О страдании в тишине

Несмотря на духовную эмансипацию, несмотря на приобретенные политические свободы и современное психологическое знание, большинство из нас продолжает страдать  молча. Мы не говорим – пока не становится слишком поздно – что не так, чего мы хотим, отчего мы сердиты, чего мы стыдимся и как бы мы хотели бы, чтобы все было. Возможно, совсем неудивительно, отчего мы так ведем себя.  На протяжении большей части истории человечества само предъявление для обычного человека было опасно. Над нами стояли могущественные правители, которые требовали полного послушания и абсолютно не интересовались тем, что мы могли бы сказать. Высказывание могло грозить кому-то поркой, кому-то отлучением от церкви, а кому-то гибелью. Демократии, в лучшем случае, около двухсот пятидесяти лет, а наше психологическое развитие имеет привычку сильно отставать от наших социальных реалий. Долгое время после окончания войны мы пугаемся охотников с ружьями и столетиями после того, как последний феодальный господин переехал в квартиру в городе, мы ведем себя с кротким смирением  крепостного.

В личной жизни применялись аналогичные принципы подчинения. На протяжении всей истории хороший ребенок должен был молчать. Если нам было грустно, мы тихо плакали в подушку по ночам. Если  мы случайно проливали чернила, мы пытались скрыть улики. Взрослый не должен был быть чудовищем, чтобы сделать ребенка немым. Чувствовал ли он себя на взводе (из-за проблем на работе) или был сломлен  депрессией или следовал ложным установкам в части того, как должно вести себя потомство, ребенок в любом случае вероятно реагировал бы отказом от проявления чувств. Поэтому большая часть истории присутствия людей на этой планете - история, полная молчаливого страдания, обид, подавленного гнева, искусанных губ – и неспособности говорить открыто. Совсем недавно, в последние секунды истории, с эволюционной точки зрения, мы осознали возможные выгоды, а иногда и необходимость говорить. Теперь мы знаем, что хорошо, если в офисах подчиненные  высказываются в присутствии начальников. Мы знаем, что для любви полезно, если партнеры, обиженные или тоскующие (о какой бы малости ни шла речь) будут говорить об этом, укрепляя тем самым близость и влечение друг к другу. Мы знаем, что для семьи хорошо, когда дети оказываются способны пожаловаться или выразить протест.

Но последствий нашей внутренней несвободы остается предостаточно. Мы улыбаемся слишком быстро, мы слишком поспешно пытаемся успокоиться, мы затормаживаем ощущение боли. Мы стараемся сохранить лицо, когда  боимся и стыдимся. Наша приязнь рождается не по своей воле, но из-за неспособности решиться вызвать у другого расстройство. Чтобы научиться говорить открыто, требуется две довольно странно звучащих вещи. Во-первых, признать то, что на каком-то уровне мы боимся, боимся, что если мы заговорим, то нас убьют. Звучит странно, и унизительно, но это именно то, что маленькие дети чувствуют, когда папа хлопнул дверью или мама вновь сказала "ты доведешь меня до смерти", и именно в детском воображении впервые формируется наша картина того, что произойдет, если мы проговоримся. И во-вторых, мы должны признать нашу  взрослую правду, что мы не будем в конце концов убиты, потому что уже достаточно людей умерло во имя нас, во имя свободы слова и нашего право покинуть этот город и начать новую жизнь где-то в новом месте. Мы должны, наконец, трансформировать то, что уже закреплено в законе, в нашу психологическую уверенность  – и мужественно заговорить.