Обсуждение сеанса - Гипноз XXI века - Ж. Беккио, Э. Росси

А мы тем временем обсудим проделанную работу. Вы знали эту технику? Нет? Это ненормально, потому что на этот раз не я придумал ее. Это напоминает автоматическое письмо Эриксона. Я расскажу вам историю, которую сейчас почему-то вспомнил. Это даст возможность испытуемому ре­ориентироваться.

Как-то на семинаре утром мы делали упражнение на возрастную регрессию, а после обеда — автоматическое письмо. И один из участников, психиатр, который открывал для себя автоматическое письмо, будучи в состоянии хорошего транса, исписал свой листок бумаги восклицаниями “уа-уа-уау-уа”... Во время терапевтических сеансов всегда получаешь интересный материал...

А теперь воздадим кесарю кесарево. Эту технику разработала американка по имени Джойс Миллс. Она работает в основном с детьми. Джойс Миллс просит ребенка сделать три рисунка: первый рисунок — изображение проблемы, второй — ее разрешение, а третий — представление волшебного способа, позволяющего решить проблему. И все разъяснения относительно упражнения она дает в начале сеанса. Я начал использовать упражнение так, как предлагала Джойс Миллс, и это дало очень интересные результаты.

Но со временем я понял, что, если его видоизменить и сделать так, как с Димой, оно становится более эффективным — как в работе с детьми, так и со взрослыми. Вы будете выполнять это упражнение в парах. Но вам нужно будет сделать его побыстрее, потому что с Димой я использовал множество техник, в том числе ввел элементы возрастной регрессии.

Итак, упражнение. Вы быстро погружаетесь в транс. Вы видели, что Диме понадобилось для этого 4 секунды. Я думаю, что и у вас получится: вы столь же компетентны, как и он. И как только клиент в трансе, вы просите его обдумать свою проблему, затем пробудить мышцы для рисования, открыть глаза и сделать первый рисунок. После этого клиент вновь входит в транс. Вы ждете появления сигналинга и задаете второй вопрос — о разрешении проблемы. Клиент делает второй рисунок. Далее все то же самое. И вы получаете третий рисунок. И у вас будут шедевры, достойные Матисса и Сезанна, такие же, как те, что нам Дима нарисовал. Но его рисунки ближе к Пикассо.

Дима спросил, могу ли я установить какую-либо связь между тем, что изображено на рисунке, и Востоком? Я попросил его развернуть вопрос, потому что не совсем все понял. Тогда он уточнил, что имеет в виду связь с Дальним Востоком, в том числе с Китаем и т.д. Почему он задал мне этот вопрос? Может быть, потому, что мое бессознательное попросило задать его. И я прошу свое бессознательное ответить на него, потому что я сам (мое сознание) не могу ответить. А мое бессознательное напомнило мне одну историю.

Помните, вчера я рассказывал вам о рисунках, которые висят у меня в кабинете? Это иероглифы. И среди них есть один, который я видел повсюду в Египте. Те из вас, кто был в Египте, тоже могли видеть его. Это глаз Осириса. Он имеет важное символическое значение. Интересно, не правда ли? Потому что я не думаю, что Дима знает точно то значение, которое ему придают.

Дима: Я вообще не знаю этого значения. Я никогда не был в Египте и не интересовался этой страной.

Жан: И тем не менее очень похоже. Но не потому, что есть связь изображенного на рисунке с Египтом. Это моя личная интерпретация, и никакой ценности она не имеет. Мы еще поговорим об этом, когда будем обсуждать все три твои шедевра.

Дима: Я бы хотел услышать эти интерпретации.

Жан: Мы поговорим, но имей в виду, что ты рискуешь разочароваться.

Дима: Но я все равно хотел бы.

