Старовойтов В.В. Специфика гуманитарного познания и психоанализ

Вильгельмом Дильтеем была поставлена проблема выявления присущего только гуманитарным наукам характера научности. Согласно Дильтею, в отличие от естествознания, которое наблюдает, связывает и истолковывает разрозненные факты внешнего опыта, "явления душевной жизни не даны извне и не чужды нам, но знакомы непосредственно, так как в той или иной степени мы сами их переживали".¹⁾ Такое непосредственное, интуитивное постижение явлений душевной жизни Дильтей называет "пониманием". Он считал, что субъективная достоверность такого понимания не может быть обоснована никаким логическим заключением. Понимание нами самих себя и других людей возможно, по Дильтею, лишь благодаря тому, что мы вносим собственную пережитую жизнь в каждый вид выражения собственной и чужой жизни. Поэтому методом наук о духе, согласно Дильтею, является описательная психология, которая лишь описывает переживаемые человеком душевные состояния. Он противопоставляет описательную психологию объяснительной, цель которой - давать причинные объяснения психических явлений. Дильтей называет свою описательную психологию, ее предмет и метод герменевтикой, а связь переживания, выражения и понимания становится у Дильтея единственной процедурой, посредством которой нам становится доступно понимание жизни.

Говоря о специфике гуманитарного познания, Дильтей пишет о том, что в нем "понятия, всеобщие суждения и общие теории являются не гипотезами о чем-то таком, к чему мы привязываем внешние впечатления, но результатом переживания и понимания". Иными словами, психологическое переживание и описание естественным образом переходит у Дильтея в психологическое изыскание: "В гуманитарно-научном методе заключается постоянное взаимодействие переживания и понятия. В переживании индивидуальных и коллективных связей гуманитарно-научные понятия находят своё воплощение, подобно тому, как, с другой стороны, непосредственное повторное переживание само возвышается до степени научного познания при посредстве общих форм мышления". Российский философ В.М.Розин, говоря о вкладе В.Дильтея в обоснование специфики гуманитарного познания, пишет о том, что Дильтей "не только обосновал возможность и специфику гуманитарного познания, но проблематизировал его, показав зависимость гуманитарного познания от установок познающего, сочетание в гуманитарном познании внешне противоположных процедур - интуитивного постижения и понятийного анализа, принадлежность исследователя и его объекта к одной реальности, значение в гуманитарном познании понимания и интерпретаций".²⁾

Дальнейшая разработка специфики гуманитарного знания связана с именем Макса Вебера, который различал научное знание и знание о ценностях, где суждения людей об одном и том же предмете могут различаться, а также проводил тщательное различение двух понятий - "объяснение" и "понимание". По мнению российского философа В.М.Розина, Макс Вебер "усиливает тезис Дильтея о зависимости гуманитарного познания от установок познающего, связывая эту зависимость с ценностями исследователя. Во-вторых, показывает, что гуманитарное познание представляет собой не просто изучение некоторого явления, но одновременно его конституирование, внесение в него смысла, ценностей. В-третьих, оригинально решает проблему сочетания в гуманитарном познании индивидуализирующих и генерализирующих методов. "Разумеется,- пишет Вебер, - это не означает, что в области наук о культуре познание общего, образование абстрактных родовых понятий и знание правил, попытка формулировать "закономерные" связи вообще не имеют научного оправдания. Напротив… Следует только всегда помнить, что установление закономерностей такого рода - не цель, а средство познания"".³⁾

М.Бахтин, прекрасно знавший труды своих предшественников - Дильтея, Риккерта, Вебера, и других - определил специфику гуманитарного познания как активный процесс диалогического общения. По мнению Бахтина, "субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим".⁴⁾ Таким образом, согласно М.Бахтину, "объект познания в гуманитарных науках не просто принадлежит к той же действительности, что и познающий, но что он не менее активен, чем познающий субъект".⁵⁾ Предмет науки о духе, - пишет Бахтин, - "не один, а два "духа" (изучаемый и изучающий, которые не должны сливаться в один дух). Настоящим предметом является взаимоотношение и взаимодействие "духов"".⁶⁾

Хотя М.Бахтин отказывается от непреодолимой границы между гуманитарными и естественными науками, полагая, что она была опровергнута дальнейшим развитием гуманитарных наук, он, тем не менее, подчеркивает их своеобразие, говоря о том, что "пределом точности в естественных науках является идентификация (а=а). В гуманитарных науках точность - преодоление чуждости чужого без превращения его в чисто своё (подмены всякого рода, модернизация, неузнавание чужого и т.п.".⁷⁾ Данную точку зрения М.Бахтина относительно специфики гуманитарного и научного знания разделяет российский философ В.М.Розин, который пишет о едином генетическом ядре (инварианте) наук, которое "включает в себя: установку на познание явлений; выделение определенной области изучения (научного предмета); построение идеальных объектов и фиксирующих их научных понятий; сведение более сложных явлений, принадлежащих области изучения, к более простым, фактически же - к сконструированным идеальным объектам; получение теоретических знаний об идеальных объектах в процедурах доказательства; построение теории, что предполагает, с одной стороны, разрешение проблем, выделенных относительно области изучения, с другой - "снятие" эмпирических знаний (они должны быть переформулированы, отнесены к идеальным объектам и затем получены в доказательстве, с третьей - обоснование всего построения (то есть системы теоретических знаний, идеальных объектов и понятий) в соответствии с принятыми в данное время критериями строгости и научности".⁸⁾ В то же самое время, В.М.Розин говорит о специфике гуманитарного познания. "В гуманитарном подходе, - пишет Розин, - цели науки снова переосмысляются: помимо познания подлинной реальности, истолковываемой теперь в оппозиции к природе (не природа, а культура, история, духовные феномены и т.п.), ставится задача получить теоретическое объяснение, принципиально учитывающее, во-первых, позицию исследователя, во-вторых, особенности гуманитарной реальности, в частности то обстоятельство, что гуманитарное познание конституирует познаваемый объект, который, в свою очередь, активен по отношению к исследователю. Выражая различные аспекты и интересы культуры (а также разных культур), имея в виду разные типы социализации и культурные практики, исследователи по-разному видят один и тот же эмпирический материал (явление) и поэтому различно истолковывают и объясняют его в гуманитарной науке". Таким образом, по мнению российского философа, "в гуманитарном научном познании исследуемый объект выделяется, проблематизируется и объясняется с точки зрения личности и ценностей самого исследователя".

