выпил – весь день свободен!», – почему эта фраза (ее авторство приписывают писателю С.Д. Довлатову) стала популярной поговоркой?

Если в основе зависимости лежит механизм проекции, то какое подлинное желание скрывает эта фраза?

Ответить можно с помощью не менее «крылатого» вопроса, который (в традиционных шутках и анекдотах) пьяница обязательно задает собеседнику: «Ты меня уважаешь?».

«Весь день» пьяницы, если он решил остаться трезвым, пройдет с чувством неприемлемости отношения к нему окружающих. Он будет постоянно ощущать недостаточно уважительное отношение к себе, ущемление собственного самолюбия.

Чаще всего, это проекция. Большинству людей на улице нет до нашего пьяницы никакого дела – это он не уважает себя и не знает, что в его реальной жизни может дать ему ощущение собственной ценности и значимости.

Одно он знает точно: если он выпьет, то ощущение униженности пропадет – день станет «свободен» от необходимости терпеть отношение окружающих…

Это тоже проекция. Самоуважение проецируется на притупляющую («анестезирующую» негативные эмоции) функцию алкогольного опьянения.

Виноватыми в том, что человек «выпил с утра» окажутся те самые окружающие: они плохо относились к пьянице, следовательно, они и отвечают за то, что он… понизил уровень стресса.

Разумеется, «виноватым» окажется и сам алкоголь: «Водка же на прилавке стоит – ну как ее не выпить!».

Пьяница все время остается наедине с самим собой. Он не способен задуматься ни о реальных чувствах окружающих людей, ни о реальных возможностях этилового спирта влиять на отношение к нему других людей. Главная задача пьяницы – избавиться от ответственности.

Для пьянства есть такие поводы:
Поминки, праздник, встреча, проводы,
Крестины, свадьба и развод,
Мороз, охота, Новый год,
Выздоровленье, новоселье,
Печаль, раскаянье, веселье,
Успех, награда, новый чин
И просто пьянство — без причин!

Это стихотворение С. Я. Маршака помнят многие, поскольку оно точно передает многообразие стрессовых ситуаций, которые алкоголь помогает преодолеть.

Давайте попробуем придать девятнадцати поводам из стихотворения Маршака более научный вид.

Поминки, развод, печаль и раскаяние, – слова, передающие состояния души, которые мы сегодня описываем словом «депрессия». В подобных состояниях мы используем алкоголь в качестве «антидепрессанта».

Праздник, свадьба, новоселье, Новый год, веселье, успех, награда, новый чин, – это слова, передающие состояния возбуждения, эйфории. В этих состояниях мы используем алкоголь в качестве психостимулятора (для того чтобы усилить и продлить эйфорию) или тимоаналептика (стабилизатора эмоциональных реакций).

Проводы, крестины, иногда – обретение нового чина, а также свадьба, дают своим участникам поводы для тревоги. В этом случае алкоголь выступает в качестве аксиолитика, или транквилизатора.

Мороз, охота и выздоровление, — слова, намекающие на бесчисленные способы применения алкоголя при соматический заболеваниях и стрессовых состояниях, вызванных физическими причинами (охлаждение, усталость, радиоактивное облучение и т.д.).

Позволю себе предположить, что слово «встреча» подразумевает, в том числе, и встречу интимную. Перед такими встречами мужчины и женщины используют алкоголь в качестве афродизиака (препарата, увеличивающего сексуальное влечение).

«Просто пьянство без причин» позволяет продолжить список до бесконечности. Мы не упомянули, например, что многие люди используют алкоголь в качестве снотворного средства. В целом, состояние души, в котором человек пьянствует без причин, отлично передает слово «скука». И здесь алкоголь выступает в качестве психостимулятора, поскольку позволяет «скоротать время».

Я перечисляю все это, чтобы объяснить: антидепрессанты, психостимуляторы, тимоаналептики, транквилизаторы – это лекарственные препараты со сложнейшими формулами, над которыми десятилетиями работают фармацевтические компании. Если мы считаем, что всеми этими свойствами обладает простейшая формула С2H5OH, то все усилия фармакологов абсолютно бессмысленны и, на самом деле, у нас уже есть «панацея», — средство от всех болезней, о котором мечтали алхимики.

Я пишу об алкоголе, как о самом распространенном по сей день психоактивном веществе, имеющемся в свободной продаже. Однако если описывать «поводы» к курению опиума в опиумных курильнях начала XIXвека, или «поводы» употребления кокаина в начале XXвека, то список получится примерно такой же.

Если мы считаем, что алкоголь и наркотики – вещества вредные для здоровья души и тела, то существует единственный способ объяснить широту спектра воздействия алкоголя и наркотиков.

Это проекция. В описательной психиатрии проекция ожиданий или желаний человека на лекарственное вещество, получила название «плацебо-эффект».

Слово «плацебо» происходит от латинского placebo, буквально означающего «понравлюсь». Плацебо – это нейтральное вещество без лечебных свойств («пустышка»), используемое в качестве лекарственного средства от конкретных заболеваний. «Плацебо эффектом» называют улучшение состояния здоровья пациента, возникающее благодаря его вере в эффективность воздействия таблетки.

Опытные фармакологи убеждены, что от 30 до 70% эффекта лекарственных препаратов обусловлены эффектом плацебо.

Говоря языком глубинной психологии, эффект плацебо заключается в том, что пациента проецирует свои ожидания и резервы собственного организма на таблетку, которую ему назначает врач. По отношению к эффектам воздействия алкоголя, эффект плацебо можно считать давно доказанным.

Во время Великой Отечественной Войны широко использовались внутривенные инъекции 33 % спирта – тогда не было других способов снизить внутричерепное давление после контузий.

В те годы и был впервые описан поразительный факт: если в военном госпитале группе бойцов в одной палате было известно, что им ввели в качестве лекарства спирт, то они вели себя так, как это положено пьяным, а именно: начинали грубо шутить, куражиться, приставать к медсестрам…

Но в том случае, если им говорили, что «в кровь введено новое лекарство», полученное по ленд-лизу, то почти никаких привычных эффектов опьянения не наступало. Бойцы, в такой ситуации, рассказывали, что «стало труднее двигаться — мышцы расслабились», жаловались на легкое головокружение, иногда на слабость, легкую тошноту и неприятную тупость в голове, доходящую до сонливости. В отчетах можно прочесть и о других не очень приятных ощущениях: пациенты говорили, о «возникающем чувстве равнодушия по отношению к своим ранениям», отмечали, что они «перестали понимать сложные мысли» и слова врача.

С тех давних пор проводилось достаточно экспериментов такого же рода, дававших сходные результаты. Подобные эксперименты проводил Б.С. Братусь, о них можно прочесть в книге «Психология, клиника и профилактика ранних форм алкоголизма».

О проекции или плацебо-эффекте по отношению к запрещенным законом психоактивным веществам говорить сложнее; эксперименты с ними запрещены. Однако специалист должен учитывать, что кроме основного эффекта наркотик является объектом проекции и переживаемое в результате приема измененное состояние сознания зависит от желаний и убеждений потребителя наркотика…не менее чем на 70%.

Давайте для примера проанализируем «эпидемию» употребления в качестве психоактивного вещества кулинарного мака (попытку получить наркотик из зерен мака, прошедших термообработку).

Если знать, что морфий (активное вещество всех наркотиков группы опиатов) по своей химической структуре является полипептидом (последовательностью аминокислот), то легко понять, что при термообработке его структура полностью разрушается. Получить морфин из зерен мака, прошедших термообработку, – невозможно. По сути, эффект опьянения (приход) самодельным «наркотическим веществом» произведенным из кулинарного мака, на 90% представляет собой плацебо-эффект.

Что же представляют собой 10% эффекта, из-за которого кулинарный мак практически исчез с прилавков магазинов? – Это токсический эффект – не опьянение, а простая интоксикация. Возможно, несколько процентов в этом эффекте является эффектом димедрола, который изготовители «наркотика» добавляют в смесь «для безопасности».

В нашей стране существуют сложности с химико-токсикологическими лабораториями и дорогостоящим оборудованием для них, поэтому статистики, отражающей содержание собственно наркотических веществ в «чеках», которые продают подпольные распространители наркотиков, у нас нет. В 2005 году я прочел статью в американской газете, в которой американская наркополиция утверждала, что в «чеках» с кокаином, продающихся в Голливуде, содержится не более 40% чистого кокаина. Обратите внимание – это Голливуд – прибежище «эстетов» от наркотической субкультуры. В некоторых «чеках», которые удалось исследовать нам, содержалось не более 8-10% героина.

Читатель может судить сам, какова доля плацебо-эффекта в «приходе» от подобных «наркотиков».

Лицом к лицу с одним из главных парадоксов эффекта плацебо в рамках зависимого поведения, я столкнулся в восьмидесятых годах, во времена «сухого закона» М.С. Горбачева.

Скорее всего, современный читатель не помнит распространившуюся тогда по территории России моду на употребление напитка под названием «три пшика». Изготавливался этот напиток очень просто — в безалкогольное пиво или сок «пшикали» дихлофос – общеизвестное средство для борьбы с насекомыми, смертельно опасное не только для них, но и для человека.

Я никогда не забуду, как один подросток из Костромской области при моей попытке узнать о том, какие ощущения возникают при опьянении этим напитком, сказал мне: «Нет, доктор, тебе не понять. Сначала ничего не чувствуешь, а потом… такой кайф, как будто тебя палкой по башке стукнули».

Интересная форма кайфа (с арабского слово «кайф» переводится как «удовольствие»), не правда ли?

Но какого другого «кайфа» можно ожидать от использования клея «Момент», бензина, других летучих растворителей или, например, от сваренного в микроволновой печи вместе с димедролом и введенного внутривенно антидепрессанта?

Однако, это самое точное описание пациентом тех самых 10%, которые и являются подлинным эффектом алкоголя или самодельных («разбодяженных») наркотических веществ.

Суть опьянения (измененного состояния сознания), наступающего под воздействием алкоголя и самодельных веществ, в психиатрии определяется как помрачение сознания разной глубины: от обнубиляции (легкого помрачения сознания, которое описывали солдаты в приведенном примере, до оглушенности и аменции).

Это и позволило профессору А.А. Портнову и его школе определять любое опьянение как состояние психоза. Однако такой подход чреват двумя противоречиями.

Прежде всего, опьянение – это уникальная форма «психоза», то есть «психического заболевания», к которому человек почему-то стремится добровольно и, даже, считает подобное помрачение сужение сознания удовольствием (по крайней мере, проецирует на него удовольствие).

Это специальный вопрос, но в нашей стране сегодня принят единственный взгляд на зависимость – психиатрический. Психиатрия утверждает, что «зависимость» – это «хроническое и неизлечимое психическое заболевание», то есть – форма психоза.

Поэтому каждому реабилитологу – человеку, считающему своей задачей возвращение человека с различными формами зависимого поведения в социальную жизнь, следует знать: в психиатрии не существует окончательного определения понятия «психоз».

Общепринятым отечественным определением психоза является короткая фраза академика А.В. Снежневского, используемая во всех учебных пособиях по психиатрии:

«Психоз — это нарушение произвольной адаптации психической деятельности человека».

