Сказка «Семка мокрый»

Семка с молодых ногтей шалопаем был. Маленький, юркий, во все щелки совался, с ребятишками дрался. Выбирал кого помоложе и метел ил. А дрался он до синя­ков, дрался так, что уж и нос в крови, и губы разбиты. Маль­чонки, что одногодками были, его один на один завсегда побивали, а кто помладше да похилее, били компанией. Оттого Семка и хитрил: подстережет мальца одного, вот и метелит.

Однажды так-то вот одного малого мальчонку подсте­рег, на землю повалил, верхом сел и ну, прутом стегать! Тот малой орет, а вырваться не может. А Семка и вовсе озверел и вдруг... полетел! Руками-ногами барахтается, а сам над землей болтается, и не опускается, и не падает; Уж потом сообразил: кто-то его за штаны да рубаху схва­тил да над землей и поднял. Все бы ничего, только этот кто-то Семку еще и в кадушку с дождевой водой прямо с головой окунул. Чуть не захлебнулся, а как из кадушки той высунулся – рядом Филатыч стоит, улыбается в бороду да и говорит:

– Ну, что, охолонул, Семка-мокрый?!

С того дня и прицепилось к Семке это противное про­звище. Может, малец тот, обитый, другим ребятишкам передал, а может, и кто чужой услыхал, только Семка так «мокрым» и стал. Семка-мокрый оттого Филатыча и воз­ненавидел лютой ненавистью, простить старику не мог, вот ему и пакостил: то в яму с сырой глиной песку сыпанет, то в воду ему лягушек принесет, то посуду готовую камнем разобьет.

Филатыч из глины посуду мастерил: крынки, горшки, кув­шины да куманцы. Вот Семка-мокрый часок урвет, пока дед аль за глиной, аль за хворостом уйдет, вот и куражится... Хорошо еще дед мамке на него не жалился, а то бы она уши­то семкины на палец намотала! Уж очень она Филатыча ува­жала. Тот мог поделки свои и «за так» отдать, и денег не взять. У них у самих в избе его поделки стояли. Мать их берегла, чистой тряпицей обтирала и все повторяла:

– Ты гляди, какая вещь! И в лавке городской такой красоты не сыщешь! Божий дар у Филатыча – глину месить да посуду мастерить. А как расписал – так, словно солнышком побрызгал!

Свою посуду Семка, конечно, не трогал. Попробуй тронь – мамка век не простит... От нее Семка про Филатыча кое-что знал. Сказывала она, что сама еще девчонкой была, когда Филатыч к ним в деревню на жительство явился. Тогда ему еще лет 45 было. Видный мужик, а один... В такие-то года уж внуков мужики пестают. А этот – сам-один.

Мамка сказывала: пришел с холщовым мешком за спи­ной и остановился у них на постой. Заброшенную избуш­ку облюбовал, чинил-латал. А потом и вовсе туда жить перебрался. Там более 20 лет и проживает. Поначалу-то его деревенский народ с опаской принимал: чужак! Кто знает, чего от него можно ждать? Какой-то он непростой! Одежда – крестьянская, а вся, как есть, новая. Будто ря­женый он. Сам – с бородой, а борода – клинышком. Та­кую-то бородку только аптекарь в городе носил да лекарь, что раз пять в деревню приезжал.

Кто-то тогда про Филатыча и сказал: мол, доктор он. К нему бабка Онуфриха сунулась: помоги, мол, от зубной боли! Небось, один зуб во рту и сидел, а туда же – лечи ее! Ну, Филатыч на ее слова вроде засмущался, А вот Онуфрихе как-то чудно сказал:

– Я хоть и доктор, но по другим делам. А лечить я не могу. Не умею...

А разве бывают доктора, но по другим делам? Он сам по-первой, глину вовсе не замечал. А уж глина в их местах – у каждой избы, за огородом – хоть закопайся. Ни с кем новый мужик в деревне тогда не знался, но и не ссорился. Жил один, кормился огородом и лесом. А однажды на озе­ре и познакомился Филатыч с дедом Кузьмичом. Тот лет на сорок старше пришлого мужика был, много зим на зем­ле-матушке прожил. Слово за слово и разговорились.

Уж потом друг с дружкой так сдружились – не разлей водой! Может, они, конечно, и про жизнь Филатыча бесе­довали, только Кузьмич – сам одинок, вот ни с кем разго­ворами теми и не делился. Одно только народ точно знал: это Кузьмич мужику присоветовал из глины посуду мас­терить. Уж потом вдвоем Филатыч с Кузьмичом какую-то огромную печь в земле клали. Для обжигу, сказали. Вот дело и наладилось.

Многие деревенские мужики сетовали: нет в этом са­мом Филатыче разуму! Ежели бы посуду за деньги продавал – миллионщиком бы стал! Кто ж свой труд зада­ром отдает? Хоть и сетовали на него, но уважали. Зазря не обижали. Да и у каждого в избе стояли его-то подел­ки: одна-две, а где и дюжина. Знатные вещи, красивые, дармовые.

Семкина мать тоже Филатыча уважала, оттого, ежели бы про пакости сына узнала – не помиловала бы... Так бы вожжами отхлестала! А Семка сложа руки, не сидел, все напакостить Филатычу хотел, и такую задумку сочинил – ахнешь! Такого Филатыч уж точно не стерпит, еще горю­чими слезами от Семки заплачет. Будет знать, как чело­веку прозвище давать!

Деда Кузьмича Семка не застал: тот задолго до его рож­дения помер. Схоронил Кузьмича сам Филатыч, и за мо­гилкой приглядывал, и цветочки на ней сажал и украшал. А на самой могилке Филатыч своему другу одну поделку соорудил. Семка не раз ее видал. Слепил Филатыч для могилки кувшин. Огромный! С пятилетнего ребенка рос­том. Кувшин тот был уж больно мастерски сработан и по­ставлен с умом: дождевая вода в нем всегда была. А лиш­няя вытекала струйкою и по желобочку с могилки прочь стекала. Оттого сама могилка всегда сухой и была, не на­мокала.

Вот Семка, чтобы Филатычу отомстить, и решил этот самый кувшин разбить! Небось, тогда Филатыч взвоет? Ну, Семка так все устроил, что отправился на погост, когда уж стемнело. Посидел, подождал, когда вовсе ночная тьма на землю ляжет, дубину здоровенную с собой из дома при­хватил. Свет-то ему ни к чему был. Вдруг да увидит кто? Ведь народ такое кощунство не простит, чтобы могилы крушить. Как тогда Семке в деревне той жить?

Ну, а как совсем стемнело, подошел Семка со своею дубиною к самой могилке. Собрался уж дубиной по кув­шину приладиться бить, а возле могилки той кто-то сто­ит... Пригляделся Семка: седой старик в светлых про­сторных одеждах. Семка замер на месте: никак, Филатыч сам? А тот старик вдруг и сказал:

– Ты этот кувшин лепил? Ты его тут прилаживал?

Это говорил не Филатыч! Дубина сама выпала у Семки из рук и одним концом больно ударила его по ноге. Но этого даже не заметил...

– Сядем-ка лучше на скамеечку! Поговорим... – Семке пришлось сесть рядом со стариком на скамеечку: все равно коленки от страха дрожали.

А знаешь, как мы с Филатычем спознались? – спросил старик, а у Семки в голове шевельнулась какая-то догадка и пропала. Наверно, от страха.