Отступление о Франции

Франция — гостеприимная земля. Мы принимаем туристов из всех стран мира. Иногда они приезжают к нам “погостить” на несколько десятков лет. А когда на их родине начинает восходить солнце, они возвращаются в свои страны и налаживают связи. Это благоприятно для развития обеих стран. Я думаю, что сейчас в нашей стране третья волна туристов. Первые были немножко белыми, вторые — немножко красными, а третьи — немножко розовые. Единственное отличие. Но все они очень симпатичные. Мы принимаем также эмигрантов с желтой кожей, которые приезжают из наших бывших колоний — Вьетнама, Китая и т.д.

И китайцы очень интересны, потому что они отличаются от нас, в частности, тем, что пишут иероглифами. У них свое представление о семье, и мне оно очень импонирует. Они держатся вместе. И в эмиграции они не только не теряют, но еще более укрепляют связи друг с другом. К настоящему времени китайцы уже “завоевали” целый квартал. А во всех кварталах Парижа есть лицеи, где школьники изучают математику, как, впрочем, и другие предметы. В конце года в лицеях обычно проводятся экзамены. У нас их называют бакалавриатом. И по результатам экзаменов лицеи распределяются по соответствующим местам: от первого — самого лучшего, до последнего — самого плохого. Лицей Людовика Великого, расположенный в престижном квартале Парижа, рядом с Сорбонной, на протяжении длительного времени был первым, потому что там учатся дети, может быть, не самые умные, но, безусловно, самые богатые.

А небольшой лицей Ромена Роллана, что расположен на юго-востоке Парижа, был последним. И лет десять спустя после того, как в этом квартале обосновались китайцы, лицей стал первым по математике. Почему? Благодаря открытости разума, открытости духа этих маленьких азиатских детей, которые в свое время начинали писать иероглифами, что привело к более целостному пониманию ими математики. Они занимались математикой своим правым полушарием, в то время как маленькие французы делали это левым, рассматривая математические задачи как нечто точечное, что нужно было решать по частям. А маленькие азиаты воспринимали математическую задачу как нечто целое. А когда видишь целое, легче найти решение. Итак, 20 лет назад лицей Людовика Великого был первым, а лицей Ромена Роллана был последним. Через 5 лет лицей Ромена Роллана стал первым, а лицей Людовика Великого — вторым. Но в последующие пять лет лицей начал постепенно сдавать свои позиции и уступил первенство. Сейчас он примерно пятый-шестой среди лицеев.

Почему? Китайцы постепенно усваивают культурные традиции Франции. Теперь с самого рождения они начинают изучать французский алфавит и постепенно становятся все более “нормальными”, как французы, но они уже не “нормальные”, как азиаты. Эта тенденция отмечается и в Японии. Там тоже наблюдается европеизация мышления и утрачиваются его особенности, характерные для японцев. Их мышление становится все более дискретным.

Вспоминаю нечто анекдотичное о русской эмиграции. Как раз перед тем, как ехать сюда, я проводил сеанс акупунктуры больному, которого знаю уже много лет. Он работает в большом кафе на Елисейских полях. Обычно его настроение снижено, он подавлен, депрессивен. Он обратился ко мне по поводу тендовагинита. Чтобы тендовагинит быстрее прошел, он просил полечить его иголочками, так как не хотел оставлять работу. Между тем прежде он использовал легчайшую головную боль или боль в животе, чтобы освободиться от работы на неделю. Дело в том, что во Франции, если ты не выходишь на работу по болезни, тебе платят так же, как если бы ты работал. И потому время от времени некоторые французы позволяют себе поболеть. Но он хотел работать, несмотря ни на что, и меня это удивило. Во время сеанса акупунктуры я спросил его, почему он не хочет немного отдохнуть? Он ответил, что это из-за русских.

“Что-нибудь случилось в России? Новая революция?” — спросил я. “Нет, вовсе нет, — ответил пациент.— Вот уже нескольких недель каждый день группа туристов приходит обедать в наше кафе на Елисейских полях. Никогда в жизни у нас не было таких клиентов. Они пьют коньяк, заказывают не одно блюдо, а три, а заканчивают обед шампанским. Интересно, что они платят не чеками, а наличными, и дают такие чаевые, которых я в жизни не имел. Сейчас не время оставлять работу”. Так он ответил. Не знаю, зачем я вам это рассказываю.

