13. ВЗАИМОДОПОЛНИТЕЛЬНОСТЬ - Техники семейной терапией

Семья Келлерманов много лет функционировала в виде структуры, которую члены семьи воспринимают как ее cuadro. Отец несколько изолирован, а мать сверхактивна, однако они выработали стиль совместной жизни, который оправдывает себя. У них есть общие интересы: оба занимаются политикой, любят музыку и с удовольствием ходят вместе в гости к друзьям. Дочь, Дорис, выросла ответственной, всегда хорошо училась, очень чутко реагирует на “вибрации” других и привязана к матери; они охотно делятся друг с другом своими переживаниями, когда отец бывает слишком поглощен делами. Мать и дочь находят в обществе друг друга поддержку и радость, хотя дочь проявляет чуткость и к “вибрациям” отца и помнит, как они вместе гуляли, когда она была маленькой и считала эти прогулки большим подарком. Сын Дэн, убедившийся, что эта трехсторонняя структура очень компактна, интересуется спортом и имеет круг друзей вне семьи, с которыми разделяет эти “некеллермановские” интересы.

Все складывалось очень хорошо до тех пор, пока дочь не окончила школу и в поисках своего собственного “некеллермановского” мира не отправилась в Израиль, чтобы прожить год в киббуце. Семейный организм, действуя в соответствии с прежними правилами, привлек Дэна для поддержания нужной дистанции между мужем и женой. Мальчик не хотел менять свой внесемейный мир на более тесный мир семьи. Когда возникла необходимость трансформировать прежнюю четырехчленную форму семейного организма в трехчленную, оставшиеся члены семьи попытались оставить все как было. В результате в диаде мать-сын возникли конфликты, сын “взял на себя” ярлык идентифицированного пациента, изоляция отца и чувство вины у него усилились, а дочь вернулась домой, чтобы проверить и отремонтировать систему. Затем они обратились еще и к семейному терапевту, чтобы преодолеть возникшие трудности.

В этом сюжете каждый член семьи придерживается одностороннего взгляда на происходящее. Каждый заявляет: “Я — центр своей вселенной”. Отец заявляет: “Проблема, вероятно, во мне, потому что я не очень эмоционален”. Мать говорит: “Я очень уязвима для негативных аспектов брачных отношений и реагирую сильнее других”. Дорис думает: “У моей матери есть потребность, которую я должна удовлетворить, и поэтому мне пришлось вернуться домой”. Дэн говорит: “Моя мать постоянно твердит, что я совсем как мой отец”. Каждый из четверых рассматривает себя как причину или как следствие: “Я — единое целое. Я самодостаточен, все, что окружает меня сейчас, воздействует на меня, а я реагирую на этот контекст или управляю им, потому что я — его центр”. Однако уже после первого сеанса становится ясно, что для поддержания нужной дистанции, которая обеспечивала бы ощущение семьей гармоничности своего стиля жизни, необходимы все четыре члена семьи как ее составные части. Действия и взаимодействия каждого из них не являются независимыми, а составляют необходимые фигуры в хореографии всего балета. Для исполнения общих фигур нужны четыре тесно связанных между собой танцора.

“Ты должна быть преступницей, — говорит судья шлюхе в пьесе Жана Жене* “Балкон”. — Если ты не преступница, то я не могу быть судьей”. Точно такое же признание важности обоюдной зависимости и взаимности мы видим и в “Книге перемен”**: “Когда отец — отец, а сын — сын, когда старший брат играет свою роль старшего брата, а младший — младшего, когда муж — действительно муж, а жена — жена, тогда налицо порядок”1. Однако, как замечает Льюис Томас, “все это милое нашему сердцу представление о собственном “я” — о старом добром “я”, наделенном свободной волей и инициативой, автономном, независимом, изолированном островке собственного “я” — не что иное, как миф. Однако наша наука недостаточно могущественна, чтобы опровергнуть этот миф”2. Очевидно, что представление о людях как о самостоятельных единицах по-прежнему находится в противоречии с идеей всеобщей взаимозависимости.

Однако этому противостоянию представлений о собственном “я” как о самостоятельной единице и части целого присуща и взаимодополнительность — комплементарность противоположностей. Как отмечает Фритьоф Капра, восточные мистики осознали, что “относительность и полярность всех противоположностей — всего лишь две стороны одной и той же реальности: поскольку все противоположности взаимозависимы, их конфликт никогда не может закончиться полной победой одной из сторон, но всегда будет проявлением взаимодействия обеих сторон”. Конфликт между представлением об индивиде как о самостоятельном “я” и части целого — это продукт ненужной дихотомии. Нильс Бор преодолел подобную невозможную дихотомию, введя в физику принцип дополнительности: “На атомном уровне материя двойственна: она проявляется как частицы и как волны. Какой ее аспект проявляется, зависит от ситуации. В некоторых ситуациях преобладает аспект частиц, в других частицы ведут себя скорее как волны”. Однако частица и волна — это “два взаимодополняющих описания одной и той же реальности, каждое из которых верно лишь отчасти и имеет ограниченный диапазон применимости. Каждый из этих образов необходим для полного описания атомной реальности, и каждый должен применяться с учетом ограничений, налагаемых принципом неопределенности”3.

