3. ПРИСОЕДИНЕНИЕ - Техники семейной терапией - Сальвадор Минухин, Чарльз Фишман

Семейный терапевт должен с самого начала занять в какой-то степени ведущее положение. Теоретически и семья, и терапевт приступают к терапии, имея одни и те же цели. Само присутствие семьи свидетельствует о том, что она нуждается в помощи и приглашает специалиста присоединиться к ее системе и помочь ей изменить ситуацию, которая поддерживает или вызывает стресс, дискомфорт или страдания. Однако в действительности члены семьи и терапевт чаще всего по-разному понимают местонахождение болевой точки, причину страдания и процесс исцеления.

Семья, как правило, связывает проблему с одним из своих членов. Она полагает, что причина — во внутренней патологии этого индивида. Она ожидает от терапевта, что он сосредоточит внимание на этом индивиде и будет работать с ним, чтобы вызвать у него изменения. Однако для семейного терапевта этот идентифицированный пациент — всего лишь носитель симптома; причина проблемы — дисфункциональные взаимодействия в семье, а процесс исцеления потребует изменения этих взаимодействий. Понадобится усилить флуктуации, чтобы сдвинуть семейную систему в направлении более сложной организации — такой, которая поможет лучше справиться с текущей ситуацией в семье.

Поэтому вмешательство терапевта может привести в действие те механизмы внутри семейной системы, которые сохраняют ее гомеостаз. За время совместной жизни семьи в ней выработались определенные правила, регулирующие взаимоотношения между ее членами. Любое нарушение этих правил автоматически встречает отпор. Более того, семья, обратившаяся за терапевтической помощью, уже некоторое время сама пыталась решить проблему, которая привела их к терапевту. Эти попытки могли сузить диапазон восприятия жизни членами семьи. Они склонны излишне сосредоточиваться на проблеме и, находясь в состоянии стресса, злоупотреблять привычными реакциями. Поэтому они пользуются меньшей свободой, чем при обычных обстоятельствах, и возможности для исследования у них огра­ничены.

И вот семья и терапевт становятся партнерами, имеющими более или менее сформулированную общую цель — избавить от симптомов их носителя в семье, ослабить конфликт и напряженность у всех ее членов и научить семью новым способам преодоления трудностей. Две социальные системы объединяются ради определенной цели и на определенное время.

Теперь следует определить функции всех участников этой терапевтической системы. Терапевт находится в той же лодке, что и семья, но он должен быть рулевым. Какими качествами должен обладать такой рулевой? Какими навыками он должен владеть? Какой явной или скрытой картой этих вод может он руководствоваться, чтобы вести судно?

Терапевт пока еще не знает особенностей именно этого семейного танца, однако он видел много семейных танцев. Кроме того, у него есть собственная генетическая программа и собственный жизненный опыт. Он привносит свою индивидуальную манеру общения и комплекс теоретических знаний. Семье придется так или иначе приспосабливаться к этому набору, а терапевту — приспосабливаться к семье.

В большинстве случаев семья соглашается считать терапевта ведущей стороной в этом партнерстве. Тем не менее он должен заработать право быть лидером. Как и всякий лидер, он должен будет приспосабливаться, уговаривать, подчинять себе, поддерживать, направлять, предлагать и следовать за другими, чтобы оставаться лидером. Однако терапевт, владеющий спонтанностью, может с легкостью взять на себя парадоксальную обязанность быть лидером системы, членом которой является он сам. У него выработаны некоторые навыки использования самого себя в качестве инструмента изменений. Он также располагает определенной суммой знаний и опыта, касающихся семей, систем и процессов изменения. Он знает, что, как только он станет членом терапевтической системы, на него будут распространяться ее требования. В какие-то моменты он будет вынужден избирать какой-то определенный путь и двигаться по нему каким-то определенным образом. Иногда такое воздействие будет для него очевидным, в других случаях он даже не будет его осознавать. Он должен примириться с тем, что столкнется с неявными правилами, организующими поведение членов семьи. Ему придется больше говорить с центральным членом семьи, посмеиваясь про себя над беспомощностью этого “шлемиля”*. Ему захочется прийти на помощь носителю симптома или же помочь другим делать его “козлом отпущения”. Его долг целителя требует умения действовать заодно с семьей. Однако он должен также уметь отойти в сторону, а затем снова присоединиться к семье, но уже по-иному — и в этом состоит его главная трудность.

Использование терапевтом собственного “я”

В области семейной терапии существуют разногласия по поводу того, как именно терапевт использует собственное “я”, чтобы добиться ведущего положения в терапевтической системе. Прежние теории терапии изображали терапевта как объективного собирателя сведений, однако сейчас этот миф в значительной мере опровергнут. Даже в психоанализе понимание того, как психоаналитик использует собственное “я” в процессе контрпереноса, стало толчком к огромным переменам в психоаналитической теории и практике. “Вероятно, это правда, — пишет Дональд Мельцер, — что любой анализ, действительно проникающий в глубь переживаний пациента, делает то же и для психоаналитика, вызывая изменения, которые способны помочь ему анализировать свое собственное “я”. Необходимое состояние вдохновенной интерпретации — это “тот тип внутренней близости, который создает атмосферу рискованного предприятия, когда между зрелой частью личности пациента и психоаналитиком как ученым-творцом возникают товарищеские отношения... что открывает терапевтические возможности перед обоими участниками этого предприятия”1.

Семейные терапевты часто признают лишь традиционные позиции психодинамического подхода к терапии. Поэтому интересно отметить, насколько близкая параллель нашему стремлению понять, как терапевт использует собственное “я”, обнаруживается в совершенно иной парадигме психоанализа.

Когда терапевты начали рассматривать семью как целое, в центре изучения процесса использования собственного “я” лежала опасность для терапевта оказаться втянутым в поле семьи настолько, что он утра­тит терапевтическую маневренность. Лайман Уинн и другие авторы описывали растерянность и тревогу, которые испытывают терапевты, работая с семьями, в которых есть шизофреник2.

