ВТОРАЯ КОНСУЛЬТАЦИЯ - Пигл Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки - Винникотт Д.В.

11 марта 1964 года

Пигля (ей два года и пять месяцев) появилась в дверях со своим отцом (мать осталась дома с Сусанной) и сразу освоилась. Она хотела пройти прямо в кабинет, но пришлось повременить, и они с отцом пошли в приемную. Там поговорили. Отец, вероятно, почитал ей что-то из книжки. Когда я был готов, она бойко вошла одна и сразу направилась к игрушкам, которые были за дверью в глубине комнаты. Она взяла в руки маленький паровозик и назвала его. Затем вытащила одну новую вещь — голубую глазную ванночку во флаконе “Оптрекс”.

“Что это?” Затем ее заинтересовал поезд: “Я приехала на поезде. А это что?” И повторила: “Я приехала на поезде”. Родители девочки хорошо понимали ее язык, но мне он показался несколько странным. Затем она взяла маленькую желтую электрическую лампочку, с которой мы играли прошлый раз и на которой была нарисована рожица. Она сказала: “Сделай, чтобы ее тошнило”, и мне пришлось пририсовать рот. Затем она взяла коробку с игрушками и вывалила все на пол. Выбрала круглую игрушку, продырявленную в центре, которая бог знает откуда появилась.

“Что это? У меня таких нет”. Потом взяла грузовичок и спросила: “А это что? Ты знаешь о бабаке?” Я дважды просил ее рассказать мне, что это такое, но она не смогла ответить. “Это машина Пигли? Это машина малышки?” Затем я рискнул проинтерпретировать это: “Это мамина утроба, откуда рождается ребенок”. Она явно с облегчением ответила: “Да, черная утроба”.

Как бы в продолжение своих слов, она взяла коробку и намеренно переполнила ее игрушками. Я попытался выяснить, что это означало, путем различных интерпретаций. (Она каждый раз давала понять, считала ли хорошим или плохим то, что я сказал). Кажется, наиболее благосклонно принятая интерпретация состояла в том, что это животик Винникотта, а не черная утроба. Я сказал что-то в том смысле, что понимаю, что туда попало, и вспомнил, как в прошлый раз говорил о появлении ребенка путем наполнения корзинки, из-за прожорливости. Из-за того, что корзина переполнена, оттуда постоянно что-то выпадало. Это был заведомо спланированный эффект. Я интерпретировал так, что это и означало тошнить, и она тут же продемонстрировала, заставив меня нарисовать большой рот на электрической лампочке. Теперь я начинал понимать, что происходит.

Я: Винникотт — ребенок Пигли; он очень жадный, потому что так любит Пиглю и ее мать; он съел так много, что его тошнит.

Пигля: Малыш Пигли съел слишком много. [Затем она сказала что-то о поездке в Лондон на новом поезде].

Я: То новое, что тебе нужно, это Винникотт-ребенок, Пигля-мама, Винникотт, любящий Пиглю [маму], съевший Пиглю так, что его тошнит.

Пигля: Да, правда.

Можно было сказать, что работа, составлявшая цель данного сеанса, была выполнена.

После этого мы долго общались с помощью мимики. Она вращала языком; я подражал, и таким образом мы изображали голод и наслаждение едой с причмокиванием, и вообще оральное сладострастие. Нас это устраивало.

Я сказал, что внутри может быть темно. В ее животике темно?

Я: Страшно, когда темно?

Пигля: Да.

Я: Тебе снится, что внутри черно?

Пигля: Пигле страшно.

Затем какое-то время Пигля сидела на полу и была очень серьезной. Наконец, я сказал: “Тебе нравится с Винникоттом”. Она ответила: “Да”.

Мы долго смотрели друг на друга. Затем она вернулась и положила еще игрушек в маленькую коробку, для того чтобы еще раз отыграть тошноту. Она протянула мне электрическую лампочку.

Пигля: Подрисуй еще глаза и брови.