Если распространить эту аналогию на семейную терапию, то “я” нужно рассматривать одновременно как целое и как часть целого — как “частицу и волну”. “Какой его аспект проявляется, зависит от ситуации”. В фокусе индивидуального восприятия находится индивид как целое. Но когда взаимодополняющие аспекты “я” становятся частями некоего целого, другие части этого целого, также представляющие собой дискретные единицы, влияют на поведение и внутренний мир всех частей. Появляется новое целое, превышающее сумму своих частей, — многочленный, обладающий целью организм, все части которого подчиняются правилам целого. Отдельный индивид может не ощущать наличия этого многочленного организма — именно потому, что составляет его часть. Тем не менее, стоит увидеть футбольных болельщиков на стадионе, как вспоминается замечание Льюиса Томаса: “Муравьи так похожи на людей, что это приводит в смущение”4.

Одна из целей семейной терапии состоит в том, чтобы помочь членам семьи ощутить свою принадлежность к целому, которое шире индивидуального “я”. Эта операция, как и нарушение равновесия, решает задачу изменения иерархических взаимоотношений между членами семьи, однако она ставит под сомнение само понятие иерархии. Если члены семьи смогут найти способ так сформулировать свое мироощущение, чтобы оно охватывало более длительные промежутки времени, они начнут воспринимать реальность по-новому. Стереотипы всего организма обретут наглядность, и свобода отдельных составных частей будет осознана как взаимозависимость.

Подобное представление чуждо повседневному восприятию. Люди обычно воспринимают самих себя как действующих или реагирующих на действия. Они говорят: “Мой супруг ко мне придирается”, “Моя жена слишком несамостоятельна”, “Мой ребенок непослушен”. Запершись в замке индивидуального “я”, они видят себя осажденными и реагирующими на осаду.

Во время сеанса с семьей Кингменов, которая состоит из мужа, жены и маленькой дочки, страдающей психозом и почти немой, терапевт спрашивает девочку, долго ли она пробыла в больнице, и оба родителя отвечают одновременно. Он спрашивает родителей, почему ответили они, когда он задал вопрос дочери. Мать отвечает, что дочь заставляет ее говорить. Отец объясняет, что они говорят за девочку, потому что та всегда молчит. “Они заставляют меня молчать”, — вставляет девочка с едва заметной улыбкой.

У каждого из этих людей, как у слепых, описывающих слона, есть своя версия одной и той же реальности. На уровне ощущений каждый из них прав, и реальность, которую он защищает, истинна. Однако в более обширном целом существует множество других возможностей.

Люди западной культуры связаны одной и той же грамматикой причин и следствий. Они тоже склонны считать, что молчание девочки побуждает родителей отвечать или же что поспешные ответы родителей вынуждают девочку молчать. На каком-то уровне всякий знает, что есть две стороны медали. Однако люди не представляют себе, как увидеть сразу всю медаль, а не просто ее лицевую и оборотную стороны. Они не знают, как “обойти объект со всех сторон и наложить друг на друга множество отдельных впечатлений от него”, когда сами являются частями того объекта, который нужно обойти5. Это требует иного способа познания.

Чтобы облегчить этот иной способ познания, терапевт должен подвергнуть сомнению привычную эпистемологию членов семьи в трех отношениях. Во-первых, терапевт ставит под сомнение проблему —убежденность семьи в том, будто существует один идентифицированный пациент. Во-вторых, терапевт ставит под сомнение линейное представление, будто один член семьи управляет системой, а не каждый служит контекстом для других. В-третьих, терапевт ставит под сомнение принятую в семье акцентировку событий, вводя более широкую временную структуру, которая учит членов семьи рассматривать свое поведение как часть более обширного целого.

Вызов проблеме

Первый вызов, который терапевт бросает убеждению в правильности идентификации пациента вне контекста, может быть прост и прям. Мистер Смит, возбужденный, подавленный пациент, начал первый сеанс семейной терапии с Минухиным словами: “Я и есть проблема”. “Не будьте так в этом уверены”, — ответил терапевт. Остальные члены семьи были согласны с формулировкой пациента: “Я — весь мир, и я — проблема”6. По существу, они говорили ему: “Ты подавлен и расстроен. Ты один нуждаешься в помощи”. Семейный терапевт наблюдал те же факты, однако рассматривал их с точки зрения того, как люди действуют и активируются в системе.

