7. ИНСЦЕНИРОВКА - Техники семейной терапией - Сальвадор Минухин, Чарльз Фишман

О ты, каштан, что пышно расцветает,

Кто ты — листок, иль ствол, или цветы?

О тело, чей полет напевы повторяет,

Как отличить, где танец, а где ты?

У.Б. Йитс

В семейной терапии вопрос, поставленный Йитсом, воспринимается как риторический: мы не можем отделить танцора от танца. Танцор и есть танец. Внутреннее “я” нераздельно сплетено с социальным контекстом: они образуют единое целое. Отделить одно от другого — значит остановить музыку, чтобы лучше ее слышать, если воспользоваться сравнением Бергсона. Она исчезает!

Однако члены семьи прекращают свой танец, когда приходят на сеанс и пытаются описать, истолковать и объяснить терапевту, какая музыка и какой танец исполняются у них дома. Это ограничивает количество и качество информации, возникающей в их субъективной памяти, и их способность ее излагать.

Когда терапевт задает семье вопросы, члены семьи имеют возможность решать, о чем следует рассказать. Производя отбор сообщаемого материала, они нередко изо всех сил стараются подать себя в наилучшем свете. Однако когда терапевт заставляет членов семьи взаимодействовать друг с другом, разыгрывая некоторые проблемы, которые они считают причиной дисфункции, и обсуждая разногласия, например при попытках подчинить себе непослушного ребенка, он вызывает к жизни процессы, не контролируемые семьей. Вступают в силу привычные правила, и компоненты взаимодействий проявляются почти с такой же интенсивностью, которая характерна для этих взаимодействий вне сеанса терапии.

Инсценировка — это такой прием, когда терапевт предлагает семье исполнить свой “танец” в его присутствии. В ходе сеанса терапевт создает межличностный сценарий, по которому разыгрываются дисфункциональные взаимодействия между членами семьи. Взаимодействие происходит в контексте сеанса, в настоящем времени и при участии терапевта. Способствуя таким взаимодействиям, терапевт получает возможность наблюдать за тем, как члены семьи обмениваются вербальными и невербальными сигналами и определяют диапазон допустимых взаимодействий. Терапевт может вмешиваться в этот процесс, повышая его интенсивность, продлевая время взаимодействия, вовлекая других членов семьи, подсказывая альтернативные решения и проводя зондирование, что помогает и ему, и семье получить информацию о характере проблемы, о степени гибкости внутрисемейных взаимодействий при поиске решений и о возможности альтернативных способов справиться с ситуацией в рамках терапевтической структуры.

Когда семья обращается за терапевтической помощью, в ней обычно существует единое мнение о том, кто является идентифицированным пациентом, в чем состоит проблема и как эта проблема влияет на остальных членов семьи. В ходе предшествующих попыток членов семьи самостоятельно найти решение их действия излишне концентрировались вокруг “проблемы”, превращая ее в фон, на котором разыгрываются все остальные аспекты их реальности. Их восприятие реальности сужено из-за чрезмерной фокусировки на проблеме. Интенсивность переживаний по поводу симптома и его носителя заставляет их игнорировать другие существенные аспекты своих взаимодействий. Семья составила себе определенное представление о проблеме и о своих взаимодействиях вокруг проблемы как о реальности, существенной для терапии. Теперь задача терапевта состоит в том, чтобы собрать такую информацию, которую члены семьи не считают существенной, и — что еще труднее — информацию, которой члены семьи не располагают.

Существует много способов решения этой задачи. Терапевты, приученные пользоваться вербальным и слуховым каналами общения как основным источником информации, выслушивают пациентов, задают вопросы и снова слушают. Они обращают внимание на содержание излагаемого материала, на то, как соотносятся между собой различные элементы сюжета, на особенности этих элементов и противоречия между ними, а также на аффективную окраску изложения. Этот способ сбора информации не может предоставить терапевту сведения, которыми члены семьи не располагают. Поскольку терапевт в таком случае полагается исключительно на содержание рассказа, он неизбежно заботится прежде всего о его полноте. Терапевт идет вслед за пациентом, запрашивая у него новую информацию по тем вопросам, которые пациент сам уже выделил как центральные, и старается не вмешиваться в рассказ, развертывающийся по избранному пациентом пути. Терапевт лишь помогает излагать материал, пока не получит достаточную информацию.

Такая форма расспросов способствует сохранению мифа об объективности терапевта и реальности пациента. Терапевт уподобляется историку или геологу, который пытается получить объективную информацию о том, что есть “на самом деле”. Такого подхода к терапевтическому процессу придерживаются терапевты, избегающие лично включаться в ход терапии, боясь исказить “реальность”, и разделяющие терапевтический контекст на два самостоятельных лагеря: “они” — наблюдаемые и “мы”.

  Однако терапевты, умеющие использовать межличностные каналы общения, знают, что сам акт наблюдения оказывает влияние на наблюдаемое явление, и поэтому они всегда имеют дело с приближенными величинами и вероятными реальностями. Отвергая фантастические представления об объективном терапевте и перманентной реальности, семейный терапевт в ходе сеанса создает межличностный сценарий, по которому разыгрывается дисфункциональное взаимодействие между членами семьи. Вместо того чтобы слушать рассказ, терапевт ставит перед собой задачу затронуть те области, которые семья определяет как существенные. Он исходит из того, что, поскольку дисфункциональность семьи проявляется лишь в определенных областях, проникнуть в суть семейной динамики позволит исследование именно этих областей. Терапевт основывается на предположении, что в этих взаимодействиях проявляется структура семьи и поэтому перед ним на мгновение предстанет картина тех правил, которые определяют стереотипы взаимодействий в семье. Благодаря этому и проблемы, и альтернативы выявляются в настоящем времени и при участии терапевта.