Они и так были довольно четкими, но я сделал их еще ярче. Затем она взяла другую коробку и открыла ее. Внутри были игрушечные зверюшки. Она тут же подошла и взяла двух мягких зверюшек покрупнее — пушистого барашка и пушистого олененка. Она усадила их есть из коробки и добавила еще игрушек к маленьким зверькам в коробке: “Они едят свою еду”. Она прикрыла крышкой коробку с едой. Так возникло нечто вроде переходного явления (transitional phenomenon) в том смысле, что между ней и мной были большие плюшевые зверьки, поедавшие свою еду, причем еда эта, в основном, из зверьков и состояла. Поэтому я интерпретировал это так, будто она сказала мне, что это — сон. Я сказал: “Вот я — малышка-Винникотт, который появился из утробы Пигли, родился от Пигли, очень жадный, очень голодный, очень любит Пиглю, ест пиглины ноги и руки”.

В числе всех других частичных объектов (part-objects) я попытался использовать слово “грудь”. (Мне надо было бы сказать “ням-нямки”). Пигля стояла с серьезным видом, держа одну руку в кармашке. Затем она перебралась в другой конец комнаты, который у нее ассоциировался со взрослыми. Она долго смотрела на цветы на подоконнике — крокусы. Потом почти подошла к стулу, который у нее ассоциировался с матерью, но перешла к синему стулу, который у нее ассоциировался с отцом. Там она посидела и сказала, что она — как папа. Я опять заговорил о Винникотте, как ребенке Пигли.

Я: Ты — мама или папа?

Пигля: Я и папа и мама.

Мы наблюдали, как зверьки ели. Потом она стала играть с дверью. Попыталась закрыть ее, но дверь так просто не закрывалась (защелка не работала). Затем она ее открыла и пошла к отцу в приемную. Кажется, я слышал, как она сказала: “Я — мама”. Они с отцом долго разговаривали, а я сидел и ждал, ничего не делая. В какой-то момент девочка вошла вместе с отцом, неся в руках свою вязаную шляпку. Судя по ее поведению, она думала, что, может быть, пора уходить. Было ясно, что ею овладела тревожность. Потом она отправилась вместе с отцом в приемную. Затем вошла, держа в руках пальто, и сказала: “Скоро поедем”.

Опять ушла в приемную. Я перечитал свои заметки. Через пять минут Пигля отважилась войти в комнату: я по-прежнему сидел среди игрушек, возле переполненной коробки, и “все это время меня тошнило на пол”. Она была очень серьезной и сказала: “Можно мне взять одну игрушку?” Я понял, что достаточно ясно представляю, что мне делать.

Я: Винникотт — очень жадный малыш; все игрушки хочет.

Она продолжала просить только одну игрушку, а я повторял то, что от меня требовалось говорить в этой игре. В конце концов, она отнесла одну игрушку отцу в приемную. Кажется, я слышал, как она сказала: “Малыш хочет все игрушки”. Через некоторое время она принесла эту игрушку обратно и, казалось, была очень довольна тем, что я жадный.

Пигля: Теперь у малыша-Винникотта все игрушки. Пойду к папе.

Я: Ты боишься жадного малыша-Винникотта, ребенка, который родился у Пигли, любит Пиглю и хочет ее съесть.

Она пошла к отцу и попыталась закрыть за собой дверь. Я слышал, как отец в приемной изо всех сил старался ее развлечь, потому что он, конечно, не знал, какова его роль в этой игре.

Я сказал отцу, чтобы он теперь вошел в комнату, и вместе с ним вошла Пигля. Он сел на синий стул. Она знала, что нужно делать. Она влезла к нему на колени и сказала: “Стесняюсь”.

Через некоторое время она показала отцу малыша — Винникотта, это чудовище, которого она родила, и именно этого она и стеснялась: “А это еда, которую звери едят”. Вертясь, как юла, на коленях у отца, она рассказала ему все подробности. Потом она начала новую и очень многозначительную часть игры. “Я тоже малышка”, — объявила она, соскользнув с колен отца на пол головой вперед между его ногами.

Я: Я хочу быть единственным ребенком. Я хочу все игрушки.

Пигля: У тебя и так все игрушки.

Я: Да, но я хочу быть единственным ребенком; я не хочу, чтобы были еще какие-нибудь малышки. (Она опять забралась на колени к отцу и родилась снова.)