Точно так же, когда Грегори Эббот начинает сеанс супружеской терапии словами: “У меня депрессия”, — первый же вопрос терапевта выражает не согласие (“У вас депрессия?”), а вызов (“Это Пат вас подавляет?”). Простые вопросы, подобные этому, ставят под сомнение способ восприятия человеком реальности. Они вносят неуверенность.

Терапия начинается с единодушной убежденности членов семьи и терапевта в том, что что-то неладно. Семья обратилась за терапевтической помощью потому, что ее способ существования оказался непригодным, и она намерена искать альтернативы. Однако, поскольку члены семьи прикованы к привычным истинам, они всегда сопротивляются альтернативам, даже когда ищут их. Терапевт, занимающий в иерархии данной системы положение специалиста, может одним простым высказыванием — например, “я вижу в семье другие факторы, которые противоречат вашему мнению, будто вы и есть пациент”, — представить в новом свете разделяемые семьей переживания идентифицированного пациента. Семья и сам идентифицированный пациент, вероятно, отреагируют на это, повторив свое представление о реальности: “Он — пациент”.

В некоторых семьях в качестве носителя симптома, несомненно, выступает кто-то один — например, в психосоматических семьях или семьях, один из членов которых страдает психозом. В таких случаях терапевт может опереться на свой авторитет специалиста и заявить: его опыт работы с подобными семьями свидетельствует, что в поддержании проблемы, а часто и в ее зарождении всегда участвует семья. Он может добавить: “Я знаю, что вы пока еще не можете этого видеть, но послушайте меня хотя бы некоторое время и поверьте мне на слово”. Он может предложить: “Переговорите между собой о том, как семья поддерживает проблему Джейни или какой вклад она в нее вносит, потому что вы знаете друг о друге больше, чем я”. Или же он может представить ситуацию в виде детективной истории: “У вас есть нить. Я стану слушать, как вы будете ее распутывать”.

Иногда терапевт бросает вызов, распространяя проблему на других: “Проблема заключается в ваших взаимоотношениях”. Родителя, который привел неуправляемого ребенка, озадачивают новой, неожиданной переформулировкой: “У вас и вашей дочери проблемы с управлением”. Идентифицированный пациент может быть представлен как семейный целитель (поскольку сосредоточенность семьи на нем идет на пользу его братьям и сестрам) или же как человек, дающий возможность обходить проблемы в отношениях между другими членами семьи. Терапевт может прибегнуть к парадоксу и спутать реальность семьи, предположив, что симптом следует поддерживать, потому что он способствует здоровью семьи в целом.

Все эти способы преподнесения проблемы блокируют привычную реакцию на идентифицированного пациента как на автономное целое. Терапевт ставит под сомнение семейное представление об идентифицированном пациенте как об одержимом. Однако, поскольку семья обратилась за терапевтической помощью именно потому, что не может ничего поделать с идентифицированным пациентом, терапевт всего лишь открыто высказывает то, что членам семьи уже известно.

Вызов линейному управлению

Терапевт ставит под сомнение представление о том, будто один член семьи может управлять всей семейной системой. Каждый человек — в той или иной степени контекст для другого. В случае с вобужденным депрессивным пациентом — мистером Смитом — Минухин, сказав: “Не будьте в этом так уверены”, — задал вопрос: “Если бы ваши проблемы были вызваны кем-то вне вас, кем-то из членов семьи, из-за кого, по-вашему мнению, вы могли бы впасть в такую депрессию?” И снова терапевт не добавляет никаких новых данных. Он по-новому расставляет акценты в существующей реальности.

На вопрос: “Кто связан с вами такими взаимоотношениями, что они поддерживают ваши симптомы?” — обычно следует примерно такой ответ: “Моя болезнь — это моя болезнь”. Человек может обвинять членов своей семьи в тысяче и одном грехе, но ее влияния на свой симптом он никогда не признает. “Моя депрессия — это моя депрессия” — это, в сущности, утверждение целостности собственного “я”. Больше того, только данный индивид способен рассказать о том, что он чувствует и переживает. Если допустить общую собственность на депрессию, это будет выглядеть как отказ от своего “я”. Поэтому терапевт старается добиться признания общности контекста, а не общности собственности.

