Кто говорит вместе с нами, и кому?

Кто говорит вместе снами, и кому?

“в одном языке всегда слышится двойная речь”

М. Бланшо

Передо мной, в кресле сидит человек средних лет. В его речи переодически появляются, то ребёнок, то взрослая мама, то ещё кто-то для него значимый. Вот так анализант являет своим присутствием многочисленных “других”, живущих в нём. Но труднее всего услышать, кто вместе с ним молчит- “Что нес он на своих плечах? Какое отсутствие самого себя на него давило?”. И в речи, и в молчании всегда слышится вопрос. Аналитик этот вопрос превращает в вопрос к себе, который начинает удваиваться, утраиваться... Человек мучается тем, что не находит ответа, который бы исчерпывал его вопрос. Это говорит о том, что всегда остаётся что-то непознанное.

Во время одного такого молчания вспомнила свой аналитический опыт в качестве анализанта. О чём молчала я? Я хотела забыть, то о чём знала, то, что присутствовало во мне по-мимо меня. Я, как будто выскребала себя из под развалин чужих миров. “Истина, которая сияет снаружи, потухла внутри”- не хотелось говорить то, что казалось чевидным- оно, вдруг, утратило свою ценность потому, что было уже когда-то сказано. Не хотелось пересказывать то, что говорила себе сотню раз, хотелось что-то сказать впервые. Я хотела, что бы аналитик помог мне утратить всё своё, что бы присутствие возникло из общего поля. Что бы увидеть незримое, зримое должно отступить.

В молчании могут жить страдания, которые присутствуют в нашей памяти, но не желающие жить в нашей речи. Не смотря на это, они пытаются в неё прорваться. По-началу речь больше похожа на чревовещание. Здесь важно, что бы в голове аналитика наблюдаемое не возникло прежде самого наблюдения. Вместо языка может заговорить тело, в нём живёт память, оно чувствует, что происходит теперь. Если решишь, заговорить, не нужно стараться это стройно формулировать, стараться, что бы аналитик тебя понял. Именно через безсвязную речь мы можем услышать то, что глубоко запрятано, то, что пришлось вытеснить под напором многочисленных “других”- “Разговаривая, медля с разговором”, давая нужным словам превратиться в речь. Через бессвязную речь мы и начинаем узнавать себя, стройной речью через нас говорит кто-то другой. Подлинная история начинается из пустоты, когда мы начинаем выражать невыразимое. В молчании сходятся все фразы, рождая одну; но именно она никак не спешит покидать “своё жилище”- это, как детский секретик, который мы когда-то закопали, и теперь, никак не можем отыскать. В анализ человек приходит с чем-то, что больше не может жить в его жизни, но и уйти не спешит. Человеку свойственно отворачиваться от неудобных мыслей, и они, “столпившись”, переполняют его, не находя выхода наружу, начинают его тяготить. В анализе, прорабатывая каждую такую мысль, мы даём ей возможность, либо укорениться, либо уйти.

Так же, вместе с аналитиком клиент слышит ещё кого-то, значимого для себя. Обычно, клиент разговаривает, либо не с аналитиком, либо не о себе; в анализе мы добиваемся, что бы клиент говорил с аналитиком и о себе. В анализе у человека должна произойти встреча с самим собой- как будто нужно разыскивать дорогу туда, где уже находишься. Как же её обеспечить? Запрос клиента звучит раньше, чем он заговорит: “сделай так, что бы я смог с тобой говорить!”. Аналитик должен увидеть: с кем клиент может заговорить из себя. На начальном этапе работы клиент может услышать только то, что когда-то, где-то уже слышал. Это выглядит примерно так: “Кто-то во мне сам с собой беседует”. Аналитик в это момент становится “присутствием неприсутствующего”.

Пространством для боли должно стать расстояние между аналитиком и клиентом- боль должна выйдя на эту сцену, заговорить. Для этого аналитик должен отказаться от “своей доли света”- погрузиться в тень. Долгое время на этой сцене будет разворачиваться “театр теней”, аналитик будет лишь тусклой лампочкой, благодаря которой их можно заметить. На этом этапе нужно работать своей безучастной и бесчувственной частью, что бы не грузить клиента собой. Тени образуют круг, внутри которого находится клиент; что бы найти выход из него клиент должен обнаружить среди них себя. Слова клиента нужно отделить от слов, окружающих его теней. Для этого нужно найти такое место, из которого он сможет различить свой голос среди других голосов. Его нужно ловить там, где он будет отличаться от привычного звучания, т.к. прорываться он будет через толщу негативных переживаний, постепенно в голосе начинает появляться естественная простота. Речь клиента долгое время будет возвращаться к самой себе, но чуть-чуть смещаясь. Через эти смещения мы и пытаемся проникнуть вглубь. Большинство того, что мы говорим- шелуха, которую нужно счистить, что бы извлечь из под неё зёрнышко- “понимать то, что говорит человек, — это одно, понимать же его самого из сказанного им — совсем другое”. Как это не странно, но аналитика с клиентом соединяет то, что пока ещё не сказано.

