История нелюбимой Хрюшки - Я у себодна, или Веретено Василисы

Выживать — значит рождаться снова и снова.

Эрика Джонг

Когда случалось нам на группе подольше задержаться на Василисиной сказке, иногда возникали совершенно неожиданные вопросы: почему куколку, завещанную героине умирающей матерью, нужно было кормить: “На, куколка, покушай, моего горя послушай”? Почему глаза этой куколки загорались, как две свечки? Не привет ли это от не единожды упомянутого черепа? Уж не в родстве ли они — магические подарочки двух, так сказать, матерей? Почему Баба-яга такая прожорливая — в сказке это явно подчеркнуто, там “кушанья было настряпано человек на десять”? Кларисса Пинкола Эстес отвечает так:

“Прежде чем стряпать на Ягу, мы должны спросить себя: какой частью души питается столь дикая богиня? [...] Ягу нужно кормить. Если она останется голодной, вам не поздоровится”*.

Красиво сказано, правда? И вспоминается одна работа, в которой вот такого непрямого, поэтического смысла оказалось на целый пир всей группе. И хотя работа была вовсе не об инициации, интуиции, дикой богине и прочих возвышенных предметах, но моя собственная интуиция и, смею предположить, дикая богиня настойчиво подталкивают связать этот пир и ту сказочную “кормежку”. И вот как это было.

Героиня, Татьяна, вызвалась поработать со своим перееданием: “Все знаю, все понимаю, и все равно жру. Хочу зарезать свою внутреннюю хрюшку”. Уже по этой формулировке легко предположить — и не ошибиться, — что Татьяне хорошо знакома идея частей: говорят же о “внутреннем ребенке”, нашей детской части, так что же мешает быть и внутренним “львам, орлам и куропаткам”? Какой образ пришел в голову — там и горячо, там личный язык говорящего. Группы обычно готовы следовать в историю участницы и на символическом, и на буквальном, и на любом другом языке. На тему переедания работы бывают самые разные: в одних оживает Холодильник, в других — Калории, так почему бы и не Хрюшка? Однако же намерение зарезать это существо меня, прямо скажем, озадачило: я точно знаю, что расправа с собственными частями, даже просто попытка их игнорировать — например, не “кормить” — ведет не к внутреннему миру и целостности, а к конфликту, а то и к беде. Да, но героиня-то хочет именно этого! Или все-таки не совсем? Пытаюсь это выяснить:

— Хочу зарезать свою внутреннюю Хрюшку...

— И все-таки, где мы с ней встретимся? На ферме, где их для того и держат, чтобы зарезать? Или, скажем, в зоопарке, где зверей рассматривают, изучают и где можно понять, кто она тебе?

— Да, пожалуй, все-таки в зоопарке — надо же хоть познакомиться. Насчет “зарезать” я еще подумаю.

— И что же может стать результатом твоей работы?

— Понять, какая она, чего ей надо, почему она действует против моих интересов. Может, какой-то способ контроля найдется и без резни.

Это правда: искушение разделаться, избавиться, “зарезать” какую-нибудь свою нелюбимую часть бывает велико, но поддаваться ему не стоит. Татьяна это чувствует. Или, возможно, понимает. Если бы она не выбрала зоопарк, я предпринимала бы новые попытки оставить Хрюшке шанс: возможно, мы дошли бы и до логического конца: а что бы было, если и впрямь от нее избавиться? Уверяю вас, обязательно бы оказалось, что ничего хорошего. С самыми мрачными, уродливыми, неприемлемыми сторонами себя самой все равно приходится знакомиться, мириться и договариваться. Это, в общем-то, и есть пресловутое “принятие себя”: можно так и не полюбить свою внутреннюю Стерву, Ленивую Лахудру, Плаксу, Снежную Королеву, но знать их, понимать их потребности и слышать голоса для взрослой женщины необходимо.

Между прочим, именно они, наши нелюбимые, тщательно скрываемые даже от себя, часто могут рассказать нам такую острую, жизненно важную правду, какую не скажут более “ручные” части или роли. Неуправляемое поведение — хотя бы то же переедание — это всегда знак какого-то внутреннего разлада. Хрюшка за что-то берет реванш: вечером, когда контроль слабеет, когда усталая и голодная Татьяна добредает до дома. Да и сам запрос был не на тему избыточного веса, а о чем-то другом. За “понятными” темами всегда что-то прячется. О чем же эта история, что скрывалось на этот раз за такой знакомой многим жалобой: “Все знаю, все понимаю, а все равно жру”? Посмотрим.

— Таня, давай увидим, кто еще есть в твоем зоопарке.