Решение проблемы сохранения терапевтического потенциала, предложенное Карлом Витакером, состоит в подключении к работе второго терапевта: “Я не думаю, что один терапевт может быть достаточно силен, чтобы войти в семью, изменить ее и снова выйти... Я не хочу до конца жизни сидеть у плотины, затыкая пальцем дыру в ней”. При наличии же второго терапевта первый может решить свою “проблему контрпереноса, опираясь на свои взаимоотношения со вторым терапевтом, и тогда терапевтический процесс превращается в процесс взаимодействия двух групп”. Витакер возлагает надежды на “нас обоих” — на своего помощника и самого себя,— не всегда полагаясь на каждого в отдельности; вместе же они обретают “стереоскопическое видение”3. Под защитой второго терапевта Витакер, целью которого является творческое обогащение как семьи, так и самого себя, вступает в интенсивную личную связь с семьей, воспринимая воздействие семьи на терапевта как неизбежное и часто благотворное.

На другом полюсе находится Миланская школа, которая исходит из постулата, что такое втягивание неизбежно всякий раз, когда терапевт вступает в близкие отношения с семьей4. Чтобы избежать втягивания, терапевт поддерживает тесную связь со своей собственной группой, состоящей из двух терапевтов, которые находятся под наблюдением еще двух членов команды и получают от них поддержку. Взаимоотношения между терапевтами и семьей, хотя внешне и дружеские, втайне враждебны. Терапевты планируют свои вмешательства так, чтобы вызвать сопротивление семьи, что, в свою очередь, вызывает поведение, которое рассматривается как терапевтическое. При этом предпринимаются всяческие попытки предотвратить опасность включения терапевтов в семейную систему и вовлечения их в конфликты между ее подсистемами.

Примерно среднее положение в этом ряду принадлежит Мюррею Боуэну, который сохраняет свою объективность и контролирует использование своего “я”, выступая как тренер. В этом качестве специалиста терапевт занимает самое центральное место: он — тот человек, которому адресуются все высказывания. Людям предлагается говорить о своих эмоциональных процессах, а не испытывать их во время сеанса. Терапевт стремится сохранять атмосферу эмоционального спокойствия. В результате возникает терапевтическая система, совершенно непохожая на естественные внутрисемейные взаимодействия и менее интенсивная, чем они. Ее не столь жесткие правила не могут оказывать сильное влияние на терапевта. Занимая центральное положение, но оставаясь защищенным, терапевт ведет сеанс в значительной мере по своему усмотрению5.

Точка зрения авторов настоящей книги по вопросу об использовании терапевтом собственного “я” состоит в том, что он должен научиться чувствовать себя свободно при самых разных уровнях вовлеченности. Здесь может оказаться полезным любой прием в зависимости от личности терапевта, особенностей семьи и данного момента. Иногда терапевт может пожелать обособиться от семьи, давая ей указания подобно специалисту Миланской школы и, возможно, имея, какой-то тайный план. Иногда он будет занимать среднее положение, выступая по Боуэну в качестве тренера. А иногда он будет кидаться в бой по Витакеру, ставя себя на место одного из членов системы, открыто вступая в союз со слабой стороной или применяя любую тактику, которая будет соответствовать его терапевтическим целям и его пониманию данной семьи. Существуют определенные ограничения на использование им собственного “я”, определяемые его личностными особенностями и особенностями семьи. Однако в этих пределах терапевт может научиться применять такие методы, которые потребуют разной степени вовлеченности.

Присоединение к семье — скорее установка, чем метод; оно охватывает любые терапевтические взаимодействия. Присоединиться к семье — значит довести до сознания ее членов, что терапевт понимает их, работает вместе с ними и ради них. Только под его защитой семья может оказаться в достаточной безопасности, чтобы исследовать альтернативы, испытывать непривычные ощущения и изменяться. Присоединение — это тот клей, который скрепляет всю терапевтическую систему.

Как терапевт присоединяется к семье? Подобно членам семьи, он, как сказал Гарри Стак Салливан, “скорее тоже человек, чем кто-то еще”6. Где-то в его душе скрыты чуткие струны, которые откликаются на любую человеческую ноту. В ходе формирования терапевтической системы выявляются те аспекты его характера, которые помогают находить общий язык с членами семьи. При этом терапевт намеренно активирует те стороны своего “я”, которые конгруэнтны семье. Однако он присоединяется к семье таким образом, чтобы сохранить за собой возможность встряхнуть ее членов. Он приспосабливается к семье, но требует, чтобы и семья приспосабливалась к нему.

Процесс присоединения к терапевтической системе не ограничивается простой поддержкой семьи. Хотя присоединение часто связано с поддерживающими маневрами, в других случаях оно осуществляется путем противодействия дисфункциональным маневрам, и это вселяет в членов семьи надежду на то, что терапевт действительно способен улучшить ситуацию. Когда терапевт, подобный Витакеру, работает с семьей, среди членов которой есть психотики, присоединяясь к системе, он нередко выдвигает требование, чтобы члены семьи приноравливались к нему. Этот метод “неподвижного объекта” —эффективный прием присоединения, в котором сочетаются мировоззрение терапевта, его понимание происходящих в семье процессов и его самоуважение. Хотя такой прием может производить на наблюдателей весьма пугающее впечатление, он создает такую структуру терапевтической системы, которая внушает мысль о возможности помочь.

Поскольку собственное “я” терапевта — его самое сильное оружие в процессе изменения семей, он должен хорошо представлять себе возможный диапазон своего репертуара присоединения. Молодому терапевту с тихим, ласковым голосом не стоит присоединяться к семье в качестве рассерженного отца, как иногда поступает Минухин. Для терапевта важно уметь использовать собственные ресурсы, а не стараться подражать добившемуся успеха специалисту. Еще одно простое правило присоединения состоит в том, чтобы работать с семьями, находящимися на такой стадии развития, через которую терапевт уже прошел. Когда же приходится иметь дело с незнакомыми терапевту ситуациями, то для присоединения будет полезно, если он займет подчиненное положение и попросит помочь ему разобраться — это позволяет выиграть время для развития как терапевтической системы, так и самого терапевта.

Как и любое дело человеческих рук, присоединение не всегда представляет собой осмысленный, разумный процесс. Значительная его часть не лежит на поверхности и связана с обычными процессами взаимодействия между людьми. Кроме того, собственная манера поведения терапевта может оказаться подходящей для одних семей, с которыми он, как выяснится, сможет в значительной степени оставаться самим собой, в то время как при работе с другими семьями он поведет себя более шумно или более сдержанно, чем обычно. В некоторых семьях он окажется более разговорчивым, с другими — более молчаливым. Будет меняться ритм его речи. В некоторых семьях он будет больше обращаться к матери, в других — ко всем членам семьи. Он должен следить за переменами в самом себе, отражающими скрытые стереотипы взаимодействий, свойственные данной семье, и использовать такие внешние сигналы как еще один источник информации о ней.