Когда члены семьи разыгрывают какое-либо взаимодействие, обычные правила, определяющие их поведение, выступают на первый план, создавая аффективную напряженность, аналогичную той, которая проявляется в их повседневных взаимодействиях дома. Однако в терапевтической ситуации, когда терапевт контролирует контекст, он может опытным путем выяснить, какие правила существуют в системе, оказывая покровительство различным членам семьи или вступая с ними в коалиции, направленные против других членов. Кроме того, терапевт может контролировать параметр времени. Он может сказать членам семьи: “Продолжайте это взаимодействие” — или же противодействовать попыткам других членов семьи сократить длительность инсценировки. При этом терапевт пытается на время изменять характер взаимосвязей между членами семьи, проверяя гибкость системы в условиях “давления” с его стороны. Этот маневр предоставляет информацию о способности семьи к изменениям в рамках данной терапевтической системы. Такая инсценировка требует от терапевта активности и умения вовлекать и мобилизовывать людей, чьи реакции нельзя предвидеть. Терапевт должен уверенно чувствовать себя в открытых ситуациях, когда он не только помогает сообщать информацию, но и “формирует” ее, оказывая давление на людей, наблюдая и переживая их реакцию на свое вмешательство.

Кроме увеличения количества и повышения качества получаемой информации, метод инсценировки с точки зрения терапии имеет и другие преимущества. Во-первых, он облегчает формирование терапевтической системы, поскольку создает прочные связи между членами семьи и терапевтом. Члены семьи исполняют свой “танец” при участии терапевта, который и сам выступает как музыкант и танцор, а не только как наблюдатель.

Во-вторых, когда семья разыгрывает свою реальность в терапевтическом контексте, этой реальности бросается вызов. Любая семья преподносит себя как систему с идентифицированным пациентом, которого окружают целители и помощники. Однако когда она исполняет свой танец, поле зрения объектива расширяется и охватывает не одного, а двоих или нескольких членов семьи. Предмет наблюдения и вмешательства расширяется. В центре внимания оказывается не пациент со своей патологией, а вся семья в дисфункциональной ситуации. В результате инсценировки ставится под сомнение представление семьи о том, в чем состоит проблема.

Еще одно преимущество инсценировки состоит в том, что, поскольку члены терапевтической системы не просто выслушивают один другого, а сосредоточены друг на друге, для них создается контекст, позволяющий экспериментировать в конкретных ситуациях. Этот контекст, безусловно, предоставляет большое преимущество при работе с семьями, где есть маленькие дети или дети разного возраста, а также с семьями, культурный фон которых иной, чем у терапевта. Использование терапевтических указаний, конкретных высказываний и метафор, почерпнутых из взаимодействий между членами семьи, облегчает общение через культурные и возрастные границы.

Хотя инсценировка происходит при участии терапевта, она может облегчить и его отстранение. Семьи обладают свойством оказывать сильное влияние на терапевта, побуждая его действовать в соответствии с семейными правилами. Они способны вовлечь его в качестве третьей стороны или заставить занять центральное место, что лишает его терапевтической маневренности. Предложить членам семьи разыграть инсценировку — один из самых простых приемов отстранения. Пока члены семьи заняты друг другом, терапевт может дистанцироваться от них, вести за ними наблюдение и вновь обрести возможность терапевтического воздействия.

Инсценировку можно рассматривать как танец, состоящий из трех фигур. В первой фигуре терапевт наблюдает спонтанные взаимодействия в семье и решает, какие дисфункциональные области следует выделить. Во второй фигуре терапевт создает сценарии, по которым члены семьи исполняют свой дисфункциональный танец в его присутствии. А в третьей фигуре терапевт предлагает альтернативные способы взаимодействия. Последняя фигура может обозначить перспективы и вселить в семью надежду.

Иллюстрацией этих трех фигур может служить работа с семьей Кьюнов, которая обратилась в клинику, потому что их дочь, четырехлетняя Патти, — “настоящее чудовище”. Она так неуправляема, что родители стали на ночь запирать ее в спальне. Иначе она спускается вниз и разжигает огонь в плите или же убегает на улицу. Родители в отчаянии.

Отец, человек могучего сложения, но добродушный и скромный, сам вполне способен управляться с Патти. Однако его жена, тихая и мягкая, в этом смысле испытывает большие затруднения. Патти —шустрая и веселая девочка, что поразительно отличает ее от несколько флегматичных родителей.

С семьей было проведено семь сеансов терапии. Стратегия терапевта во время этих бесед предусматривала присутствие всех членов семьи, включая двухлетнюю дочь Мими. Однако обычно Патти с сестрой начинали мешать проведению сеанса, и их отправляли в детскую, а родители оставались беседовать с терапевтом о своей проблеме. На восьмом сеансе к ним присоединяется Минухин в качестве консультанта.

Первая фигура: спонтанные взаимодействия

Через три минуты после начала сеанса, после эпизода присоединения, приведенного выше, в семье формулируются дисфункциональные взаимодействия.

Патти: Это мое? (Берет бумаги Минухина.)

Минухин: Нет, это мое! (Патти садится на стол.)

Мать: Не сиди на столе, Патти. Что это такое?

Патти: Это стол.

