4. Заподноевропейский и русский экзистенциализм, два взгляда, два вида эмоций. - Проблема Абсолюта и духовной индивидуальности в философском диалоге Лосского, Вышеславцева и Франка - С. В. Дворянов

Ранний Хайдеггер (как, впрочем, и весь европейский экзистенциализм 20-го века) приходит к тому, что условием бытийственности, или существования “я” признает пребывание в неком эмоциональном поле. Современный мир нивелирует и выхолащивает индивидуальность (своеобразие), она тонет в потоке однотональности, технического однообразия, сознание человека анонимно (das Man), оно размыто в блеклой повседневности, а индивидуальность человека лишена эмоционального осмысления происходящих с нею цивилизационных метаморфоз. Отсюда в экзистенциализме внимание к аффективности, страсть к изучению страстей. К примеру, аффект страха рождает ощущение ценности, “незаменимости” собственной жизни, поскольку в нем приоткрывается пограничность бытия и не-бытия. Западноевропейский экзистенциализм 20-го столетия (увы, даже и в лице своих религиозных представителей) апеллирует к эмоциональной сфере, но не апеллирует к ее источнику - Абсолюту, как Высшей Личности. Экзистенциализм ищет в эмоциях заповедного блаженства, и даже экстаза ( тот же Хайдеггер говорит о “бытии как э к с т а т и ч е с к о м измерении экзистенции”17)), однако искомого блаженства не обретает. Все это есть “настроения неистинные”, как выразился в свое время зачинатель экзистенциализма, Кьеркегор. Истинными же настроениями можно назвать трепетное, эмоциональное переживание вечности, которое дарует Высшая Личность - Бог, и здесь экзистенциализм переходит в онтологизм, в метафизику человеческого (духовного) бытия.

Лосский в работе “Бог и мировое зло”, давая примеры подобных “истинных настроений”, приводит выдержки из книги американского философа У. Джемса “Многообразие религиозного опыта”. В числе множества других примеров Лосский ссылается на рассказ одного моряка, приводимый из книги Джемса : “Дул сильный ветер, мы шли под парусами, держа курс на север, чтобы уйти от непогоды. Когда пробило четыре склянки, нам пришлось убрать бом-кливер, и я сел верхом на рею<...> Я вдруг почувствовал, что рея подалась подо мною, парус выскользнул у меня из рук, и я опрокинулся назад, повиснув на одной ноге вниз головою над бушующей пучиной блестящей белой пены, рассекаемой носом корабля. Вместо испуга я ощутил л и к о в а н и е в о с т о р г а (курсив С.Д. ), вызванное моей уверенностью в вечной жизни. Хотя я был на волосок от смерти и ясно сознавал всю опасность, у меня не было другого ощущения, кроме радости. Вероятно, я провисел в таком положении не более пяти секунд, но за это время успел пережить целый век блаженства.<...> И я помню только, что, насколько у меня хватало голосу, я возносил Богу хвалы, разносившиеся над мрачною пучиною вод”18).

Религиозный опыт простого моряка ( в плане экзистенциальном) ничем не отличается от опыта умудренного философа, о чем свидетельствуют, например, признания С.Булгакова в его книге “Свет невечерний”, также приводимые Лосским в его книге “Бог и мировое зло”. Вот наиболее характерный отрывок из этих признаний : “...И то, что на миг лишь блеснуло, чтобы тотчас же погаснуть в тот степной вечер, теперь звучало и пело, сплетаясь в торжественном дивном хорале. Передо мною горел первый день мироздания. Все было ясно, все стало примиренным, исполненным звенящей радостью. Сердце готово было разорваться от блаженства. Нет жизни и смерти, есть одно вечное, неподвижное д н е с ь Н ы н е о т п у щ а ю щ и, звучало в душе и природе...”19)

Нам следует дополнить описание приведенных выше экзистенциальных переживаний еще одним поучительным живым примером. Мы имеем ввиду яркое свидетельство об аналогичном мистическом опыте в духовной биографии С.Л. Франка. К этому опыту необходимо относится в высшей степени почтительно, учитывая тот факт, что спонтанное духовное состояние религиозного преображения у Франка наступило в преддверии близкой смерти. Вот как это состояние описывает родной брат философа Л.В.Зак : “Однажды утром, за несколько дней до кончины С.Л., я застал его чем-то взволнованным и радостно удивленным. Вот что я услышал из его уст : “Послушай, - сказал он мне - я сегодня ночью пережил нечто очень необыкновенное, нечто очень удивительное. Я лежал и мучился и вдруг почувствовал, что мои мучения и страдания Христа - одно и то же страдание. В моих страданиях я приобщился к какой-то Литургии и в ней соучаствовал, и в наивысшей ее точке я приобщился не только ко страданиям Христа, а, как ни дерзновенно сказать, к самой сущности Христа. Земные формы вина и хлеба (как крови и плоти Христовой, прим.С.Д.) - ничто в сравнении с тем, что я имел; и я впал в блаженство. Как странно, что я пережил : ведь это вне всего того, о чем я всю жизнь размышлял. Как это вдруг пришло ко мне ?” - Я думаю, что этот мистический опыт, данный семену Людвиговичу, был высшей точкой всех его прежних исканий и увенчанием их”20).

Н.О. Лосский постоянно подчеркивал, что каждому субъекту присуще стремление к “абсолютной полноте бытия”. Основным (категорическим) отличием европейского экзистенциализма и русской религиозной философии ( если сравнение проводить в онтологической плоскости) является тот факт, что экзистенциализм рассматривает бытие в его отношении к небытию, в то время как русские мыслители пытаются рассматривать бытие в его отношении к абсолютной полноте бытия. В свое время Лосский довольно справедливо отметил тот факт, что “совершенное небытие есть только з а д а ч а для мысли, идеально ставимый предел : совершенное небытие не может быть дано, возможно только большее или меньшее приближение к совершенному уничтожению”, в то время как “абсолютная полнота бытия” в религиозном опыте дана как Бог, именно поэтому ее можно назвать “Божественной полнотой бытия”21).

Интерес экзистенциализма к рассмотрению “совершенного небытия” предопределяет и его интерес к проблеме смерти, самому феномену смерти, умирания, исчезновения, угасания, в то время как русскую религиозную философию, ( одним из свойств которой является устремленность и нацеленность на духовное возрастание личности), напротив, интересует проблема б е с с м е р т и я. Вот какими словами Лосский заканчивает изложение своей “персоналистической теодицеи” : “В моем персонализме, далее, выдвинута на первый план идея с у б с т а н ц и а л ь н о с т и каждого деятеля как существа сверхвременного, как вечного индивидуума, обладающего л и ч н ы м и н д и в и д у а л ь н ы м б е с с м е р т и е м”22).