В семье Ибсенов, состоящей из отца, матери и двадцатишестилетнего сына с серьезной симптоматологией навязчивого характера, сын тратит по два-три часа на ритуальные действия, прежде чем отрежет себе кусок хлеба. Поэтому каждый вечер мать нарезает ему хлеб на следующий день. Терапевт задает семье вопрос, кто сочиняет музыку, под которую все они танцуют. После некоторого колебания молодой человек говорит: “Думаю, что я”. Терапевт предлагает ему пересесть; сын должен сидеть не между родителями, а напротив них, чтобы видеть, как они танцуют под его музыку. Позже терапевт спрашивает, заметил ли сын, что у его матери навязчивая идея — каждый вечер нарезать для него хлеб. Не может ли быть, предполагает терапевт, что это сын танцует под ее музыку? Такая последовательная серия атак на дискретность его “я” вносит хаос в прочно укоренившееся в семье представление о праве собственности на проблему. Как только они свыкнутся с мыслью о том, что родители танцуют под музыку сына, а сын — под музыку матери, терапевт может решить еще сильнее сбить их с толку, показав, как танец матери и сына оберегает отца, позволяя ему оставаться в стороне.

Существует общий прием для подкрепления мысли о взаимовлиянии: терапевт описывает поведение одного из членов семьи и возлагает ответственность за это поведение на другого. Он может сказать подростку: “Ты ведешь себя, как четырехлетний ребенок”, а затем обратиться к родителям и спросить: “Как вы ухитряетесь не давать ему вырасти?” Или же он может сказать: “Ваша жена, по-видимому, контролирует все решения в этой семье. Как вы ухитрились свалить на нее всю эту работу?” Применяя такой прием, терапевт, по сути дела, берет под покровительство того, на кого по видимости нападает. Член семьи, чье поведение описывается как дисфункциональное, не возражает против такого описания, потому что ответственность возлагается на кого-то другого.

Тот же прием может быть применен и при констатации улучшения. “Вот теперь ты действуешь так, как положено в твоем возрасте”, —может сказать терапевт ребенку, а затем пожать руки родителям со словами: “Вы явно сделали что-то такое, что позволило Джону подрасти. Не можете ли вы рассказать об этом? Вы знаете, что вы сделали?” Побуждая семью признать перемены в одном из ее членов своей заслугой, терапевт побуждает систему в целом согласиться с мыслью о взаимовлиянии всех ее частей.

Терапевт, работающий с индивидом, говорит пациенту: “Изменитесь. Работайте над собой, чтобы расти. Взгляните внутрь себя и измените то, что вы там обнаружите”. Семейный же терапевт выдвигает парадоксальное, на первый взгляд, требование: “Помогите измениться другому”. Но поскольку изменение одного человека требует изменения его контекста, действительный смысл его слов таков: “Помогите измениться другому, изменив свои отношения с ним”. В результате концептуализации, утверждающей нераздельность контекста и поведения, притупляется мысль о виновности, сопровождающая представление о причинности. Как возложение ответственности, так и вытекающее из него возложение вины отступают на задний план более сложной картины.

Вызов причинно-следственной связи событий

Терапевт ставит под сомнение эпистемологию семьи, вводя представление о более длительном промежутке времени и оформляя индивидуальное поведение как часть более обширного целого. Такое вмешательство редко достигает своей цели — изменения эпистемологии семьи, однако у членов семьи может на мгновение промелькнуть мысль о том, что каждый из них — функциональная и более или менее дифференцированная часть целого.

Индивид может на время изменить свое поведение в семье, не оказывая влияния на организм как целое. Например, во время сеанса-обеда с семьей, где есть страдающий анорексией ребенок, родители могут попеременно то требовать, чтобы он поел, то выступать в его защиту. Однако в результате создается равновесие, в силу которого ребенок остается третьей стороной и по-прежнему не ест.

В семье Келлерманов муж в начале сеанса держится отстраненно и неподатливо, в то время как жена требует большей эмоциональной близости. Когда муж по настоянию терапевта предлагает ей близость, она пугается его прикосновений, сохраняя прежнюю дистанцию. Индивидуальное поведение меняется, однако система остается той же самой.

Традиционный психоанализ, отрицая представление о преднамеренном поведении, пропагандирует иллюзию внутреннего контекста. Интерперсональная школа, теории поля, гештальта и взаимоотношений оставляют контекст вне человека, ограничивая индивидуальную свободу, но не ставя под сомнение индивидуальность. Семейная терапия, вводя понятие “я” как подсистемы, открывает широкие перспективы перед индивидом как частью более обширного организма.

Приемы расширения перспективы обычно носят когнитивный характер. Терапевт может указать членам семьи, что их взаимодействия диктуются правилами: “Вы исполняете все тот же дисфункциональный танец вот уже десять лет. Я помогу вам взглянуть на все по-новому. Может быть, вместе мы сможем найти другие варианты танца”.

Подчеркивание изоморфности взаимодействий указывает на то, что поведение семьи подчиняется правилам, которые стоят выше отдельного ее члена. Например, когда в сверхпереплетенной семье ребенок чихает, мать протягивает отцу носовой платок для него, а сестра лезет в сумочку за своим платком. Терапевт говорит: “Боже мой, смотрите, как один чих приводит в движение всех! В этой семье каждый готов броситься на помощь”.

