Человек и крыса? Психоаналитические заметки о психоанализе

Крысу можно расматривать как крысу. Но линейная система отношений с объектом, а именно его рассмотрение, включает простой механизм проекции, который отражает в объекте лишь собственный материал – бесконечный Расемон, где каждый из героев видит своё, но наделяет статусом объективной реальности. Феноменологическая редукция предполагает возможность увидеть не только объект, но и себя видящего, себя мыслящего данный объект. Это, безусловно, один из этапов развития, один из этапов психоаналитического движения в рамках реальной работы. «Один из…» - означает ровным счётом лишь то, что данный этап является промежуточным, но никоим образом не целью психоанализа. Однако, оказавшись именно здесь, в этой точке, мы можем понимать и управлять психоаналитическим процессом, управлять переносом.

Что для нас клинический случай Фрейда? На первый взгляд может показаться абсолютная бессмысленность действий главного героя этого повествования. Действительно повествования, потому как это сродни бессмертным трагедиям Софокла, Шекспира и пр., абсолютно алогичной жизни, непонятных действий, не укладывающихся в логику причинно-следственной парадигмы. И что тогда есть человек, если система логичного движения от неудовольствия к удовольствию ломается и хромает на все «четыре лапы»? Ведь именно этим вопросом задается Фрейд, именно это его заботит, когда мы вслед за Человеком-Крысой переживаем по поводу денежного долга, который непременно, во что бы это ни стало необходимо вернуть. Во что бы это ни стало Эдипу необходимо узнать истину убийства Лая и наказать виновных, даже если виновный ты сам. Абсолютно необходимо убедиться Гамлету, и делать это раз за разом, даже если призрак отца указал на истинного убийцу.

И что испытываем мы, наблюдающие за героем, и, возможно, вопрошающие – зачем? Неужели не было возможности успокоиться и жить дальше – тихо и мирно править если не в Фивами, то в Коринфе, где он являлся наследником своих приёмных родителей. Неужели не было возможности просто наказать преступника, исполнив закон мести и выполнив наказ духа отца, при этом не «посягнув на мать»…

Но тогда есть какая-то сила, что перечёркивая всякую логику, влечёт наперекор судьбе и, казалось бы, «простому человеческому счастью», основанному на понятной концепции стремления к удовольствию.

И здесь напрашиваются некоторые выводы: во-первых, природа человека неоднородна и налицо силы, которые влекут его наперекор казалось бы вполне понятным линейным схемам. И здесь мы видим раскол, дуальность человека – кто он субъект, определяющий вектор движения или объект, влекомый непонятными алогичными силами? И кто (или что) тот, который заставляет так поступать? Гены? Работа нейромедиаторов? Гормоны? Список можно продолжать до бесконечности, но именно здесь мы видим свойство нашего мышления, проявляющееся в постоянных неистовых попытках субстантивировать любой феномен, сведя его к чему-то осязаемому. Схватить предмет своего рассмотрения через пространственно-временную парадигму и, например, найти причину уж если не в материальных наличествующих объектах окружающего мира, так в абстракциях символического порядка, сведя его к субстантивированному воображаемому знаку. Например сказать: «Ну батенька, да это у вас психическая травма!» Или, что часто бывает в психоаналитическом дискурсе, когда субстантивируется биографический подход, сводимый к а-ля «во всем виновата ваша мама». Более изощрённые схемы выстраиваются в совокупности понятий травмы и  детства (дескать – всё из детства). Но весь вопрос в том, что мы тогда делаем в психоаналитической практике и в чём смысл фрейдовского биографического подхода? В превращении психоаналитической парадигмы, дуальности сознание/бессознательное, в причинно-следственную связь естественно-научной парадигмы (медицинской парадигмы), где причина становится вполне понятной и осязаемой. И вот уже от маститых психоаналитиком мы можем услышать: «Бессознательное находится в таламусе». (Конец психоанализу!) Но ведь здесь мы попадаем вновь в ту банальную априорную схему мышления, от которой Фрейд всю свою жизнь пытался дистанцироваться, удерживая позицию психоанализа от всех известных парадигм мышления: медицины, религии, философии. И в этом смысле очень неустойчивая позиция психоанализа занимает ту позицию алогичной стратегии Человека-Крысы, Эдипа, Гамлета и пр. И главное свойство данной позиции (если пользоваться терминологией философского дискурса, от которого Фрейд также пытался дистанцироваться) – это разомкнутость, незакрытость. Не сродни ли это в целом природе человека – алогичной, не укладывающейся в узкие рамки причинно-следственной связи? Ведь что это за страх – восточная мучительная казнь посредством прогрызания крысой заднего прохода кознимого? Что это за жуткий сон, приснившийся Эдипу – наследнику правителей? В чем тогда собственно природа сновидений и прочих нелогичностей, вырывающихся из контекста понимания человека? В чем причина симптомов? В чем, как не в подрыве этой лицеприятной картины нашего логичного мышления, указывающим на извечную и кровоточащую рану человека в его стремлении… Но к чему? А ведь это вопрос далеко не праздный и в контексте психоаналитической работы он может быть артикулирован: куда мы ведём анализанта, если «редукция симптомов не является целью психоанализа» (З.Фрейд)? И ведём ли вообще?

И даже сам Фрейд, который позволяет себе встраивать динамику пациента в рамки логики понимания и интерпретирует, давая возможность закрыть эту рану. «Вы влюблены в господина К.» - говорит он Доре. «Отец не может ошибаться» - таков контекст месседжа Человека-Крысы. И здесь происходит провал – психоаналитическая работа обрывается. Ошибки Фрейда становятся самым ценным материалом психоанализа, на котором учатся все последователи, так или иначе, имеющие отношение к психоанализу. Ведь за внешним регистром скрывается внутренний смысл -  Другая сцена. И именно через несостыковки в дискурсе речи, в оговорках, забываниях, сновидениях и симптомах мы можем увидеть эту линию разлома, которая проходит по самой сердцевине человеческой природы.

А как хотелось бы свести природу человека к логическим конструктам, например – архетипу, аффектам, концепции травмы, которые вполне понятны и вписываются в парадигму нашего симптоматического мышления, где можно все поименовать, классифицировать. И что, к примеру, представляет собой современный психоанализ (скорее американского разлива в виде Эго-психологии), где вполне понятно движение, заключающееся в том, что структуру Я, которая зажата между молотом и наковальней противоборствующих сил Оно и Сверх-Я,  нужно укреплять, адаптировать, социализировать (одним словом, изготавливать миллионеров).

О чём же тогда одна из последних и достаточно пессимистичных работ Фрейда «Анализ конечный и бесконечный»? Быть может о том, что сущность человека выше всяких логик обыденной парадигмы мышления, стремящийся свести всё к картезианской парадигме и с лёгкой руки Декарта ставшее само по себе доказательством бытия человека? И быть может о том, чтобы не  закрывать вопросы, над которыми задумывалось на протяжении тысячелетий человечество (и что сегодня очень успешно избегается)? И быть может о возможности выносить эти вопросы, переносить нехватку, переносить свою неуникальность, переносить свою кастрированность как Эдип, ослепивший себя в наказание, оказаться в темноте и неведении?

Филиппов И.