И мы познакомились, то есть Татьяна определила место, выбрала на роли людей из группы, поменялась с каждым из персонажей ролями, озвучила монологи Жирафа, Коалы и Слона. (Согласитесь, это был зоопарк с неплохой коллекцией тропических животных.) Жираф гордился тем, что все видит сверху и не очень интересуется тем, что происходит на земле, — будь то посетители, сама “владелица” зоопарка Татьяна или другие звери. Коала вообще не стремился к общению, но предупредил о своих острых когтях и обманчиво плюшевой внешности. Слон, как и положено мифологическому, сказочно-басенному Слону, был мудр и велик и попенял Тане за то, что она недостаточно прислушивается к его мудрости: “Приходится каждый раз трубить тебе прямо в ухо: бу-у!” А вот и Хрюшка, совсем неуместная в этой экзотической компании, слишком обычная, неинтересная. Как и следовало ожидать, характер у Хрюшки оказался не сахар — у большинства нелюбимых частей он нелегкий, а вы как думали? Когда тебя отвергают, не слышат, да еще и зарезать грозят, у кого от такой жизни улучшатся манеры и возникнут теплые чувства к миру? Вот с какой Хрюшкой мы познакомились: она сначала села кулем, враскоряку, а потом и вовсе плюхнулась на пол своей клетки задом ко всему свету:

— Ну, свинья я. Че, не видишь? Живу тут. Ем. Эти все о себе воображают. Люди ходят, пялятся. А я вот им назло задницей повернусь, в дерьме поваляюсь, хрюкну и еще больше жру. Постоят, надоест, свалят. И черт с ними. Раздражают они меня, вот что. Чего приперлись? Да, я тупая, упертая и злая. Трескаю все подряд — меня выпусти, я и ребеночка сожрать могу, мне без разницы. Ничего не хочу. Ничего не интересно. Все жиром заплыло.

Душка, правда? И как обычно и бывает, это далеко не вся правда. Мы — и я, и сама Таня, и группа — пока еще не прошли испытание: приближаясь к нелюбимой части, всегда рискуешь получить пинок, шипение разъяренной змеюки или шматок грязи из лужи. Это ее привычный способ реагировать на отвержение, а ничего другого она и не ждет. Терпение — и мы узнаем чуть больше. Татьяна смотрит на свою Хрюшку в исполнении другой участницы и вдруг спохватывается:

— Ой, есть еще один зверь. Это Волчица. Вот здесь, напротив Хрюшки. Ее клетка не заперта, она ходит на охоту в лес и даже, кажется, там живет. Там живет, а здесь бывает. Волчица будет... Инна.

— А что Волчица говорит другим? Поменяйся с ней ролями.

— Жираф для меня высоковат, Коала может меня интересовать только если свалится, Слон — это вообще не мой масштаб. (К Хрюшке.) А за тобой я приду. Когда-нибудь, когда время настанет. Я поджарая, деловая Волчица. У меня в лесу в логове волчата, мне их кормить надо. Я рыскаю целыми днями, мне не до тебя. Ты — корм для моих детей на всякий случай, на черный день. (Обмен ролями, Таня в роли Хрюшки слушает Волчицу и отвечает.)

— А я все равно ничего не чувствую, даже не боюсь тебя. Корм так корм. Я и есть корм, тупая и покорная. Я даже сопротивляться не буду, подставлю жирную шею — вот так, чтоб уж побыстрей. Жертва я по жизни, тупая и противная. Мне и себя-то не жалко. Так мне и надо. Я знаю, что когда-нибудь ты за мной придешь. Корм так корм. На что я еще гожусь-то?

Таня смотрит на странный, даже несколько зловещий диалог своих частей — неопрятной и не вызывающей сочувствия жертвы и по-деловому равнодушного хищника-агрессора. И вместе с ней мы видим, что эти два зверя явно отличаются от первых трех: и фон их жизни к нам поближе, и речи хоть и непонятны, но заряжены какой-то тоской, полны намеков... Между ними действительно что-то есть: притяжение, подтекст, давнее знакомство. И обе они — самки. И явно что-то значат эти зеркальные упоминания: “ребеночка сожрать” — “детей кормить”. У этих двух есть история, в их монологах появляется время. Сейчас что-то “щелкнет”, замкнется и произойдет. Обязательно, раз повеяло не просто навозом и кровищей, а тоской и тайной. Смыслом...

— Слушая Хрюшку, я вдруг вспомнила того веселого, безбашенного поросенка, которым она была. Давно не вспоминала.

— Познакомимся с ним? Стань Поросенком. История Хрюшки, действие второе. Где мы?