В другом случае отец осуждает одну из дочерей через несколько минут после того, как на нее накинулись все остальные дети. “В этой семье любят находить козла отпущения”, — говорит терапевт.

Эбботы — супружеская пара, обоим за тридцать, месяц назад они разошлись: муж оставил жену с двумя маленькими детьми и переехал в отдельную квартиру, чтобы “найти себя”. Через три минуты после начала сеанса муж реагирует на заступничество терапевта так:

Грегори: Вы, кажется, способны на сочувствие. Я ощущаю вашу теплоту, и мне стало легче. Что касается моих отношений с Пат, то вот что со мной сейчас происходит — я чувствую себя не таким подавленным, когда ушел и не живу дома.

Это высказывание подразумевает следующее: “Я ощущаю вашу теплоту, поэтому мне стало легче. Я чувствую себя не таким подавленным”. Муж ставит себя в центр собственной реальности и рассматривает всю вселенную как существующую лишь потому, что он ее наблюдает и на нее реагирует.

Минухин: Вы хотите сказать, что Пат вызывает у вас депрессию?

В реплике терапевта заключается формулировка взаимоотношений супругов. Между этими двумя высказываниями лежит эпистемологическая пропасть. В мире Грегори существует ясная граница между ним самим и окружающим миром: если в лесу упало дерево, а его при этом не было, то дерево не падало. Реальность Грегори состоит из того, что он воспринимает своими органами чувств и переводит в понятия. Вопрос терапевта: “Вы хотите сказать, что Пат вызывает у вас депрессию?” — ставит под сомнению эпистемологию Грегори и сводится, по существу, к следующему: “Вы — не все целое; вы — часть вашего контекста”. Высказывание терапевта, по необходимости облеченное в причинно-следственную форму, еще не имеет в виду холон, однако расширяет вселенную Грегори, чтобы включить в нее контекст взаимодействия — Пат.

На протяжении остальной части сеанса терапевт стремится преодолеть ту убежденность, с которой эта супружеская пара воспринимает реальность своих индивидуальных взаимоотношений, вводя представление о взаимодополняющих взаимодействиях между отдельными частями холона.

Грегори: Понимаете, я не возлагаю на нее ответственности за это; я ее не виню. Я чувствую подавленность и некоторое время испытывал настоящую депрессию от этой ситуации.

Минухин: Погодите! Вы сказали, что чувствовали подавленность дома, потом ушли из дома и стали чувствовать себя не таким подавленным. Вы говорите, что это Пат вызывает у вас депрессию.

Грегори: Нет, ответственность за то, что я чувствую депрессию, на самом деле лежит на мне. Я не могу переложить ее на Пат.

Минухин: Минутку, послушайте меня. Вы чувствуете депрессию, и Пат не помогает вам ее преодолеть.

Грегори: Правильно.

Минухин: Почему Пат вам не помогает?

Грегори: Наверное, я чувствую, что многие мои потребности не удовлетворяются. Я чувствую себя очень ущемленным. Я чувствую себя очень обделенным.

Грегори “предъявляет свои права” на депрессию, словно это почетный орден. Будучи женат уже десять лет, он, тем не менее, считает себя не участвующим в семейном контексте; ни жена, ни дети не несут ответственности за его депрессию и непричастны к ней. Терапевт подстраивается к Грегори, принимая его представление о собственной целостности, но высказывает предположение о семейном контексте его депрессии: Пат — не является ее причиной, но так как она не помогает Грегори, отсутствие реакции с ее стороны усугубляет его состояние. Мир Грегори расширяется и теперь включает в себя хотя бы его взаимодействия с женой. Ответ Грегори — блестящий пример высказываний типа “я чувствую”, однако он признает тот факт, что реагирует на воздействия извне.

Минухин: Не можете ли вы говорить конкретнее? Я не понимаю, в чем Пат вам не помогает.

Грегори: Мы собирались в декабре поехать в отпуск во Флориду, и у нас было множество проблем — как организовать отпуск и найти няню для детей.

Минухин: Вы хотели уехать в отпуск с Пат — одни, без детей?

Грегори: Да, только с Пат. Мы всего один или два раза уезжали с ней, и не больше, чем на три-четыре дня, а теперь я хотел взять отпуск подлиннее и поехать во Флориду. Примерно на неделю.

Минухин (обращаясь к Пат). Как вы отнеслись к этому плану?

Пат: Прежде всего, я хочу тебя перебить, потому что мы уезжали больше, чем на три-четыре дня, а на этот раз ты хотел уехать на десять дней. Я очень болезненно отношусь к таким мелочам, потому что мне очень жалко оставлять детей в этом возрасте, а может быть, и в более старшем тоже. И я считала, что соглашаюсь ехать, потому что он хочет и мы об этом уже давно говорили. Просто мне было очень трудно их оставить.