Пигля: Я тоже малышка.

Я: Я хочу быть единственной малышкой. (Изменив голос) Мне сердиться?

Пигля: Да.

Я поднял большой шум, раскидал игрушки, ударил себя по коленям и сказал: “Я хочу быть единственным ребенком”. Это ей очень понравилось, хотя она выглядела немного испуганной и сказала отцу, что еду из кормушки едят папа и мама — барашки, затем она продолжала игру: “Я тоже хочу быть малышкой”.

Все это время она сосала большой палец. Каждый раз, когда она была малышкой, она рождалась между ног у отца, падая на пол. Она называла это “рождением”. Наконец, сказала: “Брось малышку в мусорное ведро”. Я ответил: “В мусорном ведре черным-черно”. Я попытался определить, кто был кем. Я установил, что Габриелой был я, а она была всеми новыми малышками, появлявшимися одна за другой, или одной новой малышкой, появлявшейся снова и снова. В какой-то момент она сказала: “У меня ребенок, которого зовут Галли-Галли-Галли” (ср. Габриела). (Действительно, так звали одну из ее кукол). Она продолжала рождаться, падая с колен отца на пол, она была новым ребенком, а я должен был сердиться, будучи малышкой-Винникоттом, который появился из нее, был рожден Пиглей — очень сердиться, потому что хотел быть единственным ребенком.

“Не быть тебе единственным ребенком”, — сказала Пигля. Потом родился еще один ребенок, потом еще один, и тогда она сказала: “Я — лев” — и зарычала по-львиному. Мне пришлось испугаться, потому что лев мог меня съесть. Казалось, что лев появился как бы в отместку за мою жадность, поскольку малыш-Винникотт хотел все забрать себе и быть единственным ребенком.

Габриела отвечала утвердительно или отрицательно, в зависимости от того, был ли я прав или нет, говоря, например: “Да, так”. И тогда появлялся львенок.

Пигля: Да это он (раздается львиный рык). Я только что родилась. И там внутри не было черным-черно.

В этот момент я почувствовал, что вознагражден за ту интерпретацию, которую сделал в предыдущий раз, когда сказал, что если внутри черным-черно, то это из-за ненависти к новому ребенку, который был в мамином животике. Теперь она придумала способ, как быть младенцем, при этом я должен был представлять ее саму*.

Затем произошло новое событие. Теперь она изобрела другой способ рождения — из папиной головы**. Это было забавно. Я пожалел отца и спросил, выдержит ли он это. Он ответил: “Да ладно, но я бы хотел снять пальто”. Ему было очень жарко. Однако на этом этапе мы могли закончить, потому что Пигля получила то, за чем пришла.

“Где одежда?” Она надела свою шляпку и пальто и пошла домой легко и в весьма удовлетворенном состоянии.

Комментарии

В этом сеансе присутствовали следующие темы:

1. Деторождение как тошнота.

2. Беременность как результат оральной жадности, компульсивного поедания (отщепленная функция).

3. Черная утроба. Ненависть к утробе и ее содержимому.

4. Разрешение в переносе, когда Винникотт становится пропавшей Габриелой так, что она может стать новым ребенком, как бы удвоившись.

Преходящее отождествление с обоими родителями.

5. Утверждение своих прав через цепочку Винникотт = Габриела = жадный = малыш.

6. Утроба становится не черной.

7. Зачатие как бы в уме. Ум при этом локализован в голове, как мозг.

Письмо от матери

“Когда Пигля вернулась из Лондона, она не упоминала о своем визите, но весь оставшийся день играла очень живо. В целом мы почувствовали, что после последнего визита к вам она стала гораздо более раскованной; она иногда снова играет сама по себе и говорит, как я понимаю, своим собственным голосом.

Ложась спать в тот день, когда она была у вас на приеме, Габриела сказала: “Доктор малыш был очень сердит. Доктор малыш брыкался. Я не выбросила его в мусорник (т.е. мусорное ведро); крышку не закрыла”.