Вследствие активности изучаемого объекта в гуманитарных науках и возможности его изменения, а также вследствие возможности изменения взглядов самого исследователя на данный объект, гуманитарное знание о нем может претерпевать изменение. "Когда объект меняется (например, рефлексивно реагируя на теоретическое знание о нем) или просто эволюционирует, или же меняется подход исследователя к объекту, то начинается новый цикл гуманитарного познания, создаются новые интерпретации, на их основе формулируются эмпирические знания и закономерности, и затем уже на основе этих знаний и закономерностей формируются идеальные объекты, теоретические знания, процедуры их построения и, наконец, теория". Согласно В.М.Розину, "объект гуманитарного познания расположен на пересечении двух сфер: истолкования текстов и теоретического обоснования предложенного исследователем истолкования". "Особый случай гуманитарного познания, - пишет Розин, - сближающий его с социальным познанием, - возможность формировать объект гуманитарной науки. Например, для ряда психологических гуманитарных теорий в психологической практике были созданы свои типы психик (клиентов). Наиболее известный случай - психоанализ, создавший своего психоаналитического клиента. В рамках этой практики клиенту внушаются именно те знания, схемы и формы поведения, которые отвечают психоаналитической теории. И в том случае, если это удается (что, естественно, получается не так уж часто), человек частично начинает вести себя в соответствии с теорией".

Сравнение психоанализа с гуманитарным научным познанием

Как и в гуманитарном научном познании, в психотерапии для понимания других людей необходимо использовать свои собственные отклики. С этим положением согласны самые разные исследователи. Так, известный французский феноменолог Мерло-Понти писал о том, "что, в конечном счете, действия других всегда будут пониматься через мои собственные действия",⁹⁾ а российский философ А.М.Руткевич - о том, что "в случае психотерапии к безусловным предпосылкам принадлежит опыт собственных душевных сил и конфликтов".¹⁰⁾ Говоря о том, что созданная Фрейдом психологическая система соответствовала его личным особенностям, П.Розен в качестве доказательства этого приводит слова Фрейда о том, что "мои мысли постоянно пронизаны "личным соотнесением", о котором я не имею ни малейшего представления, но которое выдает себя посредством … забывания мною имен. Как если бы я был обязан сравнивать всё, что я слышу по поводу других людей, с собой; как если бы мои личные комплексы приводились в готовность всегда, когда в поле моего внимания попадает другой человек. По всей видимости, это не может быть моей собственной особенностью: скорее это содержит указание на тот способ, которым мы вообще понимаем нечто отличное от нас. У меня есть причина предполагать, что другие люди очень похожи на меня в этом отношении".¹¹⁾ Однако, по мнению современных немецких психоаналитиков Х.Томэ и Х.Кэхеле, психоанализ не должен ограничиваться одним лишь описанием переживаемых человеком душевных состояний, поэтому "любое систематическое исследование психоаналитической ситуации должно … включать наряду с пониманием также и объяснение".¹²⁾ В то же самое время, немецкие исследователи признают, что "логика психоаналитических объяснений и их положение между описанием, мотивационным контекстом и функциональным контекстом сами по себе составляют проблему".

Вслед за Рикёром, многие психоаналитики пришли к мысли о том, что психоаналитический метод является одной из форм герменевтики. Сам Рикёр писал о "сугубо эпистемологической относительности психического объекта, открытого многочисленным герменевтическим прочтениям, которые становятся возможными благодаря соединению симптома, аналитического метода и интерпретирующей модели".¹³⁾ Однако герменевтический метод в психоанализе имеет свои особенности, поскольку интерпретации делаются в психоанализе не в отношении текста, а в отношении пациента с терапевтическими целями. В этом смысле, по мнению современных немецких психоаналитиков Х.Томэ и Х.Кэхеле, можно говорить "о технологической герменевтике, существенно отличающейся от теологической и филологической герменевтики".¹⁴⁾ Сторонники интерсубъективного подхода в современном психоанализе также считают, что "психоаналитические интерпретации надо оценивать в свете герменевтических критериев, которые включают: логическую согласованность аргументов, обстоятельность толкований, соответствие интерпретаций общепринятым психологическим знаниям, а также эстетическую привлекательность анализа при раскрытии до сих пор скрытых паттернов упорядочивания исследуемого материала".¹⁵⁾ В то же самое время, психоаналитик, согласно Х.Томэ и Х.Кэхеле, "не может замкнуться внутри герменевтического круга. Попытка доказать терапевтическую эффективность психоаналитических интерпретаций заставляет аналитиков выйти хотя бы на один шаг из герменевтического круга и поднять вопрос об эмпирическом доказательстве изменения".¹⁶⁾ Однако в целом, по мнению немецких исследователей, "герменевтическая школа психоанализа интересовалась эффективностью терапии лишь голословно. С достойной удивления непритязательностью аналитики удовлетворяются субъективными данными, то есть истиной изнутри герменевтического круга, специфичной для каждой диады".

Что касается зависимости психоаналитического познания от установок познающего, то она наглядно проявилась уже в классическом психоанализе. Так, при описании личности Фрейда, Х.Кохут говорит о его рационалистическом складе ума, приводя в доказательство слова Фрейда о том, что "рационалистический или, быть может, аналитический склад моей психики противится тому, чтобы я был увлечен произведением и не понимал, почему я взволнован и что меня волнует".¹⁷⁾ По мнению Кохута, такие особенности личности Фрейда "стали основой предпочтения им мыслительных содержаний, того, что четко определено и поддается определению; именно особенности его личности заставляли его избегать области бессодержательных форм, напряженных и необъяснимых эмоций",результатом чего, по мнению Кохута, стало то, что Фрейд "стал придавать особое значение одной стороне психической жизни [структурной психологии, психологии конфликта] и пренебрегать другой (областью нарциссизма, архаичными нарциссическими состояниями)".В частности, это привело к тому, что Фрейд стал уделять особое внимание эдипову комплексу, а не ранним довербальным отношениям между матерью и ребенком. П.Розен пишет о том, что, "как затем показали Эрих Фромм и другие исследователи, воспринимать взаимоотношение между матерью и сыном в сексуальных терминах, значит быть в некотором смысле крайне рационалистическим человеком и не обращать внимания на менее рациональную сферу отсутствия у ребенка начальной дифференциации между собственным Я и внешним миром".¹⁸⁾

В то же самое время, другие аналитики могли иметь иные предпочтения. Например, Адлера, который интерпретировал каждый симптом как оружие паразитического самоутверждения, интересовали не причины невроза, а его цели. Кроме того, он делал акцент на текущих причинах конфликтов и порожденных данной культурой дисгармоний, и не считал, в отличие от Фрейда, что эмоциональные проблемы берут свое начало от детства пациента. Как известно, взгляды Фрейда и Юнга на бессознательное также существенно расходились. По мнению П.Розена, "для Фрейда бессознательное было, главным образом, регрессивным; когда Юнг оспорил эту точку зрения, Фрейд посчитал, что Юнг всецело отходит от признания понятия бессознательного. Но также можно сказать, что у Юнга была просто иная концепция бессознательного; Юнг более высоко оценивал творческий потенциал бессознательного и видел в неизвестном по меньшей мере столько же жизнеутверждающих сил, сколько и смертельно опасных".

