Кигай Н.И. Травма – прошлое и настоящее

«Но ведь есть люди, для которых травма – это обычное состояние, так сказать, образ жизни. [...] Этим людям негде спрятаться от травмирующих переживаний. Они даже не могут сказать, что их преследуют призраки пережитого, поскольку прожитое отнюдь не стало призраком, оно никуда не ушло… Самое ужасное в их положении, это перманентный характер травмы».

Славой Жижек

Размышляя об интересных докладах, сделанных на нашей конференции, хочется остановиться на нескольких пунктах.

1. Различия в том, как Россия и Германия справились с травмами прошлого.
2. Роль травмы в развитии российского общества.
3. Вопросы восстанавливаемости индивида и общества после травмы, проблема кумулятивной травмы.
4. Проблема жертв и палачей, как она решается, как она отражается на состоянии общества.
5. Проблема прощения и воссоединения раздробленных обществ после перенесенных социальных и исторических катастроф.

 Скажу о каждом из них несколько слов.

Здесь часто звучал вопрос: почему Германия так быстро восстановилась, почему в России последствия травмы ощутимы до сих пор? – Мне представляется, тут главной причиной является длительность травмирующих обстоятельств. Помимо этого – существовавший ранее в России особый социально-психологический настрой, некоторые особенности коллективного бытия. И, наконец, особым фактором в последние годы стало сопротивление общества и государства проработке травмы, реконструкции прошлого. Это, в свою очередь, связано с тем, что в таком большом государстве, как Россия, трудно достичь достаточной концентрации социально активных, стойких, бесстрашных и психических здоровых людей, чтобы образовывать, восстанавливать и лечить травмированное население и добиваться социальных и политических перемен. Если активное меньшинство не добивается успеха, а уничтожается на корню, его пример не вдохновляет, а обескураживает. Если в крови недостаточная концентрация антибиотика, может возникнуть резистентный штамм бактерий. Здесь можно вспомнить эпизод из Геродота, где старый тиран обучает молодого, молча обрывая слишком высокие колосья. Годы тирании производят изменения в характере нации. Если она и начнет отстаивать свои интересы, то скорее пойдет путем насилия и бунта, а не путем конструктивных социальных перемен.

В Германии история нацизма насчитывает немного лет: Третий Рейх продержался с 16 августа 1934 года по 23 мая 1945 года. В России волна социальных бедствий шла почти непрерывно с 1914 по 1956 год.

Сейчас много пишут о том, какие необратимые подчас изменения рождает психическая травма на мозговом, эндокринном и эпигенетическом уровнях. Раньше о разрушительном действии травматического переживания говорили на языке метапсихологии и феноменологии, но теперь работы в области нейропсихологии и применяемые в них методы визуального исследования мозга позволяют утверждать, что травма воздействует непосредственно на структуры мозга, которые отвечают за развитие специфических высших функций. Она затрагивает отделы мозга, отвечающие за установление близких, интимных и теплых отношений, за регуляцию аффекта и за определенные аспекты познавательной деятельности.

После Второй мировой войны психоаналитики обратили внимание, что дети жертв Холокоста оказываются плохо адаптированными. Особенности их поведения и самочувствия позволили в итоге говорить о межпоколенческой травме, создаваемой травмированными родителями у детей, рожденных после катастрофы. Травма создает определенные психические состояния, нарушающие социальную и эмоциональную адаптацию. Катастрофа, пережитая родителями, отзывается тем или иным дефицитом в поколении детей.