Посреди ночи Габриела плакала: у нее болела ‘пися’, говорила она, и ей нужно ехать к доктору. Я сказала, что она немного покраснела то ли от подгузника, то ли от того, что Габриела сама натерла. Она сказала, что терла ее, и она стучит “д-д-д”, как поезд, и это пугает ее ночью. Это делает ее черной. Потом Габриела говорила о черной маме. Я забыла, с чего это началось, но дальше черная мама сказала: “Где мои ням-нямки?”— “Ням-нямки в туалете, и там идет вода”. — “Черная мама дает мне играть с ее игрушками. Она испекла мне пирог с изюмом”. (Я действительно начиняла изюмом пирог, который ей очень нравился). У нее был очень смущенный вид, когда она сказала: “Я сержусь на папу”. — “Почему?” — “Потому что я его слишком люблю”.

[Я озадачен этой повторяющейся “добротой” “черной мамы”. Кажется, это не связано с тем, чтобы рассматривать хорошую и плохую маму как одно и то же. Не является ли это чем-то вроде смеси ее собственных хороших и плохих сторон? Вновь возникает тема умиротворения плохой мамы.]

На следующее утро она долго и возбужденно гово­рила в постели, но я не слышала, что она сказала.

Утром на другой день она сказала мне: “Я была в Лондоне у доктора Винникотта. Там был большой шум. Доктор В. был очень занят. Он был малышкой. Я тоже была малышкой. О черной маме не говорили. Он был малышкой, очень сердитым. Черная мама очень важна для доктора Винникотта”. Затем она всунула в кран булавку. “С булавкой будет лучше”. Что-то насчет того, что вода опять может пойти. Обращаясь ко мне: “Разве ты не приходила и не говорила, что так не лучше?” Я: “Должно быть, это тебе приснилось”. — “Да, ты приходила и говорила, что от этого не лучше; в этом грязь”. Потом что-то о черной маме, но я не расслышала, что именно.

В последнее время мне часто говорят, что приходит черная мама и делает меня (мать) черной. Когда я ложусь спать, мне нужно “звонить” черной маме и черной малышке Сузи. Разговор сводится к “Привету”.

Это напоминает мне о том, что за пару дней до того, как она была у вас (жаловалась на кошмары о черной маме), я спросила ее: “Ты хорошо спала? Черная мама приходила?” — “Черная мама не приходит. Черная мама у меня внутри”.

Другое письмо от матери

“Мы уезжаем в середине апреля недели на три.

Пиглю очень преследует “черная мама”. У нее кошмары, и она допоздна не может заснуть.

“Я не сказала доктору Винникотту о черной маме, потому что он очень занят. Доктор Винникотт очень занят, он был малышкой. Мне было бы страшно говорить доктору В. о черной маме. Он был очень сердитый, он был малышкой. И я тоже была малышкой. Я стесняюсь говорить доктору В. о черной маме”.

Ее главная жалоба насчет черной мамы состоит в том, что она делает Пиглю черной, а потом Пигля делает всех, даже папу, черными.

Прошлой ночью она проснулась, испугавшись черной мамы, и попросила отца дать черной маме изюма (изюм Пигля очень любит).

Она проснулась также, напугавшись черной Детки-Сузи, которая делает ее черной. (За день до этого она сбила Сусанну с ног, чем вызвала всеобщее осуждение). Черная Детка-Сузи приходит довольно часто, и ей нужно звонить, чтобы она легла спать. (Детка-Сузи — это Сусанна).

Теперь Пигля гораздо реже выступает в качестве мамы или малышки. Она стала намного капризней, когда надо ложиться спать и т.д., но обычно довольно сильно от этого страдает. Есть еще одна вещь: на всех письмах, которые она пишет, и на рисунках, которые она делает, написано “Малышка баблан”; и это надо писать на конвертах. Понятия не имею, что это значит. Думаю, я вам рассказывала, что ребенка Пигли зовут “Габи-Габи”, что, как я думаю, означает “Габриела”, имя, которое произносить она не может. [Мне кажется, что Малышка Гобла (Baby Gobla) (не “баблан”) — это еще один вариант Габриелы, подобно “Гали-Гали” или “Галли-Галли” — не знаю, чем эти два варианта отличаются”.