Только, выйдя из этого круга, можноувидеть, как тени начинают принимать более ясные очертания- человек, перестав чувствовать внутри себя “других” может посмотреть на них со стороны. Папа может перестать быть злым тираном, мама- эгоисткой. Их слова, отныне, станут только их словами. Человек начинает осознанно возвращать другим то, что не является его личным опытом. Клиент, как бы, заново выстраивает с ними отношения, определяет дистанцию, их суждения и установки становятся для него “иными”. Птак заново устанавливаются границы: я и другие. Анализ позволяет человеку становиться “самим собой для себя”. Появляется внутренняя свобода, позволяющая примириться с противоречивостью того, что близкие любимые людиимеют право быть отличными от нас, а мы от них. После этого начинает вспоминать то сокровенное, которое когда-то было забыто. Он обращается к самому себе. В речь рачинает облачаться то, что было закрыто, человек начинает это высвобождать.

Обычно, человек идёт к психологу в состоянии отчаяния. По Кьеркегору, "Отчаяние - это не средство утешения или состояние, но подготовительный душевный акт, требующий серьёзного напряжения всех сил души. …Отчаяние - доведённая до крайности попытка проснуться, вырваться из одуряющего гипноза "налаженной" жизни". Отчаяние заставляет иначе взглянуть на мир, отчаяние, это в первую очередь - отчаяние в самом себе. Отчаяние заставляет человека взглянуть внутрь себя, в свою душу, обрести духовное предназначение" [6, с.173]. Уверенность в чём-либо и внутренний смысл- индивидуальны, пока их нет, всё существующее будет для индивида абстрактным, а “ абстрактной субъективности не хватает содержания”. В этом случае смысл будет иметь “двойственную форму”- смысл всегда конкретен.

Однако, “человек является индивидом, и, как таковой, он в одно и то же время является самим собой и целым родом таким образом, что целый род участвует в индивиде, а индивид — в целом роде”. Осознав себя отдельной личностью, человек не становится монадой. Если рассматривать человека по возрастающей, он представляет сам себя, семью, народ, род человеческий. Таким образом, противоречие заложено в самой природе человека: “я не мать, но я являюсь её частью”, я не русский народ, но я его часть”, и т.д. Суть анализа не освободить человека от “других”, а сделать их присутствие в его жизни осознанным: “в одной ситуации я говорю от лица семьи, в другой- я- индивид рода человеческого”, т.е.: “сейчас вместе со мной говорит мама, а сейчас…?”. Мы знаем примеры Маугли- если нет людей вокруг, то и Человека то же нет- история индивида начинается с истории рода, “только ангел является самим собой и не участвует ни в какой истории”- “В той мере, в какой через Адамов грех греховность рода полагается наряду с прямохождением и тому подобным, понятие индивида оказывается снятым”- “ он есть синтез временного и вечного”.

Экзюпери выражает это так: “Так от поколения к поколению передается жизнь – медленно, как растет дерево, – а с нею передается и сознание. Какое поразительное восхождение! Из расплавленной лавы, из того теста, из которого слеплены звезды, из чудом зародившейся живой клетки вышли мы – люди – и поднимались все выше, ступень за ступенью, и вот мы пишем кантаты и измеряем созвездия.