Мать: Правильно. Не сиди на столе, хорошо? Сидеть надо на стульях. Хорошо, моя прелесть?

Патти: Док-тор, док-тор, док-тор... (Продолжает повторять это слово, бегая по комнате и колотя по спинкам стульев.)

Мать: По-моему, она в последнее время ужасно возбуждена. (Мими начинает подражать Патти.) Нет, Мими. Нет, милая.

Патти: Я хочу играть в... вот, Мими, играй с этим драконом. У вас есть бумага?

Мать: Нет, не сегодня, дорогая. Нет, положи обратно, у нас нет бумаги, чтобы рисовать. Положи обратно, Патти. Патти, делай, что я тебе говорю. Положи обратно! Она такая воинственная...

Минухин: И так у вас происходит всегда?

Мать: Как?

Минухин: Вы с Патти вот так проводите время вместе?

Мать: Да... да.

Минухин: Прошло всего полторы минуты, а это уже видно.

Данный эпизод содержит всю информацию, необходимую для формулировки проблемы. За это время мать дала Патти семь не достигших цели управляющих команд, так что интенсивность ее неэффективного управления не уступает степени гиперактивности девочки. К формулировке проблемы, которую дает семья, — что Патти неуправляема — теперь можно добавить другую формулировку: что мать гиперреактивна в своих попытках управления, что ее управление неэффективно и что она чувствует свое бессилие.

Минухин позволяет членам семьи вступить в спонтанное взаимодействие; это необходимо, чтобы выяснить, как функционирует семья. Может показаться, что допустить такое взаимодействие очень просто, однако это нередко оказывается нелегким делом для начинающего терапевта, который склонен путать свое центральное положение с терапевтической властью.

Мать: Это постоянная битва, по крайней мере для меня.

Минухин: И кто побеждает?

Мать: По-разному. Если я в силах принять бой, то иногда я. Знаете, иногда я позволяю ей победить. (Мужу.) Но мы стараемся добиться, чтобы она сделала то, что ей говорят, даже когда это означает, что придется вступить в бой. Правда?

Муж. Я ее заставляю.

Минухин (отцу): Что вы сказали?

Отец: Я заставляю ее это сделать.

Мать: Правильно.

Отец: Я всегда побеждаю.

Патти (на заднем плане): Док-тор, док-тор, док-тор...

Минухин: Я вижу здесь кое-какое различие. Вы ее все-таки заставляете, а ваша жена — нет.

Мать: Нет, так, чтобы всегда — нет.

Формулировка проблемы здесь расширяется. Мать определяет себя как все понимающую и бессильную, отец определяет себя как способного добиться своего и властного, и оба определяют дочь как неуправляемую. Располагая такой информацией, терапевт готов организовать инсценировку взаимодействия, затрагивающего проблему управления.

В своем вмешательстве он руководствуется предположительным диагнозом: когда дошкольник не поддается управлению — когда он, по существу, оказывается выше ростом, чем его родители, — значит, он сидит на их плечах. Эта диагностическая аксиома, хотя и необязательно справедливая для более старших детей, по-видимому, верна для дошкольников. Можно предполагать, что родители придерживаются разных взглядов на способы управления ребенком. Терапевт пока еще не знает, в каких стереотипах проявляется эта дисфункция в данной семье, однако он располагает всей информацией, необходимой для того, чтобы определить область управления как дисфункциональную и в ходе сеанса заняться именно этой областью. Он просит членов семьи предпринять обычные для них шаги, чтобы сгладить проблему, подчеркивая тем самым дисфункциональные взаимодействия.

Вторая фигура: выявление взаимодействий

Минухин: Вам не кажется, что происходящее сейчас создает некоторые трудности? Например, то, что девочки расхаживают вокруг, пока мы разговариваем? Как вы обычно на это реагируете?

Мать: Как я реагирую? Это меня раздражает.

Минухин: Раздражает?

Мать: Ну да, раздражает.

Минухин: Значит, вы предпочли бы, чтобы они сидели на месте?

Мать: Нет, я не возражаю, чтобы они двигались, когда есть игрушки, с которыми они могли бы играть.

Минухин: Что бы вам хотелось сейчас?

Мать: Вот сейчас?

Минухин: Да, чтобы вам было спокойнее.

Мать: Чтобы они сидели вон там и играли в куклы.

Минухин: Хорошо. Сделайте это. Добейтесь этого.

Минухин говорит матери: “добейтесь этого”. Теперь все готово для осуществления иной последовательности взаимодействий. По этому сценарию Патти и ее мать уже не будут играть свои привычные роли. Терапевт-режиссер дал матери другую роль — теперь она должна заставить свою четырехлетнюю дочь вести себя так, чтобы матери было “приятнее”.

Говоря матери “добейтесь этого”, Минухин одновременно сообщает ей одну важную вещь: что она действительно способна заставить Патти хорошо себя вести. Было бы совсем другое дело, если бы он спросил: “Почему вы в конце каждой команды спрашиваете у дочери: “Хорошо?” Вы боитесь ее обидеть?” Оба эти вмешательства, несомненно, позволили бы получить информацию о взаимодействиях между матерью и дочерью; однако одно направлено на поддержание гомеостаза, а другое вносит в холон мать-ребенок деструктурирующий его элемент вызова.

Мать: Патти, пойди вон туда и поиграй в куклы, хорошо? Давай, давай. Нет, не сюда. Не сюда.

Патти: А почему?

Мать: Пойди туда и поиграй в куклы.