Еще одно письмо от матери

“Пигля попросилась к вам на прием, кажется, довольно срочно. Когда я сказала, что, может быть, перед отъездом во Францию на это не хватит времени, она очень разъяренно сказала, что хватит.

Сегодня утром она встала в бешеном настроении, хватала и рвала на части все, что попадалось ей на глаза. Потом залезла в свою коляску, сказав, что хочет ехать к доктору Винникотту. Затем забралась ко мне в халат и рассказала мне что-то вроде того, что ей приснилось, что ее ела черная мама. Потом вылезла и спросила меня, как она родилась. Я рассказала ей, как и много раз до этого, как она появилась на свет, как ее завернули в полотенце и подали мне. “А ты меня уронила”. — “Нет, не роняла”. — “Да, уронила. Полотенце было грязное”.

В последнее время она немного хандрила. Я думаю, то, что она так много находится с нами, может быть, вызывает у нее большое напряжение; детей вокруг мало. Я ищу ясли, чтобы отдавать ее туда на одно-два утра в неделю. Но большинство из них берут детей только на каждый день, а это, думаю, было бы слишком много для нее”.

Письмо от отца

“Мы хотели бы передать вам кое-какие записи, касающиеся Пигли. Последние несколько дней она находится в состоянии большого волнения и тревоги и говорит такие вещи, как, например: “Я очень беспокоюсь. Хочу к доктору Винникотту”. Когда ее спрашиваешь, в чем дело, она все время твердит, что все это из-за “бабаки”, “черной мамы” или “ням-нямок черной мамы”. Кроме того, она пугается черной Детки-Сузи (то есть Сусанны): “Я сделала ее черной”. То же самое говорит о черной маме. Она все еще часто повторяет, когда ложится спать: “Черная мама говорит: “Где мои ням-нямки?”. А однажды утром она после этого попросила попить из маминой груди.

Почти каждое утро она хочет забраться маме в халат или просит, чтобы ее завернули в коврик. Кажется, она очень страдает от того, что когда-то называлось “чувством греха”. И очень переживает, когда что-нибудь поломает или испачкает; иногда ходит по комнате, бормоча тихим, искусственным голосом: “Ничего, ничего”. То же самое происходит, когда она ударит Сусанну, к которой относится исключительно чутко, несмотря на отдельные срывы. Габриела не хотела носить одежду, которую мы ей покупали, потому что в ней “очень много белого: я хочу черную кофточку”. Сказала, что может носить черную одежду, так как она сама черная и дурная.

Вчера мы сделали несколько записей о ней, хотя это был не типичный день. Она была хуже, чем обычно, и пробыла с нами весь день. Чаще всего утром с нами бывает наша прислуга, пожилая женщина, которую Пигля зовет “Заинькой”. Она очень привязана к “Заиньке”.

Утром Габриела дала нам своего любимого плюшевого мишку, проделав в его лапе дырку и вытащив из нее всю набивку. Она была очень удручена этим. Весь день отчаянно просила у нас вещи, в которых мы ей обычно не отказываем, как будто ей приходится вести долгую борьбу, чтобы получить их у нас. Сказала матери, что хочет выйти замуж. Когда та ответила, что неплохо бы подождать, она настойчиво заявила: “Нет, нет! Я уже большая девушка”, как бы говоря тем самым, что для игрушек она слишком взрослая.

Ложиться спать стало целым событием, теперь это довольно часто случается. Пигля говорит, что боится черной мамы, которая за ней гонится. В десять часов вечера она побросала на пол все постельное белье. Вылезла из кровати и заявила, что ей нужен стул из соседней комнаты. Я сказал, что это ее стул и что нужно только положить на него подушку: “Черную подушку, тогда я смогу на ней сидеть”. — “Это потому, что ты — черная?” — “Да. Из-за того, что я разломала черную маму на куски, я мучаюсь”. — “Не надо”. — “Я хочу мучиться. У меня попа болит: можно мне пирожка с белым кремом?” То и дело приходится повторять молитву, последнее нововведение, в основном о защите”.

Дополнительная запись: “Я убираю игрушки доктора Винникотта, а то поломаю их”. Пигля сказала это, когда была у вас прошлый раз, уже сидя в такси. Забыл тогда вам сказать”.