Терапевт присоединяться к семье с позиций различной степени близости. Существуют конкретные приемы присоединения для тесной близости, промежуточной и отстраненной позиций.

Тесная близость

Занимая позицию тесной близости, терапевт может брать под покровительство членов семьи, возможно, даже вступать в союз с одними из них против других. Вероятно, самый полезный инструмент такого покровительства — поддержка. Терапевт признает правомерными реальности холонов, к которым он присоединяется. Он выискивает позитивные моменты и подчеркнуто одобряет их. Одновременно он выявляет болевые точки, трудности и стрессы и дает понять, что, хотя и не будет их избегать, но постарается реагировать на них достаточно деликатно.

Терапевт может оказывать поддержку даже тем членам семьи, которые ему не нравятся, и при этом ему не нужно прибегать к напускному всепрощению и благодушию. Когда человеку кто-то нравится, он программирует себя на то, чтобы уделять внимание прежде всего тем сторонам этой личности, которые подтверждают его впечатление. То же самое происходит и тогда, когда человеку кто-то не нравится: он выискивает отрицательные стороны, игнорируя положительные. Он старается избежать ощущения неуверенности, сосредоточивая внимание на тех сторонах личности или группы, которые подтверждают его позицию. Структурно-ориентированный семейный терапевт знает, какую избирательность проявляют люди в процессе наблюдения, чтобы подкрепить свое мнение, и может заставить себя подмечать все положительное. В конце концов, те, кто обратился к нему за терапевтической помощью, как и любой из нас, делают все, что могут.

Поддерживая все положительное в людях, терапевт становится для членов семьи источником самоуважения. Более того, другие члены семьи видят получившего его поддержку в новом свете. Сделавшись источником самоуважения и статуса в семье, терапевт расширяет свои возможности. Кроме того, он получает право взять обратно свое одобрение, если клиенты не следуют его указаниям.

Часто поддержка представляет собой всего лишь сочувственный отклик на эмоции, проявленные тем или иным членом семьи: “Вы как будто чем-то озабочены... подавлены... рассержены... утомлены... измотаны”. Поддержка может заключаться и в описании какого-то взаимодействия между членами семьи без всякого элемента оценки: “Похоже, что между вами идет постоянная борьба”, или “Когда вы что-то говорите, он не соглашается... замолкает... воспринимает это как вызов”. Такое вмешательство — не интерпретация. Членам семьи и так уже известно то, о чем говорит им терапевт. Его слова — просто признание факта, что он понял ситуацию и готов заняться этой проблемой вместе с ними.

Еще один способ поддержки — описать явно отрицательные черты какого-то члена семьи, в то же время “сняв” с него ответственность за такое поведение. Ребенку терапевт может сказать: “Ты ведешь себя словно маленький. Как это твои родители добились того, что ты остался таким ребенком?” Взрослому он может сказать: “Вы ведете себя так, будто во всем полагаетесь на свою супругу. Как она делает вас таким беспомощным?” При использовании этих приемов член семьи чувствует, что терапевт понимает его трудности, но не подвергает его критике и не считает виноватым, и может реагировать на это так, словно получил личную поддержку.

Поддержка продолжается на всем протяжении терапии. Стремясь к структурным изменениям, терапевт постоянно выискивает и подчеркивает положительные стороны в действиях членов семьи. Он всегда остается источником поддержки и заботы, а не только лидером и руководителем терапевтической системы.

Работая в условиях тесной близости, терапевт должен понимать, что такое “втягивание” в семейную систему стесняет свободу его действий. Вступая в тесную близость, он усиливает напряженность. Но в то же время он оказывается и участником, на которого распространяются соответствующие правила. Для терапевта важно уметь работать в такой модальности, однако столь же важно знать, как из нее снова выйти.

Промежуточная позиция

Занимая промежуточную позицию, терапевт присоединяется к семье в качестве активного, но нейтрального слушателя. Он помогает людям излагать свои истории. Такую модальность присоединения, которую называют прослеживанием, воспитывают у терапевтов объективистские школы динамической терапии. Это полезный способ сбора сведений. Однако он никогда не бывает таким нейтральным и объективным, каким считают его те, кто им пользуется. И он тоже может стеснять свободу действий терапевта. Если члены семьи жаждут поведать свои истории, внимание терапевта может оказаться чрезмерно приковано к их содержанию. Иногда терапевт увлекается прослеживанием высказываний самого словоохотливого члена семьи, не замечая разыгрывающейся перед ним картины семейной жизни.

Работая из промежуточной позиции, терапевт также может подстраиваться к идущим в семье процессам. Если главный диспетчер семьи —мать, а отец находится на периферии, терапевт может начать присоединение к семье, почтительно слушая мать, даже если его конечная цель состоит в том, чтобы повысить роль отца.

Терапевт может получить полезную информацию о семье, анализируя, как он сам ведет прослеживание идущих в семье процессов. Не оказывается ли, что он говорит большей частью с матерью? Не забыл ли он спросить, почему отец не пришел на сеанс? Не испытывает ли он покровительственных чувств по отношению к какому-то члену семьи и не вызывает ли у него раздражения другой? Наблюдая за факторами, влияющими на его поведение, терапевт может включиться в семью, намеренно уступив такому влиянию. Он не объясняет семье своих реакций, потому что это подчеркивало бы его роль аутсайдера, чужого семье человека. Однако он отмечает их про себя —и как способ избежать втягивания, и как способ знакомства со структурой, управляющей поведением членов данной системы.

Продемонстрировать прослеживание можно на примере семейства Джавитсов. Эта семья обратилась за терапевтической помощью из-за депрессии у отца — идентифицированного пациента.

Минухин (матери): Вы считаете, что в вашем доме все идет не так?

Мать: Я бы не сказала, что в моем доме все идет не так, но могло бы идти лучше.

Минухин: Когда ваш муж считает, что в вашем доме все идет не так, он полагает, что вы плохая хозяйка?