Такое разнообразие во взглядах психоаналитиков обусловлено природой тех проблем, с которыми они сталкиваются. Так, сам Фрейд писал о "сверхдетерминированности" психических симптомов. По мнению российского философа А.М.Руткевича, такой плюрализм в психоаналитических взглядах вызван тем, что "факт и интерпретация настолько слиты в психоанализе, что проверка общетеоретических высказываний психоаналитиков независимыми опытными данными является невозможной",¹⁹⁾ поэтому "единственным аргументом в пользу той или иной трактовки душевных процессов оказывается согласие с этой трактовкой пациента".

Как и в гуманитарном познании, психоанализу свойственно сочетание внешне противоположных процедур - интуитивного постижения и понятийного анализа. Так, представители интерсубъективного направления в современном психоанализе согласны с представлением Кохута о том, что "эмпирическая и теоретическая сферы психоанализа определяются и ограничиваются исследовательской установкой эмпатии и интроспекции",²⁰⁾ причем "эмпатически-интроспективный способ исследования относится к попытке понимания проявлений личности, идущей скорее из ее внутренней, субъективной системы координат, нежели с внешней точки зрения".Более того, согласно точке зрения Кохута, "психоанализ - единственная наука о человеке, которая объясняет то, что прежде уже было ею понято".²¹⁾

Что касается внесения в психоаналитическое исследование ценностей психотерапевта, то оно обусловлено непроясненностью влияния собственных ценностей на ход анализа. В этой связи современные немецкие психоаналитики Х.Томэ и Х.Кэхеле пишут о том, что "чем в меньшей степени мы рассматриваем собственные ценности как объект исследования, тем больше они имеют тенденцию невольно и бессознательно влиять на нашу технику и теорию".²²⁾ В частности, Д.Винникотт открыто писал о том, что "теория переходного феномена, которую я сформулировал для личного пользования, влияет на то, что я вижу, слышу и делаю".²³⁾

Говоря о представлениях о взаимодействии аналитика и пациента, следует сказать, что они прошли длительный путь развития. Как мы видели, в классическом психоанализе Фрейд, исходя из соображений "научности", отрицал реальное влияние аналитика на психоаналитический процесс, в то время как возникающие у пациента изменения считались важнейшей переменной. Лишь в послевоенные годы была признана решающая роль психоаналитика в терапевтическом лечении. По мнению современных немецких психоаналитиков Х.Томэ и Х.Кэхеле, "утверждение плюралистического взгляда в теоретической парадигме, а не только его использование на практике, означало исследование разнородного влияния психоаналитика на пациента (и наоборот)".²⁴⁾ Ряд современных американских психоаналитиков также считают, что хотя "традиционно аналитики считали изменения, возникающие у пациента, важнейшей переменной, с современных позиций можно сказать, что такая точка зрения была упрощенной. Мы полагаем, что аналитик должен быть в достаточной мере открыт к изменениям, открыт к тому, чтобы менять свое поведение под влиянием пациента".²⁵⁾ Авторы интерсубъективного подхода в современном психоанализе также пишут о том, что " "знание" аналитика в психоаналитической ситуации является не большей "реальностью", чем "знание" пациента. Всё, что может быть познано психоаналитически, является субъективной реальностью пациента, аналитика и развертывающегося, постоянно изменяющегося интерсубъективного поля, образованного взаимодействием между ними".²⁶⁾ Известный французский феноменолог Мерло-Понти, говоря о терапевтическом взаимоотношении, также писал о том, что "изнутри моей собственной ситуации мне открывается ситуация больного, которого я исследую, и в этом феномене, имеющем два полюса, я учусь познавать себя так же, как и познавать больного".²⁷⁾ Примечательно, что даже языковое общение между аналитиком и пациентом становится всё более взаимным. Так, Х.Томэ и Х.Кэхеле рекомендуют избегать всех слов, "которые употребляются в языке психоаналитической теории. Важно говорить с пациентом на его собственном языке, чтобы получить доступ в его мир".²⁸⁾

Известный английский психоаналитик Д.Винникотт разработал концепцию игры как промежуточной креативной области между терапевтом и пациентом. По мнению Д.Винникотта, только в игре, которая должна быть свободной, без уступок и подчинения, может происходить подлинная психотерапия. "Интерпретация неполного материала, - считает Д.Винникотт, - это внушение, с которым пациент вынужден соглашаться, которому вынужден соответствовать. А вывод один: интерпретация вне пространства совместной игры пациента и терапевта вызывает сопротивление. Когда пациент не способен играть, интерпретация просто бесполезна, а может и нарушить психотерапевтический процесс".²⁹⁾ Как пишет английский психоаналитик, "будьте внимательны к способности пациента играть, то есть проявлять творчество в аналитической работе. Терапевт, который слишком много знает, может с легкостью украсть креативность пациента". Д.Винникотт также предостерегает психотерапевтов от "интерпретационного фанатизма", через который он сам прошел в свое время: "Я со страхом думаю, какие значительные изменения я задержал или не допустил, по причине своей потребности интерпретировать, у пациентов, которых я классифицировал и относил к определенной категории". Известный американский психоаналитик Лёвальд "также рассуждал относительно промежуточной области невроза переноса и болезни переноса и о новой выработке внутренней истории жизни пациента (чьими соавторами являются аналитик и пациент) и сравнивал эту промежуточную область с порождением иллюзии, игрой, чье специфическое воздействие зависит от ее одновременного восприятия как реальности и как творения воображения".³⁰⁾

Данные взгляды Д.Винникотта и Лёвальда созвучны представлениям М.Бубера о Я-Ты связи в отличие от Я-Оно связи. Российский философ Т.П.Лифинцева пишет о том, что, по Буберу, "существуют два подхода к бытию, к миру. Мы можем принимать подход рационалистически-сциентистского типа, который он также называет "функциональным" и "ориентирующим". В этом случае мы смотрим на мир только как на скопление предметов и орудий, которые так или иначе могут служить нашим целям и интересам…. Но возможен иной подход, при котором понятия пространства, времени и причинности оказываются совершенно бессмысленными. Этот подход Бубер называет "актуализирующим", "встречающим", "личностным", "диалогическим"…. Мир в таком случае предстает совершенно отличным от мира Оно и несоизмеримым с ним. Субъект как бы превращает объект в личность, объект зависит от субъекта так же, как и субъект от объекта".³¹⁾ По мнению Бубера, пишет Т.П.Лифинцева, "если Я с точки зрения науки или просто обыденного сознания рассматривает такой-то предмет, то последний уже "был", "состоялся", "фиксирован". Но если Я к тому же самому предмету обращается как к Ты, то предмет присутствует в настоящем". Эти взгляды Бубера находятся в русле представлений современных психоаналитиков о том, что "ситуация "здесь-и теперь" - основной стержень терапии - только недавно заявила во всеуслышание о своём заслуженно выдающемся положении".³²⁾ Как пишет Т.П.Лифинцева, "Бубер утверждал, что отношение Я-Ты взаимно в отличие от отношения Я-Оно, где активен только субъект",³³⁾ приводя слова Бубера о том, что "по ту сторону субъективного, по эту сторону объективного, на узкой кромке, где встречаются Я и Ты, лежит область Между". По мнению Бубера, "отношение Я-Ты всегда сопровождается любовью. Любовь в данном случае Бубер определяет как ответственность Я за Ты, ощущение того, что они необходимы друг другу. Любовь также выступает как интенциональность, направленность отношения Я-Ты. Ненависти и равнодушия тут быть не может".