Реальность Пат — это реальность ответных действий. Разрываясь между необходимостью учитывать интересы детей, с одной стороны, и мужа, с другой, она чувствует, что муж ее эксплуатирует, выдвигая свои требования. В этой семье налицо конфликт между супружеской подсистемой и родительской подсистемой, в которую не входит отец.

Минухин: Так что вы тоже подавлены?

Пат: Сейчас я очень подавлена. Я очень подавлена с тех пор, как он ушел.

Минухин: А что такого делает Грегори, что вы чувствуете депрессию?

Пат: Он часто говорит о том, чтобы уйти. И я чувствую, что не нужна ему. Он разговаривает со мной как будто издалека: “Я хочу обогатить свою жизнь и получать от нее удовольствие, заботиться о себе, заниматься всякими увлекательными вещами и хорошо проводить время, и если это будет не с тобой, то с кем-нибудь еще”.

Минухин: Я хочу заставить вас обоих мыслить конкретно. (Обращается к Пат.) Что такого он делает, отчего у вас появляется чувство, будто вам хочется его ударить? (Обращается к Грегори:) Что такого она делает, отчего у вас появляется чувство, что вы хотите уйти из дома? Поговорите об этом между собой.

Оказавшись в мучительной пустоте после развода, оба супруга в еще большей степени воспринимают мир через собственное “я”. Терапевт предлагает каждому рассматривать другого как контекст своего “я” и инициирует взаимодействие между супругами.

Пат (обращаясь к Грегори): Ты разговариваешь со мной так, словно рассказываешь историю какой-то другой семьи, но я совсем не чувствую, что я тебе действительно нужна. А когда тебе чего-то хочется, ты говоришь об этом таким высокомерным, самоуверенным тоном — о том, что с тебя хватит и ты хочешь пожить самостоятельно. А я хочу от тебя услышать: “Ты мне нужна, я хочу быть с тобой”, — но этого я не слышу. Я слышу, как ты говоришь: “Давай пройдем вместе какой-нибудь курс лечения”, — только это идет от головы, издалека, и тебе лучше и легче оставаться в стороне. Наверное, я хочу, чтобы ты страдал и хотел ко мне вернуться, но я ничего такого не вижу.

Минухин: Ему гораздо легче. Вы остались с детьми. Ему не надо сидеть с детьми. Он уходит из дома, а все проблемы остаются на вас.

В то время как “семья Пат” функционирует как сложная система, включающая в себя индивидуальные, родительский и супружеский холоны, оба супруга согласились предоставить “семье Грегори” функционировать в качестве простой системы, где взаимодействуют лишь индивидуальные холоны.

Пат: Ну, это меня и возмущает. Я хочу, чтобы он так отчаянно ко мне стремился, что смог бы мириться со всеми заботами и делами и со всем, что ему не нравится, лишь бы нам быть вместе, и чтобы это было его единственным желанием.

В своем мире неделимых “я” ни один из супругов не видит “я” Грегори как часть контекста детей, со всеми обязательствами и ответственностью по отношению к ним. Кроме того, согласно представлениям Пат, любовь существует как будто вне контекста отношений между людьми. Это чувство, которое излучает один влюбленный в направлении другого, как солнце излучает тепло, не ожидая ничего взамен. В рамках такого представления о реальности она ничего не может сделать, чтобы вызвать изменения, а может только хотеть, чтобы все стало иным.

Минухин (обращаясь к Грегори): Что в ней могло бы помочь вам чувствовать то, что вы, по ее мнению, должны чувствовать?

Терапевт по-прежнему избегает вмешательств, затрагивающих индивидуальную динамику, предлагая мужу подумать о своей жене как о контексте для изменений в самом себе.

Грегори: Ее страхи, ее беспокойство о детях, когда мы уезжаем, подавляют меня, и это я хотел бы изменить. Почувствовать немного свободы, чтобы, когда мы вместе, мы были действительно вместе, а когда мы с детьми, мы были действительно с ними. Но я не чувствую, что она действительно только со мной, когда мы одни. Как будто дети все равно тут, потому что они у нас в мыслях.

Минухин: Значит, вы, вероятно, делаете что-то такое, что Пат неинтересно, и она вынуждена брать детей с собой, когда она с вами. Ну, что же вы такого делаете?

Грегори: Вы знаете, она...

Минухин: Вы хотите сказать, что почему-то ей с вами скучно, и она предпочитает вам детей. Вы такой скучный человек?

Грегори (смеясь): По-моему, это замечательно. Я никогда об этом не думал с такой точки зрения. Знаете, по-моему, это смешно.