Патти: Я тебя не люблю.

Мать: Я тебя люблю. Иди, поиграй в куклы.

Патти: Я не хочу играть.

Отец: Патти...

Мать: Мими уже играет в куклы...

Отец: Патти, ну-ка, сядь. (Говорит строго, Патти смотрит на него.)

Минухин (отцу): Пусть мать это сделает. Вы же знаете, что она это делает, когда вас нет.

Отец: Ну да.

Минухин: Так пусть она это сделает.

Семья разыгрывает управляющие взаимодействия, и все три ее члена подталкивают друг друга к исполнению своих обычных ролей. Мать разыгрывает свою беспомощность и тем самым подталкивает отца к тому, чтобы он взял управление на себя и добился результата в своей авторитарной манере, что подтвердит определения, данные каждому члену семьи: с дочерью невозможно справиться, мать бессильна, отец авторитарен. Терапевт же хочет проверить, способны ли они выйти за пределы своих привычных ролей. Он намерен выяснить, с какой степенью гибкости может функционировать семья необычным для себя образом. Сможет ли мать добиться своего в присутствии отца? Сможет ли отец не вмешиваться, видя бессилие матери? Сможет ли Патти реагировать на мать?

Стремительность, с которой терапевт организует эту инсценировку, может вызвать вопросы, а создание этого сценария может показаться чрезмерной поспешностью с его стороны по сравнению с терапевтической стратегией, предусматривающей сбор более широкого круга информации. Действительно, стратегия этой инсценировки может быть подвергнута критике по двум причинам. Первая связана с недостатком информации об истории семьи и даже о характере взаимодействий внутри нее, поскольку терапевт провел всего лишь пять-шесть минут сеанса с незнакомой ему семьей. Второе критическое замечание связано с узостью области поиска. Однако этот эпизод демонстрирует общий подход к сбору информации. С помощью созданного им сценария терапевт получает информацию, заставляя членов семьи выйти за пределы их обычных взаимодействий, а затем наблюдая за их реакцией на давление с его стороны. Это трансакционный способ получения информации, при котором терапевт собирает информацию, ощущая на себе силу сопротивления членов семьи своему нажиму. Такой прием обеспечивает непосредственность восприятия и позволяет увидеть срез обычных способов функционирования членов семьи, а также дает дополнительную информацию о том, как они функционируют, когда терапевт оказывает на них давление согласно своему сценарию. Подобная информация позволяет провести биопсию семьи. Взаимодействия, проявляющиеся в результате такого зондирования, представляют собой чувственно воспринимаемую квинтэссенцию всей истории семьи. Преимущество подобного подхода состоит в том, что в этой узкой области терапевт может интенсивно исследовать способ функционирования данной семьи.

Третья фигура: альтернативные взаимодействия

Минухин: Добейтесь этого. Пусть будет так, как вы сказали. Добейтесь этого. Этого не происходит.

Мать: Патти, что тебе было сказано? (Патти начинает хныкать.) Нет, пойди, сядь и поиграй в куклы.

Патти: Нет, я хочу играть вот в это.

Мать: Хорошо. Тогда играй в это, но постарайся не шуметь, хорошо? Пока мы разговариваем. Хорошо? Сядь рядом с Мими. Подтяни носочки.

Патти (подтягивая носки): Они всегда слезают. (Обе девочки подходят к зеркалу.)

Мать: Сядь, Мими. Отойди от зеркала, Патти.

Патти: Это зеркало?

Мать: Да. Не трогай его.

Патти: Мими, не смей. Нельзя это делать — ты сама знаешь что. В прошлый раз, когда она прищемила себе палец дверью, и я прищемила себе палец...

Минухин: Этого не происходит.

Мать: Ну, что ж...

Минухин: Придумайте что хотите, но добейтесь этого. Добейтесь того, чтобы обе девочки вместе сидели в уголке, чтобы вам было спокойнее.

Мать: Единственное, что я могу сделать, — это посадить их в углу вместе с...

Патти: Мими, положи на место!

Мать: ...вместе с игрушками, и чтобы я сидела рядом.

Минухин: Сделайте все, что нужно, чтобы они занимались сами, а вы были здесь с нами. Они должны понять разницу — взрослые разговаривают, а дети играют. Добейтесь этого.

Мать: Хорошо. Патти, пойди сюда.

Патти: К доктору?

Мать: Иди, сядь и поиграй в куклы.

Патти: Я хочу играть вот в эти.

Мать: Хорошо, тогда сядь и играй в них.

Патти (глядя на кукол): Я не могу найти женщину с девочкой и малышкой.

Мать: Ну, может быть, сегодня кто-нибудь еще их взял. Хорошо? Здесь много игрушек, с которыми ты можешь играть. Хорошо?

Патти: Хорошо. Мими, играй вот с этой.

В этом отрывке происходят четыре вмешательства терапевта, и все они представляют собой вариации на тему: “Этого не происходит, добейтесь этого”. Терапевт, находясь на периферии созданного им сценария, на опыте убеждается в том, как мать и Патти активируют друг друга, но не интерпретирует и не комментирует того, что видит: ни того, как взаимодействуют между собой обе девочки, ни того, что Патти ведет себя с Мими так же, как мать с ней, ни того, что мать обнаруживает непорядок с носками Патти, когда та все-таки проявляет послушание. Он осуществляет свои вмешательства так, что члены диады продолжают взаимодействовать друг с другом в разыгрываемой области. Какие-либо комментарии по поводу характера взаимодействий между матерью и Патти побудили бы ту или другую образовать диаду с терапевтом и разрушили бы диаду мать-Патти. Терапевт оказывает давление на мать и тем самым получает информацию о степени гибкости системы и ее способности реагировать с его помощью.