Психоз, по Снежневскому, лишает человека воли («произвольности»). Для нас это значит: опьянение не является психозом – человек вызывает у себя опьянение по собственной воле.

Это противоречие приводит к тому, что врачи наркологи пытаются объявить поведение пьющего человека непроизвольным (не свободным). Для этого создаются недоказуемые теории «генетической склонности к наркомании»: человек как бы объявляется больным психозом от рождения. Получается, что не человек покупает и употребляет наркотики, а наркотики «притягивают к себе» его «врожденную болезнь», как бы руководя его поведением.

Поэтому, возможно, в наркологии все чаще используется определение психоза, данное Зигмундом Фрейдом:

«Психоз – это состояние, в котором человек неспособен адекватно тестировать реальность».

Используя это определение, специалисты не вникают в смысл понятия «тестирование реальности», которое Фрейд понимал, как способность человека сознательно управлять своим вниманием. Так как человек сознательно (произвольно) направляет свое внимание на психоактивное вещество, для Фрейда зависимость от психоактивных веществ относилась к области неврозов, говоря точнее – к области невроза навязчивых состояний, изучению которого Фрейд и посвятил свою жизнь.

Существует ли возможность объяснить стремление к сужению сознания с помощью психологии, не используя термин «психоз»?

Почему HomoSapiens(человек разумный) стремится к сужению и помрачению того самого разума, который является главной функцией, позволяющей ему адаптироваться в мире?

Какое из своих желаний человек проецирует на химические вещества, вызывающие помрачение сознания?

Для ответа на этот вопрос нам снова придется обратиться к созданному Фрейдом дискурсу глубинной психологии.

«…Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!»

Каждому человеку (по всей видимости, за исключением наркологов) из личного опыта известен описанный в стихотворении М.Ю. Лермонтова способ адаптации к стрессовой ситуации – желание «забыться и заснуть». Каким-то образом у каждого из нас он связан с поиском «свободы и покоя».

В психоанализе похожие мечты описываются, как стремление к слиянию с «первичным объектом».

Жизнь человека в мире не может быть ни свободной, ни спокойной. Мы всегда от чего-то зависим: от родителей, учителей, заработка, геомагнитной обстановки, от почти бесконечного количества факторов, часть из которых нам до сих пор неизвестна. Разум не в состоянии проанализировать все факторы, которые определяют бытие человека. Собственно говоря, это еще одно из описаний непредсказуемости нашего бытия – фактора, вызывающего тревогу.

Если человек продолжает искать чувство покоя, свободу или счастье, то это означает, что ему откуда-то известно, что они существуют, или когда-то существовали в его жизни.

Что мы называем счастьем?

Понять главное значение этого слова проще всего, если начать со слова, имеющего прямо противоположное значение – со слова «несчастье». Несчастье, как и счастье, у каждого свое: несчастьем мы можем считать болезнь, потерю близкого человека, несчастный случай, увольнение с работы.

Смерть близкого человека мы называем даже не несчастьем, это горе. Горе – это что-то еще более глубокое, чем несчастье. Чем горе отличается от «простого» несчастья?

Горе мы испытываем оттого, что понимаем: в этой ситуации ничего нельзя изменить. Такие события зависят не от нас – наша жизнь зависит от них.

«Несчастьем» мы чаще всего называем события, последствия которых нам изменить трудно.

Болезнь – это несчастье. Она вызывает чувство невозможности контролировать собственное тело. На период болезни им управляют неподконтрольные нам силы – мы зависим от них, а не они от нас.

Мы называем «несчастьем» свою зависимость от внешнего мира или жизненных обстоятельств, мера этой зависимости определяет уровень стресса, к которому мы должны адаптироваться.

Соответственно, счастьем мы называем ситуацию, точнее всего описанную в знаменитом тосте из фильма Л. Гайдая «Кавказская пленница»:

«Так выпьем же за то, чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями».

Счастье мы ощущаем, когда все, что происходит вокруг нас, совпадает с нашими желаниями: когда окружающий мир как будто зависит от нашей воли или ведет себя в соответствии с нашими желаниями.

В реальной жизни подобные мгновения случаются крайне редко. Тогда почему же мы верим в то, что счастье возможно, и находится где-то рядом?

Наши мечты о счастье, свободе и покое связаны с грустью. Нам как будто знакомы эти переживания, но мы почему-то потеряли способность испытывать их. Многие считают, что были счастливы, когда были детьми.

Психоаналитики тоже считают, что понятие «счастье» связано с переживаниями младенчества и раннего детства. Все мы, как будто уже знали какое-то высшее благо и – лишились его. Ни одно слово не может точно обозначить это благо и никакой конкретный партнер не в состоянии излечить нашу тоску по нему.

Когда мы были младенцами и находились в утробе матери, материнское тело, бывшее тогда наше «вселенной», без всяких усилий выполняло любые наши желания.

После того, как мы пережили шок отделения от материнского тела, та же мама, уже как отдельное существо, пыталась угадать и исполнить наши немногочисленные желания. Весь первый год нашей жизни с нами было нечто, еще не осознаваемое нами, как отдельное существо – мама. Тогда наши желания полностью совпадали с нашими возможностями — мы были счастливы.

Понятно, что память младенца не фиксирует детали, и в ней сохраняется некий смутный чувственный образ объекта, который выполнял все наши желания, принимая на себя ответственность за их выполнение. Психоаналитик Мелани Кляйн назвала подобные воспоминания «образом первичного объекта» или просто «первичным объектом».

Как и наши мечты о свободе и покое, огромное количество человеческих устремлений связано с мечтой о возвращении к слиянию с первичным объектом (карл Юнг писал о вечном желании возвращения домой).

Понятно, что мечта о счастье, мечта о возвращении к первичному объекту, темно связана с бессознательным состоянием. Ведь мы переживали полное счастье и полный покой, когда самосознания или рассудка, в смысле, который в эти слова вкладывает взрослый человек, еще не было.

Взросление, или развитие, тесно связано с необходимость социальной адаптации. Для того чтобы справляться с требованиями внешнего мира, мы должны принять правила поведения и ценности окружающего нас социума – сначала семьи, а потом и общества в целом. Но с каждым шагом к социальной адаптации, мы ощущаем себя все более и более «несчастными», то есть – зависимыми от своих социальных обязательств и ответственности.

Одну из первых теорий зависимого поведения создал Зигмунд Фрейд, подробно изложив ее содержание в работе «Неудовлетворенность культурой» (1931 год).

Адаптация к требования родителей, доказывал Фрейд, сначала являющаяся для ребенка средством для управления родителями, постепенно порождает чувство беспомощности и неудовлетворенности, с которыми мы справляемся с помощью замещений (подмены), которыми являются всевозможные «интоксикации». Я пишу это слово в кавычках, поскольку Фрейд считал главной формой опьянения насилие: «дурман национализма» и «чары войны».

Действительно, стратегией, альтернативной подражанию, является агрессия – простейшая форма поведения, осуществляемая с целью доказательства собственного превосходства над другими людьми.

Правда, агрессия опасна. Уже маленькому ребенку известно, что попытки доказать свою значимость таким образом чреваты наказанием. Единственной альтернативой насилию окажется попытка опьянения, внутренней смысл которой и описывает Фрейд в указанной работе.

Это попытка «выключить» сознание, диктующее необходимость сложных стратегий адаптации, требующих ответственности, и вернуться «обратно в мать», — в состояния без ответственности. То есть вновь слиться с первичным объектом, исполняющим все желания.

Представления о «первичном объекте» являются вторым главным элементом теории зависимости.

Собственно говоря, «интоксикации», о которых писал Фрейд, тоже являются способами отказаться от индивидуальной обусловленности и ответственности. Речь идет о массовых феноменах – феноменах толпы. Растворение в толпе – одна из форм опьянения (экстаза) не связанная напрямую с химическими веществами. Растворяясь в толпе, человек способен потерять индивидуальный разум. Толпа исполняет роль «материнского чрева», принимая ответственность за возможные злодеяния на себя. Толпа, растворяя в себе личность, способна удовлетворить, вытесненное воспитанием стремление простым способом доказать собственное превосходство.

Понятно, что толпа – это не материнское лоно. Человек лишь проецирует на нее свои бессознательные стремления.

Физически вернуться в организм матери мы не можем, но мы помним чувство удовлетворенности («счастья»), которое мы переживали в бессознательном состоянии. Поэтому мы продолжаем поиск схожих состояний сознания, чтобы проецировать на них инфантильное представление о счастье.

Мечты о полном и мгновенном удовлетворении всех желаний, возможности бездействия и отсутствии ответственности – невыполнимы. Человек в ясном сознании прекрасно это понимает и прибегает к опьянению, чтобы получить возможность проекции. Опьянение дает возможность иллюзорного возвращения к первичному объекту, замещая или подменяя собой инфантильное чувство удовлетворенности.

Для достижения эффекта возвращения к первичному объекту факторы, вызывающие интоксикацию именно притуплять деятельность разума, а не выключать его полностью. Если человек лишается сознания, то он лишается и способности пережить чувство удовольствия или удовлетворения от совершенных действий.

Пьяному нужен «внутренний экран» на который он проецирует свои младенческие мечты.

Как алкогольное, так и наркотическое опьянение, с точки зрения классической психопатологии, чаще всего, представляют собой легкую степень помрачения сознания – обнубиляцию.

Автор классической описательной психопатологии Карл Ясперс так описывает эту форму расстройства сознания: «…человеку становится трудно сохранять иерархию значимости для личности событий, происходящих в реальности и содержащихся в объеме оперативной памяти… Пациенту трудно отличить значимые события от второстепенных».

Опьянение – это специфическая анестезия аналитических функций разума, во время которого события реальной жизни, утрачивают свою иерархию значимости для личности, позволяя, тем самым, человеку проецировать на это состояние свою воображаемую значимость – детские мечты о всемогуществе.

 В этой работе мы не затронули один из важнейших вопросов зависимого поведения: почему для понижения уровня стресса человек стремится к выполнению действий, которые мы уже в первом определении обозначили как «простые»?

Почему многие люди, пытаясь понизить уровень фрустрации, предпочитаем закурить, выпить, принять таблетку, обратиться к «гуру», «колдуну» или гадалке, лишь бы не тратить усилия на выстраивание «разумной иерархии значимости»?

В пространстве глубинно-психологического дискурса ответы на эти вопросы восходят к венгерскому аналитику Шандору Ференци описавшему феномен «инфантильного всемогущества» в 1913 году, в знаменитой статье «Ступени развития чувства реальности». Ференци еще не использует понятие «первичный объект», но именно он стал автором, впервые описавшем желания ребенка, связанные с его постепенным отделением от матери.

Вот несколько фрагментов из этой работы:

«Я имею в виду тот отрезок жизни, который человек проводит в материнской утробе, по сути — на положении паразита. «Внешний мир» существует для этого зарождающегося существа только в очень ограниченной мере; его потребность в защите, тепле и питании полностью покрывается за счет матери. Ему не надо прилагать усилий для дыхания и питания, так как сама природа позаботилась о том, чтобы кислород и питательные вещества сами поступали в его кровеносные сосуды.

