Милый друг,
Последние два
твоих письма — мне и Гревенкопу — чрезвычайно меня встревожили. Мне
кажется только, что ты, как то свойственно больным, преувеличиваешь тяжесть
своего состояния, и надежда эта немного меня успокаивает. Водянка никогда не
наступает так внезапно, и хочется верить, что отеки у тебя на ногах —
временное явление, вызванное подагрой или ревматизмом, которыми ты страдаешь
уже давно. Лет сорок тому назад, после жестокой лихорадки, ноги мои распухли
именно так, как, судя по твоим письмам, у тебя сейчас. Я сразу же решил, что
это водянка, но врачи заверили меня, что отеки эти — следствие лихорадки и
скоро пройдут. Они оказались правы. Попроси пожалуйста своего секретаря, кто бы
это ни был, раз в неделю регулярно сообщать о твоем здоровье либо мне, либо
Гревенкопу, — это все равно.
В последних моих
четырех письмах я послал тебе нюхательный порошок герцогини Сомерсет —
столько, сколько можно было насыпать в конверты. Получил ты их все или хоть
сколько-нибудь? Помог ли тебе этот порошок? Ты сейчас в таком состоянии, что не
можешь нигде бывать, но надеюсь, у тебя есть знакомые, которые тебя навещают,
ведь если и всегда-то человеку нелегко оставаться одному, человеку больному это
еще тяжелее: он чересчур много думает о своем недуге и преувеличивает его.
Кое-кто из людей образованных был бы, вероятно, рад посидеть с тобой, да и ты
не остался бы у них в долгу.
Бедняга Харт,
который все еще здесь, в весьма плачевном состоянии. Он совершенно не владеет
левой рукой и ногой, говорит с трудом и очень невнятно. Я навещал его вчера. Он
с большим участием расспрашивал о тебе и был тронут, когда я показал ему твое
письмо.
Я чувствую себя
не хуже и не лучше, чем в прошлом году, когда я был здесь. Я не могу считать
себя ни здоровым, ни больным — я нездоров. Ноги меня не слушаются: если я
в состоянии еще четверть часа проползти по ровному месту, то ни подняться, ни
спуститься по лестнице без помощи слуги я не могу.
Да хранит тебя
бог, и да поможет он тебе поскорее поправиться. 1