МЫ ДЛИННОЙ ВЕРЕНИЦЕЙ ПОЙДЕМ ЗА СИНЕЙ ПТИЦЕЙ - Я у себодна, или Веретено Василисы - Михайлова Е.Л.

Счастье человеческое очень редко, наблюдать его очень трудно, потому что находится оно совсем не в том месте, где ему быть надлежит. Я это знаю.

Н.А. Тэффи

Про счастье тоже сказано так много и такими уважаемыми авторами, что даже как-то неудобно присоединять к этому свои соображения. Но бывает, что спрашивают: а вот скажите как психолог... И ладно бы речь шла о счастье вообще, тут, на худой конец, можно пофилософствовать; все-таки тема интригующая, все его так или иначе испытывали, но производить в промышленных масштабах не умеет никто. О женском счастье, сами понимаете, философствовать приличным не считается, оно даже упоминается обычно с эпитетом “простое”.

Однажды случилось так, что некая программа телевидения заинтересовалась моими опубликованными “соображениями” по поводу женского сча­стья, сочтя их необычными и шокирующими, и пригласила поговорить на эту тему в эфире. Как только я увидела свою ведущую (молодую даму, у которой я по сюжету должна была быть “в гостях”), мы друг друга невзлюбили. В такие гости я бы не пошла ни за что на свете. Хозяйка тоже предпочла бы принимать кого-нибудь другого, но работа есть работа. И у нее, и у меня. Так что кое-что общее у нас все-таки было, и разговору следовало состояться.

Передо мной сидело очень красивое, очень искусно сделанное, совершенно равнодушное существо. Больше всего ее интересовало, не выбилось ли что-нибудь из прически, рука автоматически так и рвалась поправить и лишь усилием воли оставалась на месте. Перед ней сидела немолодая, не совсем ей понятная и приятная, совершенно чужая по духу тетенька, которой нужно было вежливо задать соответствующие вопросы. “Что же вы посоветуете нашим телезрительницам?” “Боже мой, — думаю, — сейчас восемь утра. Наши телезрительницы то ли провожают детей в школу, то ли пулей вылетают на собственную работу, то ли стряпают завтрак для семьи, а может, и вовсе еще спят, если их график такое допускает. С какой стати они будут слушать советы совершенно постороннего человека на такую личную тему?” Но как-то я, тем не менее, выкручивалась, на вопросы более или менее отвечала, рассказывала какие-то, с моей точки зрения, занятные байки о счастливых женщинах. Оказалось, кстати, что знаю их довольно много.

Так я чуть не стала “специалистом по женскому счастью” и, конечно, зареклась браться за такие темы. И вот... нарушаю данное слово и все-таки риск­ну об этом немножко поговорить. Уж очень тема неизбежная. В конце концов, все так называемые женские проблемы и их решение так или иначе упираются в этот вопрос. Счастья, большого счастья в личной жизни, как пишут в новогодних открытках, даже самых формальных, и успехов в работе, добавляют еще. И вам также, отвечаем мы.

Первое, что сразу приходит в голову, — счастье само по себе не может быть целью. Нет лучшего способа обеспечить себе недовольство, разочарование, хандру, массу неприятных переживаний, чем напрямую стремиться к счастью. Никто, впрочем, не знает, что это такое и как это делают, но именно желание быть счастливой и стремление к этому миражу — явно ошибочный путь. Притом ошибка заключается не в способе достижения: ждать у окошка, зарабатывать тяжким трудом, красть, требовать — все не то. И насчет человека, который “создан для счастья, как птица для полета” — с этим нас явно надули всякие “буревестники”.

По всей вероятности, состояние счастья — это таинственный побочный эффект чего-то другого. Этот эффект мы получаем и испытываем не потому, что именно к нему стремимся, а в качестве вот такого, иногда неожиданного, “сопровождения” каких-то других задач, других жизненных путешествий, приключений, трудов. “По прямой” бывает счастлив только алкаш при виде стакана или крыса, нажимающая, пока не сдохнет, рычажок, соединенный с центром удовольствия в мозгу. Не потому ли выражение “полное счастье” обычно употребляют иронически, “в обратном смысле”? Ну полное счастье, дальше ехать некуда...