Для сравнения: кишечный паразит, например глист, должен немало потрудиться, чтобы «изменить внешний мир», если он хочет выжить. Забота же о существовании плода целиком возложена на мать. Но если уже в утробе матери человек живет и душевной жизнью, пусть бессознательной — а было бы нелепо полагать, что душа начинает работать только в момент рождения, — то он должен получить от такого своего существования впечатление, что он всемогущ. Ведь что такое «всемогущ»? Это ощущение, что имеешь все, что хочешь, и больше желать уже нечего. А плод именно так и живет: у него есть все, что необходимо для удовлетворения инстинктов, поэтому ему нечего желать; он не имеет потребностей…

Следовательно, «детская иллюзия величия» насчет собственного всемогущества — по меньшей мере не пустая иллюзия; ни ребенок, ни невротик с навязчивым состоянием не требуют от действительности ничего невозможного, когда не могут отказаться от мысли, что их желания должны исполняться; они требуют лишь возвращения того состояния, которое уже было когда-то, того «доброго старого времени», когда они были всесильны…

Психоаналитический опыт помог мне понять симптом чувства всемогущества: это проекция восприятия, заключающегося в том, что нужно рабски повиноваться непреодолимым инстинктам. Невроз навязчивых состояний есть регресс душевной жизни на ту детскую ступень развития, на которой между желанием и поступком еще не включилась мыслительная деятельность, способная затормозить или отсрочить этот поступок, взвесить его последствия; вместо этого тотчас за желанием следует действие, направленное на исполнение этого желания: какое-то движение, которое может предотвратить неудовольствие или приблизить удовольствие. Известно, что маленькие дети почти рефлекторно тянут руку к любому приглянувшемуся им предмету. Они также изначально не способны отказаться от какого-нибудь «озорства», доставляющего удовольствие, если есть побуждающий к этому раздражитель. Один маленький мальчик, которому запрещалось ковырять в носу, ответил матери так: «Я и не хочу, а моя рука хочет, и я не могу ей помешать» […].

[…] Все дети живут в счастливой иллюзии всемогущества, которым они действительно когда-то обладали — пусть даже только во чреве матери. Это зависит от их Daimon и Tyche [Интуиция и удача (греч.)] — смогут ли они сохранить чувство всемогущества в более позднем возрасте и, соответственно, стать оптимистами или приумножат собой число пессимистов, которые не могут примириться с отказом их иррациональным желаниям и по самым ничтожным поводам чувствуют себя обиженными, обойденными, считая себя пасынками судьбы потому только, что не могут оставаться ее единственными или любимыми детьми».

Для младенца «действие, направленное на выполнение желания» может оказаться только простым действием: криком, плачем или взмахом руки. За этим действием следует «чудесное» исполнение желания. Сами желания младенца в основном связаны с преодолением дискомфорта – с тем, что во взрослые люди называют стрессом или фрустрацией.

Со времени своего пребывания в чреве матери и детской кроватки, человек не хочет отказываться от простых, «чудесных» способов решения собственных проблем. В объектах внешней среды, людях, химических веществах или вещах, человек ищет способы вернуться во младенческое состояние сознания и чудесным способом изменить реальность, сэкономив при этом время и усилия собственного разума.

 Остатки феномена детского всемогущества сохраняются в свойственной каждому человеку надежде на чудо. Отечественный психолог Александр Сосланд пишет:

«Чудо может быть рассмотрено как некое радикальное событие, противоречащее неким законам природы, при минимальном количестве энергии, на это событие затраченном. Чем более «энергоемкое» явление и чем меньше при этом усилие, затраченное на это явление, тем чудо, скажем так, значительнее. Взмах волшебной палочки, сдвигающий горы, трение старой лампы, вызывающее джинна, исполняющего любые желания, — вот примеры несоответствия усилия и последствия…».

Наркоман или алкоголик используют вещества, вызывающие опьянение, в качестве «волшебной палочки», позволяющей им ощутить удовлетворение своих желаний независимо от ситуации, сложившейся во внешнем мире.

Сравните эту цитату с высказыванием писателя Абрама Терца (Андрея Синявского) о русском пьянстве:

«Пьянство — это наша «идея фикс». Русские люди пьют не от нужды или горя, а в силу векового стремления к чудесному и необычному. Пьют, если угодно, мистически, стремясь вырвать душу из пределов земного тяготения и вернуть ей священное бестелесное состояние. Водка — это белая магия русского мужика: он решительно предпочитает ее черной магии — женщине».

Действительно, для очень многих людей, которые добровольно выбрали зависимое поведение, водка и героин служат подменой близости с противоположным полом. И те же водка и наркотики могут вполне успешно подменять ту сложнейшую духовную работу, которую мы называем религиозной верой.

Феномен детского всемогущества стал основой самой древней религиозной веры на земле. Веру в приметы, магию, колдовские зелья, заговоры, целительство вообще и целительную силу реликвии в частности, мы снисходительно называем суеверием. Но в той или иной степени, подобная вера свойственна каждому из нас.

Потребительская культура использует психический механизм детского всемогущества как основу рекламы: «Купи пиво – и ты будешь счастлив»; «Купи автомобиль – и ты приобретешь силу, значимость и счастье». В нашей культуре покупка заменяет любые усилия души.

Наше стремление к чудесному преображению своей жизни создало фармацевтическую индустрию, обороты которой сравнимы, разве что, с оборотами нефтедобывающих компаний. Эффектом плацебо руководит наша вера в чудо.

В области психиатрии и наркологии почти вся академическая наука сегодня финансируется фармацевтическими компаниями. Лозунг психофармакологии можно сформулировать так: душевная деятельность человека определяется исключительно химическими реакциями – следовательно, для изменения наших психических реакций нужны не усилия души, а правильно подобранные психоактивные фармакологические препараты. Для доказательства этой мысли создан мощный научный аппарат.

Однако весь этот научный аппарат эксплуатирует инфантильное желание всемогущества: стремление к экономии времени и усилий: «Купи таблетку – и у тебя снизится уровень тревоги (ты будешь счастлив)».

В сущности, современная психиатрия разделяет тот же «катехизис химической веры», что и наркоманы. Разница лишь в том одобрены или не одобрены те или иных веществ законом. Отнюдь неслучайно те же наркоманы в больницах удивляются: «Чем отличаются вещества, которые предлагают врачи, от тех, которые мы употребляем сами? Ведь от своих веществ мы чувствуем себя гораздо лучше».

В сущности, человек, произносящий подобную фразу, прав. Для доказательства этой мысли достаточно вспомнить, что очень многие вещества, ныне отнесенные к наркотическим, ранее использовались в качестве лекарственных веществ, многие из них были изначально синтезированы фармацевтической промышленностью как лекарства.

Не только больной хочет простым, или магическим, способом избавиться от своих страданий – вновь обрести власть над собственным телом или «овладеть собой». Врач тоже стремится получить в свои руки простой способ лечения больного – ведь это залог его власти над больным человеком, его влияние и размера его гонорара.

Неслучайно феномен детского всемогущества описан Ференци, как первичное проявление воли к власти. Ференци первым из психоаналитиков пишет о воли к власти, как о психической энергии, в большей степени движущей развитием сознания ребенка, чем стремление к чувственному удовлетворению (либидо).

Ребенок старше года начинает отделяться от родителей. Он начинает понимать, что не все его желания немедленно исполняются, но пытается сохранить чувство собственной власти родителями, олицетворяющими для ребенка весь внешний мир.

Для сохранения власти ребенок может выбрать всего две стратегии: подчинение и доминирование.

В первом случае ребенок, взрослея, стремится во всем подражать родителям. Он попытается не отделяться от первичного объекта, «прилепиться» к нему, остаться его частью, тем самым, сохраняя принадлежащее родителям всемогущество.

В этом случае ребенок постарается никак не проявлять своего «Я», остаться поглощенным родительской волей (первичным объектом).

Вторая стратегия заключается в том, что ребенок попытается поглотить первичный объект, – присвоить его. Он сам будет ощущать себя центром вселенной или «пупом земли», которому должны служить бывшие «боги» (родители). Ребенок будет пытаться поглотить все внимание родителей, сделать так, чтобы вся их жизнь была сосредоточена на выполнении его капризов и желаний.

Понятно, что в реальной жизни дети пытаются манипулировать родителями, и эти манипуляции представляют собой сложное сочетание двух описанных стратегий. Если родители не задумываются о манипуляциях ребенка и не могут противопоставить им продуманную стратегию воспитания, то в поведении сначала подростка, а потом и молодого человека всегда можно будет выделить склонность к одной из этих двух стратегий – или к подражанию, или к доминированию.

Каждая из этих двух стратегий может привести молодого человека к приему «магических веществ» – алкоголя или наркотиков.

Дело в том, что обе эти стратегии – это стратегии поведения, свойственные для раннего детского возраста: они направлены на избегание ответственности и связанной с ней тревоги с помощью сохранения связи с первичным объектом и простых, «магических» действий, направленных на сохранение чувства всемогущества.

Обе эти стратегии окажутся попыткой не взрослеть – отказаться от ответственности и тревог взрослого человека.

Подавляющее большинство зависимых пациентов, отвечая на вопрос о том, почему они начали принимать наркотики, называют две причины: из подражания друзьям («у меня все друзья курят») или «от скуки».

Первый ответ означает выбор стратегии подражания; второй – стратегии доминирования.

Для того чтобы человеку стало скучно в современном мире, с его почти бесконечными возможностями для выбора дел или развлечений, он должен чувствовать себя выше нашего бренного мира. Все, что наша реальность может ему предложить, недостойно его величия, – от этого и становится скучно.

Для того чтобы что-либо стало интересным или увлекательным, необходимо чувство ответственности за свои знания или действия.

Сегодня нам очень важно задуматься о феномене детского всемогущества по Ференци. Заметим, кстати, что по сути работа Ференци является подробным психологическим описанием того самого чувства, которое христианство называет «гордыней».

Понятие «феномен детского всемогущества» является третьим важнейшим элементом теории зависимости, поскольку позволяет разделить два различных рода зависимого поведения.

Стоит отметить, что эти типы зависимого поведения в целом будут соответствовать типологии личности по К.Г. Юнгу (экстравертному и интровертному типам личности).

Американский социальный психолог Джулиан Роттер, занимаясь изучением кадровой политики предприятия, описал людей с внешним и внутренним локусом контроля. (Подробно о тесте Роттера и принципах этой классификации можно прочесть в книге автора «Человек зависимый»).

Однако каждый из этих психологов решал свои профессиональные задачи. В связи с построением теории зависимого поведения, предпочтительнее говорить о трансформации инфантильных стратегий поведения в зависимое поведение взрослого человека.

Первый тип зависимого поведения можно назвать подражательным (или подчиненным) поведением. Этот тип поведения, соответственно, определяется детской стратегией подчинения. Ребенок, испытывая страх и беспомощность при отрыве от первичного объекта, старается сохранить связь с ним, выполняя и угадывая все требования и желания сначала матери, потом семьи, а взрослея, он старается соответствовать требованиям школы, молодежной компании, сотрудников по работе и вообще всех людей, с которыми общается.