Затем терапевт исследует возможность выработки в этой семье какого-нибудь необычного взаимодействия, в ходе которого матери удастся эффективно управлять дочерью без вмешательства отца.

Минухин: Добейтесь этого.

Мать: Ладно. Мими, положи это на место. Патти, иди сюда. (Встает, идет к девочкам и отбирает у Патти игрушку.)

Патти: Это Мими дала мне игрушку.

Мать: Знаю, что Мими. Иди сюда. Я хочу, чтобы ты принесла сюда все игрушки и играла. Патти, принеси сюда все игрушки.

Патти: Почему?

Мать: Вы с Мими будете играть. Хорошо?

Патти: Где?

Мать: Прямо здесь. (Ведет девочек в угол.) Вот здесь. Почему ты не играешь? Поиграй в дочки-матери с куклами и малышкой. Хорошо?

Патти: Чего?

Мими: Я тоже хочу куклу.

Патти: Мими, вот это отец. А тут две девочки.

Минухин: Очень хорошо. А теперь расслабьтесь — чувствуйте себя спокойно.

Мать: Но я же знаю, что это ненадолго.

Минухин: Нет, нет, нет, расслабьтесь. Если вы действительно почувствуете, что это надолго, это будет надолго.

Патти: Ну, Мими, играй. Давай, играй. Я хочу взять кроватку.

Минухин: Знаете, на этот раз вам удалось добиться своего. Девочки все время отвлекали вас, вы говорили, что они должны делать, а потом забывали, и я вижу, что Патти прекрасно умеет вас отвлекать, понимаете, чтобы вы все время с ней занимались.

Разыгрывание этой ситуации закончилось тем, что мать добилась своего. Конечно, это искусственный результат, достигнутый благодаря тому, что была вовремя поставлена точка. Терапевт выбрал момент, когда мать смогла, с его помощью, организовать поведение обеих девочек, и именно в этот момент объявил об окончании ин­сценировки. Цель такой стратегии состояла в том, чтобы помочь матери почувствовать себя компетентной в присутствии мужа и терапевта, не передавая управления мужу, который проявил бы свою власть. Терапевт исходит из того, что мать способна быть компетентной в своих отношениях с Патти, и помогает семье разыграть привычную для нее реальность с некоторыми изменениями, поскольку, если мать до­бьется своего, то дочь лишится ярлыка неуправляемой.

Подведем итоги. Терапевт остается на периферии, чтобы могли происходить внутрисемейные взаимодействия. Вскоре возникает проблема. Терапевт организует определенные события, разыгрываемые в ходе сеанса, объявляя их важными, и побуждает семью справиться с проблемой здесь и сейчас. Блокируя вмешательство отца, он делает невозможным обычный исход, заставляя мать и Патти выйти за пределы их привычных стереотипов до такой степени, что мать действительно доказывает свою власть. Затем терапевт определяет ее действия как успешные, подчеркивая возникшее у нее ощущение компетентности и внушая, что изменения возможны.

Иногда члены семьи вступают во взаимодействия, которые терапевт может сразу же определить как центральные моменты их танца. В этом случае первая и вторая фигуры инсценировки могут быть совмещены.

Выделение спонтанного взаимодействия

Семья Хэнсонов состоит из отца с матерью, Алана, девятнадцати лет, который провел шесть месяцев на излечении в психиатрической больнице, Кейти, семнадцати лет, очень близкой с Аланом, Пег, двадцати одного года, играющей роль ребенка-родителя, и Пита, двенадцати лет. Приводимый эпизод происходит в первые пять минут сеанса. Минухин, также выступающий в роли консультанта, только что представлен семье.

Минухин: Кейти, у тебя есть мальчик?

Кейти: Да.

Минухин: Алан, а у тебя есть девочка?

Алан: Нет.

Минухин: Кейти, ты с ним давно гуляешь?

Кейти: Полтора года уже.

Минухин: Ну и ну. Значит, рано начала. Алан, а ты с ее мальчиком дружишь?

Алан: Да.

Кейти: Они не дружили, когда я с ним познакомилась. Я с ним познакомилась не потому, что он был друг Алана.

Минухин: Но сейчас, Алан, он твой друг. Как его зовут?

Алан: Дик.

Минухин: А сколько ему лет?

Кейти: Девятнадцать...

Алан (отвечает одновременно с ней): Не знаю. Девятнадцать?

Минухин: Ты ему помогла, Кейти. Я спросил Алана, сколько лет Дику, и пока он думал, ты сказала: “Девятнадцать”. Алан, она не стала ждать, когда ты ее спросишь. Она сказала сама. Она часто так делает?

Алан: Да.

Минухин: Опережает тебя?

Алан: Да.

Минухин: Значит, она служит тебе памятью.

Алан: Должно быть, так.

Минухин: А кто еще в вашей семье делает, как Кейти? Я только что видел вашу мать с Питом в коридоре. Пит хотел пойти в туалет, и ваша мать чуть ли не вошла туда вместе с ним, словно он сам не может найти мужской туалет. Ты это заметил, Пит? Ты заметил, что она чуть ли не вошла туда вместе с тобой?