В самых лучших проявлениях жизни — в любви, в детях, в дружбе, в творчестве, эстетическом переживании, в природе — смешано много разного. И если иногда мелькнет это синенькое перышко — что ж, замечательно. Но синюю птицу на птицефабриках не разводят, не жарят и к столу не подают, ее нельзя контролировать, ее нельзя купить, нельзя застраховать, нельзя обеспечить себе на всю оставшуюся жизнь. Более того, может быть, вот эта редкость, неожиданность появления... Чего? Этой искорки, этой блесточки, этого особого дыхания, такого ощущения полноты, праздника, радости как-то связано с самой природой столь загадочного явления. Оно очень уязвимо, его невозможно сохранить, законсервировать, положить в карман.

Именно поэтому — а может быть, только поэтому? — оно так ценится и так загадочно, и так хочется его испытать еще, и почему-то оказывается, что испытать это тем же способом, что в прошлый раз, — невозможно.

Существует много традиционных представлений о том, что все-таки служит источником женского счастья. Тут не поспоришь, потому что в качестве этих источников — составляющих, носителей? — называются предметы сами по себе замечательные: любовь, семья, работа, дети. И все-таки я вижу опасность в том, чтобы все это прочно связывать со счастьем, да еще и удивляться, почему мы его не испытываем, хотя все делали правильно.

Начнем с предмета самого популярного, который по традиции ставится первым, во всяком случае, у молодых женщин, — с любви. Отношения с мужчиной — как они важны, интересны и в каком-то возрасте заполняют просто полнеба! — хоть и значат потом немножко поменьше, остаются для нас чем-то важным практически всю жизнь. “Она любила”, — не без зави­сти говорят о старушке “с прошлым”, подразумевая: “Она жила”.

Говорят ли так о “хорошо пожившем” старичке? Да, пожалуй, нет: он “пользовался бешеным успехом у женщин”, “хорошо погулял в свое время”, “от баб отбоя не было”. Как и во многих других вопросах, здесь присутствует привычная “ошибка перевода” слов, которые для мужчин и женщин только звучат и пишутся одинаково. “Слово “любовь” для разных полов значит не то же самое, и в этом одна из главных причин взаимонепонимания, которое нас разделяет”, — писала Симона де Бовуар. Со словом “счастье” то же самое. Одна из причин, по которым вряд ли можно именно с этой стороны ожидать счастья, как его понимают женщины, состоит в том, что для самих мужчин представление о счастье совсем другое. Оно прежде всего связано с успехом, причем с успехом, который признан обществом — другими мужчинами. Может быть, мировая слава — а может быть, уважение единомышленников. Может быть, открытие — а может быть, его признание. Победа в бою, красивый гол в ворота противника, финансовый успех, слава первого умельца и профессионала в своем деле. В конце концов, может быть, даже и успех у женщин, “отдых воина” и еще один способ переиграть других мужчин (даже если те об этом и не узнают). Достижение важнее отношений, миссия и долг важнее отношений, власть и статус важнее отношений. “Вот он скачет, витязь удалой, с чудищем стоглавым силой меряясь, и плевать на ту, что эту перевязь штопала заботливой иглой”, — и это нормально. Что ж ему, витязю, сидеть дома и нитки для своей верной подруги сматывать? Она же первая его уважать не будет. Потому что в глубине души знает, что отношения с ней и не должны быть у витязя на первом месте, потому что выбрала в свое время именно такого, “настоящего мужчину”.

Когда муж при живой жене и троих детках везет свою секретаршу на Канары, при этом будучи пятидесятилетним дядечкой с животиком, он не стремится сделать ни несчастной — жену, ни счастливой — секретаршу. Он выясняет для себя совсем другие “отношения” — со своей наступающей старостью, со своим животиком, со своим материальным успехом, который позволяет ему это маленькое приключение. Но уверяю вас: счастье двух женщин, имеющих к этому отношение, их переживания никоим образом не являются его целью.