Приведу пример. Западная коллега, дочь прошедших через Аушвиц родителей, рассказывала: "Из нас троих только младшая сестра смогла создать семью, да и то потому, что мама умерла, когда ей было всего 12 лет". Она имела в виду, что мать не успела «испортить» младшую сестру. – Отец и мать были одаренными и сильными людьми, она выжили, смогли полюбить, пожениться, сделать значительные научные открытия, родить и вырастить троих дочерей. Однако их депрессия, посттравматическое состояние сделали их травмирующим фактором для девочек. Там, где дети хотели отклика, натыкались на грусть; где ждали восторженного внимания, обнаруживали отчуждение; где рассчитывали на свободу, ощущали тревожное цепляние. Этот список нестыковок и разочарований можно продолжать долго, а в результате вырастает человек, субъективно не имеющий права на личную жизнь и не умеющий строить отношения с людьми. Они стали депрессивными, но и не только депрессивными. У них много паранойи, тревоги, им трудна или невозможна сепарация от родителей – и потому невозможна зрелость. – Андре Грин предложил термин "мертвая мать" – мать, мертвая психически, не отзывающаяся на ребенка должным образом. "Мертвой" ее делает депрессия, травма. Ее близость вызывает у ребенка гнев, тревогу и растерянность, а попытка отделиться от нее – острую вину.

Феноменологическое описание действия травмы можно развить и продолжить, но здесь пока важно зафиксировать: травма приводит к эмоциональным и поведенческим искажениям, которые могут воздействовать на следующее поколение.

Если травмирующее событие – война, геноцид – укладываются в жизнь одного поколения, как это было в Германии, у нации больше шансов на выздоровление. Если же, как это случилось в России, череда бедствий захватила жизнь нескольких поколений, то – таково мое мнение – второе и третье поколения начинают воспринимать травматические искажения родительского поколения как психологическую норму. Если такое происходит, мотив к выздоровлению, шансы на восстановление значительно снижаются. К тому же повторно испытываемая – кумулятивная – травма делает психику менее резистентной.

В обществе, население которого на протяжении жизни нескольких поколений подвергалось массовой травматизации, в большой степени утрачивается представление о здоровом и адаптивном функционировании. На место адаптации заступают вялость и конформизм. Математик и диссидент Виктор Турчин писал: "Наша общественная жизнь унизительна и абсурдна. Она отнимает смысл у всего, к чему прикасается, а прикасается она ко всему. …Мальчики и девочки! Не слушайте своих родителей, когда они поучают вас расхожей мудрости тоталитарного человека. Они хорошие люди, но искалечены годами страха и унижений. Они хотят вам добра, но учат, как лишать жизнь смысла. Жизнь интереснее, а вклад в нее каждого индивидуума - значительнее, чем они привыкли думать".

И в Германии, и в России были особые предпосылки для возникновения тоталитарных режимов. Исследователи много писали о системе прусского воспитания, связанного с именем педагога Шребера, и о том, что она создала предпосылки для массового жестокого поведения в годы войны. – Говоря сегодня о травмах российского общества, ссылаются в основном на катастрофы ХХ века, но и раньше россияне обладали особенностями, которые могли сыграть свою роль в массовой предрасположенности к созданию условий, способствующих развязыванию катастроф. Разумеется, эта тема требует отдельного исследования, но приведу ряд примеров.

Многие писатели указывали на неприглядные свойства крестьянского русского характера. Конечно, у этого были свои причины, основная – крепостное право, рабство.^*) Некоторые характерные особенности поведения, свидетельствующие о сниженном социальном и этическом чувстве отмечали у культурной и воспитанной аристократии.

Вот Н.С.Лесков пишет в статье «Пагубники»: «Русская простонародная семья только в очень редких […] случаях представляет те простые, достойные уважения добродетели, которым украшает ее тенденциозно настроенная фантазия беззаветных поклонников деревни… Деревенские родители, при своей жадности и непонимании жизни, сами… подставляют детей под влияние людей дурных… Доход с ребенка – это самая законная вещь по понятиям его родителей… Я жил летом в финском селении, где в одно воскресенье местный пастор говорил речь, особенно растрогавшую его прихожан… Пастор говорил им о детях: ..он предостерегал своих слушателей, чтобы они ничего не просили и ничего не брали у своих дочерей, отданных в учение или в услужение в город… Чухны плакали – я мог думать, что они виноваты… Нет, - сказал мне пастор […], - они этого еще не делали, и им пока не в чем раскаиваться. Но мои прихожане живут в тесном соседстве и в беспрестанном общении с русскими, у которых это делается, - я видел вред такого ужасного поведения со стороны русских родителей и счел долгом предупредить своих слушателей, чтобы они не научились следовать примеру своих русских соседей. Мои прихожане плакали от сожаления к чужим детям».