Старая крестьянка передала детям не только жизнь, она их научила родному языку, доверила им богатство, копившееся медленно, веками: духовное наследство, что досталось ей на сохранение – скромный запас преданий, понятий и верований, все, что отличает Ньютона и Шекспира от первобытного дикаря”. “Христианство никогда не признавало ни за каким единичным индивидом право начинать сначала во внешнем смысле”. Христианское учение предлагает человеку ознакомившись с существующими грехами “рода”, не “впустить грех в мир” через себя, т.е. в теории у каждого человека есть возможность стать первым в роде, подобно Адаму, закрыть греху физическое проникновение в мир. Таким образом, человек несёт на себе “печать рода”, но у него есть возможность её снять. Так же, как каждый челове к обусловлен семейными и социальными паттернами, осознав это, он может от этого освободиться и выстраивать свою жизнь в состоянии осознанного выбора. “Всеобщее” присутствует в каждом, но в разной степени, человек наделён свободой регулировать эту степень количественно и качественно. Когда мы задаёмся вопросом: “кто Я?”- это значит, что Я выбираю. Индивид, в личностном смысле, уже не может изобрести ничего нового- “ни одна наука не в состоянии сказать, что же такое "я", не утверждая этого снова всеобщим образом”. Отдельный человек сохраняет связь со всей человеческой жизнью. Однако, нельзя рассматривать поступки человека, как следствие повторения уже существующих паттернов, каждый свой шаг человек выбирает для себя. Аналитик исследуя вместе с человеком его индивидуальное должен, сопоставляя его со всеобщим, фиксировать его выбор, как его собственный. Получается некий парадокс: “сначала мы освобождаемся от всего чуждого, не своего, а, затемснова принимаем, но, уже осознанно. Метафорически это можно представить так: сначала мы выносим из чулана хлам, которым он был беспорядочно завален, а, потом заносим всё назад, но, расставляя так, что бы было видно, где что лежит.

Баланс между индивидуальным и всеобщим должны начать устанавливать родители у своего ребёнка: “Искусство состоит в том, чтобы постоянно присутствовать и все же не присутствовать, так, чтобы ребенок мог получить свободу развиваться самостоятельно, между тем как вы сами за этим постоянно наблюдаете”. Мы, родители, должны вмешаться только тогда, когда ребёнок готов “открыться всеобщему злу”, не переставая через себя показывать “добро”. Когда мы читаем детям сказки, мы транслируем им всеобщие законы, воспитываем в них сопричастность: “Когда в жизни происходит тот или иной необычный случай, когда всемирно-исторический герой собирает вокруг себя героев и совершает героические поступки, когда наступает кризис и все становится значительным, люди стремятся быть причастными к этому; ибо это воспитывает”.

Гораздо страшнее для человека, если “он не сможет вообще найти себе никакого прибежища во всем окружении”. Этот феномен мы наблюдаем при шизофрении. Человек не выдерживает сожительства своего индивидуального вместе со всеобщим. Врач или аналитик становится для него единственным собеседником. В такой же ситуации оказывается и гений. Он выходит за рамки всеобщего и пример других людей ничего для него не значит. Если обычные люди соотносят свои поступки с общими нормами, то гений ищет “закон” в самом себе, он разговаривает сам с собой, или со своим даймоном- “агентом интуиции- в нём осуществляется связь индивидуального с мистическим. Содержание мира он познаёт через рефлексию. В таких людях происходит смешение “чистоты и нечистоты”- устами его может говорить как Бог, так и животное начало в человеке. Удивительно, как Достоевскому одинакво гениально удалось раскрыть сущность Раскольникова и Сони. Но, не менее удивительно, что мы в каждом из героев узнаём свои черты, а иногда, и вовсе, как будто с нас писано. Как будто писателю-гению доступны множественные индивидуальные переживания.

Но что же такое "масса", чем приобретает она способность так решающе влиять на душевную жизнь отдельного человека и в чем состоит душевное изменение, к которому она человека вынуждает?

Думаю, каждый из нас, хотя бы раз в жизни, анализируя своё поведение в массе, удивлялся тому, что сам он поступил бы по-другому. Мы можем почувствовать, как часть нашей души связана с другими, образуя единого человека. Эти связи, по словам Фрейда, образуют бессознательные мотивы, основанные на “первичных позывах”. В массе через нас прорывается первобытный человек. Растворяясь в массе, жертвуя собой ради чего-то общего, он архаически представляет любовь. То, что в индивиде было вытеснено в процессе воспитания, в массе вырывается наружу. В массе вместе с нами говорит вытесненный избыток любви. Происходит идентификация идеального Я с вождём- идеальное Я заменяется объектом, и вот, он уже присутствует в нашей речи и в наших действиях. Возникает вопрос: кто склонен идентифицироваться с вождём и сливаться с массой? Человек, который испытывает недовольство собственным Я. Эта идентификация соединяет фигуру вождя с идеальным Я, которое образуется под влиянием, чаще всего, авторитетных родителей. Так же оно может складываться из различных образцов. Собственное Я отчуждается от самого себя и превращается во внешний объект.

“Таким образом, отдельный человек участник многих массовых душ - своей расы, сословия, церковной общины, государственности и т. д, и сверх этого может подняться до частицы самостоятельности и оригинальности”.