Когда благополучный и любящий отец семейства — пусть у него, смеха ради, тоже будет трое детей — приходит домой и наслаждается теплом домашнего очага, он может быть вполне доволен жизнью. Смотрит, как хлопочет жена, собирая ужин, треплет детей ласково и как бы находится в центре своего маленького симпатичного уютного мира... Каково его главное переживание, внутренний монолог? “У меня все в порядке, вот мой тыл, вот мои симпатичные шустрые дети, налаженный быт, жена, которая мне рада”. У него — здесь — все в порядке. Вытри нос, скоро придет папа. Короля играют приближенные.

Существуют, правда, другие пары, где очень многое построено на отношениях и выяснении этих отношений. Там буквально часами, глаза в глаза, задаются вопросы: достаточно ли тебе со мной хорошо, достаточно ли ты со мной счастлива? Но и в этом случае, как мне кажется, спрашивающий ищет всего лишь зеркала. “Достаточно ли я сделал тебя счастливой, дорогая?” — вот о чем идет речь на самом деле. И неизвестно, что мучительней: такое равнодушие первого примера или такой страстный и где-то в своей глубине эгоистический интерес последнего. Его “все в порядке”, его “хорошо”, его “счастливо” только в каких-то точках совпадает с женским. Это достаточно больно осознавать, довольно трудно чувствовать. Есть исключения, где-то точка превращается в прямую, в отрезок прямой — в моменты эмоционального контакта, настоящей близости мы совпадаем. Про такое еще говорят: “они живут душа в душу”. Видимо, потому, что утрачиваем границы собственного “Я”. И это не может длиться долго, в противном случае цена для обоих оказывается слишком высока.

И все традиционные женские жалобы на то, что он предпочел семье работу, или он предпочел ей другую женщину, он предпочел машину, он предпочел карьеру — вся эта “классика” женских претензий и ревности, о чем она? Да про приоритеты, предпочтения: оказывается, ему для этого самого пресловутого счастья — “простого мужского счастья” — нужно другое. Может быть, вообще лежащее в совершенно других плоскостях, не в плоскости отношений. А может быть, то зеркало, которым являлась его подруга или жена, перестало его устраивать, потому что она уже знает слишком много, стала слишком точным зеркалом.

В свое время, предлагая руку и сердце, вежливый жених говорил: “Вы составите счастие всей моей жизни”, — и при этом заведомо говорил неправду. Не по злому умыслу, а потому, что существуют какие-то лекала, прописи. Не женские ли ожидания отлиты в эту гипсовую формочку? И что бы этой дурочке не сказать именно то, что ей позарез хочется услышать? И стоит ли относиться к этому “протоколу о намерениях” так буквально? Ведь когда мы спрашиваем кого-то, как его дела, мы не ждем полного ответа! Впрочем, “руку и сердце” давно предлагают совсем другими словами. Недоразумение же живет и побеждает. “Составить счастие всей жизни” любимого мужчины, видимо, невозможно — не потому, что женщина чем-то нехороша, а просто потому, что у него есть другие дела и его “счастие” делается не с нею и не ею. Сварливые, ревнивые, вечно недовольные спутницы жизни — те, которые умудряются действительно осложнять и отравлять жизнь своих мужчин, — не пытаются ли они тем самым “сравнять счет”? Доказать свою значимость “от противного”, так сказать. Печальная картина жертв и разрушений общеизвестна.

Но если немного подумать не о правых и виноватых, а о какой-то изначальной ошибке, то под пеплом домашних войн сплошь и рядом обнаруживается невольное, бессознательное допущение: я важна (а то и вообще — существую) постольку, поскольку отражаюсь в его глазах. Или — в глазах многих мужчин. Мое существование, моя самооценка, смысл и ценность моей жизни определяется тем, насколько я любима, желанна, нужна. Полуброшенная жена со стажем, затылком чувствующая поворот ключа в замке в пять утра и “девушка без комплексов”, перебравшая три десятка партнеров в поисках кого-то особенного — что между ними общего? Да вот это: разными способами они пытаются самоутвердиться в любовной игре. Одна держит горячим ужин, другая — кое-что еще, но все равно держат: для них существовать — это существовать “на тему мужчины”. В удивительно тонком и беспощадном романе Камиллы Лоранс “В этих руках”* в самом начале длинной цепи портретов, любовных историй, воспоминаний говорится следующее:

“Я наделю героиню определенной чертой своего характера (я унаследовала ее от матери): все эти годы я не интересовалась — не могла интересоваться — ничем, кроме мужчин.