Вот он же пишет в статье «Пожары»: «..Страх на нас действует, только заставляя нас плакаться и взывать о помощи, но отнюдь не делать дело, которого мы боимся пуще всего на свете. … Граждане Н решили пожарный вопрос очень просто: взяли и обратились в Петербург с такою приблизительно просьбой: «Так как мы. Мол, погорели, а впредь гореть не желаем, то и снабдите нас своей пожарной командой, хотя на лето; благо к тому же наедут к нам ваши дачники». – Отписали в таком роде и, полагать надобно, успокоились: «Мы-де свое дело сделали, а там как себе знаете – сгорим, так вам же грех будет».

В его же статье «О переселенных крестьянах» мы читаем, как крестьян выселяли задолго до коллективизации: «…В силу различных финансовых соображений, большей частью в виде наказании я, НН до прошлого года переселил своих крепостных из одного имения в другое. .. Кто скажет, чтоб такие случаи были невозможны? Кто скажет, что они не были часты? А знаете ли, что значит переселить крестьянина из одной губернии в другую, за несколько сот верст? Это значит вырвать его из кружка людей, к которым он с детства привык; оторвать от места, к которому он привязан больше, чем к людям; часто – оторвать от семейства, потому что иные помещики переселяли своих крестьян, для избежания ненужных расходов, без жен и детей. Это значит бросить его к людям незнакомым, а он с детства не выезжал из села. Это значит разорвать все связи, которыми он держался на родине; разбить все основы, поддерживавшие его существование, его веру в людей, его любовь к труду».

Так российское население исподволь готовилось к катастрофам ХХ века.

Что же правящие классы? Вот Жозеф де Местр, заезжий иностранец, пишет в книге «Религия и нравы русских» о коррупции и взяточничестве, цинизме и воровстве, формальном и глумливом отношении к религии, подобострастном и враждебном отношении к власти: «Отличительная черта русского – это высший страх перед высшим лицом и высшее же к нему презрение. Человек, который, говоря с правителем, что-то бормочет и просто не находит слов, быть может, думает о том, как убить его, и смеется над его повелениями, когда того больше нет рядом».

Особо он останавливается на отношении к человеческой жизни и достоинству: «Самая характерная черта русского человека – безразличие, особенно по отношению к бедам и страданиям человечества. Событие, которое в какой-либо другой стране заставило бы говорить о себе целую неделю, здесь не производит ни малейшего впечатления. Необычные виды смерти… не привлекают никакого внимания… Среди русских как будто существует некое молчаливое согласие никогда не говорить о таких вещах, и потому бесконечное множество таких происшествий тонет в безвестности. .. Бесспорно одно: трудности, которые сопровождают стремление узнать правду о самых громких общественных событиях, превосходят всякое воображение. […] Однажды, отправившись погулять, … я поскользнулся на льду и упал, да так сильно, что мне показалось, будто я что-то сильно себе повредил. Мое жилище было далеко, и к тому же я никого не знал. Странная мысль тотчас закралась мне в голову: «А что если я вообще не смогу подняться?» Я лежал, не двигаясь. Мимо меня проходили люди, и никто не подумал подойти и поднять меня. Пролежав несколько секунд в качестве эксперимента, я поднялся сам, благо ничего серьезного, к счастью, не произошло; я мог бы продолжить этот опыт, если бы место было сносным». (3/14 июня 1810).