Терапевт интерпретирует возникновение сверхтесной подсистемы мать-дети как “результат” не удавшейся супружеской подсистемы. Этот сдвиг точки зрения оказывает на Грегори раскрепощающее действие. Возможно, он мог бы изменить взаимоотношения Пат с детьми, изменившись сам в рамках супружеского холона.

Минухин: Он очень скучный человек?

Пат: Я не сказала бы “скучный”. Но он как будто отсутствует, вот какое у меня чувство. Он эмоционально отсутствует.

Минухин: И тогда у вас появляется желание стукнуть его.

Пат: По-моему, у меня постоянно такое желание, так что трудно сказать, насколько оно от этого.

Минухин: Вам постоянно хочется его стукнуть?

Пат: Да.

Минухин (обращаясь к Грегори): Как это у нее проявляется?

Грегори: Я часто чувствую, что она злится, раздражается, бывает какая-то резкая, суровая и недоступная в сексуальном смысле. Она все больше устает и раньше ложится, никакой нежности, никакого возбуждения, как будто на самом деле меня тут нет. Понимаете, никакого контакта.

Пат: И ты тоже такой.

Грегори: Я это особенно чувствую в сексуальном смысле — я делаю попытки очень часто, очень часто, и не чувствую у тебя никакого интереса. Иногда бывало лучше, но в большинстве случаев я просто как будто к тебе пристаю.

Пат: А я не согласна с тем, что ты говоришь. Я думаю, что у меня бывает по-разному, и у тебя бывает по-разному, но я никак не могу согласиться, что ты был сколько-нибудь доступнее, чем я. Временами я испытывала к тебе сексуальное влечение, но ты напрочь меня отвергал и говорил, что уйдешь из дома.

Грегори: И я помню, что мы говорили об этом — как у меня начало пропадать всякое желание, когда я постоянно чувствовал, что ты меня отвергаешь.

Пат: И у меня пропадало всякое желание, когда я чувствовала, что ты меня отвергаешь.

Минухин: Продолжайте.

Сфокусированность взаимодействия побуждает супругов выдвигать симметричные претензии друг к другу, и равновесие достигается путем поочередного набирания очков. Супруги по-прежнему сосредоточены на самостоятельности двух индивидуальных единиц, реагирующих друг на друга путем поиска причин и следствий. Терапевт воспринимает посылаемый супругами сигнал о том, что они достигли своего обычного порога нерешаемости и готовы переключиться на другую тему. Но он поддерживает их взаимодействие в надежде, что в таком состоянии стресса они могут начать исследовать альтернативы.

Пат: Несколько недель назад казалось, что все начинает проясняться, когда мы стали говорить о том, какая все это нелепость, потому что мы оба хотим одного и того же — чувствовать, что тебя любят. И я в самом деле начала ощущать, что стала ближе к тебе, и меня стало больше к тебе тянуть, и ты был мягче и стал больше мне нравиться, и ты как будто тоже нуждался в теплоте. А потом мы снова поссорились, и ты был уже готов уйти, взял и ушел.

Грегори: Это был особенный день, и я чувствовал, что у тебя действительно есть желание, и настоящая теплота, и тоже раскрылся. А потом произошел какой-то незначительный спор, и я снова почувствовал злость из-за всего, что было раньше, особенно из-за этой истории с Флоридой.

Пат: Грегори, это был не один день. Это было несколько дней, а потом, три недели назад, ты уехал в отпуск один, сам по себе, и вот из-за этого тогда все оборвалось.

Жена вступает в контакт, описывая развитие стереотипа взаимодействия, ведущего к интимной близости. Потом она снова начинает жаловаться, на что Грегори отвечает симметричной эскалацией, на которую жена отвечает тем же, и т.д.

Минухин: Я вел счет, и я бы записал каждому из вас по три очка: у вас все получалось отлично, вы били по его воротам три раза, и вы били по ее воротам три раза. Поскольку результат у вас ничейный, продолжайте и попытайтесь выпутаться из этого положения.

Грегори: Я растерян. Сейчас я очень взволнован, и встревожен, и чувствую, что на меня давят.

Терапевт описывает стереотип взаимодействий этой пары и настаивает на его изменении. Муж в ответ возвращается к представлению о себе как о неделимой единице.

Минухин: Вы не понимаете, о чем я говорю. Знаете, меня поражает, что вы не понимаете самых простых вещей. Я говорю: “Начните же разговаривать друг с другом так, чтобы другому не хотелось дать сдачи”.

Грегори: Я чувствую, что хочу, чтобы она примирилась со мной прямо сейчас.

Минухин: Она не может это сделать. Не может, если вы наносите ей удар и тут же говорите только одно — что хотите, чтобы она с вами примирилась. Этого мало. Вы должны сделать это так, чтобы ей этого захотелось.