Данные взгляды М.Бубера созвучны взглядам американского психолога К.Роджерса, который считал, что взаимоотношения - это и есть терапия, и который предлагал лечение любовью. "Под словом "любовь" Роджерс понимал то, что древние греки называли агапе. Греческая философия выделила два вида любви - эрос и агапе. Эрос характеризуется страстью к чему-либо, что могло бы удовлетворить любящего. Он включает в себя желание обладать любимым объектом или человеком. Агапе, наоборот, характеризуется желанием удовлетворить возлюбленного. Такая любовь ничего не требует взамен и хочет только роста и процветания объекта любви. Агапе - любовь крепнущая, любовь, которая, по определению, не обременяет и не обязывает того, кого любят".³⁴⁾

По мнению современных немецких психоаналитиков Х.Томэ и Х.Кэхеле, психоаналитический диалог между аналитиком и пациентом обладает уникальными возможностями в силу того, что "присущие ему дискурсивные правила в некоторых отношениях шире, чем в повседневном разговоре. Цель этого расширения масштаба, в котором интерпретация выступает как единственный, самый важный компонент, - позволить бессознательному быть внесённым в сферу сознания".³⁵⁾ Немецкие исследователи пишут о том, что "точка зрения пациента делает всё относительным. В этих взаимоотношениях двух личностей реальность проявляется в интерактивном процессе, в котором субъективные точки зрения участников всё время подвергаются проверке и достигается некий консенсус. Пациент и аналитик учатся быть понятными друг другу. Результатом успешного анализа является постепенное и взаимное подтверждение психических реальностей и удостоверенность в их подлинности".

Говоря, словами Бахтина, о преодолении чуждости чуждого без превращения его в чисто своё (подмены всякого рода, модернизация, неузнавание чужого и т.п.), можно сказать, что данная проблема имеет в психоанализе основополагающее значение, ибо, как считает ряд американских психоаналитиков, "когда аналитик совершает неизбежные ошибки в выявлении аффекта, настроения и/или мотивации, представляемой с позиции пациента, вслед за этим часто возникает аффективное состояние, вызванное такой неудачей. Характерной особенностью многих таких ошибок является возникающее у пациента ощущение, что к нему относятся как к "объекту", а его субъективные качества игнорируются или не замечаются (объектификация)".³⁶⁾ Создатели интерсубъективного подхода в современном психоанализе также полагают, что "нераспознанное несоответствие между достаточно структурированным миром аналитика и архаически организованным личностным пространством пациента …сплошь и рядом происходит от непонимания того, какие именно элементы архаических переживаний, передаваемых пациентом, аналитик не в состоянии уловить, потому что бессознательно ассимилирует их в свою собственную, иначе организованную субъективность. В результате ответные реакции аналитика могут восприниматься как грубый диссонанс, спираль реакций и контрреакций закручивается всё быстрее, и обе стороны не могут понять почему…. Конечным результатом этого является взгляд аналитика на пациента как на трудного, упорствующего в неподчинении субъекта, особенности которого, по-видимому, делают его непригодным для психоаналитической терапии".³⁷⁾ Немецкие психоаналитики Х.Томэ и Х.Кэхеле подчеркивают важность понимания истины ситуации с точки зрения самого пациента, говоря о том, что "очень важна форма, которую принимает интерпретация переноса. Если она построена так, как если бы пациент только всё воображал в отношениях "здесь-и-теперь", то игнорируется истина ситуации в восприятии пациента. Часто это ведет к тяжелым переживаниям отвержения и к раздражению, в результате чего появляется агрессия".³⁸⁾ По мнению ряда современных американских психоаналитиков, "эмпатический способ восприятия обозначает позицию слушания, позволяющую понять мир переживаний пациента в его системе координат. Речь не идет о непосредственном доступе к этому миру".³⁹⁾ Данные взгляды американских психоаналитиков созвучны взглядам французского феноменолога Мерло-Понти, который писал о том, что при взаимоотношении двух людей "то, что дано и изначально истинно, есть рефлексия, открытая нерефлексивному, рефлексивное схватывание нерефлексивного и равным образом есть устремленность моего опыта в направлении к другому, существование которого в горизонте моей жизни неоспоримо, если даже знание, которым я располагаю о нем, является несовершенным".⁴⁰⁾ С ними целиком согласны создатели интерсубъективного подхода, которые также считают, что "позиция непрерывного эмпатического исследования (то есть позиция последовательного постижения смысла проявлений пациента с точки зрения скорее внутренней, нежели внешней по отношению к субъективной "системе координат" пациента - в наибольшей мере способствует созданию интерсубъективного контекста, в котором субъективный мир пациента мог бы достичь максимального разворачивания, прояснения и преобразования".⁴¹⁾

Обращаясь к проблеме различного восприятия и истолкования одного и того же материала в психоанализе, следует сказать, что психоаналитики воспринимают, наблюдают и интерпретируют, исходя из своих сознательных и бессознательных теорий и представлений. По мнению российского философа А.М.Руткевича, "любое психическое образование или состояние - симптом, сновидение и т.д. - зависит от множества детерминирующих его факторов и не сводится к одной причинно следственной связи. Каждая из таких связей на определенной ступени интерпретации позволяет дать когерентную картину происходящего. Это создает возможность выдвижения нескольких, иногда конкурирующих и противостоящих друг другу интерпретаций".⁴²⁾ Подобная сверхдетерминированность, по мнению российского философа, "не является негативной характеристикой, указывающей на отсутствие единственной и исчерпывающей интерпретации, но положительной характеристикой сложного объекта познания". Французский герменевтик П.Рикёр также считает, что "интерпретация исходит из многосложного определения символов - из их сверхопределения, как говорит психоанализ; но всякая интерпретация по определению обедняет это богатство, эту многозначность и "переводит" символ в соответствии с сеткой прочтения, которое ей свойственно".⁴³⁾ А так как на интерпретации аналитика влияет его техника, обусловленная его теоретическими предпочтениями, его индивидуальные особенности, и т.д., то и результаты интерпретаций одного и того же явления могут быть совершенно различными у разных психоаналитиков. Так, современные немецкие психоаналитики Х.Томэ и Х.Кэхеле пишут о том, что "всем известно, что различные психоаналитические малыши очень сильно отличаются друг от друга. В теории Кохута вина по Фрейду, эдипов комплекс индивида и его интрапсихические конфликты являются продуктом нарциссических нарушений в раннем детстве. Психоаналитический младенец Кляйн совершенно другой. На этот раз крестными отцами были фрейдовский инстинкт смерти, недоброжелательство, ранние проявления которых не имеют противодействия и которые можно вынести, только разделив мир на хорошую и плохую грудь. Беспокойство вызывало то, что сходные эмпатические интроспективные методы - Кохут подчеркнул свою близость к Кляйн в этом отношении - приводят к совершенно различным реконструкциям раннего детства".⁴⁴⁾ Именно такое положение дел в психоанализе дало возможность российскому философу А.М.Руткевичу писать о том, что "наблюдения аналитика не являются интерсубъективными: вместе со сменой аналитика…может радикально поменяться диагноз, толкование симптомов и сновидений пациента".⁴⁵⁾