Терапевт приступает к прослеживанию, задавая, в сущности, конкретный вопрос: “Как влияет ваше поведение на представление о вас вашего мужа?”

Мать: Да.

Отец: Да.

Минухин (матери): И он может вам это высказать или должен держать про себя?

В ходе прослеживания вводится намек на стереотип взаимодействия между супругами, что ведет семью в направлении межличностного исследования.

Мать: По-разному — иногда он просто брякнет что-то такое, не особенно задумываясь, а иногда держит про себя, потому что я расстраиваюсь, когда он об этом заговаривает. Все зависит от того, боится ли он меня расстроить или нет.

Отец: Я думаю, когда что-то в этом роде меня раздражает, это накапливается, и я сдерживаюсь до тех пор, пока не сорвусь из-за какой-нибудь мелочи. Тогда я начинаю сердиться и высказываюсь очень-очень резко. Тогда я говорю ей, что просто не понимаю, почему все должно идти так, как идет. Но я очень стараюсь не увлекаться и не быть слишком резким, потому что, когда я бываю резок, я потом чувствую себя виноватым.

Минухин: Значит, временами вы чувствуете себя в семье, словно в ловушке.

Отец: Дело не в семье, дело просто в... (указывает на жену).

В ходе прослеживания подробности критических замечаний мужа спрессовываются в одно метафорическое высказывание — появляется “ловушка”, несущая более сильную аффективную нагрузку, чем это было бы приятно матери. В результате муж вынужденно вступает в конфронтацию с женой.

Минухин (дополняя жест отца): Дело в Кит?

Простое прослеживание переводит невербальное высказывание в вербальную форму.

Отец (глядя на жену): Нет, и не в ней. Дело в том, чего она не делает и что она делает, в том смысле, как она тратит время. Иногда мне кажется, что ей надо бы подумать о том, что важно, а что нет.

Терапевт. Кит, он смягчает мои слова.

Терапевт прослеживает процесс, отмечая различие в аффективном характере первого и второго высказываний мужа, — и предлагает жене прокомментировать оценку терапевтом поведения мужа.

Мать: Это насчет ловушки?

Минухин: Да, насчет ловушки. Я думаю, люди иногда чувствуют подавленность, когда им, как вашему мужу, приходится быть неискренними. Ваш муж не склонен высказываться напрямик. В вашей семье очень много неискренности, потому что вы, в сущности, очень хорошие люди и очень стараетесь не огорчать друг друга. И поэтому вам приходится очень много лгать с самыми лучшими намерениями.

Терапевт продолжает прослеживание, выражая поддержку, — он сосредоточивается на подавленности мужа, описывая ее без элемента оценки, и оформляет дисфункциональное взаимодействие как стремление беречь друг друга.

Отец: Не столько лгать, сколько не говорить того, что следовало бы сказать.

Минухин (матери): И вы ради него делаете то же самое.

Мать: Я неискренна?

Минухин: Спросите его.

Присоединившись к семье, терапевт занимает такую позицию, которая позволяет ему отстраниться, предложив членам семьи взаимодействовать между собой по поводу данной темы.

Мать (отцу): Я неискренна?

Отец: По правде говоря, не знаю. Иногда ты бываешь очень откровенна, но я не могу понять, все ли ты мне высказываешь из того, что тебя беспокоит. Знаешь, когда ты выглядишь расстроенной, я не всегда знаю, что тебя гложет.

Мать: То, что меня могло расстроить, а тебя это не расстроило бы?

Отец: Может быть, отчасти и так.

Мать (улыбается, но глаза ее наполняются слезами): Потому что ты всегда как будто лучше меня знаешь, что меня на самом деле расстраивает, какие у меня в данный момент проблемы.

Минухин (отцу): Видите, что сейчас происходит? Она говорит откровенно, но боится, что, если будет говорить откровенно, это вас огорчит, поэтому она начинает плакать и в то же время улыбаться. Она этим говорит: “Не принимай всерьез мою откровенность, потому что она просто результат стресса”. И это вы друг с другом делаете постоянно. Поэтому вы и не можете сильно измениться. Потому что не говорите друг другу, в каком направлении надо меняться.

Терапевт смещает уровень взаимодействия с содержания на межличностный процесс, продолжая держать в центре внимания ту же проблему. Теперь он явно ведет супружескую подсистему к терапевтическому исследованию.

Отец: Мы редко спорим.

Мать: Да, редко.

Отец: Потому что, когда мы спорим, я занимаю такую позицию, которую могу защищать логически, и тогда она чувствует себя беспомощной.

Мать: И я начинаю плакать, и тогда он чувствует себя беспомощным.

Минухин: Я хочу, чтобы вы об этом задумались. Может быть, если он сможет научиться высказываться более критически, ему не придется чувствовать такую подавленность. И может быть, если вы сумеете высказываться более критически, вам не придется столько плакать. Возможно, тогда вы сможете предоставить друг другу больше свободы. Если вы сумеете рассказать ему, что вас гложет, и он это услышит, тогда он, вероятно, сможет сказать вам, что хочет, чтобы в доме все шло как надо.

В конце концов терапевт берет на себя управление терапевтической системой, реструктурируя свое вмешательство и предлагая альтернативные возможности.

Этот сеанс показывает сложность маневров прослеживания. Осуществлять прослеживание — значит не только наблюдать, но и осторожно направлять исследование новых типов поведения. Это значит смещать уровень прослеживания с содержания на процесс и привязывать процесс к конкретному содержанию. Своими указаниями и мягкими уговорами терапевт помогает членам семьи по-новому взглянуть на свои взаимодействия без неприятия друг друга. Маневры прослеживания подкрепляются приемами поддержки, когда вызывающие стресс взаимодействия описываются как продиктованные заботой друг о друге. Реструктурирующие вмешательства терапевта тоже оказываются частью присоединения, поскольку своим описанием альтернативного поведения вносят элемент надежды.

Прослеживание требует знания языка, которым пользуются члены семьи. Для того чтобы прослеживать высказывания детей, от терапевта требуются навыки полиглота. Он должен уметь различать языки, которыми пользуются, скажем, двух- и четырехлетние дети, и сам говорить с ребенком на его языке в присутствии родителей таким образом, чтобы одновременно общаться и с ними.