Собственно говоря, это тот тип зависимости, который требует от нас государство, общество и культура. Согласно этим требования, мы должны соблюдать законы общества, разделять предлагаемые им ценности, покупать производимые им товары и радоваться этой зависимости.

Зависимый человек первого рода, как ребенок, стремится не иметь собственного мнения и максимально ограничить круг своей ответственности, интересы и объем деятельности. Он находит свое счастье в том, чтобы быть незаметным. Поэтому и употреблять психоактивные вещества он, как правило, начинает под влиянием своего окружения, чтобы ничем не отличаться от него.

Необходимость сделать самостоятельное решение, сделать выбор, то есть, принять ответственность на себя, является для таких людей источником максимального уровня стресса и тревоги.

На состояние опьянения они проецирует чувство полного слияния с первичным объект: «я такой же как все» или «я вместе со всеми», то есть свою неотличимость от окружающих, свое единство с ними.

Второй тип зависимого поведения можно назвать доминирующим. В повседневной речи мы именуем таких людей «эгоистами». Такая личность Подобные люди с детства чувствуют, что на свете существуют только они, а все остальные люди являются лишь средствами для обеспечения их жизни. Они относятся к окружающим как к вещам, и стараются обнаружить способы манипулирования ими в своих интересах. Они постоянно стремятся к расширению своей власти.

Такой тип поведения также очень быстро вызывает фрустрацию и стрессы. Окружающие люди отказываются служить инструментами в руках доминирующих личностей. Государственные и общественные структуры предпочитают нанимать на работу людей первого типа. Поэтому карьера доминирующих персон очень часто обрывается в самом своем начале. Кроме того, они, как правило, принимаю на себя слишком много ответственности, с которой, как правило, не справляются.

Однако, это не главные проблемы доминирующей личности. Главная проблема формирования у них зависимого поведения связана с тем, что власти и денег никогда не бывает достаточно.

В сущности, власть, как и деньги – лишь средство для достижения каких-то целей: построения гармоничного государства, создания справедливого общества, мира в семье или, всего лишь, процветания отдельного коммерческого предприятия. Цели жизни формулируются и достигаются через самопознание и глубокие размышления над смыслом происходящих событий. Власть достигается подражанием: простым следованиям не писаным законам своей культуры. Поэтому достигнутый уровень власти всегда и ощущается, как что-то недостаточное: ты достиг вершины карьеры, а «богом» для окружающих так и не стал.

Доминирующие люди способны чувствовать себя «как боги» только в состоянии опьянения. Только на опьянение можно проецировать свою мечту о том, что все окружающие относятся к тебе так же, как ты сам, будучи младенцем, относился к собственной матери (так можно описать проекцию инфантильного всемогущества у доминирующих личностей).

Различие между двумя типами зависимого поведения необходимо учитывать при составлении программы психологической помощи и реабилитации, поскольку и второго типов зависимого поведения стратегии психологической помощи окажутся совершенно разными.

Детские стратегии поведения оказываются эффективными для понижения уровня стресса, только в состоянии опьянения. Поскольку основой для проявления подобных стратегий является чувство, которое в глубинной психологии принято называть беспомощностью.

Понятие «беспомощность» описывает максимальную степень фрустрации личности.

Младенец, отрываясь от материнского тела («первичного объекта»), испытывает страх и беспомощность, поскольку оказывается в абсолютно неизвестной ему органам чувств обстановке. Это младенческое ощущение мы раз за разом воспроизводим во взрослой жизни, отрываясь от комплекса привычек, которыми мы пытаемся себя ограничили. Мы испытываем беспомощность перед выпускным школьным балом, при увольнении с работы, при переезде на другое место жительства, при разводе и разрыве отношений, а также – при попытке прекратить прием привычного химического вещества.

Следовательно, именно беспомощность лежит в основе всех тех феноменов, которые врачи именуют «синдромом отмены».

Понятно, что люди с первым типом зависимого поведения будут испытывать беспомощность при отрыве от группы, а люди второго типа будут переживать максимум фрустрации при необходимости отчитываться в своих действиях или необходимости соответствовать групповым нормам поведения, – при необходимости почувствовать себя таким же, как все.

Детская беспомощность, проецируясь на взрослые жизненные ситуации, вызывает к жизни инфантильную защиту – чувство детского всемогущества. Во время жизненных кризисов (когда уровень беспомощности высок) бессознательные стратегии могут включаться независимо от разума.

Однако… Взрослый человек почти всегда чувствует беспомощность перед лицом обстоятельств жизни (всегда зависим от них), и понимает это. Разум служит препятствием к осуществлению простых форм поведения. Наркоман сам «прекрасно знает», что нужно учиться и работать, как этого требуют его родители. Только он не понимает, зачем это нужно, ведь он стремится к легкой жизни.

Для того чтобы преодолеть беспомощность с помощью инфантильных стратегий, нужно… «впасть в детство»: разрушить в своем восприятии «иерархию значимости» событий внешнего мира и своих обязательств перед обществом, которые постоянно напоминают о себе. Состояние опьянения (обнубиляция по Ясперсу) становится необходимым средством для избавления от напоминаний разума (совести).

Однако чем чаще личность прибегает к опьянению, тем громче становится «голос» разума. Чем явственнее зависимость от внешнего мира напоминает о себе, тем сильнее возникающее «на трезвую голову» чувство беспомощности.

«Зависимая» личность потому зависимая, что ей известен только один способ избавления от возрастающего чувства беспомощности – опьянение.

Человек пытается преодолеть возрастающую беспомощность, наращивая дозы или частоту приема выбранного для достижения опьянения психоактивного вещества (кроме того, он может попытаться сменить вещество – суть дела от этого не изменится).

Оказывается, используя психологическую теорию, можно найти психологическое объяснение одному из основных «синдромов зависимости» в отечественной наркологии – «росту толерантности к психоактивным веществам». Обычно этот синдром связывают не с человеческой психикой, а фармакологическими свойствами самого вещества.

Читая эту работу, можно прийти к выводу, что независимых людей не бывает, или убедиться в том, что чувство свободы – лишь иллюзия.

Стоит еще раз напомнить: мы говорим об инфантильных, младенческих стратегиях поведения. Общество и личность прекратили бы свое развитие, если бы не существовало взрослых, ответственных стратегий поведения, тесно связанных с понятиями свободы и независимости.

Широкое распространение инфантильные стратегии поведения получают лишь в том случае, если их поддерживает массовая культура.

Понятия «значимость», «уважение», «власть» или «забота» (и связанные с ними чувства, проецируемые зависимой личностью на состояние опьянения) в каждой культуре означают что-то свое – некоторую модель жизни, которую данная культура считает «приемлемой» или «нормальной». Так как власти, значимости и уважения человек добивается, адаптируясь к этой модели «нормальной жизни», то каждый человек вынужден в какой-то мере подражать стандартам или стереотипам, принятым культурой. У каждой культуры есть свои идеалы – модели поведения, обеспечивающие отдельной личности уважение и значимость.

Мы редко задумываемся о культурном идеале, подражание которому в конечном итоге и приводит к зависимости от химических веществ.

Такой культурный идеал должен провоцировать человека на простые рефлексивные формы поведения, провоцировать личность на преимущественное использование инфантильных стратегий поведения. Этот культурный идеал должен способствовать тому, чтобы личность не задумывалась о развитии, не хотела взрослеть.

Возможна ли вообще «нормальная» или «независимая» жизнь?

Одним из главных, приводящих к употреблению наркотиков, лозунгов современной молодежной субкультуры, стал лозунг «в жизни надо попробовать все!».

Элементарная логика позволяет понять, что «попробовать все» не получится – жизни не хватит. Поэтому «пробовать» приходится то, что лежит ближе, или то, что предлагает распространитель тех или иных товаров, в том числе, психоактивных веществ (такую психологическую «ловушку» сегодня использую продавцы «спайсов»). Эффект «попробовать то, что ближе лежит» (то, что доступно) – один из основных психологических эффектов, используемых потребительской культурой в целом. Его действие распространяется и на духовные товары, – не случайно само это словосочетание используется в современном маркетинге.

Желание человека «пробовать то, что ближе лежит», то есть то, что ему активно внушают или предлагают, привело к невозможности рассматривать понятие «нормы» (нормальной жизни, нормального поведения) так, как это понятие традиционно рассматривали советская психиатрия и психология – как норму адаптации к общественным и семейным ценностям и традициям.

Крах коммунистической идеологии привел к распаду и диссоциации представлений о «нормальном» поведении человека. Если нормальным поведением является адаптация к ценностям общества, то поведение, например, диссидента советских времен, является дезадаптивным – «ненормальным». Такое поведение могло привести к социальной изоляции – человек мог быть отправлен в тюрьму или психбольницу. Более того, подобное поведение считалось «зависимым», поскольку опиралось на «чуждые» общественной идеологии теории или взгляды. В психиатрии появился специальный термин «метафизическая интоксикация», описывающий искреннюю увлеченность человека религиозными или мистическими идеями как форму опьянения. Соответственно, и поведение такого человека оказывалось «ненормальным» или зависимым.

Однако подобные представления сделали очевидным и прямо противоположный смысл: поведение «нормального» советского человека диссидент А. Зиновьев описывал как «интоксикацию социализмом», то есть как поведение полностью зависимое от писанных и неписанных законов идеологизированного общества.

С распадом идеологии представления о «нормальном» поведении или «нормальных» общественных отношениях, каждый человек оказался вынужден вырабатывать для себя самостоятельно.

Очевидно, что в структуре церковного прихода РПЦ, в буддийской общине, внутри крупной коммерческой фирмы, в секте кришнаитов и т.д., будут действовать абсолютно разные нормы поведения. Трагизм экзистенциальной человеческой ситуации в нашей стране выразился еще и в том, что «нормальное» поведение во всех перечисленных общественных структурах, будет резко отличаться от представлений о «норме» в родительской семье, которые у большинства сформировалась еще в советские времена.

Автору приходится упоминать об этих парадоксах отечественной реальности, чтобы объяснить: жизнь человека в обществе всегда является формой зависимости от общества или общественной группы, в которой он живет.

У личности есть единственный способ самоопределения (самоидентификации) себя во внешнем мире, то есть единственный способ адаптации себя к внешнему миру, – это самоограничение, то есть зависимость в самом широком смысле этого слова. Этот способ ограничения мы в повседневной жизни и называем «привычками».

Даже в родном городе мы выбираем для себя привычные маршруты передвижения с одного места на другое. Мы ходим в привычные магазины и посещаем привычные нам места отдыха. Смена подобных маршрутов приводит к чему-то, схожему с синдромом отмены: мы испытываем различные формы беспомощности – неуверенность, неловкость, чувство потерянности.

Примерно то же самое касается и присущих нам взглядов и системы оценок «плохого» и «хорошего», «нормального» и «ненормального». Мы присваиваем их себе в детстве, адаптируясь к взглядам и чувствам родителей и других значимых взрослых. В подростковом возрасте для нас столь же значимыми становятся взгляды окружающих нас сверстников, и мы интернализуем взгляды одноклассников, компаний сверстников для того, чтобы чувствовать себя «своими» среди них.