В качестве еще одного подобного примера приведем две совершенно разные интерпретации одного и того же сновидения, обсуждавшегося в книге Гринсона "Техника и практика психоанализа" (1968). Данное сновидение звучит так: "Я ожидаю, когда сменится красный свет светофора, и вдруг чувствую, что кто-то ударил меня сзади. Я в ярости выбегаю из машины и обнаруживаю, к своему облегчению, что это всего лишь мальчик на велосипеде. Моя машина не получила никаких повреждений". По мнению фрейдиста Гринсона, в данное сновидение вовлечено сравнение с отцом пациента в терминах сексуальной способности. Мальчик на велосипеде интерпретируется как мастурбация, а красный свет как проституция. Гринсон приходит к заключению, что пациент испытывает желанную фантазию, что мать не хочет вступать в сексуальное отношение с отцом, который не обладает большой потенцией. Аналитик же юнгианского направления, Йорэм Кауфман, истолковывает данное сновидение более феноменологически. Красный свет, по мнению Кауфмана, символизирует законы общества, некие общие, общепринятые правила поведения, коллективный запрет; маленький мальчик представляет собой инфантильную, детскую силу, действующую внутри сновидца, которая не целиком находится под его контролем; удар означает неконтролируемое юношеское нетерпение, не причинившее какого-либо вреда. Послание сновидцу данным сновидением на языке анализа символов звучит, поэтому, следующим образом: "тебя предупреждают относительно необходимости контролировать свою детскую, инфантильную сторону личности, которая побуждает тебя нарушать общепринятые правила поведения, которые должны уважаться.

Вследствие такой специфики психоанализа, американский психоаналитик Рой Шафер пришел к мысли о том, что психоанализ "является интерпретативным, герменевтическим предприятием, которое проявляется в разнообразии предпочитаемых изложений фактов, некоторые из которых значимо отличаются от фрейдовских. Эти предпочитаемые изложения фактов входят в метод и таким образом в выявление и придание формы клиническим явлениям, которые будут затем интерпретироваться в согласии с данным изложением фактов. Таков герменевтический круг, и он обеспечивает знание, которое недоступно при традиционном позитивистском подходе".⁴⁶⁾

Говоря о специфике психологических исследований, французский феноменолог Мерло-Понти пишет о том, что "психология осмысляет или постигает факты точно так же, как физическая индукция не ограничивается регистрацией эмпирических последовательностей и создает понятия, способные согласовать факты. Потому-то никакая индукция в психологии, как и в физике, не может похвастаться каким-либо ключевым опытом. Поскольку объяснение не обнаружено, но выработано, оно никогда не дается вместе с фактом, и в любом случае является вероятной интерпретацией".⁴⁷⁾ Однако данные дисциплины, по мнению Мерло-Понти, всё же существенно отличаются друг от друга. "Среди теорий, ни одна из которых не может быть безусловно исключена и ни одна не следует строжайшим образом из фактов, физика всё же может совершить выбор в соответствии со степенью правдоподобия, то есть с числом фактов, каковые каждой из них удается согласовать, не обращаясь к вспомогательным гипотезам, измышленным в соответствии с поставленными задачами. В психологии этот критерий дает сбой … ни одна вспомогательная гипотеза не является необходимой". Поэтому в психоанализе, как и в любых других гуманитарных науках, крайне важно не выделять какой-либо теории в качестве главенствующей. Против подобного выделения нас предостерегает ряд американских психоаналитиков, которые пишут о том, что "с тех пор как теория объектных отношений в той или иной форме (Боулби, Кляйн, Винникотт, Салливен) стала оказывать всё большее влияние на развитие психоанализа…мы рекомендуем быть осторожными в принятии распространенного представления о доминирующей роли объектных отношений. История психоанализа показывает, что разного рода концепции, как-то: теория сексуальности и агрессии, теория сепарации-индивидуации, теория нарциссизма, теория оральной зависти, - часто рассматривались как главенствующие".⁴⁸⁾

За последнее столетие психоанализ претерпел значительные изменения в теоретической и практической областях. Во многом это произошло потому, что глобальные изменения в мире поставили перед людьми новые проблемы адаптации. Изменение структуры семьи и социального окружения ребенка привели к тому, что прежняя часто чрезмерная стимулированность ребенка сменилась недостаточной стимулированностью. Поэтому если раньше главной угрозой для индивида являлся неразрешимый внутренний конфликт, то теперь всё большее распространение получает структурная патология самости. По мнению австро-американского психоаналитика Хайнца Кохута, "возрастающая распространенность патологии самости может объясняться тем, что релевантные психотропные социальные факторы - маленькие семьи, отсутствие родителей дома, частая смена прислуги - либо приводят к недостаточной стимуляции ребенка, когда он часто остается в одиночестве, либо подвергают ребенка, не оставляя возможности для эффективной помощи, патогенному влиянию родителя, страдающего патологией самости (особенно когда патология самости не является ярко выраженной, то есть когда другие члены семьи не чувствуют себя обязанными оказывать корректирующее воздействие".⁴⁹⁾ В результате, современный психоанализ сталкивается с проблемами, которые не были в поле внимания в практике Фрейда.

Что касается возможности формирования пациента аналитиком, то она вытекает из рассмотрения психоаналитического лечения как диадически-специфического процесса взаимодействия, в котором "последовательное принятие и эмпатическое понимание аналитиком аффективных состояний и потребностей пациента переживаются последним как облегчающая среда, способствующая восстановлению развитийных процессов самоартикуляции и очерчивания границ собственного Я, которые были прерваны и задержаны в формирующие годы жизни. (Таким образом, до определенной степени самоартикуляция и структурализация опыта Я осуществляется непосредственно через эмпатию аналитика, причем этот процесс не обязательно сопровождается интернализацией в чистом виде)".⁵⁰⁾ По мнению создателей интерсубъективного подхода в психоанализе, "акцент на вкладе аналитика в аналитический процесс, который становится очевидным в нашей концептуализации психоаналитической ситуации как интерсубъективной системы, отражает сдвиг в психоанализе и научном мышлении в целом. Метод изучения того или иного явления способен повлиять на само это явление и изменить его".

