Сказка «Не гоже чужую жизнь проживать»

Мария Евграфовна была женщиной порядочной да хозяйственной. Сама дом да семью содержала. Мужа своего худым словом никогда не поминала и дочерям бы своим не позволила. Покойный супруг все годы совместной жизни кутил и в карты играл, оттого немалое наследство жены и промотал. Оставил он Марию Евграфовну и двух своих дочерей при всем том, что промотать не успел: немного денег да домок на самой окраине города уездного.

А хулить своего покойного мужа Мария Евграфовна не могла по двум причинам. Во-первых, вышла замуж она сама по большой к нему любви да симпатии. Пошла за бравым усатым офицером, можно сказать, поперек воли родителей. Хорошо еще, родители единственную свою дочь приданым не обделили. А вторая причина – две дочери красавицы, Катерина да Августа. Народились они в один год, в один счастливый для матери денек, 7 декабря. И были, как есть, на одно лицо, словно горошинки. Мать сама их с детства различать затруднялась. Отец же, совсем запутавшись в одинаковых девчонках, присоветовал как-то жене, хоть чем их отличать. Мария Евграфовна женщина экономная, решила по мелочам-то не тратиться, а купила девчонкам своим сережечки золотенькие с камушками. Катюшке – с розовыми, а другой, Авочке -с голубенькими. Теперь легче стало девчонок родными-то именами кликать да не путать: камушки-то издалека видать было.

Катюшка без Авочки ни минутки порознь жить не могла, везде рядышком. И Авочка без Катюшки, словно без второй половинки, маялась. Ну, их и не разлучали. Пока денежки в семье были, учителей в дом приглашали. А они даже болеть в детстве ухитрялись вместе. А как выросли – обе красавицами стали. Мать-то на них нарадоваться не могла. А как сама мужа потеряла и вовсе в дочках души не чаяла. Пока в достатке жили, мать детей и учила, и со вкусом одевала. А на второй год после смерти супруга узнала Мария Евграфовна неприятную для семьи вещь. От такого известия не всякая женщина-мать может в жизни устоять да не отчаяться. Оказывается, одолжил ее покойный супруг у одного ростовщика большущие деньги, а отдать не успел. Вот теперь и подошел срок эти самые деньги возвращать. Долг был огромный. А из всего добра оставался у вдовы с дочерьми только один домок... Ну, куда Мария Евграфовна с деньгами своими пойдет, ежели дом в счет долгов продавать решится? Вот мать с дочерьми и давай советоваться. Помощи им ниоткуда ждать не приходилось. Вот и рассудила мать, что выход у них – один-единственный: выдать дочерей замуж, а матери самой и поселиться у одной из них. С Августой все ясно было: ее уж давно в жены себе приглядел купец Алексей Данилыч, старинный друг семьи. Почитай, раз в неделю он их навещал, подарки скромные дарил, а с матерью не раз говорил о скорой свадьбе. Они с Авочкой уже с осени помолвлены были, женихом да невестой считались. А вот с Катериной не все ладно получалось.

Полюбила Катерина всей душой своего прежнего учителя, человека умного и порядочного, но шибко бедного. Уж который год тот учитель деньги копил, чтобы молодую жену к себе в дом привести. А вот дома-то, как раз, и не было. Катерина ведь на отцовский дом для жительства надеялась.

В тот вечер мать с дочерьми решили, что со свадьбами более тянуть нельзя: мало того, что сами девушки – бесприданницы, еще и дом с торгов пойдет, позору не оберешься. Венчание на один день назначить решили, чтобы одну свадьбу сыграть, на обе – не тратиться. Поскольку назавтра был воскресный день, собиралась мать обоих женихов записочками к себе в дом приглашать да о свадьбах все и порешить. Уж спать разошлись, а сестры допоздна все о свадьбах своих толковали, наряды будущие разбирали. Заснули уж заполночь.