Терапевт заметил, что Кейти сначала дополнила слова Алана, а затем предугадала и опередила его ответ на вопрос о возрасте Дика. Добавив к этому изоморфное взаимодействие, которое он наблюдал между матерью и Питом, терапевт определяет все эти взаимодействия как семейный стереотип, мешающий индивидуальным проявлениям членов семьи.

И вновь скорость, с которой терапевт интерпретирует столь скудные данные, может заставить усомниться в надежности его интерпретации. Кроме того, выделение дисфункционального взаимодействия на таком раннем этапе контакта с семьей действительно может вывести ее из равновесия. Однако вмешательство терапевта было мягким, поддерживающим, шутливым и косвенным, что позволило ему присоединиться к семье одновременно с выделением дисфункционального стереотипа.

Подметив навязчивый характер взаимодействий в этой семье и предположив, что это и есть главная ее проблема, терапевт продолжает подчеркивать такие взаимодействия. Следующий эпизод происходит пятнадцать минут спустя. Терапевт предлагает Алану поменяться местами с матерью, чтобы он мог сесть рядом с отцом и обсудить одну проблему. Алан пересаживается, а потом снова прицепляет к лацкану микрофон. Его отец протягивает руку, берет провод, зацепившийся за стул, и перекладывает его, чтобы Алану было удобнее.

Минухин: Я хочу показать тебе кое-что, Алан. (Встает, становится перед отцом и сыном, берет провод и повторяет действия отца.) Твой отец взял провод и поправил его. Почему он это сделал? Что он сделал?

Алан: Не знаю. Хотел поправить, наверно.

Минухин: У тебя две руки?

Алан: Да.

Минухин (беря Алана за руку): На конце этой руки есть кисть. Ты мог бы сделать вот так? (Переносит провод из первоначального положения на то место, куда положил его отец.)

Алан: Да.

Минухин: Я полагаю, что в девятнадцать лет ты способен это сделать.

Алан: Да.

Минухин: А почему он это сделал? Разве не странно, что он это сделал, как будто у тебя нет рук?

Алан: Ну, он часто так делает.

Минухин: Как ты думаешь, сколько, по его мнению, тебе лет? Три, семь, двенадцать?

Алан: Двенадцать.

Минухин: Значит, получается, что ты немного младше Пита. Ты можешь помочь отцу? Можешь помочь ему измениться — чтобы он позволил тебе пользоваться твоими собственными руками?

Алан: Я не знаю, как.

Минухин: Ну, если ты не поможешь ему измениться, ты не сможешь пользоваться собственными руками. Ты всегда будешь безрукий — у тебя всегда будут обе левые руки, ты всегда будешь неспособным, потому что он все делает за тебя. Он тебя парализует. Поговори с ним об этом, потому что, я считаю, это очень опасно — то, что твой отец только что сделал.

Терапевт раздувает пустячный эпизод в драматическое событие. Автоматический жест помощи со стороны отца представлен как спонтанная инсценировка дисфункционального взаимодействия, которое рассматривается как изоморфное с предшествующими. Такое оформление спонтанного, незаметного события обычно придает ему первостепенное значение: члены семьи поражены, когда их внимание привлечено к тому факту, что они действуют неразумно и часто вразрез с собственными желаниями. В этом эпизоде терапевт усиливает интенсивность вмешательства, стоя рядом с дисфункциональной диадой, оказывая покровительство Алану и прибегая к целой серии конкретных метафор, касающихся проявления индивидуальности и преодоления трудностей. В завершение этого маневра он предлагает инсценировать такое изменение во взаимодействии отец-сын, при котором Алан, вечно находящийся в положении неспособного, становится помощником отца.

Теперь терапевт начинает инсценировать возможные в этой семье альтернативы. В первый раз установленные в ней правила берут верх.

Алан: Ну, по-моему, я знаю, что он хотел сказать, что вроде бы иногда...

Отец: Я тоже знаю, что он хотел сказать, Алан, и это правда.

Алан (матери): Он делает все за меня.

Минухин: Не останавливайся на этом, Алан. Я полагаю, что твоему отцу нужна помощь, и не думаю, чтобы кто-нибудь мог помочь ему в этом лучше, чем ты.

Алан: Я не знаю, что сказать.

Минухин (Алану): Понимаешь, я посторонний человек и не могу помочь, потому что не знаю вас. Если тебе нужна какая-то помощь, ты можешь попросить кого-нибудь из вашей семьи быть с тобой заодно, но если ты сможешь без этого обойтись, я хотел бы, чтобы ты сначала попробовал сам.

Отец: Хочешь, Пег тебе поможет?

Минухин (отцу). Почему вы делаете выбор за него? Вы только что снова сделали в точности то же самое. Видишь, Алан, ему обязательно надо помогать тебе, он просто не может ничего с собой поделать. А теперь я хочу, чтобы ты подумал: действительно ли ты хочешь, чтобы тебе помогла Пег, или кто-нибудь еще, или чтобы никто тебе не помогал?

Отец и сын побуждают друг друга действовать взаимодополняющим образом: нерешительность Алана вызывает у отца стремление помочь, имеющее характер навязчивого управления, а готовность отца прийти на помощь поддерживает беспомощность сына. Тем самым сохраняется дисфункциональность взаимодействия. Теперь терапевт располагает информацией о степени жесткости этой подсистемы. Он чувствует, что на этом этапе одного его участия недостаточно, чтобы предложить альтернативы. Он должен изменить стратегию или привлечь подкрепление. Он может сделать так, чтобы к дисфункциональной диаде присоединились один или несколько членов семьи; может сохранить ту же структуру, но исследовать ее вместе с другими членами семьи; или же может переключить внимание на какой-то другой аспект динамики этой семьи и вернуться к той же проблеме позже, на такой стадии, когда будет занимать более влиятельное положение внутри системы.