Грегори: Я хочу, чтобы ты припомнила мою мягкость, мою уязвимость, и мою любовь к тебе, и мою любовь к малышам... И сейчас я совсем растерян. Я понимаю, что делаю тебе больно, и это мне не нравится, и я понимаю, что по-прежнему сохраняю дистанцию, и не хочу, чтобы ты это знала. Я хотел бы это скрыть.

Пат: Я очень боюсь, что ты от меня уйдешь.

Хотя речь супругов все еще пересыпана высказываниями, начинающимися с “я”, они примирились с тем фактом, что представляют собой контекст друг для друга и в силу этого каждый из них может влиять на поведение другого, изменив свое поведение по отношению к нему. Настойчивые напоминания терапевта о взаимозависимости поведения супругов и, больше того, о неделимости супружеского холона снимают с каждого из его членов всю полноту ответственности за реальность холона. Оба они как части холона нужны для сохранения или изменения его хореографии. Позже муж рассказывает о том дне, который он провел с двумя детьми в своей квартире.

Минухин: Ну и как он прошел?

Грегори: Это было очень приятно, потому что я понял, что более терпелив и покладист с ними, когда занимаюсь ими сам. И я контролировал ситуацию, и они меня слушались, и я кормил их и менял пеленки. Знаете, это оказалось очень легко.

Минухин: У вас были сразу оба ребенка?

Грегори: Да. И я не чувствовал недовольства. Я чувствовал, что способен ухаживать за ними по-своему, без ее критических замечаний.

Минухин: Когда вы ухаживаете за детьми, ваша жена за вами присматривает?

Грегори: Ну, если я делаю это по-своему, она говорит, что так нельзя, и я отступаю.

Минухин: Я рад, что вы испытали это — провели день один с детьми.

Грегори: И я тоже.

Пат: И я тоже. В тот день я пришла домой и была очень растрогана, когда увидела, что происходит. У меня было такое ощущение, что это нереально и нелепо — то, что мы разошлись, потому что он был очень нежен с ними и очень заботлив, и остался еще на два часа, и мы вместе покормили их обедом, а потом поиграли с ними. Он сказал, что это из-за того, что он ничего от меня не ждал, но он вел себя со мной очень свободно и мягко, и мне было действительно хорошо с ним. Но потом он ушел.

Минухин: Он говорит, что может быть отцом, когда он отец, но не может быть отцом, когда он ваш муж.

Пат: Он сказал, что с тех пор, как мы разошлись, он в большей степени чувствует себя отцом.

Организация этой семьи такова, что супружеский и родительский холоны рассматриваются как находящиеся в конфликте, как ущемляющие друг друга. Из-за этого для Грегори остается только одно “решение” — быть отцом только тогда, когда он не является мужем.

Минухин: А что происходило, когда вы жили вместе?

Пат: Он просто отсутствовал. Я думаю, у него это вошло в привычку. Он просто уходил из комнаты, когда я была там с детьми.

Минухин: В том, что у него это вошло в привычку, участвовали и вы.

Пат: Но он постоянно говорил: “Нет, я не хочу проводить больше времени с детьми”. Так что, когда мы были дома с детьми, предполагалось, что с ними должна быть я.

Минухин: И верно также, что, когда вы ощущали отчужденность между ним и вами, вы забирали детей и проводили с ними больше времени, а вы (обращается к мужу) чувствовали, что, когда она сидит с детьми, она ничего вам не дает. Но вы поощряли это, потому что у вас оставалось больше времени для себя.

Взрослым членам этой семьи удалось уберечь свои индивидуальности от помех, вносимых семейной системой, результатом чего стала катастрофа: осознание принадлежности к семье вызывало у них ощущение ущемленности. В семьях, которые оказались в такой или подобной ситуации, полезно поручить мужу уход за детьми в течение одной-двух недель, чтобы он мог испытать ощущение принадлежности к родительскому холону. Полезно также, если в этот период супруги встречаются с терапевтом без детей, чтобы у них выработалось чувство принадлежности к более обширному и богатому холону, чем каждый из них в отдельности.

Эрнест Фредерик Шумахер указывает, что если человек когда-нибудь одержит верх в своей битве с природой, то он окажется побежденным7. Точно так же члены семьи должны чувствовать, что если они одержат верх в своей битве с семьей, то утратят ощущение своей принадлежности к ней. Чтобы они осознали это, терапевт должен суметь расширить поле внимания членов семьи, научить их видеть не отдельные фигуры, а весь танец. Они должны внутренне переживать не действие, противодействие и ответное противодействие, а всю картину в целом.

13. ВЗАИМОДОПОЛНИТЕЛЬНОСТЬ - Техники семейной терапией - Сальвадор Минухин, Чарльз Фишман