— Мы в лесу. Я дикий поросенок. Резвый, жилистый, с большой башкой и тощим задом. Я полосатый, щетинистый, шустрый, веселый. У меня чуткий пятачок, и я всюду сую свой нос.

— Ты любопытный?

— Я не любопытный, я — любознательный!

Во время всего этого диалога мы на четвереньках — буквально, рискуя колготками — довольно быстро обегаем “мир Поросенка” в стороне от застывшей сцены Зоопарка. Конечно, дикий лес, где живет дикий Поросенок, — это другое пространство. Там есть опасности — хищники, охотники, но все интересно и разнообразно; это место жизни и развития, а не заточения. Поросенок “носит” покровительственную окраску, этакое дитя в камуфляже; он создан для такого леса и образа жизни. Голова в этом образе жизни явно занимает не последнее место. Обратим внимание: “предок” Хрюшки отличается от нее не только мастью, характером и комплекцией, но и полом. Поросенок, конечно же, мальчик. Шустрый, себе на уме, активный и очень цельный, духом и телом крепкий, ладненький. “Счастливый внутренний ребенок”, как сказали бы некоторые мои коллеги, и я соглашусь.

— Поросенок, что есть в твоем лесу? Куда ты суешь свой любознательный нос?

— Так, здесь лисы. Нора вонючая, на то и лисы. Курицу жрут. Дальше. Медведи опять детей делают. Это я уже видел, дальше. Ну, тут змеи — с ними лучше не связываться. Они мне ничего сделать не могут, но у меня с ними мало общего. Сегодня в моем лесу ничего особенно нового, все занимаются своими делами, и я тоже.

— А “твои дела” — это что?

— Видеть, бегать, принюхиваться, узнавать, жить, расти.

— А ты боишься волков или, может, охотников?

— Я осторожный, у меня нюх хороший. Если что — убегу к своим.

— Кем ты станешь, когда вырастешь?

— Кабаном, как папа с мамой.

И Поросенок тут же вырос. Мы распрямились и еще раз обошли “его поляну”.

— Я могучий, литой зверь. Никого не трогаю сам, но и меня никто не трогает. Я все здесь знаю, понимаю свои границы. Хозяин.

— С кем ты встречаешься в этом лесу?

— Да вот с Волчицей. Мы не враги, мы соседи. Привет, серая.

— Привет. Ну, как у тебя дела?

— Да все путем. А твои как?

— Растут помаленьку. Я на твою территорию не посягаю, так, мимо пробегала. Дай, думаю, поздороваюсь с соседом.

— Да и я к тебе не ломлюсь, мне своих полян хватает.

— Ну ладно, побегу. Приятно было повидаться.

— Давай. Пока.

Я предложила Волчице и Кабану (разумеется, весь их диалог задан Татьяной через обмен ролями, это же ее личные “внутренние звери”) обменяться каким-нибудь ритуальным жестом, которым они, как правило, здороваются и прощаются. Мы же все понимаем, что это не обычные животные, почему бы им не иметь своих традиций и этикета? На эту мысль меня навело то, как они стоят во время разговора: очень достойно, красиво, несколько официально — так на дипломатическом приеме могут держаться “очень важные персоны” равного статуса. И Секач с Волчицей обмениваются затейливыми мушкетерскими поклонами, неизвестно откуда взявшимися в этом “диком, диком лесу”. Волчица удаляется. А я спрашиваю у Секача:

— Что ты скажешь Тане, хозяйке зоопарка? Давай-ка туда заглянем. (В роли Тани все это время оставалась исполнительница роли Хрюшки — Хрюшка-то превратилась в Поросенка, а потом и в Секача уже после обмена ролями. Зоопарк остался таким, каким и был — только Хрюшкина клетка пустая. И вот что сказал Секач.)

— Здесь надо сломать клетки. Особенно вот эту. Не нравится она мне. (Догадываетесь, какая клетка особенно не нравится Секачу? Обмен ролями; Таня, уже как Таня, обращается к Секачу, в которого, естественно, с превеликим удовольствием перевоплощается исполнительница роли Хрюшки):

— Покажи, как это сделать.

— Показать? Легко!

Клетку у нас обозначает, естественно, наш обычный многофункциональный стул — серенький такой, складной. Секач, поигрывая могучими мышцами, — а сама Таня, надо заметить, женщина стройная и крепкая, сложена прекрасно, и не как нынешние фотомодели, а примерно как голливудские звезды пятидесятых, “все при ней” — подходит к клетке. К той самой, где в “первом действии” валялась в луже нелюбимая и беспомощная Хрюшка. Грозно так подходит, но сдержанно; примеривается... и ка-ак швырнет этот ненавистный стул о дальнюю свободную стенку! Кто-то из аудитории аж пискнул — не от страха, а от восторга.