Не все семьи сразу и с такой готовностью демонстрируют свои обычные взаимодействия. Чтобы дело пошло, терапевт может оказаться вынужден взять на себя руководящую роль, задавать вопросы и подключать тех или иных членов семьи. В некоторых случаях члены семьи могут проявлять сдержанность, стараясь сохранить лицо. Однако, поскольку здесь присутствует терапевт и все взаимодействия происходят с его участием, он может усилить напряженность, выделяя определенные моменты взаимодействия или предлагая продолжать инсценировку по тому же или по какому-нибудь необычному пути. Терапевт может определять параметры не только существующей проблемы, но и доступных альтернатив, прощупывая систему на гибкость и собирая предсказательную информацию о возможностях иных способов функционирования семьи.

Некоторые семьи довольно легко вызвать на первые две фигуры танца-инсценировки, однако побудить их членов взаимодействовать необычным способом оказывается трудно, потому что эта фигура требует активного участия терапевта, действующего заодно с одним из членов семьи и стремящегося определить, какие альтернативы возможны для этой подсистемы.

Семья Грегори состоит из двадцатипятилетней матери и ее пятилетней дочери Патрис. Как и в семье Кьюнов, мать не может справиться с дочерью, но она к тому же еще и боится, что, рассердившись, побьет ее. Через пятнадцать минут после начала второго сеанса девочка не отходит от матери и не реагирует на ее многократные просьбы сидеть тихо.

Минухин (матери): Мне кажется, Патрис умеет заставлять вас плясать под свою дудку. (Патрис встает и начинает ходить по комнате.) Скажите ей, чтобы оставалась там, потому что я хочу поговорить с вами.

Терапевт создает сценарий, по которому управляющее воздействие оказывается неизбежным. В качестве контекста, в котором члены семьи будут вынуждены разыграть свои взаимодействия, он может использовать любую простую ситуацию, подобную этой. Самый простой способ — заставить родителей попросить своих маленьких детей не делать того, что они делают, или сделать что-то другое.

Мать (негромко): Патрис, Патрис, пойди сюда и сядь. (Повторяет громче, потому что Патрис никак не реагирует.) Патрис, пойди сюда и сядь!

Минухин: Этот ваш тон мне нравится. Вот так и надо. (Патрис подходит и прижимается к матери.) Видите, что она сейчас делает? Она прекрасно вас знает и заставляет вас плясать под свою дудку.

Мать: Сядь, Патрис.

Минухин: Патрис полностью вами управляет!

Терапевт, ранее объединившийся с матерью и образовавший с ней союз взрослых, теперь предлагает матери взять на себя ведущую роль.

Минухин (вставая): Миссис Грегори, вы можете встать? Пусть Патрис встанет рядом с вами. Посмотрите, Патрис намного меньше вас. Вы можете взять ее на руки? (Мать берет Патрис на руки.) И вы сильнее ее. (Обращается к Патрис.) Возьми меня за руку, покрепче. Давай посмотрим, сильная ли ты. Крепче. (Матери.) Вы можете сделать то же самое? Вы безусловно сильнее.

Терапевт прибегает к нескольким простым действиям, имеющим целью подчеркнуть различие в силе и в функциях между матерью и ребенком. Он рассчитывает, что эти действия нарушат равновесие системы, заставив мать объединиться с терапевтом и дистанцироваться от маленькой дочери.

Минухин: Так как же получается, что она вами управляет? (Патрис опять прижимается к матери и не отходит от нее.)

Мать: Перестань! (Никакой реакции.) Перестань! (Высвобождается из объятий Патрис и велит ей сесть на стул. Патрис подчиняется.)

Минухин: Ей нужно слышать тот ваш голос. Он ей необходим. Вы боитесь говорить строгим голосом, но это правильный голос. Временами он тихий и ласковый, а временами строгий, и ей нужно слышать и тот, и другой. Это она должна плясать под вашу музыку.

Мать разыгрывает эффективное управление в контексте, где терапевт поддерживает ее и ставит дочь на место. Этот маневр неприятен многим терапевтам, в том числе и проводившему данный сеанс. Однако он необходим, чтобы создать нужную дистанцию между чрезмерно сосредоточенными друг на друге членами этой диады, избежать опасности физического насилия над ребенком и помочь Патрис выработать самостоятельность, даже если для этого потребуются действия, не доставляющие терапевту эстетического удовольствия.

Поведение терапевта в ходе этого взаимодействия совсем иное, чем при работе с семьей Кьюнов. Там его участие минимально, что облегчает разыгрывание функционального взаимодействия между матерью и дочерью. А в семье Грегори мать, чтобы разыграть альтернативное взаимодействие, нуждается в участии терапевта как активного члена терапевтической системы.

Пример неудачного терапевтического вмешательства

Семья Адамсов состоит из двадцатичетырехлетней матери и двух ее детей, восьми и пяти лет. Проблема состоит в том, что мать плохо обращается с пятилетним Джерри. Иногда она выходит из себя и больно наказывает его. Мать обратилась к терапевту, обеспокоенная тем, что может причинить сыну вред. Это их первая беседа.