Семья Кьюнов состоит из отца и матери, которым немного за тридцать, и двух дочерей — четырехлетней Патти и двухлетней Мими. Идентифицированная пациентка — старшая дочь. Ее проблема представлена как “неуправляемость”. Во время первой беседы, познакомившись с родителями, терапевт разговаривает с идентифицированной пациенткой.

Минухин: Привет, как живешь?

Патти: Хорошо. Можно мы будем играть в игрушки?

Минухин: Сейчас достанем какие-нибудь игрушки. (Встает на колени.) Ты сказала, тебя зовут Патти?

Отец: Да.

Минухин: Патти, а как зовут твою сестру?

Патти: Мими.

Минухин: Мими? (Сует в рот большой палец, как Мими, и зацепляет своим мизинцем ее мизинец.) Привет, Мими.

Патти: Не бери ее на руки. Не бери ее на руки. Не бери ее на руки. Знаешь почему?

Минухин: Почему?

Патти: Потому что у нее ручка болит.

Минухин: Что-что у нее болит?

Патти: У нее ручка болит, потому что она выпала из кроватки.

Минухин (указывая пальцем): Какая ручка — эта или та?

Патти: Какая ручка, мама?

Мать: Левая. Какая это будет?

Патти (указывая): Вот эта, да?

Мать: Да.

Патти: Вот эта. Она сломала себе... э-э... (Смотрит на мать.)

Мать: Ключицу.

Патти: Ключицу.

Минухин: О Боже!

Патти: Она — тррах! И знаешь почему? Потому что опять выпала из кроватки.

Минухин (родителям): Давайте подвинем сюда пепельницу, чтобы сидеть рядом.

Отец: Ладно.

Здесь терапевт прибегает к двум маневрам, которые важны при работе с маленькими детьми. Один маневр связан с ростом. Терапевт встает на колени, чтобы быть такого же роста, как и ребенок, с которым он разговаривает. Другой маневр связан с нужным уровнем языка. Говоря с четырехлетней Патти, терапевт пользуется конкретными высказываниями, спрашивая, как зовут ее и ее сестру, а потом в ходе расспросов указывая на обе руки Мими. Расспрашивая Патти, он ставит ее в положение компетентной личности, способной отвечать на вопросы и являющейся старшим членом подсистемы сиблингов. С двухлетней девочкой он общается на уровне моторики. Он здоровается с ней, зацепляя ее мизинец, сует большой палец в рот, подражая девочке, и корчит ей гримасы, которым подражает она.

Присоединяясь к этой семье, где есть очень маленькие дети, терапевт начинает сеанс с установления контакта через них. Противоположный подход используется при работе с семьями, где есть дети школьного возраста и старше, — там терапевт начал бы с установления контакта с управляющей подсистемой. В семье, где есть до­школьники, терапевт может общаться с семьей на шутливом невербальном языке. Эта стратегия создает атмосферу релаксации, потому что терапевт выступает в роли наделенного властью персонажа, который с детьми играет, а с взрослыми общается как с родителями.

Отстраненная позиция

Терапевт может также присоединяться к семье, занимая отстраненную позицию. Здесь он пользуется своим положением специалиста, создавая терапевтические контексты, которые вызывают у членов семьи ощущение своей компетентности или надежду на перемены. Он действует не как актер, а как режиссер. Подметив стереотипы семейного танца, терапевт создает сценарии, которые облегчают исполнение привычных фигур или же вносят нечто новое, заставляя членов семьи взаимодействовать между собой необычным образом. Эти приемы способны вызывать изменения, но они являются и способами присоединения, которые усиливают ведущую роль терапевта, поскольку он воспринимается как арбитр, следящий за соблюдением правил ведения сеанса.

В качестве специалиста терапевт следит за мировосприятием семьи. Он принимает и поддерживает некоторые семейные ценности и мифы. Другие он обходит или намеренно игнорирует. Он выясняет, как члены семьи формулируют свое ощущение, что “мы — семья Смитов и именно так должны себя вести”. Он обращает внимание на стереотипы общения, выражающие и поддерживающие внутренний опыт семьи, и выделяет значимые для данной семьи фразы. Эти фразы он может использовать в качестве маневров присоединения — либо с целью поддержки семейной реальности, либо для конструирования более широкого мировосприятия, которое повысит гибкость семьи и сделает возможными изменения.

Проблемы

Иногда терапевту приходится работать с семьей, к которой ему нелегко присоединиться, потому что у ее членов иные системы ценностей или политические взгляды, либо другая манера общения, либо они просто принадлежат к иной культуре. Если у терапевта есть возможность направить такого пациента к своему коллеге, который, по его мнению, лучше подходит для данной семьи, это будет самым лучшим решением. Но часто это сделать невозможно, и терапевт обнаруживает, что его действия становятся более резкими и менее эффективными. Результатом его вмешательства могут стать усиление конфронтации и ощущение беспомощности как у членов семьи, так и у него самого.

В таком случае терапевт должен напомнить самому себе: не может быть, чтобы эта семья была абсолютно лишена таких качеств, которые ему тоже свойственны. Возможно, их трудно обнаружить, но они наверняка есть. Проблема лишь в том, что у терапевта нет достаточной мотивации, чтобы их искать.

Минухин однажды направил к своему коллеге семью, в которой сын был наркоманом. Этот идентифицированный пациент легко поддавался чужим влияниям, был эгоистичен, склонен потакать собственным слабостям, лишен чувства ответственности — список можно было бы продолжать до бесконечности, — и мой коллега, пытавшийся управлять им, оказался бессилен. Во время краткой консультации я спросил этого терапевта, известно ли ему, что пациент — очень неплохой поэт. Он был потрясен, потому что это ему и голову не могло прийти.

Во всех случаях, когда терапевт может принести пользу пациенту, этот пациент начинает ему нравиться, — значит, все дело в том, как найти способ принести пользу. Стоит терапевту хоть раз решить эту проблему, как все трудности присоединения исчезают.

