Сказка «Калинка – малинка»

И сам Матвей, и жена его, Галина, и даже маленький Илюшка ждали маленького братца или сестренку в конце января. Но ребеночек «засиделся», как говаривала бабушка и, скорее всего, родится богатырь. Илюшка глядел на огромный мамкин живот и думал: какой такой богатырь, больше самого Илюшки что ли? В начале февраля, как-то ранним утром, Илюшку разбудила бабушка, еще сонного одела и понесла к соседке, тетке Фросе. Там его бабушка вновь раздела и уложила в постель. А сама, видать, ушла. Когда Илюшка проснулся, было уже поздненько, и баба Фрося накормила его оладушками и велела играть в избе. Ну, он и играл: благо, было чем играть. У самой бабы Фроси трое ребятишек выросли, игрушки от них в чулане и хранились. Уже ближе к вечеру за Илюшкой вновь пришла бабушка и с порога сказала, то ли самому Илюшке, то ли бабе Фросе:

– Слава Богу, разрешилась! Двойня у нас: две девчонки!

– Бабушка, а где богатырь? – спросил Илюшка, не поняв, про каких таких девчонок идет разговор.

– Нету богатыря! Небось, в следующий раз родится. Сестренки у тебя маленькие, сразу две! Хорошенькие такие: одна – беляночка, другая – чернявочка!

Илюшка бежал к своему дому, еле поспевая за бабушкой. Войдя в избу, Илюшка сразу увидал две длинные веревки под самым потолком. На них висели белые тряпки.

– Зачем это? – не понял Илюшка. Отец радостно и как-то задорно пояснил:

– Во! Флаги вывесил! Чтобы все знали: у Илюшки родились две сестрички! Хочешь поглядеть?

Ну, чего зря спрашивать? Конечно, поглядеть интересно. Как никак, у Илюшки еще никогда не было сестричек. Сестрички оказались маленькими куколками, завернутыми в пеленки, с крохотными красненькими личиками, сморщенными, как у старушонок.

– А руки-ноги у них есть? – засомневался Илюшка, увидав, как туго они увязаны. Кроме головы, из пеленок больше ничего не выглядывало.

– Вот пеленать стану – поглядишь! – сказала мать, лежа рядом с белыми кулечками на постели.

– А бабушка сказала: беляночка – чернявочка? вспомнил Илюшка.

– Ну, да! Одна-то с беленькими волосиками, а другая черненькими. Вот проснутся – увидишь! – с улыбкой пояснила бабушка.

– А когда они проснутся-то? Завтра, что ли? – уныло спросил Илюшка. Он надеялся сразу же все и увидать Правда, долго ему не пришлось ждать. Совсем скоро заворочалась и закричала одна, а за ней следом – и другая сестра. Бабушка не позволила матери вставать с постели, оттого сама и пеленала. Тут Илюшка и увидал: и ножки, и ручки, и волосики. У одной сестрички пушок на головке темнел, а у другой светлел... А Илюшка жда лдлинных волос, как у всех девчонок. Но бабушка его успокоила: ничего, мол, еще вырастут... Так когда вырастут? Таких-то безволосых да морщинистых стыдно даже мальчишкам-дружкам показать. Скажут еще: у Илюшки, мол, сестренки – неказистые! Он сам слышал такое слово, когда старшие говорили об ком-то, не больно красивом. Наверное, чтобы не обижать, и придумали слово «неказистый». Не кажется, значит, красотою не отличается...

Только зря Илюшка тогда переживал! На половину ошибся он. На половину, потому что одна сестренка, и вправду, оказалась неказистой, зато другая – «красоту за двоих впитала» – говаривала потом бабушка. Имена выбирали всей семьей. А назвали так: красавицу – Кариной, а другую – Мариной. Карина росла с карими большими глазами, со светлыми, словно лен, волосами. Не ребенок – ангел! А вот Маринка и волосами не удалась, черненькие они были и жидкие, и пряменькие, словно веревочки, не то, что у Каринки. У той волосенки курчавились – вились, по плечам золотом растекались.