Как вы помните, такая адаптация к взглядам родителей или сверстников нужна для того, чтобы снизить уровень тревоги и неуверенности в себе, то есть, не чувствовать себя беспомощным. Именно этим словом можно описать главную причину возникновения стресса как физиологической реакции.

Однако с каждой такой адаптацией, способной уменьшить чувство неуверенности и тревоги и обеспечивающей наше выживание в обществе, мы рискуем почувствовать отчуждение от своего «Я», то есть, от своей собственной природы, призвания, то есть всего того, что мы именуем индивидуальностью.

Грандиозный социальный эксперимент построения идеологического общества доказал: человек не может жить исключительно ценностями, предлагаемыми ему общественным разумом. Индивидуальность испытывает потребность заявить о себе, и эта потребность порой оказывается куда более значимой, чем потребность в выживании, обслуживаемая теми самыми адаптивными или зависимыми формами поведения. Более того, такие понятия как «независимость» или «свобода» как раз и являются словами, описывающими потребность индивидуальности в проявлении себя.

Самый простой формой неадаптивного поведения является агрессия и насилие. Очень многие эпизоды агрессии и насилия как в истории, так и в современном мире (от крестьянских бунтов 17 века до стрельбы в американских школах) можно интерпретировать как простейшие попытки индивидуальности освободиться от своей «зависимости» – от навязываемых обществом ценностей и норм поведения.

Почему личность выбирает такие простые формы поведения, как насилие?

Норвежский националист и убийца Андерс Брейвик объяснил это в своем блоге в сети Интернет предельно ясно: «одно простое, но решительное действие сделает меня известным человеком и авторитетом для многих следующих поколений».

Индивидуальность стремится достичь собственной значимости, а насилие – простейший (буквальный или физический) способ продемонстрировать свое превосходство над другими.

Не стоит забывать, что у насилия есть и другая сторона. Герои великой отечественной войны совершали свои подвиги во имя жизни других людей, но их поведение тоже никак нельзя назвать адаптивным, то есть направленным на выживание. Разница между героем и бандитом заключается лишь в том, что первый не задумывается о собственной значимости. Герой – это человек, принимающий на себя ответственность за жизни других людей. Бандит думает лишь о собственной эмоциональной или экономической выгоде.

Почему героем стать трудно, а бандитом легко?

Потому что принятие на себя ответственности за других людей связано с повышением уровня тревоги или «уровня стресса», а удовлетворение собственных амбиций, на самом деле, является лишь индивидуальным вариантом адаптивного поведения, то есть способом снизить индивидуальный уровень тревоги, почувствовать себя сильным, уверенным или значимым.

Для чего мы обсуждаем здесь эти, на первый взгляд, не относящиеся к делу формы человеческого поведения?

Дело в том, что мотивы, по которым человек принимает химические вещества, являются своего рода пародией или подменой как преступлений, так и героизма.

Обычный человек в повседневной жизни не ощущает давления семейных и общественных норм, но мы часто ощущаем себя застрявшими в «болоте повседневности». Описывая друзьям свои попытки вырваться из этого болота (мы часто используем словечко «оторваться»), мы «хвастаемся своими подвигами». Чаще всего, наши «подвиги» ограничиваются количеством выпитого алкоголя или ловко обманутыми женами. В сущности, мы хвастаемся все теми же «преступлениями», только местного масштаба.

Употребление алкоголя – самый распространенный способ «оторваться». Постепенно этот способ становится привычкой (зависимостью). Будущий алкоголик не задумывается о логической ловушке, в которую попадает: алкоголь – это одобряемый культурой способ понижения уровня стресса. Ведь алкоголь относится к пищевым веществам. Алкоголь включен культурой в условную «норму» адаптации в обществе. Поэтому, пытаясь «вырваться» из паутины общественных норма, алкоголик фактически все больше запутывается в ней же.

Насильник, в сущности, совершает ту же ошибку: в обществе, члены которого считают справедливое насилие допустимым способом решения общественных проблем, совершенные преступления никак не могут оказаться способом демонстрации собственной независимости от общества.

Тогда почему на Homo Sapiens (человека разумного) не действуют логические аргументы?

Потом что развитие личности, или ее взросление, связано с возрастанием ответственности, а возросшая ответственность, в свою очередь, ведет к повышению уровня вины тревоги.

Для того чтобы развиваться и взрослеть, нужно идти навстречу стрессу. Человек никогда не может точно знать, «чем слово наше отзовется». Создавая произведение искусства, строя семью или личные отношения, поднимаясь по карьерной лестнице, человек никогда не может быть абсолютно уверен в правильности собственного выбора, в правильности произносимых им слов и производимых действий.

Все формы человеческого поведения, приносящие ему чувство собственной значимости, удовлетворенности, уверенности в себе, не сопровождающиеся повышением тревоги, и не приводящие к повышению ответственности как за себя самого, так и за других людей, мы будем в дальнейшем называть простыми формами поведения.

Именно такие формы поведения и приводят личность к зависимому поведению – вызывают стойкую идентификацию (самоопределение личности) с ними.

Современные подростки, потребители и продавцы «спайсов», часто говорят своим родителям: «Я смогу жить легко. Мне не нужно все ваше занудство, связанное с получением образования. В жизни все просто. Вы со своим образованием зарабатываете тысячу долларов в месяц, а я сшибаю эти деньги за один день», – это и есть самоидентификация через простые формы поведения.

По всей видимости, желание избавиться от ответственности и жить легкой жизнью, в человеческой душе присутствовало с незапамятных времен. Во всяком случае, миф Книги Бытия, на наш взгляд, рассказывает именно об этом желании как о первородном грехе рода человеческого.

В этом мифе змий соблазняет Еву плодом с Древа познания Добра и Зла, обещая, что просто съев этот плод, наши прародители станут «как боги». И сам этот соблазн чем-то безумно напоминает слова мальчишки, распространяющего «спайсы» из нашего примера: не нужно никакого образования – достаточно съесть яблоко. Не нужно тратить усилий на развитие с неизвестным результатом – достаточно проглотить таинственный плод и в тебе проснется божественная сущность. Во всяком случае, ты сможешь отдавать приказы другим и указывать им, что есть добро, а что – зло. Разве не это многие из нас считают доказательством собственной значимости?

Видимо, Бог в библейском мифе отдавал именно такие указания Адаму и Еве. Кроме того, мы можем предположить, что Бог заставлял Адама и Еву учиться: ведь Адам «именовал животных», — учился пользоваться языком.

Американский антрополог Теренс Маккена предположил когда-то, что плод с Древа познания Добра и Зла на самом деле был…галлюциногенным грибом.

Мне думается, что, как и всякий миф, притча, рассказанная в Книге Бытия, описывает универсальную форму, или идею главного соблазна рода человеческого. Это идея стать «как боги» простым способом, не принимая на себя никакой ответственности.

Этот соблазн может приобретать самые разнообразные материальные воплощения. Он может быть мечтой об обретении «волшебной палочки» или «магического артефакта» древних цивилизаций (одна из самых модных тем современного кинематографа). Он может трансформироваться в мечту о «принце на белом коне», который решит за «принцессу» все проблемы ее жизни. Соблазн может обернуться поиском «учителя» или «гуру», обладающего окончательной истиной (в двух последних случаях мы называем такой соблазн соблазном «волшебного человека»). Разумеется, тот же соблазн таится в разнообразных формах психоактивных химических веществ – не только наркотиков, но и официально разрешенных психотропных лекарств: «достаточно принять таблетку, чтобы чувствовать себя… “как бог”».

Мечта о плоде с Древа познания Добра и Зла в форме химического вещества – тоже отнюдь не нова. Ей соответствует мечта о «философском камне» алхимиков, а в курении опиума некоторые из поздних алхимиков обнаружили мистическую «квинтэссенцию» всех растений или легендарную «панацею» (лекарство от всех болезней).

Сколько история лжи и обмана не учит человечество, «соблазн змия» из поколения в поколение действует с прежней силой.

Никто даже не задумывается о том, что стать «как боги» – означает принять на себя ответственность за целый мир. Трудно даже вообразить, какой уровень стресса переживает Бог ежесекундно.

В контексте нашего разговора заслуживает внимания образ самого змия-соблазнителя. Кто он такой?

В мифе Книги Бытия Рай – некоторое отгороженное пространство, что-то вроде дома с садом или школы, в которой Бог учит Адама и Еву. В легендах и мифах образ змеи часто соотносится с образом границы, или «пограничника» – существа, охраняющего границы разных миров.

Разумеется, «пограничник» легко проникает через границу, которую охраняет. Кто в древности легко проникал в охраняемые дома?

Скорее всего, это были бродячие торговцы, разносчики необходимых каждодневных товаров. Позволю себе предположить, что главный прием торговли – «купи этот предмет – и будет тебе счастье» не изменился со времен появления Библии. Товары покупали, а счастье так и прибывало. Поэтому торговцев не любили, но и обходиться без них не могли.

Сегодня мы не пустим в дом бродячего торговца. Через границы наших частных владений легче всего проникает только одно начало – это СМИ. Главный торговец всеми видами «волшебных палочек». Несложно понять, что старинная формула «купи таинственный плод – и станешь как бог» по-прежнему является универсальной моделью любых рекламных роликов. А популярное кино лишь подтверждает эту мысль, как бы говоря: «достаточно встретить принца (принцессу), чтобы почувствовать себя как боги»; «достаточно найти (купить) священный предмет, чтобы получить власть над миром (стать как боги)».

Массовая культура вновь и вновь воспроизводит в душах наших детей древний миф, формируя зависимость не столько от конкретного предмета, человека или вещества, сколько «базовую зависимость» – зависимость от идеала легкой жизни.

В современном мире каждый человек вынужден сам создавать то, что он считает «нормальной жизнью» благодаря воздействию того, что ближе лежит, а ближе всего к нам лежат модели и паттерны, которые предлагает массовая культура. Потребитель «спайсов» приходит к выводу, что именно такая жизнь (бесконечно репродуцируемая СМИ) и является нормальной жизнью, а жалкое, несоответствующее идеалам массовой культуры, существование образованных родителей – как раз и есть вариант «зависимости».

Реабилитологу необходимо понимать, что борьба с химической зависимостью является противостоянием «мейнстриму» массовой культуры.

Массовая культура несет в себе идеалы инфантильного реагирования. (Недаром критики часто называют воздействие массовой культуры «одурманиванием»).

Главный вопрос реабилитации лиц с зависимым поведением можно сформулировать так: существует ли альтернатива дурманумассовой культуры?

В русском языке существует устойчивое выражение «вредные привычки». В целом мы понимаем, какие именно привычки описываются этим словосочетанием. Однако, специалистам по «вредным привычкам» стоит задуматься о тех критериях, которые отличают вредные привычки от безвредных. Например, еще несколько десятилетий назад наши родители однозначно относили детский и юношеский онанизм к числу «вредных привычек». Однако в 70-80 годах прошлого века психологи поняли, что эта привычка является адаптивной (понижает уровень стресса у подростков) и… в американских и европейских школах стали проходить «уроки онанизма». Сейчас практически никто не считает эту привычку «вредной».

Эта привычка обычно проходит сама собой, когда человек выходит из возраста полового созревания и вступает в нормальные сексуальные отношения.