Особенно трудные проблемы возникают в ходе присоединения к семье, где плохо обращаются с ребенком. Первой реакцией терапевта в таких случаях вполне может стать желание принять сторону избитого ребенка и выразить родителям-виновникам свое возмущение. Та же проблема возникает и при работе с семьями, где родители подвергают своих детей психологическим истязаниям, мешая их развитию или требуя от них поведения, несвойственного уровню развития ребенка. Однако для того, чтобы изменить ситуацию, терапевт должен присоединяться к системе как к единому целому. Родители тоже должны почувствовать его поддержку, как и он будет нуждаться в их сотрудничестве, чтобы работать с семьей. Наконец, терапевту следует тщательно выяснить, какую роль обижаемый член семьи играет в поддержании всей системы как единого целого.

Семья Моррисов состоит из матери, отца и восьмилетнего сына. Ее направили ко мне из детской больницы, потому что родители плохо обращались с ребенком. Однажды они так его избили, что потребовалась госпитализация. Когда мать говорит, мальчик сидит в стороне от остальных членов семьи. Он плачет и не поднимает глаз.

Мать: С Джонни никакого сладу нет! Он совершенно испортил нам с мужем Рождество.

Минухин (матери): Наверное, для вас было просто ужасно, что Рождество оказалось испорченным. Как ваш сын это сделал?

Терапевт заставляет себя поступать вопреки собственному желанию. В этот момент он с большим удовольствием высказал бы матери все, что думает о людях, которые плохо обращаются с детьми. Но если не предполагается отобрать ребенка у родителей — что всегда рискованно, — ему остается надеяться только на изменения в семье. Желая добиться таких изменений, терапевт должен стараться, чтобы семья не прервала терапию. Единственный способ этого добиться — создать такую терапевтическую систему, в которой родители будут чувствовать поддержку и понимание, и только потом прибегать к нажиму. Более того, если терапевт с самого начала станет поддерживать ребенка, это сделает его еще более уязвимым. Какое бы направление терапии ни было избрано в дальнейшем, прежде всего следует присоединиться к внутреннему миру семьи, проследить их восприятие проблемы и посочувствовать, что у них было испорчено Рождество.

Наибольшие проблемы возникают при присоединении к воинственным семейным диадам, постоянно вступающим в препирательства, —особенно тогда, когда терапевт еще не занял ведущего положения в терапевтической системе. Встать на чью-нибудь сторону означает вызвать отчуждение у другой; если же не принимать ничью сторону, возникает риск продолжения неуправляемого конфликта и усиления чувства безнадежности у конфликтующих членов семьи.

В таком случае, если ситуация позволяет, терапевт может занять отстраненную позицию и ждать, пока буря не утихнет. Однако иногда ему приходится прибегать к приемам, нарушающим равновесие, присоединяясь к одному из членов семьи против другого в надежде, что это не помешает семье явиться на следующий сеанс. В других ситуациях он может решить, что наилучшая стратегия присоединения — поставить под сомнение поведение обеих сторон, исходя из того, что должен существовать какой-то лучший способ функционирования.

Во время первого сеанса с такой воинственной парой терапевт может сказать: “Вы правы” — жене и “Вы тоже правы” — немедленно ощетинившемуся мужу. А затем продолжить: “Однако за то, чтобы чувствовать себя правым и несправедливо обиженным, придется заплатить дорогую цену — ваша совместная жизнь будет несчастной”. Правда, это не слишком мягкий прием присоединения, однако такой вызов (“чума на оба ваших дома”) дает понять, что терапевт принимает к сердцу проблемы этой пары.

Показательный пример

Семья Бейтсов состоит из отца, матери и сына Бада, четырнадцати лет; две сестры Бада, двадцати восьми и двадцати четырех лет, вышли замуж и не живут дома. Бад прогуливает школу, курит “травку” и находится в депрессии. Его определили в дневной профилакторий, но он каждое утро приходит туда поздно, говоря, что не может себя заставить. Нижеследующий сеанс проводится в порядке консультации.

Минухин: Профилакторий пригласил меня, чтобы поговорить с вами и посмотреть, не могу ли я помочь. Я буду в вашем распоряжении на протяжении часа. Может ли кто-нибудь из вас начать рассказывать, какие у вас сейчас проблемы?

Терапевт начинает с того, что занимает позицию специалиста. Он предлагает семье воспользоваться его профессиональными знаниями: “Я буду в вашем распоряжении на протяжении часа”.

Мать: Наша главная проблема сейчас та же, что и тогда, когда мы пришли сюда в первый раз. Бад не желает вставать утром, чтобы отправляться туда, где он должен быть. Вот сегодня он должен был быть там в 9.30 утра. Его невозможно поднять с постели, что бы ему ни надо было делать, не только идти сюда. Когда он ходил в обычную школу, он тоже не желал вставать.

Минухин: Скажи-ка мне, Бад, ты ночная птица? Ты поздно ложишься?

Бад: В двенадцать, в половине первого.

Минухин: Ага, значит, тебе легче бодрствовать по ночам. Ты знаешь, есть люди утренние и ночные, жаворонки и совы. Ты хочешь сказать, что ты скорее ночной человек. Поздно вечером ты бываешь энергичнее, бодрее, тебе все лучше удается?

Как только мать принимается расписывать проблему Бада, терапевт прерывает ее и обращается к идентифицированному пациенту. Будучи нарушением обычных правил вежливости, это воспринимается как действие человека, наделенного властью. Его слова, обращенные к Баду, превращают проблему в нормальную ситуацию: “Ты скорее ночной человек”.

Бад: Ну, не совсем поздно. Просто мне утром ничего неохота делать.

Минухин: Но это как раз и означает, что ты чувствуешь себя более активным по вечерам.

Бад: Я чувствую себя активным весь день, только...

Минухин: А если бы у тебя был хороший будильник, это помогло бы?

Бад: Ну, тот будильник, который у меня сейчас...

Минухин: Кто тебя будит?

Бад: Ну, у меня есть свой будильник.

Минухин: У тебя есть будильник или твой будильник — это мать?

Присоединяясь к Баду путем следования за его словами и перевода проблемы в нормальную ситуацию, терапевт переключает скорость и вводит метафору, касающуюся близости, намекая на то, что близость как-то связана с симптомом. Терапевт заметил, что Бад сидит рядом с матерью и что они обмениваются различными невербальными сигналами. В шутливой форме, очень мягко, он бросает вызов холону мать-сын.

Бад: У меня есть свой.

Мать: И у меня есть свой.

Минухин: И ты уверен, что не она твой будильник, Бад?

Бад: Да.

Минухин: Кто тебя будит?