Де Местру вторит современная исследовательница Катрин Мерридейл, написавшая книгу «Night of stone” (Ночь камня). Книга посвящена массовым истреблениям людей, отношению к смерти и умиранию в России. Мерридейл²⁾ пишет о низкой цене жизни в России, – низкой и для индивида, и для государства; о неготовности как рядовых граждан, так и профессионалов (врачей, психологов) признать травму, работать с ней, отрицании самого факта, что подобные опыты и переживания могут иметь существенное значение.³⁾

Таким образом, и исторические катастрофы, и отсутствие работы с последствиями катастроф, стали в России психологически закономерным явлением.

Особое обстоятельство в деле преодоления последствий массовой травматизации создает проблема жертв и палачей. Поскольку сотрудники партийных, ответственных за чистки и репрессии, и карательных организаций также регулярно становились жертвами режима, в обществе создалось особое, перверзное отношение к статусу и опыту жертвы. Можно сказать, что статус жертвы оказался в некотором смысле узурпирован пострадавшими представителями карательных органов и партийного руководства, – обстоятельство, отмеченное многими историками и журналистами, – в то время как невинные жертвы стали вызывать к себе глумливое и циничное отношение.⁴⁾

Поскольку в России совершенные против народа преступления никогда не получали точного правового определения (как это произошло в Германии), здесь не заложены самые основы, позволяющие понять, что правда, а что ложь, и кто прав, кто виноват. И это не простая случайность, а результат специально проводимой политики. На фоне этой перверзной картины, где смешано все, границы не установлены, этика попрана, представления о достоинстве не существуют, а человек давно уже не мерило всех вещей, звучат призывы к якобы целительному воссоединению, примирению и забвению.

Да, примирение и воссоединение – идея приятная, перспектива сладкая. Она правильна со всех точек зрения. Но она несвоевременна и порочна, пока мы не разобрались с горем и грехами прошлого. Чтобы нам прийти к единству, утраченное должно быть восстановлено, невыразимое – выражено, выброшенное и отрицаемое – интегрировано, должна быть проделана так называемая «работа горя». Однако все эти процессы вызывают огромное сопротивление в индивиде и в обществе. Работа памяти и работа понимания мучительна и болезненна. Но что бывает, когда такой работы не проделывают? Нерепрезентированное страдание должно быть выражено, должно быть как-то отреагировано. Единственный способ, которым травмированный человек может пытаться избавиться от непереносимого переживания, – это создать такое же переживание в другом. Неудивительно, что Россия в последние годы наблюдает столько насилия. Затаенный страх, ненависть, зависть, беспомощность и унижение ищут своего выражения и находят его в жестокости.

Тимур Кибиров написал чудные стихи:

Отольются кошке

Мышкины слезки,

Отольются мышке

Хозяйкины слезки,

Хозяйке отольюся

Склоки с соседкой,

Соседке отольются

Измены мужу.

Все нам отольется,

Грубым и глупым,

Столько слез прольется –

Мир захлебнется!

Влагою соленой,

Горючими слезами

Смоются, наверно.

Наши нечистоты.

Солнце воссияет

Над гладью лазурной

…..

В этом синем море,

На этом просторе

Станем мы плескаться,

Как рыбки золотые!

Рыбки да мышки,

Кошки да соседки,

Мужья да собачки,

Господи, помилуй!

Мы станем уповать, что так и будет. Но до того должно пролиться много слез – слез горя, покаяния, прощения.

Примечания

¹⁾ Ричард Пайпс пишет в книге «Русская революция», что большевизм пустил глубокие корни в тех губерниях, где до того было крепостное право.

²⁾ Before 1917, Russian ways of death were among the most extravagant and lively in Europe.

The idea of cultural continuity, the idea that human life, in Russian history, was unusually cheap, was one of the starting points.

... The value that a government places on individual life will influence mortality itself... and it will also shape the way that people mourn death in their public ceremonies. .. A more delicate issue, however, concerns the values of the citizens themselves. .. the other side of brutalization is trauma. Western accounts of stress and violence, and above all of genocide, now commonly accept the idea that people who witness and survive atrocity will bear the psychological scars for years (whether or not they suffer physical ones as well). It is sometimes also stated that trauma can be passed from parents to their children.