Однако в последние годы появилась большая группа молодых людей, (имеется в виду возраст 25-35 лет) превративших онанизм в образ жизни. Мне приходилось слышать от них примерно следующее: «Секс слишком опасен! Может наступить беременность, а я совсем не готова быть матерью. Кругом СПИД. И вообще – это больно!».

Хочу обратить ваше внимание на две особенности проблемы онанизма.

Во-первых, «вредной» или «полезной» привычку объявляет культура, а не некие «объективные» или «научные» исследования приносимого вреда или пользы.

Во-вторых, онанизм – отнюдь не только раздражение собственных половых органов с целью достижения оргазма, как мы привыкли думать.

Во время занятий онанизмом человек мечтает, – мечтает об обладании любыми человеческими существами противоположного пола на которые он обратил внимание. Юноши и девушки (представители каждого пола мечтают по-своему) мечтают о простом сексуальном обладании, – обладании как можно большим количеством особей противоположного пола без всякой ответственности за своих партнеров и отношения с ними.

Онанизм – механическое раздражение половых органов – вызывает суженное состояние сознания, дающее возможность проекции инфантильного всемогущества. Это «физиологический» вариант опьянения.

Превращение онанизма в образ жизни, соответственно, окажется вариантом зависимого поведения. Это сексуальный аспект «легкой жизни».

Для того чтобы привычка превратилась в «наркоманию», личность должна обнаружить в ней некоторую ценность. Представления о том, что ценно, а что нет, личность присваивает – интроецирует из окружающей культуры. Личность должна объяснить себе свою привычку через контекст культуры, поскольку ей нужно чувствовать себя частью общества.

Человек присоединяется к своей культуре, доказывая себе соответствие своих привычек с некоторыми идеалами культуры (или контркультуры). Слова «онанистки» из моего примера, соответствуют широко объявленным идеалам сохранения здоровья и «безопасного секса». Действительно, разве существует вариант сексуальных отношений, более безопасный, чем онанизм?

Давайте вернемся к привычкам преодоления фрустрации с помощью химических веществ. Свои паталогические формы пьянство на Руси, по всей видимости, приняло лишь во времена Петра I.

Но как же справлялись со стрессом жители России, скажем, в 17 веке, когда на Руси пили в основном пили меды, крепостью примерно 6-7%, а о наркотиках и психоактивных препаратах никто и не слышал?

По всей видимости, главной формой простой, адаптивной реакции, позволяющей преодолевать стресс, была молитва, поцелуй иконы или наложение крестного знамени.

К сожалению, это именно простая форма поведения – попытка подменить религиозную веру суевериями – простейшими ритуалами. Ритуал – это концентрация на простых действиях и объектах, вызывающее суженное состояние сознания, на которое человеку легко проецировать инфантильное всемогущество…

Однако довольно быстро выясняется, что ритуал помогает плохо (возникает… «рост толерантности» к ритуалу). Православный батюшка, несклонный задумываться глубоко над истинами своей религии, привычно скажет: «молиться нужно больше (чаще)», – так и не объяснив, что значит «молиться» …

Специалист по аналитической психологии Николас Мосли писал: «Люди относят себя к христианам или мусульманам скорее из нужды принадлежать к определенной группе, обеспечивающей эмоциональную поддержку в непростом мире, чем в результате индивидуального поиска Истины и Смысла», – человек, чувствуя беспомощность, может проецировать свою мечту о детском всемогуществе на религиозную общину, секту или на семейную группу, порой требуя от нее не только поддержки во всем, но и материального содержания…

Простой привычки всегда оказывается недостаточно для преодоления чувства беспомощности по отношению к окружающему миру. Из-за недостаточности формальной религии для борьбы с тревогой, закрепощенное крестьянство поднимало стихийные бунты… не стоит забывать, что спонтанная агрессия и насилие – одна из форм простых реакций на высокий уровень стресса, одна из форм зависимого поведения.

Для преодоления беспомощности и агрессии на Руси был нужен исихазм – древнее искусство духовной практики, являющейся основой православного аскетизма. Но посвятить себя аскезе способен далеко не каждый.

В Японии с той же целью люди погружались в медитацию дзен-буддизма, проводили ритуалы любования красотой (например, цветущей сакурой) или участвовали в поединках.

Искусство рукопашного боя или поединка на мечах – очень древний способ «лечения» насилия и агрессии. Это превращение простого насилия в образ жизни: сложное искусство, полное разума, философии и поэзии.

Почему драка превращается в искусство, хотя и без всякой философии служит для преодоления стресса?

Привычки, сами по себе, не могут служить основанием целостности «Я». Разум продолжает свою провокационную работу и у зависимой личности возникает чувство вины за свое поведение.

Для преодоления вины разум ищет способы оправдать самого себя. Без этого невозможно сохранить ощущение единства личности. Без оправдания, привычки окажутся необъяснимыми «навязчивыми» действиями, которые приводят к расщеплению целостности «я». Возникает чувство, что «Я» действует само по себе, а привычки – сами по себе, как будто обладая независимой от человека волей («бес попутал»).

Для самооправдания человеку все-таки приходится усложнить простые действия с помощью разума.

Правда, если целью действий является «легкая» («простая») жизнь, то оправдания тоже должны быть максимально простыми. Если целью жизни является потребление, то возникает… потребительское («массовое») искусство. Так, например, искусство онанизма существует! Для того чтобы убедиться в этом, достаточно зайти в любой «секс-шоп».

Любые простые действия, несущие в себе возможность инфантильных проекций требуют оправдания разумом. Однако оправдания эти тоже могут быть двух различных типов: компенсаторные и трансформирующие.

Компенсаторные оправдания – это психическая защита: они позволяют зависимой личности избавиться от вины, сохраняя чувство собственной целостности (или своего «права» на сохранение инфантильных привычек).

Трансформирующие оправдания – это способ преодоления привычек путем превращения их в искусство. При этом привычные действия не запрещаются и не отрицаются культурой. Искусство предлагает человеку осознание глубоких смыслов, скрывающихся за простыми действиями.

Так за склонностью к агрессии и насилию японская национальная культура обнаружила Кен-до, а за склонностью к религиозным ритуалам русская религиозная культура открыла духовные практики исихазма.

Как показал опыт США и России, введение запрета на алкоголь опасно – запрет приводит ко множеству человеческих жертв. Единственным приемлемым способом избавления от опасностей приема алкоголя оказывается «культурпитейство»: раскрытие смысла алкогольных ритуалов и понятия «праздник». Ведь любой подлинный праздник полон духовного смысла, о котором культуре нужно вспомнить. Празднование – это род высокого искусства. Древняя профессия тамады и возникновение в наши дни профессии «праздничный аниматор» – прямое подтверждение этого факта.

Понятно, что культурное употребление опьяняющих веществ, запрещенных законом, невозможно.

Однако мы можем попытаться понять, что скрывается в глубине склонности к проекциям инфантильного всемогущества.

Там скрывается… само искусство – его психические истоки. Желание всемогущества – это стремление «стать как боги», – ощутить себя творцом своей вселенной. Значит, это стремление к творчеству.

Любое искусство – это сложный способ проекции. Это опосредованная разумом проекция воображения автора (творца) на «экран» живописного холста или киноэкран, на звуки музыки или текст книги.

«Сложность», как и во всех остальных случаях, заключена в использовании разума, то есть поисках смысла продуктов собственного творчества.

Компенсаторное оправдание, как и сама привычка, старается не опираться на разум (в данном случае – поиск смысла и целей своего поведения). Это трудно. Куда проще интроецировать некоторый образец поведения, популярный (модный) в данной культуре. Подобное присвоение общественных и культурных стандартов, служит как бы автоматическим оправданием привычки: «Все пьют – и я пью»; «У нас все траву курят…я что, рыжий что ли?».

Существуют и более сложные способы компенсаторных оправданий проекций инфантильного всемогущества.

Поклонники модного направления, называемого «гламуром» – модники или жертвы пластических операций, кажутся похожими друг на друга, как близнецы, хотя сами они считают свой внешний вид признаком «оригинальности» (то есть права на доминирование).

В современном мире есть множество людей, сделавших «гламур» целью и смыслом своей жизни. Это проекция инфантильного желания доминировать на внешний вид, – попытка упростить жизнь, сведя ее к буквальному значению слова «мода», то есть к тому, что смысл и ценность человеческой жизни определяется только внешним видом. «Красивая жизнь» – всего лишь один из вариантов понятия «легкая жизнь».

«Гламурное» поведение – это вариант зависимого поведения. «Гламурный» человек может существовать только в условиях крайне ограниченной «гламурной тусовки»: в ночных клубах, на модных показах или конкурсах красоты. Оказываясь за пределами этой, строго очерченной среды, человек мгновенно ощущает собственную беспомощность и «неприспособленность к жизни». Если хотите, у него развивается «синдром отмены». Нужно только отметить, что это куда более сложная форма поведения, чем поведение алкоголика или наркомана. Поклонник модной одежды должен знать стили и направления современной моды, искать свой собственный стиль, уметь свободно общаться на темы моды, и т.д. Можно сказать, что в отличие от абстрактной «легкой жизни», о которой мечтает наркоман, «гламур» – это инфантильный стиль жизни. «Гламур» и пластические операции – это невыполнимая попытка сохранить вечную молодость, поэтому такое поведение является как бы нескрываемой проекцией инфантильного всемогущества.

«Гламурные» люди пытаются отрицать взросление, старость и смерть. В сущности, наркоман и алкоголик по-своему пытаются сделать то же самое, только оправдывают они себя не модой на одежду или форму тела, а модой на «науку», считающую деятельность человеческой души исключительно продуктом химических реакций.

Подобное сочетание проекций инфантильного всемогущества с интроецированными из культуры компенсаторными оправданиями, психоаналитик Дональд Винникотт назвал «ложным “Я”».

«Гламурное “Я”» является ложным, поскольку ограничивает смысл человеческой жизни и делает невозможным адаптацию к большинству других, не связанных с модными клубами, ее проявлений.

То же самое, разумеется, можно сказать о зависимости от химических веществ. Стоит отметить, что для пациентов наркологических клиник «зависимость от химического вещества» как диагноз психического заболевания, с легкостью становится одной из форм «научного» оправдания пьянства или приема наркотиков.

Представления о зависимости как психическом заболевании становится удобным способом формирования «ложного “Я”» потребителя психоактивных веществ.

Сам этот способ или процесс самоидентификации не только с самими психическими состояниями, дающими возможно проекции инфантильного всемогущества, но и с соответствующими им моделями, имеющимися в мейнстриме культуры, в психоанализе получил название проективной идентификации (проективного самоопределения).

Во время каждого отдельного акта онанизма, человек осуществляет проекцию инфантильного всемогущества. Приведенные мною в начале главы убеждения девушки в том, что онанизм – и есть самый лучший и безопасный вид секса, – и есть проективная идентификация, формирующая «ложное “Я”».

Пользуясь этим термином, мы можем, наконец, дать определение химической зависимости в дискурсе глубинной психологии.

Поведение, зависимое от химических веществ, – это «ложное “я”», формируемое через проективную идентификацию, объявляющую состояние опьянения единственным средством для достижения «легкой» жизни (инфантильного всемогущества).