Вернемся к нашим баранам. Обычно после реориентации пациента в конце такого сеанса я продолжаю работать с ним. Поэтому вернемся к тому моменту, когда Дима “пробудился” от транса. Я сделал все, что необходимо для этого. Вы видите, что он проснулся? Как правило, в это время мы просматриваем рисунки вместе с пациентом. Я не пытаюсь их интерпретировать, а задаю ему несколько вопросов о том, что на них изображено. И при этом начинаю с третьего рисунка. Как по-твоему, Дима, что это может быть?

Дима: Я не знаю. Но интересно, что этот рисунок был вторым по счету. Я видел его очень четко. Сначала было черное поле. А потом я увидел этот ластик, который стирал черноту. И по мере того, как он стирал, появлялся рисунок, совсем как в компьютерной графике, где можно стереть ластиком часть изображения. Причем в это время меня больше всего занимал вопрос: “Что это, функция Фотошоп или Corel? Это два графических редактора. Потом, когда я обнаружил перед собой лист бумаги, я как будто еще раз увидел этот рисунок, нарисованный белым по белому, очень четко, прямо на листе. Я его только обвел — и все. Был еще один интересный момент, чисто технический. Когда вы написали цифру 3, у меня, видимо, был “конфузионный транс”, потому что я решил, что полностью амнезировал второй рисунок.

Жан: Хорошо. Что ты думаешь об этом рисунке?

Дима: Я думаю, что это глаз. Я видел его на черном фоне, как горящий глаз. И у меня было ощущение жжения в правом глазу. Я подумал, что плачу.

Жан: Хорошо. А вот это?

Дима: Меня просили вспомнить сказку. И я услышал, как мне читают в детстве сказку “Волшебник изумрудного города”.

Жан: Расскажи мне ее.

Дима: Ну, это длинная сказка.

Жан: Расскажи коротко.

Дима: Это сказка про то, как маленькая девочка попадает в сказочную страну. Сначала она идет по дороге, находит разных друзей, и все они — персонажи различных сказок. Потом она приходит в город, где живет волшебник, который может вернуть ее обратно к родителям. Но он просит, чтобы она выполнила определенное задание. Она выполняет. А волшебник, который кажется страшным и ужасным, в конце концов оказывается просто фокусником, который, как и девочка, тоже из Канзаса. И они вместе возвращаются на воздушном шарике на родину. Это то, что я помню. Город тот зеленый, там много изумрудов. Но на самом деле это не изумруды. И к тому времени, когда вы предложили мне выйти из транса, я еще не успел всю сказку прослушать — она очень длинная. И еще я видел кристалл, наверное, повернутым вот так.

Жан: Какая разница между кристаллом, повернутым в эту сторону и в другую? Я думаю, что Дима дал мне немало сведений, больше о путях разрешения проблемы, чем о ней самой. Он уже сделал большой шаг по пути прогрессирования, и я могу спокойно отправлять его домой. Но прежде все-таки дам ему домашнее задание. Сколько времени может понадобиться, чтобы выполнить его?

Это может быть 15 секунд или 15 минут. Все зависит от того, сколько свободного времени предоставляет нам жизнь в течение дня. И ты затратишь достаточно времени, чтобы это сделать. Но не нужно отрывать время от активной жизни. Я просто попрошу тебя вести себя дома так же, как здесь: закрыть глаза, представить себе мысленно на несколько мгновений первый рисунок. И после того, как ты проведешь несколько минут с первым рисунком, ты подумаешь о втором и сконцентрируешься на нем. И затем ты сосредоточишься на третьем рисунке и в течение нескольких минут останешься с ним... и лишь потом ты можешь сделать то упражнение по самогипнозу, которое ты предпочитаешь. Ты можешь сделать небольшую левитацию руки, если ты умеешь ее делать. Или можешь сопровождать себя в приятном воспоминании, если умеешь, или используешь любую другую технику самогипноза, которую знаешь. И закончишь так, как ты умеешь заканчивать... очень легко.