Где-то под утро проснулась Катерина оттого, что в комнате было что-то не так... Сразу ей трудно было понять, что ее так разволновало-то? Прислушалась Катерина, и показалось ей, что дышит сестра как-то с перебоями, шибко тяжко. А как свет зажгла да Авочку разглядела, сразу за матерью кинулась... В ту ночь Авочка тихо-тихо померла... То ли болезнь в ней какая до времени дремала, то ли от волнений да забот она увяла – кто знает? За врачом уж соседку посылали, только доктор ничем сестре помочь не сумел. Утром уж Авочку в платье обрядили, на постель уложили, свечи зажгли. Мать возле сидела, слез не было, чтобы выплакаться-то да малость успокоиться. А Катерина, как в тяжком сне пребывала. По дому ходила, что-то делала, то одну, то другую вещь в руки брала, вокруг себя пустыми глазами глядела. И даже материны слова до нее не сразу дошли:

– Господи! Как же мы теперь с тобою? Ведь Авочка своей свадьбой нас спасти могла... На твоего-то женишка рассчитывать не приходится... Ну, хоть самой мне следом за Авочкой на тот свет отправляться?! На что нам теперь жить-то?

А ведь и верно: кто свадьбу-то играть собирался? Кто и деньги на все давал? Алексей Данилыч! И тут Катерина нечаянно на себя в зеркало глянула. Мать не сразу хватилась, что Катерина давно молчит да как вкопанная возле зеркала стоит. А как к дочери-то подошла – ахнула! На Катерине-то лица не было глядела она на самое себя в зеркало, словно там кого страшного увидала. Мать только теперь и догадалась, что ее так напугало. Видать, в темноте да суете Катерина не свое платье ночью натянула. Вот и глядела она испуганными глазами на Авочкино платье на своих собственных плечах... Мать начала ее успокаивать, уговаривать: ну, ведь не нарочно! Случайно Катя чужое-то платье надела, не виновата она... А Катерина вдруг взяла да из ушей своих сережки и вынула. С розовыми-то камушками. Мать и не сразу поняла. А как догадалась – так и заплакала...

Осторожно, чтобы не побеспокоить покойную, вынули у нее из ушей сережечки с голубенькими камушками и заменили на Катюшкины. Так и схоронили Августу под чужим именем, а Катюшка через полгода за Алексея Данилыча вышла. Видать, шибко невеста о сестре-то убивалась, все никак в себя придти не могла. Да и мать, хоть дочку и уговаривала, сама нет-нет да и заплачет. Катюшкин жених, учитель-то, тоже шибко тосковал, часто мать с дочкой навещал. Только чужая невеста уж больно к нему строга стала. Ну, он ходить к ним и перестал.

Алексей Данилыч как свадьбу с невестой своей отпраздновал, жену да тещу к себе в дом перевез. И с кредиторами полюбовно все решил. Одно купца тревожило: уж больно его Авочка печальной была. Хотя оно и понятно: с сестрой своей она ни на час не расставалась. Понять чужую тоску он мог. Постепенно жизнь в купеческом доме в свою колею вошла. И Августа, его молодая жена, от боли-печали очнулась. Только иной раз Мария Евграфовна жену его Катенькой называла. Тогда Авочка словно опять замыкалась. Ну, и тещу купец понять мог: как-никак дочку потеряла. Могла малость и не в себе пребывать, живую дочку покойницей называть.

Детишек Господь Алексею Данилычу не послал, но с женой он в мире да согласии жизнь прожил. А настала пора, и тещу в дальний да безвозвратный путь проводил. Только и сам Алексей Данилыч тогда уж старым был. И пришел день, когда осталась Августа на свете одна... Как она все годы жила – никому поведать не могла: как во сне, что ли, чужом. Каждую ночь снился ей родной дом, матушка да сестрица покойная. От своей одинокой жизни она уж ничего хорошего не ожидала.

И тут произошла одна памятная для нее встреча. Часто и раньше возле храма она видала старенькую Пашутку. Кто сердцем почерствее, называли ее дурочкой. От народа она кормилась, его подаяниями. Своего дома не имела. А уж откуда пришла или тут родилась – и вовсе никто не знал. Но многие к ее разговорам прислушивались. Иной раз так мудрено старуха говорила, будто ей больше, чем другим, в жизни ведомо было. Были и те, кто ее болтовне не внимал, но, правду сказать, и не обижали. Что-то в ней было такое, отчего самый что ни на есть умный да находчивый смущался.