Может ли внутренняя реальность быть «несимволической» ? Пример из психоанализа.

Психоаналитический подход начал развиваться, усложняться и ветвиться едва ли не с момента своего появления. Впрочем, «традиционные ценности» учения сохраняли свою ригидность. Одним из таких бастионов выступает, конечно, интерпретация – базовая техника, благодаря которой неосознаваемые патологии переводятся на рациональный уровень и прорабатываются. Роль символов здесь трудно переоценить – именно они и «доставляют» содержание бессознательного опыта на «поверхность». Однако в современном психоанализе есть примеры проблематизации и техники интерпретации, что логичным образом ведет и к отрицанию тотальности символического опыта. Другими словами – допуск возможности неинтерпретативной терапии ведет к допуску возможности несимволического содержания нашего интрапсихического. Наиболее зримо такой подход представлен в рамках «интерсубъективного подхода» в психоанализе, в особенности – в работах американского психиатра Дэниела Стерна.

Д. Стерн с коллегами считают, что есть декларативное знание, являющееся эксплицитным, то есть, осознанным, или почти осознанным, и процессуальное знание об отношениях, являющееся имплицитным и бессознательным. Именно последнее знание эти исследователи считают «несимволическим» [Stern]. «Это знание объединяет аффективное, когнитивное и поведенческое/интеракционное измерения, оно сопоставимо с понятием Болласа «непромысленное знание» ('unthought known') и может оставаться за пределами сознания или (позднее) обрести символическую (например, вербальную) репрезентацию» [Стафкенс]. То есть, в рамках интерсубъективного подхода (согласно которому отношения между терапевтом и пациентом имеют преимущество перед интрапсихической реальностью последнего), несмотря на постулированную «несимволичность» внутреннего, неосознаваемого содержания нашей психики, допускается, всё-таки, символизация и этого содержания. Причем, даже в вербальной, то есть, наиболее рефлексивной форме.

Здесь, я думаю, уместно вспомнить одного из отцов-основателей американской психологии и философии прагматизма Уильяма Джеймса, который вопрос об этой двойственности содержания решал следующим образом: «Что, собственно говоря, в моем сознании и что вне его? Если я скажу, что то или другое вне, оно уже в нем» [Джеймс]. С этой точки зрения, как мы можем говорить о «несимволическом» содержании нашего интрапсихического ландшафта, если мы даже не имеем представления о том, что это содержание собой представляет? Когда же мы о нем, все же, начинаем говорить, мы переводим его в структуру речи, а последняя есть изначально символическая система, на чем, кстати, настаивал и Жак Лакан, согласно которому, - «Символы опутывают жизнь человека густой сетью», хотя он также высказывал идеи о несимволической области человеческого внутрипсихического опыта. Лучше всего эту «символическую обреченность» выразил Хью Данкан: «Даже если мы скажем, что есть некая реальность человеческих отношений, находя­щаяся “вне” символов, мы по-прежнему останемся связанны­ми символами в наших “сообщениях” о функционировании “внесимволических” феноменов, которые мы наблюдаем. Мы, таким образом, будем вынуждены демонстрировать “несимво­лические” феномены через символы» [Duncan].

Как известно, Стерн активно творил в области психологии развития, соответственно, «процессуальное» или «несимволическое» знание возникает, согласно этому исследователю, именно из взаимоотношений матери и младенца, происходя из их повседневных интеракций, проходя мимо сознания, и сразу становясь «имплицитным». Есть, впрочем, авторы, делающие в рамках теории рекапитуляции (когда онтогенез повторяет филогенез), диаметрально противоположные выводы, и прослеживающие развитие символического опыта именно из взаимодействия матери и ребенка [см.: Borchert].

Здесь, на мой взгляд, следует задаться самым простым вопросом – имеют ли значения эти отношения и взаимодействия? Другими словами, есть ли смысл в улыбке, объятии, поглаживании, укачивании, поцелуе, теплом взгляде? Если он есть (а это так!), тогда все эти действия носят символический характер, за каждым из них стоит, по крайней мере, любовь, поддержка, нежность, подтверждение значимости, и пр. Младенец, начиная уже с комплекса оживления, учится «считывать» эти символы, и правильно реагировать на соответствующее их содержание. Естественно, по мере взросления это знание рутинизируется, то есть, становится опривыченным, не рефлексивным, но не перестает от этого быть символическим!

Я уже говорил – животные и дети не знают, что используют символы, но суть дела от этого не меняется – они их используют. Что касается перевода «процессуального» знания в «декларативное», о котором говорят Стерн и его коллеги, здесь, на мой взгляд, просто описывается процесс воплощения символов – на эйдетическом уровне, как представления или идеи, или на уровне номинативном, то есть, в структуре языка или произнесенных «имен».

Литература

Borchert, C.M., Zihlman, A.I. The Ontogeny and Phylogeny of Symbolizing, in Foster, M.L., Botscharoiv, L.J.   (eds.) The Life of Symbols. Boulder: Westview Press, 1990.

Duncan, H.D. Symbols in Society. New York: Oxford University Press, 1968.

Stern D., Sander L.W. [et al] (1998). Non-interpretive mechanisms in psychoanalytic therapy: the 'something more' than interpretation // International Journal of Psychoanalysis. N 79. P. 903-921.

Джеймс У. Вселенная с плюралистической точки зрения. М., 1911.

Стафкенс А. Интерсубъективность, разыгрывание и психическое изменение [http://psy-a.in.ua/public/r-lit/123-a-stafkens-intersubektivnost-razygryvanie-i-psixicheskoe-izmenenie.html]