Семья входит и садится. Восьмилетняя Молли идет в угол, садится и принимается тихо раскрашивать картинки. Мальчик сразу же начинает расхаживать по комнате, шуметь и всячески командовать матерью. Мать отдает мальчику различные распоряжения, например: “Сядь и сиди тихо” или “Замолчи” — но быстро теряет интерес и не настаивает на своем, несмотря на то, что мальчик, по-видимому, ее не слышит. В другой раз мать говорит мальчику, чтобы тот сам сложил головоломку. Мальчик берет головоломку и протягивает матери, которая рассеянно складывает ее.

В ходе беседы мальчик сосредоточивает на себе едва ли не все внимание матери, почти не давая ей ни разговаривать с терапевтом, ни заниматься дочерью. На протяжении большей части сеанса он так шумит, что мать и терапевт не слышат друг друга. Когда мать отвлекается от разговора с терапевтом, она отдает сыну многочисленные распоряжения. А в те моменты, когда внимание матери обращено на терапевта, они обсуждают, как ей эффективнее добиваться своего в домашних условиях.

Общение между матерью и дочерью ограничилось тем, что однажды, когда девочка была занята рисованием по точкам, мать взглянула на нее, увидела, что она рисует неправильно, и закричала: “Ты все сделала неправильно!” Терапевт снова переключил на себя внимание матери, и они продолжили говорить о том, как улучшить положение в доме.

Примерно через десять минут, на протяжении которых Джерри демонстрировал откровенное непослушание, а мать без особой настойчивости давала ему разные распоряжения, она выходит из себя. Она кричит на мальчика, встает, хватает его, держит поперек туловища вниз головой и несет к своему стулу. Потом кладет его к себе на колени, удерживает его руки, зажимает ему рот и продолжает говорить. Мальчик полностью лишен свободы действий и может только дышать.

Этот сеанс — пример серьезной неудачи терапевта. Он установил хороший контакт с матерью и детьми. Беседуя с матерью, он присоединяется к ней, соглашаясь, что у нее трудная жизнь. Разговаривая с детьми, он добивается аналогичного раппорта и с ними. Он внимательно наблюдает за взаимодействиями в этой семье и видит, что поведение мальчика, скорее всего, приведет к тому, что он будет наказан. Он отмечает, что мать отдает распоряжения и не добивается их исполнения; затем либо требует чего-то такого, что превышает уровень развития ребенка такого возраста, например сидеть тихо и не двигаться, либо не обращает внимания на его совершенно детские выходки; и наконец, она не реагирует немедленно и должным образом, чтобы ввести мальчика в какие-то рамки. Вместо этого мать ждет, когда он подчинится ее распоряжениям. Несмотря на то, что этого не происходит, она все равно ждет, в то время как мальчик упорно продолжает вести себя возмутительно и враждебно. Внезапно терпение матери истощается, и она реагирует чересчур бурно.

Заметив все это, терапевт пытается создать в доме такую ситуацию, при которой присмотр со стороны матери станет более эффективным. Однако вместо того, чтобы беседовать с ней о сложившейся в доме ситуации, он мог бы с полным основанием предположить: в доме происходит, в сущности, то же самое, что он сейчас наблюдал. Поэтому он мог бы вмешаться и постараться изменить способы взаимодействия между матерью и детьми во время сеанса, увереный, что семья сможет усвоить модель измененного поведения и с успехом пользоваться ею в повседневном общении.

Чтобы инсценировать измененный ход взаимодействия, терапевт мог бы, например, сказать матери: “Вы позволяете своим детям слишком шуметь. Нам здесь было бы легче работать, если бы вы могли добиться, чтобы они вели себя тише и мы могли спокойно разговаривать. Как вы думаете, сможете вы это сделать?” Если бы мать ответила: “Да”, — то терапевт мог бы сказать: “Попробуйте, а я буду помогать вам советами, если понадобится, но вы должны это сделать”.

Терапевт часто испытывает огромное искушение вмешаться в ситуацию и добиться желаемых изменений. Если бы в данном случае терапевт сказал ребенку: “Посиди тихо, мы с твоей матерью хотим поговорить”, — он, вероятно, добился бы некоторого результата, однако удобный случай для достижения терапевтических изменений был бы упущен. В конце концов, цель терапии состоит не в формировании удобного для терапевта терапевтического холона, а в том, чтобы повысить сложность внутрисемейных взаимодействий и помочь членам семьи проявлять в них большую компетентность.

Терапевт упустил случай перевести сеанс из русла исторической, познавательной и аффективной терапии в русло терапии, ориентированной на непосредственный опыт. Поэтому энергия и напряженность были в значительной мере утрачены. А когда терапевт имеет дело с такой серьезной проблемой, как плохое обращение с ребенком, ему необходимы максимально возможная напряженность и сила воздействия.

Приведенные примеры терапевтических сеансов могут создать впечатление, будто инсценировки используются лишь при работе в размашистой живописной манере, однако это неверно. Элемент инсценировки присутствует и в каждом тонком штрихе, в любом из мелких вмешательств, которые бесконечное число раз повторяются в ходе терапии, — например, когда терапевт не позволяет матери перебивать дочь, чтобы внимательно ее выслушать и отреагировать на ее слова, или когда он предлагает подростку самому попросить у отца разрешения воспользоваться автомобилем, или когда он просит родителей продолжать разговор, не позволяя сыну вмешиваться в него. Инсценировка — это не исключительное событие, которым лишь изредка прерывается ход терапии. Наоборот, она должна стать частью спонтанной манеры терапевта, его постоянной установкой, пусть даже семью вполне устроил бы простой рассказ о том, что произошло.