— Вот так, примерно. Еще показать?

И мы повторяем это и второй, и третий раз — да так, что стул пару раз крутанулся в воздухе. Поменялись ролями — понятно, что ломать клетку было сподручнее из роли Секача — и Таня, уже сама от себя, говорит:

— Я бы хотела, чтобы они все вместе, синхронно и слаженно сломали все клетки! И эту — еще разочек, только медленней. И все вместе.

Что звери и сделали. Секач, Волчица, Слон, Жираф и Коала. Уже без грохота и больших усилий, зато вместе, синхронно и красиво. И мы догадываемся, что речь идет о воссоединении изолированных частей, о превращении “зверинца” в какую-то более естественную среду, где у каждого есть свои права и границы.

Когда группа делилась с Татьяной чувствами, возникавшими по ходу ее работы, было сказано много важных вещей, в самой работе остававшихся “в подтексте”. Например, об опыте саморазрушения — скверной едой или идиотскими же диетами, трудоголическими подвигами или жизнью с ежедневно унижающим партнером. Например, о своих внутренних Жертве и Агрессоре — у кого же их нет? — и о том, откуда они взялись именно такие; что называется, кто научил. О контакте со своей детской или подростковой — особенно подростковой — частью; о нежелании быть женщиной именно в этот период. О том, что некоторых из нас материнство — одобряемая, “санкционированная” обществом роль — примиряет с нелюбимыми, неприемлемыми аспектами женской жизни, словно дает разрешение быть женщиной... Но “почему-то” как раз в этой роли мы порой становимся агрессивны, поедом едим себя и других. О непростых отношениях с менструальным циклом, чувстве брезгливости и страха перед нормальным функционированием своего тела — и вновь о том, откуда такое немилосердное отношение к своей женской природе, где и от кого мы набрались представлений о “грязной” телесной сущности. О депрессии, когда хочется повернуться спиной ко всему миру. О спасительной любознательности. Об отношении к внутренней мужской части — если бывает “внутренний ребенок”, то как же без “внутреннего мужчины”? В общем, о важных и разных вещах.

Как и любая другая, эта работа могла повернуть совсем в другом направлении: не появись яркий образ дикого Поросенка, я все равно спросила бы, давно ли Хрюшка сидит в клетке и как она туда попала; “детская” тематика от нас никуда бы не делась. А может быть, мы вышли бы на прямой разговор пленницы и самой Татьяны — наверняка им нашлось бы, что сказать друг другу. Когда мы разыгрываем наши истории, “ключ” не столько в теориях и интерпретациях, сколько в реакциях, спонтанно возникающих чувствах и ассоциациях героини: холодно... теплее... горячо, вот оно! Могло быть пять других историй, но родилась все-таки эта. Между прочим, неповторимость процесса — часть его ценности: мы же все понимаем, что в другой группе или в другой день Татьяна рассказала бы другую сказку — и в ней тоже была бы своя правда. Но в этот раз все получилось на одном дыхании — с одышливым трудным вдохом и резким взрывным выдохом. Вся работа заняла меньше часа, нас в тот день ждали еще четыре.

Может, мне бы и хотелось сказать, что “с тех пор они жили счастливо”, а Таня питается одними полезными продуктами и больше не нуждается в “вечернем жоре”, но... не скажу. Во-первых, я этого просто не знаю, поскольку работа из недавних, а жизнь продолжается. А во-вторых... Сама Татьяна в конце дня сказала:

— Для меня это была история не про еду, а про право на жизнь. Вот даже так.

Но разве бывают истории просто про еду? Конечно, нет. Во всяком случае, в нашей работе. Желание увидеть больше — вот что приводит в группу самых разных женщин, это наш “общий знаменатель”. Те, кто настроен решать проблемы в том виде, в каком они обнаружились, ищут других способов. Есть таблетки для снижения аппетита, есть аналогичные “таблетки” для всего на свете — они гораздо популярнее, их много, о них легче рассказывать знакомым. Обсуждать новую диету или любое другое принятое средство можно без особых усилий и почти с кем угодно. Обсуждать свою работу в группе, несмотря на то, что при ней присутствовали и в ней участвовали другие люди, — почти невозможно. Или незачем. Не все пути ведут в темный лес. Туда обычно отправляются либо те, кто искушен в таких путешествиях и знаком с их возможностями, либо те, кому именно сейчас туда почему-то очень нужно попасть. До зарезу...

История нелюбимой Хрюшки - Я у себодна, или Веретено Василисы - Михайлова Е.Л.