Если вы опасаетесь психоаналитических терминов, то можно сказать: химическая зависимость – это вариант ложного мировоззрения (убеждений), исходящего из посыла «химические вещества – единственное средство, с помощью которого можно жить безответственно и легко».

У всего есть своя цена. Чем больше привычек или «мод» мы просто усваиваем из внешнего мира, не подвергая никакому анализу, тем больше мы отдаляемся от самих себя, от своего истинного «Я», приближаясь к «ложному».

Нам осталось только понять, чем отличаются друг от друга такие способы самоидентификации, как «я – наркоман» и «я – врач».

«Я – наркоман», – предельно простая самоидентификация, ориентированная на усвоенный из молодежной субкультуры способ борьбы со стрессом, основанная на возможности проекции инфантильных желаний на состояние опьянения.

«Я – врач», – сложный способ профессиональной, опосредованной разумом, идентификации.

Хотя и во втором случае понятно, что ценность человеческой личности одной только профессией не исчерпывается. Даже такой, социально приемлемый способ самоидентификации, может приводить к серьезным психологическим проблемам, формирую зависимость, которую сегодня принято называть «трудоголизмом».

Принципиально важным в этом примере является то, что оба способа идентификации являются психологической попыткой личности ограничить себя набором более или менее узких рамок поведения. И за наркоманией и за трудоголизмом легко обнаружить чувство беспомощности личности перед лицом обстоятельств внешнего мира.

Для преодоления чувства беспомощности, человек пытается ограничить себя в способах взаимодействия с внешней реальностью. Наркоман пытается ограничить свою жизнь получением «кайфа» – процессом добычи и приема опьяняющего вещества, а врач – взглядом на мир с точки зрения своей узкой специализации (это не устраняет полностью, но ограничивает его ответственность).

Любая профессиональная деятельность ограничивает ответственность служебными обязанностями – они куда уже, чем трудная и неопределенная обязанность быть человеком, к которой нас призывали родители.

И все-таки существует принципиальное отличие между самоопределениями «я – врач» и «я – наркоман». Эти отличия и описывает термин проективная идентификация. Дело в том, что цели деятельности врача, чиновника, продавца направлены на внешний мир. По крайне мере, эти цели должны заключаться в здоровье больного, благополучии населения или удовлетворенности клиентов. А все перечисленные выше проблемы и ограничения – не свойства профессии, а как раз элементы проективной идентификации, то есть попыток человека ограничить профессиональную ответственность своими шкурными интересами.

Проективная идентификация – это процесс проекции своих интересов на те или иные виды деятельности.

Проективная идентификация «я – наркоман» означает, что человек находит оправдание тому, что он никогда не покидает самого себя – круга своих собственных инфантильных интересов. В опьянении только форма состояния сознания привносится химическим веществом – все содержание и все мечты привносит в это состояние сам человек.

Можно описать химическую зависимость как поведение человека, который стремится запереть себя в комнате, где стены, пол и потолок состоят из одних зеркал, то есть из его собственных проекций.

Невозможно пить или принимать наркотики ради других людей – ради мамы или жены. Это можно делать исключительно ради самого себя.

Стоит «разбить» хотя бы одно зеркало из тех, которыми окружил себя наркоман – стоит ему заметить интересы другого человека и начать учитывать их, как проективная идентификация «я – наркоман» распадается без остатка.

Обсуждая феномен инфантильного всемогущества, мы не отмечали отдельно, что это нормальный феномен. Его переживают все дети на определенном этапе своего развития. То же самое относится к понятию проекция или проективная идентификация. Подавляющее вещество людей становятся профессионалами в той или иной области и пытаются ограничить свою ответственность.

Для нас это означает: состояние опьянения тоже должно иметь некоторый аналог в нормальной душевной жизни человека. Если бы опьянение воспринималось личностью как нечто чужеродное и незнакомое (например, как болезнь), то проблемы зависимости не существовало бы. Человек боится неизвестных ему образов и чувств, – они являются угрозой для ощущения целостности «Я».

Естественные состояния человеческой души, по своей форме напоминающие состояние опьянения, существуют.

В 1911 году философ Василий Васильевич Розанов оставил заметку, описывающую психологический механизм размышления:

«Мой Бог“ — бесконечная моя интимность, бесконечная моя индивидуальность. Интимность похожа на воронку, или даже две воронки. От моего „общественного я“ идет воронка, суживающаяся до точки. Через эту точку-просвет идет только один луч — от Бога. За этой точкой — другая воронка, уже не суживающаяся, а расширяющаяся в бесконечность. Это Бог. „Там — Бог“. Так что Бог

1) и моя интимность
2) и бесконечность, в коей самый мир — часть».

1- «общественное Я» 2- «моя бесконечная индивидуальность» 3- «точка перехода», или «точка Розанова».

«Царствие небесное внутрь вас есть». Для того чтобы размышлять, особенно, если размышление посвящено кризисной ситуации, Розанов обращается к Богу, присутствие которого ощущает где-то в глубине собственной души.

Современному человеку вовсе не обязательно использовать слово «Бог». В психологии ему соответствует понятия «коллективное бессознательное» Юнга или «сверхсознательное» Ассаджиоли. Психологи, которые опасаются терминов глубинной психологии, предпочитают говорить о существовании «внутреннего ресурса» личности.

Для того чтобы обнаружить трансформирующее оправдание своим простым действиям, о котором мы говорили в предыдущей главе, человек должен прикоснуться к «внутренней воронке», о которой писал Розанов. В ее глубине таится исток всего того, что мы назвали искусством или творчеством личности (так В.В. Розанов чувствовал исток своих книг).

Для того чтобы снизить уровень стресса, принять решение в ситуации повышенной ответственности, для того, чтобы стать творцом взрослый человек должен задуматься, или обратиться к собственной совести (и это еще одно понятие, соответствующее словам Розанова о Боге).

Я часто привожу цитату из записных книжек Розанова, поскольку она позволяет понять разницу и сходство между размышлением и опьянением.

Для того чтобы связаться с «внутренним ресурсом личности», человек, как пишет Розанов, должен «сузить до точки» воронку своего общественного «Я», то есть он должен отключиться (отрешиться) от своей обусловленности обстоятельствами внешнего мира. Такое «сужение» сознания позволяет направить внимание на внутренний мир – тот мир, который мы, чаще всего, сегодня именуем миром воображения.

Фактически, великий русский мыслитель пишет о том, что ему необходимо произвольно войти в состояние «обнубиляции» – легкого помрачения сознания. При этом способность к «тестированию реальности» на время ухудшится, а иерархия значимости событий во внешнем мире также временно будет разрушена.

Это значит, что, с точки зрения отечественной психиатрии, Розанов описывает… состояние психоза. Проблемы теории зависимости в отечественной психиатрии и наркологии связаны с тем, что в ней «нормой адаптации» считается постоянное удерживание человеком внимания на внешней реальности. Человек никогда не может отвлекать свое внимание от событий внешнего мира, а если он это делает, то подобное отвлечение внимания считается признаком психического заболевания.

Это, неписанное, представление о «норме» сохраняется в психиатрии, несмотря на то, что практически каждый психиатр, придя домой после работы, постарается отвлечься: если он и не станет пить алкогольные напитки, то, во всяком случае, включит телевизор и будет смотреть футбол… не имеющий никакого отношения к его способности «тестировать реальность». После этого он ляжет спать, а сон – это состояние, в котором человек проводит половину жизни и которое точно также не имеет отношения к «тестированию реальности».

Давайте вспомним наши представления о простых действиях и сравним их со словами Эриха Фромма из книги «Искусство любить»:

«…Под «активностью», в современном смысле слова, обычно понимают действия, которые вносят изменения в существующую ситуацию посредством затраты сил.
Следовательно, человек, считается активным, если он делает бизнес, проводит медицинские исследования, работает на конвейере, мастерит стол или занимается спортом. Общее во всех этих видах активности то, что они
направлены на достижение внешней цели. Что здесь не принимается во внимание, так это мотивация активности.

Возьмем в качестве примера человека, побуждаемого к непрерывной работе чувством глубокой тревожности и одиночеством, или побуждаемого гордыней, или жадностью к деньгам. Во всех случаях человек является лишь рабом страсти, и его «активность» на самом деле есть не что иное как «пассивность», потому что он подвергается побуждению, как жертва, а не творец. С другой стороны, человек, сидящий спокойно и размышляющий, не имея иной цели кроме осознания себя и своего единства с миром, считается «пассивным», потому что он не «делает» чего-либо. В действительности, такое состояние сосредоточенной медитации это и есть высшая активность, активность духа, которая возможна только при условии внутренней свободы и независимости…».

Свобода и независимость обнаруживается только во внутреннем пространстве человека, — в глубинах его души — там же где Царствие Божие.

«Раб страсти» у Фромма проецирует чувство инфантильного всемогущества на свою деятельность во внешнем мире, — работа становится способом понизить уровень тревоги и не имеет никаких других целей. Поэтому он «жертва», — речь идет о зависимости от работы – «трудоголизме».

Во всех остальных случаях человек должен войти в состояние размышления (в цитате — «сосредоточенной медитации») для того, чтобы понять цели своей деятельности. Это усилие и делает человека независимым.

В сущности, труд имеет только одну цель: преобразование внешнего мира всегда происходит ради других людей. Человек может трудиться ради обеспечения будущего других людей: своей семьи и детей, своей страны и всего человечества. Человек может трудиться ради творчества. Тогда труд становится методом познания жизни и позволяет писать книги, музыку или картины, предназначенные… для других людей.

В потребительской культуре труд – не популярный, но распространенный путь к «легкой жизни». Огромное количество людей работает исключительно ради добывания средств получения удовольствий на отдыхе (или досуге). Однако само понятие «отдых» описывает средство, необходимое для эффективного продолжения работы. Отдых не может быть целью, если конечно он не используется личностью, как время для размышления (сосредоточенной медитации) над результатами своего труда. Ради подобных размышлений мы и должны регулярно отдыхать; поскольку размышления требуют отрешенности от повседневной реальности.

Каждый из нас знает: пьянство во время отдыха – одна из самых распространенных форм зависимого поведения в массовой культуре. Любое опьянение, в сущности своей, — химическое создание состояния отрешенности от внешнего потока событий. Пьянство – это попытка подменить состояния отрешенности («сосредоточенной медитации», требующей навыка и усилий) простым действием.

Человек не может существовать без состояний «сужения общественного «я». Мы неожиданно «проваливаемся» во внутренний мир, в собственные размышления, и перестаем замечать происходящее вокруг. Часто такие состояния «снов на яву» мы называем «рассеянностью».

Человек не может активно «тестировать реальность» дольше 50 минут. Отсюда и возникает исторически продолжительность академического часа. Через 45 минут ученикам нужна перемена. Как известно, курильщик нуждается в перекуре, и средний промежуток между перекурами тоже составляет около одного часа. Не реже чем в один раз в 90 минут каждому человеку нужно отрешиться от любого внешнего потока информации и перенести свое внимание на внутренние ощущения, – иначе информация не будет усвоена. «Усвоение» информации – это раскладывание ее по «файлам» памяти. Если не разложить информацию во внутреннем пространстве, то повторное обращение к ней будет невозможно.