Таким образом, мы видим, что психоанализ практически по всем позициям соответствует образцу научного гуманитарного познания. Чтобы целиком соответствовать такому типу познания, он должен выйти за пределы герменевтического круга, отказаться от всех положений, которые были опровергнуты в связи с развитием психоанализа или других наук, и поставить вопрос о доказательстве происходящих в терапии изменений вследствие психоаналитической работы. В частности, российский философ А.М.Руткевич приводит точку зрения американского психоаналитика Грюнбаума, согласно которой, для подтверждения своего научного статуса, психоанализу нужно "отбросить практически всю метапсихологию, сохранив лишь то, что получило подкрепление с помощью внеклинических наблюдений или соответствует общим для всей медицины критериям научности".⁵¹⁾ И современные немецкие психоаналитики Х.Томэ и Х.Кэхеле, не колеблясь, делают этот шаг.

Прежде всего, считают немецкие исследователи, необходимо "обновить психоаналитическую теорию, существовавшую раньше в форме метапсихологии и поэтому основанную на зыбкой почве, содержательно и методологически ему чуждой".⁵²⁾ По мнению Х.Томэ и Х.Кэхеле, до недавнего времени многие аналитики делали причинные объяснения, исходя "из метапсихологии, у которой, однако, отсутствуют все признаки, характерные для поддающейся проверке научной теории". Современное состояние нашего знания, считают они, "ясно показывает, что экономический принцип метапсихологии не соответствует действительности и, следовательно, не подходит в качестве рамок для интерпретации". В то же самое время, они пишут о том, что многим психоаналитикам было очень трудно отказаться от метапсихологии, поэтому ради ее сохранения на протяжении долгого времени в нее вводились видоизменения, в частности, к динамическому, топографическому и экономическому подходам Фрейда, Раппапортом и Гиллом были добавлены генетический и адаптивный подходы. Это приводило к тому, что проблема объяснения в психоанализе, связанная с метапсихологией, стала либо игнорироваться, либо обходиться стороной. Так, Х.Томэ и Х.Кэхеле приводят точку зрения психоаналитика Клейна, который выделял "две теоретические системы в зависимости от того, какие ставятся вопросы…Клейн разделяет клиническую теорию и метапсихологию и дифференцирует их при помощи вопросов "почему" и "как", ссылаясь на разрыв между клиническими и теоретическими выкладками во фрейдовском толковании сновидений. В центре клинической теории стоит проблема смысла, цели и намерения. Поскольку идея научного обоснования психоанализа стала ассоциироваться с метапсихологическими псевдообъяснениями, то Клейн пришел к дихотомии, в которой понимание закрепляется за аналитической практикой, а проблема объяснения или игнорируется, или обходится стороной". Поэтому лишь сравнительно недавно, по мнению немецких исследователей, произошли достойные похороны метапсихологии.

Со своей стороны, Х.Томэ и Х.Кэхеле рассматривают психоаналитический метод как герменевтическую технологию, находящуюся в сложных отношениях с теорией. Причем сами они выступают за теорию психоанализа, основанную прежде всего на представлениях, заимствованных из психологии и психодинамики, с использованием психосоциального и социокультурного подхода. Как пишут немецкие исследователи, "нами делается попытка связать важную роль интерпретаций в терапевтической работе, свидетельствующую о том, что психоаналитический метод - это особая форма герменевтики, с требованием Фрейда систематизировать в психоаналитической теории объяснения переживаний, действий и поведения человека".По мнению Х.Томэ и Х.Кэхеле, "основная задача современного исследования в терапии заключается в том, чтобы показать, что изменения происходят в курсе психоаналитического лечения, и прояснить отношения между этими изменениями и теориями, которых придерживается аналитик".Поэтому они предпочитают проблемно ориентированный подход, полагая, что влияние правил на терапию должно быть обосновано в каждом отдельном случае. Для этого, считают они, должна существовать возможность верификации изменений "за пределами субъективной ситуации. Если бы это было не так, герменевтическое понимание рисковало бы стать безумием вдвоем. Вслед за Фрейдом мы предполагаем существование причинной связи между отдельной детерминантой - вытеснением инстинктивного импульса - и последствием - возвращением вытесненного материала в виде симптома".Подобное исследование психоаналитической ситуации третьей стороной стало возможным благодаря магнитофонным записям проводимых сеансов психоанализа.

По мнению немецких исследователей, которые пишут о психоаналитической теории мотивации и смысла, создаваемой в настоящее время, "любое систематическое исследование психоаналитической ситуации должно…включать наряду с пониманием также и объяснение. Особенно важно определить, какие представления имеются у аналитика, когда он делает эмпатические интерпретации. По нашему мнению, надо особое внимание уделять тому, как предварительные теоретические концепции аналитика влияют на его действия".У аналитика, считают они, "нет иного выбора, кроме как принять терапевтический процесс на основе своей модели этого процесса, выдвинуть гипотезы, исходя из такой модели, и провести терапию в соответствии с этими гипотезами".В то же самое время, аналитик должен уделять особое внимание той информации, которая не соответствует его модели, что ему будет легче делать, если "он не поддастся соблазнительной мысли о том, что существует правильная модель аналитического процесса".По этой причине, Х.Томэ и Х.Кэхеле вводят понятие "процессуальных моделей", в то же самое время отмечая, что "чем менее эксплицитно или чем более обобщенно сформулирована модель, тем с большей лёгкостью она ускользает от критической рефлексии. По этой причине модели, передаваемые от одного поколения аналитиков следующему поколению, часто сформулированы в настолько общем виде, что их невозможно опровергнуть средствами наблюдения. Однако сомнительно, что такие модели являются адекватными предмету, к которому они применяются".Сами же они придают "статус модели такой концепции, которая локализована близко к полюсам "сложной" (в отличие от "недифференцированной") и "выводимой" (в отличие от "поддающейся наблюдению")". Предварительным условием для этого, считают они, "является то, чтобы модели были сформулированы способом, который делает возможным их подтверждение или опровержение на основе наблюдения…Необходимо иметь возможность проверки гипотез и, что всего важнее, сбора не согласующихся с моделью данных. Это означает, что модель, способная легко объяснять результаты, диаметрально противоположные первоначальному прогнозу, бесполезна". В то же самое время, Х.Томэ и Х.Кэхеле отмечают, что "при построении психоаналитических теорий широко распространена тенденция к созданию таких неопровержимых моделей". По мнению немецких исследователей, существуют два возможных пути создания процессуальных моделей. Одним из них является "формулирование процессуальных моделей в таком абстрактном виде, что они становятся универсально валидными и, таким образом, неопровержимыми…Случай втискивается в прокрустово ложе теории, при этом неподходящая информация остается без внимания, и предполагается, что информация, которой недостает, согласуется с теорией.

Другой способ справиться со сложностью психоаналитического процесса - ограничить претензии модели на создание всеобъемлющей концепции процесса. Плодотворный подход заключается в том, чтобы сначала выдвигать гипотезы в форме утверждений "если - то", касающиеся различных событий, которые обычно повторяются в ходе терапии. И компонент "если" и компонент "то" должны быть определены как можно более точно, так, чтобы обеспечить опровергаемость гипотезы".

Свою процессуальную модель (ульмскую) Х.Томэ и Х.Кэхеле построили "на следующем наборе аксиом:

1. Свободные ассоциации пациента сами по себе не ведут к обнаружению бессознательных областей конфликтов.