Вопрос: Есть ли какое-то особое положение, которое Вы обычно занимаете, когда работаете с больным? Это положение важно для Вас или для клиента?

Жан: Можно сесть напротив друг друга, колено к колену, можно сесть в стороне от пациента. Важно, чтобы пациенту ничто не мешало, не стесняло его свободы. Поэтому я предоставляю ему возможность выбора. У меня в кабинете стоят два кресла с подлокотниками. Непосредственно перед началом сеанса я говорю, что он может сесть в любое из них. А сам сажусь в другое кресло. При этом я так устра­иваюсь, чтобы быть не напротив пациента, а несколько в стороне. И на первом сеансе я даю пациенту некоторые объяснения.

Я ему говорю, в частности, что мы сейчас проведем сеанс гипноза, который будет отличаться от того, каким вы представляли себе его до сих пор. Обычно на сеансе гипноза человека просят лечь на кушетку. Возможно, вы видели это, но так поступают, как правило, на классическом гипнотическом сеансе. Однако вы сидите. Я этим пользуюсь, чтобы передавать вам определенные послания. Я не доминирую над вами. И вы видите, что я сижу немножко в стороне от вас, чтобы оставить ваше зрительное поле свободным, потому что вам нет необходимости смотреть мне в глаза... как вы, может быть, считаете. И затем я продолжаю: “Вы можете рассматривать любую деталь обстановки моего кабинета; можете вообще ни на что не смотреть, если хотите закрыть глаза. (Это я уже делаю внушение закрыть глаза.)

Поскольку речь зашла о расположении терапевта и пациента на сеансе, расскажу одну историю. Возможно, вы ее знаете. Мне рассказали ее, когда я был в Каракасе, столице Венесуэлы.

Вы, конечно, знаете, что театральные представления и спортивные состязания там проходят на аренах, окруженных большими амфитеатрами, на которых сидят зрители. Амфитеатр представляет собой полукруг, не имеющий по краям барьеров. И люди, сидящие с края, практически находятся на краю обрыва. Между человеком, сидящим на краю амфитеатра, и обрывом примерно два метра.

Однажды с края сидел американец, а с другой стороны от него — венесуэлец. Как известно, у каждого народа есть свое расстояние, которое они обычно сохраняют, общаясь друг с другом, чтобы чувствовать себя комфортно. Если американцу, чтобы чувствовать себя хорошо, нужно около полуметра, то латиноамериканцу — значительно меньше. Жители Латинской Америки, как правило, садятся так, чтобы касаться друг друга. Во время спектакля венесуэлец испытывал дискомфорт от того, что его сосед находился так далеко от него, и постепенно приближался к нему. А тот, в свою очередь, чтобы чувствовать себя уютно, отодвигался до тех пор, пока не свалился и не оказался в больнице.

Это тоже надо иметь в виду, работая с пациентами. Может быть, вам не придется часто встречаться с венесуэльцами, но с американцами придется. Чтобы гармонизироваться с ними, важно найти подходящую дистанцию. Для этого можно сесть на привычном для вас расстоянии от пациента, а затем сказать ему, что он может подвинуть свой стул и поставить его на то место, где, как он чувствует, ему легче будет войти в транс. Обычно пациенты остаются там, где и сидели. Но иногда случается и так, что они начинают передвигать стул с места на место, подыскивая наиболее удобное для себя. У меня были даже такие пациенты, которые говорили: “Я бы лучше там сел”. Итак, никаких правил на этот счет не существует, и они не нужны. Иначе вы впадаете в ригидную технику, а техника нового гипноза — это открытая техника, техника свободы. Особенно в той ее части, которая касается технических моментов.