Это так. Да, это недостаток, если вам угодно. Недостаток внимания, однобокость ума. Она всегда смотрела на мужчин, ни на что больше. Ни на пейзажи, ни на животных, ни на предметы. На детей — если она любит их отца. На женщин — если они говорят о мужчинах. Любой другой разговор ей наскучивает, она чувствует, что просто теряет время. [...] Ей необходимо, чтобы страстный интерес, который она проявляет к мужчинам, возвращался к ней”.

И уже почти в конце романа, вновь кредо героини: “Ответить на желание, оправдать ожидание, быть объектом всех любовных стремлений: ребенком, женщиной, книгой — быть объектом любви”.

Разумеется, переживание любви — сильное переживание. В момент его наибольшей остроты мы прекрасны, бессмертны, как и наш избранник, мы существуем в отдельно взятом и изолированном от прочей вселенной раю для двоих, но все мы знаем — хотя в этот момент, конечно же, не помним, — что рая на земле нет. В том же романе Камиллы Лоранс есть прелестная в своей двусмысленности сцена: героиня читает статью для научного журнала, которую написал ее психоаналитик; она даже надеется — хочется сказать “воображает”, — что вдохновила его на этот текст. На какой же? “Любовь бессильна, даже если она взаимна, потому что не осознает, что она есть не что иное, как желание быть Одним, а это вынуждает нас признать невозможность установить между ними связь. Между кем? — Между двумя полами”*.

Хорошо, что эти моменты бывают в жизни. Хорошо и то, что они только бывают. Утрата иллюзии полного единства тел, душ, мыслей — это невероятно печально, но, наверное, необходимо. Не потеряв эти золотые мгновения, дни, месяцы, мы не становимся мудрее или взрослее. Худшее, что мы можем сделать, — потеряв, решить, что все дело только в том, что это не тот мужчина. Очень велика вероятность, что “не тем” окажется и следующий, и следующий, и еще один. Мы можем прийти к совершенно неверному выводу, что с самими мужчинами что-то не так. Возможно, мы их выбираем таким образом, а возможно, снова попали в плен иллюзий: мол, если очень любишь, синее сияющее перышко можно сохранить как имущество.

Есть такая точка зрения — она, наверное, спорна, на каждую точку зрения есть десяток других, — что радости, счастливые моменты любви даны нам как бы авансом. Если отношения сохранятся, то эти блесточки, этот свет позволят пережить все то трудное, иногда мучительное, что обязательно приносят любые близкие отношения с другим человеком. И именно потому, что зрелая любовь — тяжкий труд, нам подарено так щедро, так легко это сияние вначале. Мы его еще ничем не заслужили, это “предоплата”. Своего рода гуманитарная помощь — чтобы немного смягчить для нас труды и усилия последующего развития отношений.

Иногда из-за испытанной боли, трудностей, отчаяния перед взаимонепониманием женщины внутренне принимают решение больше в серьезные отношения с мужчинами не вступать: меня использовали, вот и я теперь буду их использовать. К счастью, чаще это решение неокончательное, “срок действия” — время зализывания ран, и в таком случае оно вполне функционально. Одна остроумная англичанка предупреждала читательниц своей колонки примерно так: “Не надейтесь на твердость такого рода решений. Стоит поклясться ни к кому больше не привязываться, довольствоваться хорошим сексом и ничего не ждать от отношений, как ловишь себя на том, что в пять утра, лежа рядом с мужчиной, чье имя ты не в состоянии вспомнить, придумываешь имена для пятерых детей от этого незнакомца”. В конце концов, потребность придавать отношениям значение довольна сильна.

Трудно предположить, если подумать хотя бы две минуты — а нам больше и не понадобится, — что это может быть источником счастья, вырабатывающим его регулярно и постоянно, как об этом твердит сентиментальная легенда.