2. Психоаналитик осуществляет селекцию в соответствии со своими тактическими (непосредственными) и стратегическими (долгосрочными) задачами.

3. Психоаналитические теории служат для генерирования гипотез, которые должны непрерывно проверяться на основе проб и ошибок.

4. О пригодности терапевтических инструментов можно судить по тому, достигается ли желаемое изменение; если изменения не происходит, то лечение необходимо видоизменить.

5. Мифы о единообразии в психоанализе и психотерапии ведут к самообману".

Немецкие исследователи вводят понятие фокуса как направляющей линии лечения, который должен "быть "специфичной" (а не обобщенной идеей вроде "гомосексуальности" или "эдипова комплекса"), чётко очерченной (а не такой размытой, как, например, "отношение пациента с матерью") и недвусмысленной. Привычные обсуждения случаев становятся неудовлетворительными, если участники этих обсуждений не идут дальше сверхобобщённых и, следовательно, почти лишенных смысла характеристик, таких, как "эдипово" или "доэдипово"". При описании фокального конфликта, согласно Х.Томэ и Х.Кэхеле, необходима информация "об источнике (бессознательные, инфантильные стимулы), о запускающих причинах (недавние и текущие события), об основных формах защит и попытках решений".

Немецкие психоаналитики также решительно отказываются от всех тех положений психоанализа, которые были отвергнуты в связи с развитием научного знания в психологии или других науках. В частности, они отвергают как ненаучное разделяемое многими аналитиками представление о том, что "эмпатическое восприятие - от бессознательного к бессознательному - не признает никакого дальнейшего обоснования, в то время как требуется лишь особое психоаналитическое понимание истины",в то же самое время подчеркивая, что "представление о том, что собственные ощущения могут соответствовать ощущениям другого человека и быть инициированы ими, быстро перешли в область практики психоанализа. Оно распространилось как пожар".В качестве примера подобной практики, они пишут о том, что "сегодня особенно популярно рассматривать фантазии участников семинаров по технике как отражение бессознательного у пациента".Сами же они считают, что на таких семинарах происходят групповые динамические процессы, которые очень далеки от пациента, и что подобные семинары, поэтому, способствуют скорее вере в авторитет, а не научному мышлению.Они также отвергают представление Фрейда о сновидении как страже сна, говоря о том, что психобиологические исследования сновидений и сна выявили как раз обратное, а именно, что сон - это страж сновидений. Поэтому они пишут о том, что "предсказание Фрейда о том, что инфантильное желание является движущей силой образования сновидений, не подтвердилось, и в свете открытий современных исследований его нужно отклонить как излишнее. Он сформулировал эту гипотезу прежде, чем стало известно, что процесс сновидения - это биологически обусловленная активность, контролируемая внутренними часами и не нуждающаяся в обосновании психической экономией".Таким образом, мы видим, что немецкие исследователи решительно отказываются от тех или иных психоаналитических утверждений, если они приходят в противоречие с современными научными данными.

При исследовании вопроса о научности психоанализа, немецкие психоаналитики, говоря о специфическом диадическом знании в психоанализе, предлагают различать описательное и классифицирующее знание от причинного знания. Описательное и классифицирующее знание дает ответ на то, чем нечто является, а причинное знание (теоретическое) "отвечает на вопрос, почему что-либо происходит, как соотносятся вещи, какие существуют отношения взаимозависимости между данными фактами и как они влияют друг на друга. Этот вид знания…дает обоснование психоаналитическим объяснениям". По мнению немецких исследователей, "всю область симптоматологии можно рассматривать как относящуюся к описательному и классифицирующему знанию, а клиническое знание этиологии и патогенеза психических болезней - как причинное знание".

Они также вводят понятие технического знания как знания о лечении и изменении. Техническое знание говорит нам о том, как мы можем действовать, тогда как теоретическое знание дает нам инсайты о природе вещей. Как пишут Х.Томэ и Х.Кэхеле, "причинное знание, которое составляет предмет теории психоанализа, может быть только результатом скорее неэксплицитной мысленной переработки опыта. С одной стороны, описательное (классифицирующее) знание находится в оппозиции к причинному типу знания и к знанию о лечении и изменении, поскольку описательное знание не содержит утверждений о причине и результате. С другой стороны, знание об изменении как техническая форма знания противопоставляется описательному и причинному знанию, которые являются теоретическими формами знания. Техническое знание говорит нам о том, как мы можем действовать; теоретическое знание дает нам инсайты о природе вещей".

Технологии, согласно немецким исследователям, "тоже являются теориями, и всё же они отличаются от вышеупомянутых теорий, включая описательное знание, своим прикладным, а не чисто научным характером, то есть они прямо относятся к действиям, создающим особые условия. Существует два вида технологических теорий: субстантивная и оперативная. Оперативная теория имеет отношение к объектам действия,…, охватывает знания, необходимые для овладения повседневными задачами терапевтической практики, но не объясняет подробно, что и почему. Субстантивные технологические теории обычно являются плодом теорий чистой науки и заимствуют у них структурные элементы, которые регулярно подвергаются концептуальному огрублению и обеднению и поэтому становятся полезнее практически".

Таким образом, по мнению немецких психоаналитиков, "существуют две противоположные сферы знания, и ни одна из них не выводится прямо и непосредственно из другой: чисто научная теория психоанализа, включая описательную и причинную формы знания и теорию, которую они составляют, и прикладная научная теория психоанализа - субстантивная и оперативная технологические теории и знание об изменении (лечении). К этим двум типам научных теорий предъявляются различные требования.

Истина и практическая ценность - это два критерия, при помощи которых оцениваются чистые и прикладные научные теории. "Истина" означает, что точность гипотез и утверждений (включая объяснения) о ряде объектов проверена на опыте. Практическая ценность означает, что эти утверждения ведут к эффективным действиям, то есть к действиям, благодаря которым достигаются желаемые цели".

По мнению Х.Томэ и Х.Кэхеле, отличительной чертой психоаналитической технологии является интерпретация, что дает основание говорить о технологической герменевтике, в которой интерпретации делаются в отношении пациента с терапевтическими целями. В то же самое время, считают они, в психоанализе еще нет полностью сформулированной технологии психоанализа, ведь даже высокая эффективность терапии (основной критерий) не гарантирует правильности технологии, то есть точности технологического объяснения, ибо "терапевтический эффект может в действительности произойти благодаря предположению аналитика, то есть может быть основан на неверных инсайтах и псевдообъяснениях; это может быть эффект плацебо благодаря вере аналитика и пациента в истину и эффективность инсайта, достигнутого интерпретацией; или он может быть результатом каких-то других аспектов психоаналитической ситуации, например опыта нового типа межличностных отношений, а не "истинного инсайта"".