Пока девчонки маленькими были, звали они себя так: «Калина» и «Малина», поскольку «р» долго не выговаривали. Ну, свои-то привыкли, внимания не обращали, что девчонки свои имена коверкают. А вот бабушка Пелагея, отцова-то мать, как бывало придет их навещать, так и скажет у двери:

– А где это мои Калина-Малина? – а потом посетует. Опять Калину с рук не спускаете? Дайте ей самой поиграть, с сестренкой повозиться! Затетешкали вы ее совсем

После этих слов она всегда давала Каринке пряничек или конфетку, а потом сразу шла к Маринке, и уж с нею играла – возилась. И Маринка к бабушке Пелагее душою лежала, с ней играла, разговаривала. А Каринку, и вправду, с рук не спускали. Привыкла она к любви да вниманию, а чуть что не по ней – сразу в рев! Ну, тут ее опять на руки брали, обнимали, целовали, сладким кусочком угощали. А вот Маринка и плакала-то потихоньку, одна. На руки с малых лет ни к кому не просилась. Да и не брал ее никто. Нет, не обижали ее. Но как сестренку и не ласкали.

Разные девчонки вырастали. Ежели бы на деревне рядышком их кто чужой увидал – ни за что бы не сказал, что в один день да у родителей одних обе родились.

И в деревне Каринку все любили. Каждая баба норовила с ней поговорить, по головке погладить: ну, что за ребенок! Прямо, ангел во плоти! И сама Каринка привыкла на людях-то не капризничать, не кричать. Улыбается всем, бывало. А как постарше стала – вежлива со всеми да услужлива была. Это уж дома она свои капризы показывала.

А Маринка – та поскромнее, помолчаливее. Со всеми здоровалась, но в разговоры не вступала. Песенки никому не пела, стихи не читала, как сестра. Наверное, потому что никто ее об этом не просил. И одевала их мать по-разному. Одинаковые-то платья сызмальства не шила. У Каринки вся одежа для показа, на нее ведь каждый глядел-любовался. А у Маринки – что попроще да немаркое. А чего в белое-то одевать? Только чаще стирать? Да она и сама платьица подолгу носила, берегла что ли?

Когда девчонкам по десять лет исполнилось, разница между ними еще сильней проявилась. Каринка пополнела – округлилась, щечки алым пламенем под яркой косы-ночкой сверкали, ножки в сапожках ходить не уставали. А Маринка «в рост пошла», как бабушка говаривала. Высокая, тощая, руки длинные, ноги в мамкиных башмаках обутые – без слез и не глянешь! Зато бабушка Пелагея в ней души не чаяла. Ее и шитью сама учила, и готовить у печи, кренделя-калачи мастерить. Ну, прямо не могла без нее жить. Даже когда бабушка Пелагея однажды заболела, то просила Маринку у нее в доме пожить, за нею ходить. А Каринку, говорит, не надобно к ней присылать! Она – что? Только играть? С нее, говорит, пользы – «как с козла – молока!» Ее еще саму из ложечки кормить надо... Ну, это уж баба Пелагея была неправа: Каринка сама за столом ела. Ложкой быстро управлялась и уговаривать не надо. А вот готовить да шить – правда, не училась. Да и зачем ей это? Не для того красавицей росла, чтобы хозяйством заниматься! У нее – свои дела! Вон с подружками поиграться, с горки зимой покататься, да перед народом красоваться. Успеется еще поработать! Вся жизнь впереди!

А как стало девчонкам лет по двенадцати, так и случилась в доме беда... Илюшка-то совсем взрослым парнем стал, отцу в поле помогал. Нравом рос он спокойным, ко всем домашним был ровным. Конечно, приятно, когда народ твою сестрицу красавицей зовет. Нравилось ему, когда Каринку хвалили, о ней говорили. А с Маринкой брат досель просто рядом жил, никогда ни о чем с нею не говорил. Да она и сама с братом не больно разговаривать рвалась.