Но может быть, счастье не в любви, а в семье как таковой, детях? Дети, в отличие от мужчин, имеют одно удивительное свойство (если, конечно, мы не говорим о мужчинах-инвалидах или очень уж инфантильных): они в нас остро нуждаются, и нуждаются постоянно. С детьми мы востребованы, мы самые главные. Конечно, семитысячный крик “мама” может уже немножко раздражать, будем честны. Но вот собственная единственность для этого существа, твоя абсолютная, бесспорная нужность — это важно. И не она ли заставляет многих без остатка растворяться в детях, лучшие свои душевные силы в них вкладывать? Почему мы верим в то, что так и будет продолжаться? Хорошая мать, не идеальная, не святая, — а та, которая рядом с ребенком, когда она ребенку нужна, и не рядом, когда он может без нее обойтись, которая в каком-то смысле не впала в зависимость от любви и привязанности своих детей, которая ими не кормится, не использует их как источник душевного питания, не тянет это счастье, как одеяло, на себя.

Ощущение, что ты нужна своим детям все меньше и меньше, и не так, и реже, может быть очень болезненным. И это тоже утрата и печаль. Но не пережив эту утрату и печаль, их не вырастишь. Работа не будет сделана, не отпустишь их в мир с благословением своей любви, но без мягкой удушающей руки на горле. Поскольку дети — дело долгое, от момента, когда мама начинает как-то относиться к нему, еще не рожденному, до момента, когда она, продолжая любить, ребенка отпускает, проходят годы. Много лет, если ребенок один, и еще больше лет, если их несколько. Годы и годы постоянной, ежедневной, почти ежечасной работы позволяют нам чувствовать и думать, что это что-то вечное, постоянное, — “жить для детей” считается пожизненной установкой. И является одним из самых горьких обманов в жизни взрослой женщины.

Дети вырастают и все равно уходят. Женщина может решить, что остается теперь только ждать внуков, и это означает, что она намеревается отобрать ребенка либо у сына, либо у дочери. А если у сына, то значит — у матери этого ребенка. Велик соблазн сыграть в эту беспроигрышную лотерею счастья еще раз, ощутить осчастливливающее золотое свечение детской привязанности. Решения могут быть и другие. Например, многие женщины, слишком много ожиданий возложившие на “счастье материнства”, резко отдаляются от своих выросших детей, сохраняя обиду: “Ах, я вам больше не нужна, ну так вот же вам”. Некоторые, в бессознательном стремлении сохранить эту связь, начинают болеть, потому что “мама болеет”, — это серьезно, это важно. Далеко не многие способны с благодарностью завершить эту главу своего опыта и, оставаясь матерью своим детям, по-прежнему оказываясь рядом, когда это нужно, двигаться дальше. Куда, собственно?

Не столь традиционно — не веками, а всего лишь десятилетиями сложено — представление о том, что при известных условиях источником сча­стья может быть дело, работа. Разумеется, если она “по призванию”, “любимая”.

Много лет назад выпивали мы университетской компанией у одной моей однокашницы. Ее матушка произнесла тост, всех подтекстов которого мы, сопливые, тогда понять не могли: “Дети, ваша жизнь сложится так уродливо, что самым важным в ней будет работа. За то, чтобы это по крайней мере была хорошая работа”. С тех пор переменилось многое — например, стало возможным представить себе такую женскую судьбу, в которой работа не только не самое важное, но и вообще не играет роли. И девочки, что сидели за тем столом, решили для себя этот вопрос по-разному — разумеется, годы спустя, когда стало возможно выбирать свой ответ: дочь хозяйки, например, стала успешной и известной бизнес-леди, то есть “выполнила и перевыполнила” предсказание мамы. Нашлись и другие ответы, гораздо более неожиданные, чем можно было представить тогда. Но и тогда, и даже теперь большинство женщин все-таки не мыслят себя вне профессии, без “хорошей работы”. Она требует немалых жертв, но и дает немало: ощущение места в большом мире, признание, особое удовольствие уметь и делать, азарт, чувство общности с коллегами, право конкурировать с ними же, собственные деньги, пищу для ума, возможность самоутверждения, уважительную причину для дурного настроения и невнимания к близким, встречи с разными людьми (в том числе и совершенно чудовищными), поездки в Урюпинск или Париж — это уж как повезет...