У технологий, считают Х.Томэ и Х.Кэхеле, могут быть две стороны, "во-первых, (объяснение), их можно рассматривать как чисто научные теории, и, таким образом, они должны удовлетворять требованиям таких теорий. И, во-вторых, (обобщение), они остаются теориями прикладной науки, и предполагается, что они демонстрируют практическую ценность, то есть эффективность на практике". Как отмечают немецкие исследователи, "вследствие отмеченного выше различия между истиной знания и эффективного действия эти два фактора, которые так тесно объединились в психоаналитической практике благодаря тезису Фрейда об их неразрывной связи, нужно отделить друг от друга. Их отношения a priory не таковы, чтобы они являлись предпосылкой или следствием друг друга.

Ввиду того, что ни эффективность, ни истинность не определяют одна другую и не следуют одна из другой, для оценки психоаналитических гипотез очень существенно сохранять ясность в отношении того, понимаются ли данные гипотезы в смысле чистой или прикладной науки. В последнем случае также необходимо прояснить, является ли предметом обсуждения их объясняющая ценность и/или их обобщающая ценность (их полезность для формирования эффективных правил). Критерии проверки и сама процедура соответственно меняются".

Заканчивая обсуждение темы научности психоанализа, немецкие исследователи приходят к выводу о том, что верный инсайт не является достаточной предпосылкой для достижения терапевтических изменений в психоанализе, и что "в будущем более изощренные исследования зонтичных концепций растворят суггестию и инсайт в широком спектре коммуникативных процессов". Говоря о том, что точное исследование процессов изменения в психоаналитической терапии только начинается, Х.Томэ и Х.Кэхеле пишут о том, что "психоаналитическая практика является той сферой, где происходит процесс лечения и достигается эвристически ценное знание. Включение независимых третьих участников является существенным и решающим при проверке этого знания, относится ли оно к чистой или к прикладной науке", а для этого требуется, чтобы "аналитик проводил различие между следующими понятиями: излечение, разработка новых гипотез, проверка гипотез, правильность объяснений и практическая ценность знания".

Примечания

¹⁾ А.Ф.Зотов, Ю.К.Мельвиль. Буржуазная философия середины Х1Х - начала ХХ века, М., 1988, с.342.

²⁾ В.М.Розин. Типы и дискурсы научного мышления. М., 2000, с.78.

³⁾ В.М.Розин. Типы и дискурсы научного мышления. М., 2000, с.78.

⁴⁾ М.М.Бахтин. К методологии гуманитарных наук., в кн. Эстетика словесного творчества, М., 1979, с.363.

⁵⁾ В.М.Розин. Типы и дискурсы научного мышления. М., 2000, с.78.

⁶⁾ М.М.Бахтин. Из записей 1970-1971 годов., в кн. Эстетика словесного творчества, М., 1979, с.363.

⁷⁾ М.М.Бахтин. К методологии гуманитарных наук., в кн. Эстетика словесного творчества, М., 1979, с.371.

⁸⁾ В.М.Розин. Типы и дискурсы научного мышления. М., 2000, с.80.

⁹⁾ М.Мерло-Понти. Феноменология восприятия. СПб., 1999, с.445.

¹⁰⁾ А.М.Руткевич. Психоанализ - истоки и первые этапы развития. М., 1997, с.164.

¹¹⁾ См. Paul Roazen. Freud and His Followers. N.Y., 1971, ch.3(3).

¹²⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.60.

¹³⁾ Поль Рикёр. Конфликт интерпретаций - очерки о герменевтике. М., 1995, с.162-163.

¹⁴⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.505.

¹⁵⁾ Р.Столороу, Б.Брандшафт, Д.Атвуд. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход. М., 1999, с.24.

¹⁶⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.506.

¹⁷⁾ Х.Кохут. Восстановление самости. М., 2002, с.276.

¹⁸⁾ См. Paul Roazen. Freud and His Followers. N.Y., 1971, ch.6(4).

¹⁹⁾ А.М.Руткевич. Психоанализ - истоки и первые этапы развития. М., 1997, с.164.

²⁰⁾ Р.Столороу, Б.Брандшафт, Д.Атвуд. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход. М., 1999, с.20.

²¹⁾ Х.Кохут. Восстановление самости. М., 2002, с.283.

²²⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.85-86.

²³⁾ Д.Винникотт. Игра и реальность. М., 2002, с.44-45.

²⁴⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.122.

²⁵⁾ Д.Лихтенберг, Ф.Лачманн, Д.Фосседж. Клиническое взаимодействие. М., 2003, с.332.

²⁶⁾ Р.Столороу, Б.Брандшафт, Д.Атвуд. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход. М., 1999, с.23.

²⁷⁾ М.Мерло-Понти. Феноменология восприятия. СПб., 1999, с.432.

²⁸⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.176.

²⁹⁾ Д.Винникотт. Игра и реальность. М., 2002, с.95.

³⁰⁾ Эротический и эротизированный перенос. М., 2003, с.56.

³¹⁾ Т.П.Лифинцева. Философия диалога Мартина Бубера. М., 1999, с.20.

³²⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.127-128.

³³⁾ Т.П.Лифинцева. Философия диалога Мартина Бубера. М., 1999, с.30.

³⁴⁾ Майкл Канн. Между психотерапевтом и клиентом: новые взаимоотношения. СПб., 1997, с.41.

³⁵⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.356.

³⁶⁾ Д.Лихтенберг, Ф.Лачманн, Д.Фосседж. Клиническое взаимодействие. М., 2003, с.201.

³⁷⁾ Р.Столороу, Б.Брандшафт, Д.Атвуд. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход. М., 1999, с.16.

³⁸⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.124.

³⁹⁾ Д.Лихтенберг, Ф.Лачманн, Д.Фосседж. Клиническое взаимодействие. М., 2003, с.330.

⁴⁰⁾ М.Мерло-Понти. Феноменология восприятия. СПб., 1999, с.459.

⁴¹⁾ Р.Столороу, Б.Брандшафт, Д.Атвуд. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход. М., 1999, с.26.

⁴²⁾ А.М.Руткевич. Психоанализ. М., 1997, с.59.

⁴³⁾ Поль Рикёр. Конфликт интерпретаций - очерки о герменевтике. М., 1995, с.20.

⁴⁴⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.90-91.

⁴⁵⁾ А.М.Руткевич. Психоанализ. М., 1997, с.325.

⁴⁶⁾ Эротический и эротизированный перенос. М., 2003, с.149-150.

⁴⁷⁾ М.Мерло-Понти. Феноменология восприятия. СПб., 1999, с.158.

⁴⁸⁾ Д.Лихтенберг, Ф.Лачманн, Д.Фосседж. Клиническое взаимодействие.М., 2003, с.321.

⁴⁹⁾ Хайнц Кохут. Восстановление самости. М., 2002, с.260.

⁵⁰⁾ Р.Столороу, Б.Брандшафт, Д.Атвуд. Клинический психоанализ. Интерсубъективный подход. М., 1999, с.43.

⁵¹⁾ А.М.Руткевич. Психоанализ. М., 1995, с.327.

⁵²⁾ Х.Томэ, Х.Кэхеле. Современный психоанализ, т.1, М., 1996, с.46.