Точку перехода – состояние сознания, позволяющее открыть «воронку внутреннего “я”», американский психотерапевт М. Эриксон назвал «трансом».

Любая форма психотерапии требует создания транса – ведь психотерапия работает со внутренними содержаниями личности. Не только гипноз – сеанс на кушетке психоаналитика, психотерапия творческим самовыражением, работа с символами требуют состояния погруженности человека в себя, — состояния транса.

Любая молитва или соприкосновение с иконой или священным символом других религиозных традиций должны начинаться с концентрации и отрешенности от мирского, то есть с транса.

Более того, любой прогресс не мыслим без глубоких размышлений ученых и политиков. Социальные беды возникают, когда политики и ученые пытаются мыслить «чужим умом», — покупают знания и идеи, вместо того, чтобы продуцировать их.

Население нашей страны совершило стремительный переход из атеистической культуры в потребительскую. Для того и другого типа культур характерна враждебное отношение к глубоким (независимым) размышлениям. Слово «транс» до сих пор вызывает у нас суеверные опасения. Не только психиатрия, но мы все сохраняем бессознательную установку материалистической культуры: человек должен непрерывно тестировать окружающую реальность, а все остальное, включая сюда его собственные сновидения, является если не безумием, то, по крайней мере, — чем-то не имеющим «реального» (материального») значения.

Состояние отрешенности, необходимое для глубоких размышлений, медитации, самопознания и любых духовных практик, в потребительской культуре, как и в культуре социализма подменяет опьянение.

Почему опьянение подменяет транс, являясь лишь его иллюзией, а не одной из разновидностей?

По той простой причине, что любое химическое опьянение перекрывает «точку Розанова», не открывая доступ к внутреннему ресурсу бессознательной психики. Опьянение «сужает общественную воронку», но исключает доступ к «бесконечной индивидуальности».

Каким образом перекрывается доступ ко внутреннему ресурсу?

«Точку Розанова» перекрывает не само химическое вещество, каким бы «сильным» оно ни было, а наша проекция: мечты об инфантильном всемогуществе.

Когда психиатрия описывает состояние «эйфории опьянения», она имеет в виду только внешнюю форму психического состояния (человеку весело), но не задумывается о внутреннем содержании души во время «веселья». Мы уже понимаем: содержанием эйфории является не основанное ни на чем чувство инфантильного всемогущества, которое человек проецирует на состояние суженного сознания («отрешенности»), как на экран.

Если чувство всемогущества возникло, то для личности это означает: никакие глубокие размышления больше не нужны.

Что взрослый человек может противопоставить проекциям инфантильного всемогущества?

Размышление или погружение в собственное воображение. Искатель «легкой» жизни, для того чтобы почувствовать близость с друзьями в собравшейся за столом компании, выпивает алкоголь или курит «траву». Взрослый человек размышляет о своих друзьях, вызывая их образы в своем воображении. Именно таким способом мы обнаруживаем общность с другими людьми – размышляя о них, воображая их интересы, нужды или страдания. Близость в компании друзей – это общий транс, где каждый думает не о себе самом, а друг о друге.

Чем больше медицина и культура упорствуют, доказывая, что измененные состояния сознания ненормальны, тем с большим удовольствием мейнстрим «легкой» жизни использует опьяняющие вещества в качестве простого действия, подменяющего сложные размышления, медитацию или учебу. Из Книги Бытия нам известно: по-настоящему сладок лишь запретный плод.

Процессы, происходящие в культуре, можно описать еще одним способом. Можно сказать, что культура, отрицающая необходимость особых, или трансовых, состояний сознания, страдает недостатком воображения.

Именно недостаточно развитая функция воображения (а этим словом можно описывать любое содержание внутреннего мира) в конечном итоге и оказывается причиной того, что молодые люди подменяют химическими веществами собственное воображение.

Собственно говоря, это описание тех же самых процессов немного под другим углом зрения. Я выделяю эту мысль, поскольку считаю, что работа с человеческим воображением: анализ фантазий и сновидений, работа с творческим воображением, совместный анализ сказок и совместное придумывание сказочных историй, является одним из главных направлений реабилитационного процесса.

Однако высшее медицинское образование нельзя обвинить в том, что оно сделало врача трудоголиком. Человек сам выбирает как профессию, так и свой способ взаимодействия с внешним миром.

В результате отрицания культурой особых, или трансовых, состояний сознания, химические вещества, вызывающие состояние опьянения, превращаются в систему ценностей «легкой» жизни.

Понятно, что в советское время практически любой из перечисленных выше привычных способов снижения уровня стресса, мог, как минимум, привести к госпитализации в психиатрическую больницу. В наше время для определенной части людей все перечисленные выше сложные формы поведения вновь стали способом понижения уровня тревоги.

Теория подмены

Завершенную теорию зависимого поведения создали психоаналитик и марксист Эрих Фромм и философ и социолог Жан Бодрийяр. Фромм сформулировал ее в книге «Иметь или быть», а Бодрийяр развил идеи Фромма в книге «Символический обмен и смерть». Обе книги вышли в 1976 году, и давно доступны отечественному читателю.

Существенно упрощая, можно сказать, что Фромм показал: человек потребительского общества подменяет смысл собственной жизни или бытия приобретением разнообразных вещей или идей. Идеи и знания мы тоже стараемся купить или получить, – поэтому они не интроецируются нами, как часть собственных убеждений или мировоззрения.

Жан Бодрийяр назвал вещи и идеи, которые правят нами, – «симулякрами». Сам этот термин восходит к философии Платона, поэтому историю антропологических взглядов на проблему зависимости можно начинать с философии античной Греции.

«Принцип симуляции правит нами сегодня вместо прежнего принципа реальности»,

– писал Бодрийяр. «Принцип реальности» – термин Зигмунда Фрейда. Этот принцип был для Фрейда основным ориентиром всех процессов адаптации человека к стрессам и тревоге, которые готовит для него внешний мир. В современном мире, утверждал Бодрийяр, адаптироваться к реальности больше не нужно. Смысл нормальной человеческой жизни теперь заключается в обмене человеческого бытия на «симулякры», – иллюзии, которые реальность предлагает человеку в виде товаров. Человеку больше не нужно быть кем-то – ему нужно удачно «разменять» срок отпущенной ему жизни на ценные товары.

Современный человек, желая чувствовать собственную значимость, покупает престижные товары – огромный дом или дорогой автомобиль. С точки зрения «логики реальности», эти товары сами по себе не могут принести ни значимости, ни уважения окружающих, ни любви. Однако в современном мире человек, купивший огромный дом или огромный автомобиль, убежден в том, что заботу, уважение и любовь он тоже может купить. С точки зрения логики реальности, эта мысль абсолютно абсурдна. С точки зрения логики потребительского общества – абсолютно нормальна. Единственная проблема логики потребительского общества заключается в том, что все приобретенные символические или духовные товары, на поверку, окажутся симулякрами. Как только у покупателя кончатся деньги, вместе с ними исчезнут и любовь женщин, и уважение друзей и чувство собственной значимости.

Читателю этих строк несложно понять, что во всех предыдущих главах мы описывали психический механизм, с помощью которого человек из «принципа реальности» переходит в «принцип симуляции», то есть механизм зависимости человека от товаров-симулякров.

Опьяняющие вещества и Фромм, и Бодрийяр, разумеется, включают в свой перечень симулякров – товаров, приносящих иллюзорную значимость.

Разнообразие химических веществ, предлагаемых сегодня на черном рынке, отражает одну из главных тенденций потребительского общества по Бодрийяру. Разнообразие товаров и услуг создается этим обществом для того, чтобы человек не хватало времени на самопознание или выбор способа собственного бытия. Все время жизни потребителя должно быть заполнено выбором товаров и услуг.

Человеку больше не нужно что-либо знать или уметь, или задумываться о выборе собственного мировоззрения, – информационные товары и услуги сделают это выбор за него.

Человеку больше не нужно учиться преодолевать тревогу, стрессы и депрессии с помощью размышления и медитации. Вместо этого он может купить химические эмоции как в виде психотропных препаратов, так и в виде юридически запрещенных веществ.

Покупка – это простой обмен, простое действие, подменяющее сложные поиски своего собственного бытия.

Процесс приобретения «симулякра» (собственно симуляция) – это прямая подмена собственной потребности человека или его чувств тем или иным товаром.

Первую теорию химической зависимости сформулировал венгерский психоаналитик Шандор Радо в статье «Психические эффекты интоксикантов». Он писал: «Кризис возникает, когда «Я» склоняется на сторону страстного желания опьянения и, таким образом, приводит к переживанию фармакогенного оргазма все либидо, имеющееся в его распоряжении. Опьянение становится сексуальной целью. Как только это происходит, субъект падает жертвой пристрастия…

К сожалению, мне удалось наблюдать оргаистический эффект только у пациентов, принимающих опиум, в этом случае я предлагаю обозначить этот феномен…понятием “метаэротика”… Метаэротика не только разрушает генитальную потенцию; она также лишает ценности все другие пути достижения удовольствия, замещая их фарматоксическим оргазмом в качестве средства удовлетворения».

Фактически, Радо описывает опьянение опиатами как симулякр оргазма. И действительно, наркоманы, употребляющие опийные препараты, сексом не интересуются.

Выше мы пытались описывать универсальные механизмы проекции чувства инфантильного всемогущества на опьянение вообще. Еще раз повторю: я считаю, что это принципиально важно для нас, поскольку в реальной практике мы чаще имеем дело с самодельными смесями опьяняющих веществ, а не с химически чистыми психоактивными веществами. Тем не менее, стоит учесть, что химические вещества разных химических групп вызывают различные по форме состояния опьянения. Каждая из таких форм окажется упрощенной симуляцией естественных человеческих чувств и желаний.

Например, марихуана не вызывает ощущений, сходных с оргазмом. Зато она вызывает чувства, сходные с удовлетворенностью общением. Давайте представим себе, что люди, для которых главной ценностью является внешний вид, собираются вместе. Так как внутренний смысл даже своей собственной одежды их не интересует, темы для общего для разговора будут быстро исчерпаны. Тогда чувство удовлетворенности общением с легкостью подменяет (симулирует) курение марихуаны. Марихуана – коллективный наркотик. При ее индивидуальном употреблении существует большая вероятность негативных переживаний. Зато ее совместное курение в компании порождает взаимные чувства, сходные с чувством близости.

Детально аналогии между спецификой опьянения определенным веществом и естественными потребностями человеческой души я описал в книге «Человек зависимый». Поэтому, позволю себе привести здесь два рисунка, иллюстрирующих принцип симуляции или подмены. На первом изображена знаменитая «пирамида потребностей» экзистенциального психолога Абрахама Маслоу.

На втором автор попытался изобразить пирамиду симулякров, то есть тех специфических форм опьянения, на которые человеку удобно (просто) проецировать свои потребности и чувства.

Главным определением химической зависимости, с точки зрения теории подмены, окажется примерно следующее: химическая зависимость – это попытка купить чувства вместо того, чтобы учиться их переживать, и обнаружение в потребительской культуре оправданий подобного способа жизни.