По-настоящему увлеченные люди, будь то мужчины или женщины, часто испытывают, особенно в середине жизни и позднее, самые острые переживания именно в связи с этой сферой. И — да, подумав минутку, нельзя не согласиться с Лидией Гинзбург: “Жить без профессии нельзя. Работа должна быть поднята если не до пафоса, то хотя бы до профессии, иначе она раздавит бездушностью. Можно халтурить попутно, но жить халтурой нестерпимо”.

Казалось бы, все к лучшему в этом лучшем из миров: еще одна область реализации, еще один источник счастья. Но и тут существует свой парадокс, своя ловушка. Если работа делается просто так, если в нее не вкладывается душа, если с ней не возникают отношения страстные и напряженные, если это не дело жизни, то и о счастье говорить не приходится. А если работа становится буквально жизнью? Мы все встречали увлеченных, талантливых, замечательных женщин, которые действительно жили работой. Но тут неумолимо вступает в действие такая тяжелая правда, которую мы не всегда хотим помнить: никакие отношения не длятся вечно. Так же, как и с любыми другими отношениями, — гарантий нет. Есть конкуренция, есть необходимость перестать делать то, что ты умеешь делать хорошо, и начинать делать то, что ты пока умеешь делать не очень хорошо, то есть рисковать, бояться, дергаться, переживать, не спать ночами. Очень больно ощущать, что твой опыт и умение сейчас почему-то оказались невостребо­ванными.

И часто отношения с любимой работой, которой отдана жизнь, заканчиваются так же, как и отношения в семье, — горечью, ощущением того, что было столько вложено, и вот я никому не нужна. И точно так же, как в личных отношениях: прекрасно, когда есть этот огонек, эта божья искра, это замечательное ощущение “могу и делаю”. И очень опасно, когда ожидается некая “благодарность”, фиксированный результат, которому ничто не может повредить и который никто не может отобрать. Почти всегда это ошибка, тяжелые и болезненные чувства за ближайшим поворотом. Даже умнейшие и талантливейшие не избегли такого печального удела. Может быть, в изначальной женской установке на приоритет отношений кроется особое коварство этой ловушки: не слишком ли мы прикипаем к делу и “команде” (ну, коллективу, какая разница)? Не слишком ли выкладываемся — все по той же извечной привычке “отдавать любимым все”? Не надеемся ли тайно на похвалу, на высокую и уважительную оценку тех, кто всего лишь использует наш труд?

Работать, знать свое дело, получать за это достойные деньги, чувствовать свою успешность, свою компетентность — одна из наибольших радостей жизни. Но точно так же, как и в других значимых отношениях, синее перышко и здесь не дается в руки. Более того, именно фантазия о гарантированном обладании им, похоже, и делает нас несчастливыми.

Вот и получается печальная история про “обманутых вкладчиков”: кому-то или чему-то приписывается функция постоянного сохранения и умножения вложений. Но если нечто можно “дать” или “не дать”, если кто-то может “сделать счастливой”, а кто-то — “заслуживать счастья”, то выходит сущая ерунда. Кто, собственно, это решает? Муж, начальник? Экзаменационная комиссия? Полный бред...

И, пожалуй, самое главное — как быть с непонятным, но засвидетельствованным многими фактом: острое ощущение счастья может посетить любую из нас в тяжелую и объективно неблагополучную минуту жизни. Когда все из рук вон плохо. Когда тревожно, одиноко, трудно. А может быть, не так уж и плохо, но причин для ликования вроде бы никаких. Или оно не так уж нуждается во внешних причинах? Может быть, способность испытывать счастье сродни способности испытывать искреннюю благодарность?

В зимний вечер, в снег и слякоть

Страж мой верный, ангел мой

Посылает мне троллейбус,

Самый теплый и сухой.

Ночью темной и огромной

С полки сбрасывает мне

Книжку давнюю, родную,

О неведомой стране.

В липкий, душный полдень летний

Он, погоду не кляня,

На скамейке у фонтана

Держит место для меня.

И в толпе, хоть раз в декаду,

Страж мой милый, ангел мой

Для меня организует

Восхищенный взгляд мужской.

Так чего же мне бояться?

И на что же мне роптать?

Что не можно с ним обняться?

Шкурку сжечь? Врасплох застать?

Марина Бородицкая