Бад: Чаще всего она.

Минухин: Значит, она — твой будильник.

Мать: Можно сказать и так.

Минухин: Ладно, значит, у вас есть важное дело. Вы — будильник!

В легком, шутливом тоне терапевт поддерживает мать и продолжает следовать за Бадом. В то же время ставятся под сомнение ее взаимоотношения с сыном.

Мать: Ну, сейчас у него в спальне два будильника...

Минухин: И они не помогают?

Мать: И я тоже.

Мать присоединяется к терапевту.

Минухин: Это значит, что вам, может быть, стоит поставить третий будильник, все на разное время — скажем, один на семь тридцать, один на семь сорок и один на семь пятьдесят.

Мать: Сейчас я так и делаю.

Минухин: Боже мой! У тебя, должно быть, очень крепкий сон, Бад.

Бад: Ага.

Минухин: Я сегодня встал в четыре утра. Не спалось. Хотел бы я, чтобы у меня были твои трудности. Если твои три будильника не помогают, ты можешь спать до двенадцати часов, до часу, до двух —до которого часа ты мог бы проспать, Бад? (Бад смотрит на мать.) Не спрашивай ее. Это не ее забота. Она — будильник. Неужели она еще и записная книжка?

Терапевт, будучи неисправимым рассказчиком историй, интерпретирует симптом как нечто хорошее, упоминая о своей бессоннице. В то же время он начинает контролировать близость матери и сына. В этом эпизоде присоединение и переструктурирование производятся довольно быстро, потому что ощущения терапевта подсказывают ему, что он не выходит за рамки допустимого. До сих пор в ходе сеанса речь шла о конкретном поведении и о мелких взаимодействиях, не создающих в семье ощущения дискомфорта. Теперь терапевт вступает в контакт с молчавшим до сих пор отцом.

Минухин: Могу спорить, что и вы бы хотели иметь такую способность. Когда вы просыпаетесь?

Отец: Я? Без четверти пять, в пять. (Смотрит на жену.)

Мать (кивает): Да.

Отец: В пять.

Минухин: В пять утра? Так ваша жена — записная книжка для всей семьи? Потому что не только Бад посмотрел на нее, когда ему нужно было ответить, но и вы только что на нее посмотрели.

Присоединившись ко всем трем членам семьи, терапевт уже вы­двигает центральную идею, вокруг которой будет организован весь остальной сеанс. Его содержание — повседневная жизнь, беседа ведется в непринужденном тоне, словно разговор идет о погоде. Тем не менее членам семьи терапевт представляется каким-то волшебником: вот специалист, который их понимает.

Отец: Ну да.

Минухин: У нее, должно быть, с вами забот по горло. Она вам и будильник, и записная книжка. (Отцу.) Когда вы уходите на работу?

Отец: Примерно без четверти шесть, в шесть.

Минухин: Когда начинается ваша смена?

Отец: Иногда в шесть, иногда в семь — и до четырех тридцати, до пяти тридцати. По-разному.

Минухин: Значит, вы работаете по десять часов?

Отец: Иногда десять, иногда одиннадцать, иногда восемь. Большей частью девять.

Минухин: Вам платят сверхурочные?

Отец: Ну да.

Минухин: Значит, когда вы работаете десять часов, вы довольны, потому что получается пара часов сверхурочных. А что вы делаете на работе?

Отец: Я мастер в мастерской электронной техники. Мы делаем схемы, печатные платы.

Минухин: Значит, вы работаете там много лет, если стали мастером.

Отец: Тридцать лет.

Минухин: Тридцать лет! Сколько же вам сейчас?

Отец: Пятьдесят.

Минухин: Вы начали в двадцать лет и все это время работали на одном месте?

Отец: Угу.

Минухин: Да, опыт у вас, безусловно, есть.

Отец: Ну да.

Минухин: Сколько человек работает в мастерской?

Отец: Семнадцать.

Минухин: А сколько мастеров?

Отец: Двое, но другой мастер не так давно здесь работает, как я.

Минухин: Значит, вам не грозит потеря работы.

Отец: Конечно, нет.

Терапевт следует за отцом и получает от него нейтральную информацию, задавая конкретные вопросы, чтобы поддерживать с ним контакт. Затем терапевт совершает концептуальный скачок, связывая эту информацию с симптомом сына.

Минухин: Значит, вы человек, который все понимает про время, и про график работы, и про ответственность. Вы работали всю жизнь?

Отец: Угу.

Минухин: Как же это получилось, что у вас вырос сын, который ничего не понимает про время, про график, про то, что нужно делать? Как вам это удалось?

Отец: Не знаю. Этого-то мы и не можем понять.

Минухин: Что-то было не так.

Отец: Ну да.

Терапевт и отец объединены интересом к работе отца. Теперь терапевт связывает симптом с неудачей отца, не ставшего для сына примером. Однако он говорит “что-то”, а не “кто-то”. Отец немедленно соглашается; он и терапевт — партнеры, занятые одним и тем же целенаправленным делом.

Минухин: Может быть, вы были для него плохим примером. Может быть, он не хочет стать таким, как вы.

Отец: Возможно.

Минухин: Может быть, он чувствует, что вы слишком много работаете, и поэтому... Как вы думаете? (Баду.) Ты не хочешь стать таким, как отец?

Бад: Нет, я хотел бы стать таким, как он.

Минухин: Проработать тридцать лет в одном и том же месте, каждый день с шести до четырех — это тебе по душе?

Бад: Ну да.

Минухин: Большинство молодых ребят вроде тебя смотрят на пожилых людей и говорят: “Такая жизнь не для меня”. Ты в самом деле хотел бы стать таким, как он?

Бад: Да, я хочу работать на одном и том же месте, как он.

Минухин: Ты хотел бы работать на одном и том же месте? А ты там у него бывал?

Бад: Ну да. (Мать кивком подтверждает.)

Минухин: Вот видишь, ты включаешь мать не только когда на нее смотришь, она включается сама, даже когда ты на нее не смотришь. (Все смеются.) Я спросил тебя, и ты сказал “да”, и она тоже сказала “да”. Знаете, она к вам все время подключена. (Матери.) Вы действительно так к нему подключены, что, когда он отвечает, вы повторяете за ним?

Мать: Должно быть, так. Да.