In Russia’s case – the demographic catastrophes had a range of causes – wars, famines, acts of political violence, - and each had a different kind of impact. .. The idea of psychological damage – mental distress, trauma, a central theme in Holocaust writing – is something that most Russians reject. Even psychologists and doctors have their doubts, and for many of the older ones, those who trained while Stalin was alive, the concept itself is entirely strange. They cannot picture it, this trauma, and they don’t understand its priviledged place in the western understanding of violence and its consequences.

Catherine Merridale. Night of Stone. Granta Books, London, 2000

³⁾ Разумеется, о жителях России написано много хорошего, и я в другое время с радостью отдам должное их превосходным, достойным восхищения качествам. Однако здесь, в разговоре о травме и ее преодолении, интерес сосредоточен на выявлении того, что в медицине называется преморбид – на способствующем развитию описываемого явления состоянии; и тут приходится говорить скорее о грустных вещах.

⁴⁾ См., например, публикацию: Кирилл Рогов. http://novayagazeta.ru/data/2009/110/18.html

«Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно, говорил Мераб Мамардашвили. Два слова, из-за которых разгорелся главный политический скандал сентября — «ветеран» и «советский», — и правда, заключают в себе ту наживку, заглатывая которую невозможно бывает уже отличить истину от лжи и добро от зла. А именно такое неразличение — одна из основ всякого тоталитарного строя.

Ветераны» обиделись на слово «советский». Дескать, «советский» — это достижения и победы миллионов. О, да! Что, собственно, значило слово «советский»? «Советский» значило миропорядок. [...]

Это слово означало, что все, что есть у человека, принадлежит диктатуре, и все, чего он может достичь, принадлежит тоже ей. Во все человеческие успехи и переживания, во всю человеческую жизнь на каждом ее миллиметре слово «советский» стремилось подмешать чувство признательности и преданности диктатуре. Свобода, как известно, лучше, чем несвобода, и даже не знавшие о ГУЛАГе советские люди нутром понимали, что эти преданность и благодарность — необходимое заклинание от ждущего где-то недалеко антимира великой фабрики наказаний. Два в одном — гордиться и бояться, и бояться не гордиться — в этом смысл слова «советский». Как мы еще раз можем убедиться на истории с шашлычной.

Но, пожалуй, еще большая подмена заложена в слове «ветеран». Еще в 70-е это слово почти не употреблялось так, как сейчас. Были «ветераны партии», «ветераны революционного движения». Люди же воевавшие назывались  фронтовиками. Для фронтовиков, которых тогда еще было много, различие между ними и теми, кто не воевал, было очень значимо. Так же, как различие между теми, кто действительно воевал, и теми, кто служил в политруках, особистах или войсках НКВД. Слово «ветеран» стало укреплять свои позиции в середине 70-х, когда были учреждены медали «Ветеран Вооруженных сил» и «Ветеран труда». Причем последнюю специальным указом Президиума Верховного Совета разрешено было присваивать рабочим и служащим организаций  Министерства обороны, МВД и КГБ.

По мере того как «фронтовиков» становилось все меньше, «ветеранов» становилось все больше. Да и к руководству в СССР пришли люди, для которых неразличение «ветеранов» и «фронтовиков» было важно по личным, биографическим причинам. 80-е стали временем окончательной победы слова «ветеран». Как раз в 1986 году была учреждена та организация, от имени которой Владимир Иванович Долгих, бывший член Политбюро, предложил префектуре Северного округа Москвы разобраться с шашлычной «Антисоветская». Полное название организации — «Всероссийская общественная организация ветеранов (пенсионеров) войны, труда, Вооруженных сил и правоохранительных органов». Те, кто в войну охранял лагеря и расстреливал своих, оказались приравнены здесь к тем, кто воевал за свою страну. Герои и палачи оказались спрятаны под зонтиком общего слова. Именно таким способом прорабы тоталитаризма и лагерные вертухаи присвоили себе почести и права фронтовиков. И прикрываясь ими, отправились отстаивать свою настоящую родину — сталинизм.