Терапевт прослеживал содержание, когда внезапно маленькое невербальное взаимодействие сообщило ему информацию, подкрепляющую его центральную мысль, и он снова возвращается к метафоре близости. Эта метафора “подключения” не принадлежит к числу тех, которыми обычно пользуется этот терапевт; ее выбор в даном случае связан с профессией отца и указывает на то, что терапевт подстраивается к языку семьи.

Минухин: Удивительно! Правда, это удивительно, как в семьях все бывают подключены друг к другу?

Отец: Это правда.

Минухин: Замечательно! Это значит, что Бад в тот момент не смотрел на мать. Я знаю, потому что ты смотрел на меня. Прекрасно. Значит, от тебя к матери идут какие-то невидимые провода. Вы чувствуете его вибрации?

Мать: Да.

В описании терапевта чрезмерная сосредоточенность друг на друге представлена как чрезвычайное достижение и нечто положительное, чего сумел добиться данный семейный организм.

Минухин: И вы всегда были такая — подключенная к кому-то другому?

Мать: Ну, наверное, да. Потому что я всегда чувствовала ответственность за других.

Минухин: Значит, вы — два очень ответственных человека. Вы (отцу) несете ответственность за свою работу, а вы (матери) несете огромную ответственность за семью. Вы так разделяете между собой обязанности? Вы отвечаете за то, чтобы обеспечивать семью, а вы — за то, чтобы заботиться о детях?

Терапевт высказывает одобрение обоим родителям, упирая на позитивные моменты. Тем не менее он готовится поставить под сомнение то поведение, которое только что хвалил.

Мать: Ну да.

Отец: Угу.

Минухин: Ну и как, получается?

Мать: До сих пор прекрасно получалось.

Минухин: Сколько лет вы женаты?

Мать: Мы женаты тридцать лет, и у нас еще двое детей, кроме Бада — две дочери, они замужем.

Минухин (Баду): Ты единственный мальчик в семье, и ты самый младший. Сколько лет твоим сестрам?

Бад: Ну, Лане что-то около двадцати — не знаю, может быть, и двадцать пять... (Бад смотрит на отца, но отвечает за него мать.)

Мать: Двадцать восемь и двадцать четыре.

Минухин (Баду): Ты включаешь их обоих! Прекрасно. Это было прекрасно: Бад посмотрел на папу и включил его, а мама включила сама себя. Прекрасно. Провода совершенно невидимые, но очень надежные. Значит, двадцать восемь и двадцать четыре. Та твоя сестра, что помладше, на самом деле намного старше тебя. И сколько еще времени ты собираешься оставаться маленьким ребенком? До пятидесяти лет? Или до двадцати? Я не знаю, но во многих семьях дети очень долго остаются маленькими.

Снова в юмористической форме ставится под сомнение эта сверхпереплетенность, и в то же время высказывается поддержка одному из членов семьи. Такое сомнение возможно потому, что для данной семьи такой непринужденный, шутливый тон вполне приемлем. К этому времени терапевт и семья чувствуют себя так, словно уже много лет дружат.

Бад: Не знаю.

Минухин: Спроси мать, сколько еще времени ты будешь оставаться маленьким ребенком.

Бад: Сколько времени?

Мать: Пока не вырастешь.

Минухин: Ну, для этого может потребоваться целая жизнь. Может получиться так, что ты и в семьдесят лет все еще будешь маленьким ребенком. Знаешь, ты выясни, что она хотела этим сказать. Сколько времени это займет? Знаешь, у матерей своя особая арифметика. Выясни у матери, какая у нее арифметика. Сколько еще времени ты будешь маленьким ребенком?

Мать: Сколько еще времени ты будешь маленьким ребенком? Пока не научишься брать на себя ответственность, которую я готова на тебя возложить, но для этого тебе придется взять ее на себя. И вот когда ты возьмешь на себя ответственность за себя, тогда я буду считать, что ты вырос.

Минухин (Баду): Ты с этим согласен? Значит, только от тебя зависит, когда ты вырастешь?

Бад: А почему это вся ответственность должна лежать на мне?

Мать: Потому что это твоя жизнь. Я готова тобой руководить, но я хотела бы, чтобы ты взял на себя ответственность за нее.

Минухин: Бад, я знаю людей, которые подключены друг к другу так же, как твоя мать к тебе, — вы так тесно переплетены, что тебе почти негде повернуться. В других семьях люди, которые так же прочно подключены, как ты, долго остаются маленькими.

Уже через двадцать минут после начала сеанса терапевт и семья едины и вместе проводят терапию. В оставшееся время терапевт переносит центр внимания на отца. Он объясняет, что отца беспокоит мать: она проявляет слишком большую готовность помогать людям, и это для нее плохо. Она слишком подключена к другим; отец должен подобрать кусачки, которые освободят ее. К концу сеанса у семьи появляется осознание цели, а терапевт заканчивает сеанс с таким чувством, что действительно помог людям, которые ему понравились.

Присоединение не такой прием, который можно отделить от изменения семьи; само присоединение терапевта изменяет ситуацию. Не является оно и процессом, приуроченным к какой-то части терапии. Присоединение — это действие, которое служит контрапунктом для любого терапевтического вмешательства. На протяжении сеанса, как и на протяжении всего курса терапии, терапевт снова и снова присоединяется к семье.

Однако степень осознанности присоединения по ходу терапии снижается. Вначале терапевт и семья должны сосредоточивать внимание на том, чтобы приспосабливаться друг к другу и к ведущей роли терапевта. Но со временем такое приспособление происходит все более автоматически. Терапевту больше не приходится думать о присоединении. Он может положиться на стереотипы терапевтической системы, которые подадут ему сигнал тревоги, если внутренние приспособления в системе потребуют дополнительной настройки.

Применяя приемы присоединения, как и другие терапевтические приемы, терапевт может почувствовать себя как сороконожка, которая не в состоянии сдвинуться с места, потому что не может решить, с какой ноги начать. Однако эффективность работы терапевта зависит от того, насколько он способен присоединяться к системе и в то же время ставить ее под сомнение. В конце концов, расширяя свой репертуар, он станет работать лучше. А как только он научится свободно читать обратные связи в семье, он снова получит возможность спонтанно импровизировать, будучи уверен, что его поведение не выйдет за рамки приемлемого для данной терапевтической системы.