О теракте в метро в Санкт-Петербурге 3 апреля 2017 года

(Д.С. – Дамиан Синайский, И – интервьюер)

И: Век информационных технологий, который нам выпал, богат, к сожалению, на события чрезвычайного характера. И человек мгновенно узнает, сидя за компьютером, на работе - телефоны у всех есть, - о каких-то страшных событиях. Какая реакция в данный момент считается естественной, нормальной, когда слышится о таких трагических событиях? Например, если взять недавний теракт в метро Санкт-Петербурга?

Д.С.: Да, Лариса, важный вопрос. Вначале, хотел бы высказать свои соболезнования и сочувствие и семьям, которые потеряли своих близких, и просто петербурженкам и петербуржцам. Более того, у меня есть клиенты в Петербурге, я с ними работаю по скайпу, и я хотел бы зачитать, с разрешения клиентки, этот текст: «Вроде выплакалась, вроде выговорилась на нашей сессии с Вами, но всё равно страшно. Город осквернен, покалечен. Мой любимый город. Словно кусок выдран с кровью и мясом». Это, действительно, большая трагедия, потому что петербуржцы, как мы понимаем, с их единением, душевной близостью – особые люди. Они все очень близко восприняли эту трагедию.

И Ваш вопрос, в этом смысле, очень важен, потому что в трагедиях есть две волны. Когда рушится или взрывается самолет, это всё-таки как-то немножко далеко от нас. Мы видим обломки спустя время, когда найдут. Соответственно, когда идет теракт в метро, то в век наших гаджетов и развития техники, прямо тут же подходят пассажиры соседних вагонов, всё это снимают и выкладывают в сеть. То есть, в режиме онлайн мы видим эту кровь, мы видим эту  боль, стоны раненых, крики о помощи уцелевших. Мы видим, как приезжает скорая помощь, и эта боль напрямую как бы просачивается в нас через видео.

Соответственно, первая волна травматизации –  она для тех петербуржцев, которые были в метро в тот момент, или же пытались проехать в это время в метро, или планировали поездку на это время. И вторая волна – для нас, тех людей, которые наблюдали все это через интернет, через телевидение. Это и нас тоже очень сильно накрыло. И если тех людей, которые испытали первичный шок – присутствовали в этом метро,  или спасатели, или же врачи, просто прохожие рядом с этой станцией метро, –  вдруг, в первые две недели будет накрывать бессонница, депрессия, начнутся страхи, то это будет понятно. Это можно рационализировать. Это последствия этого страшного события. А если кого-то из нас с вами будет накрывать эта вторая, информационная волна, и мы, вдруг, будем впадать в какое-то неосознанное раздражение, в какой-то страх, срываться на близких или, опять-таки, депрессия или бессонница начнется, то мы не можем этого понимать, не можем найти причины.

Поэтому в данном случае, если это можно, конечно, в первые несколько дней лучше ездить по поверхности города: автобусы, троллейбусы, трамваи, маршрутки или такси, кто может себе позволить. Договориться с друзьями, у кого есть машина, или с коллегами – пусть не поленятся,  подвезут своих коллег, можно даже целой компанией. В Петербурге это особенно проявилось. Всегда можно найти варианты. Если нет необходимости, в метро лучше не спускаться. Именно для тех людей, кого это страшит. Потому, что это будет фиксация на этом страхе, это будет только усугубление, и симптоматика будет ухудшаться. Поэтому лучше воздержаться. Может быть, даже взять больничный на два-три дня, отгул попросить или еще что-то.  Не идти через силу. Ни в коем случае. Это будет только ухудшать.  Но, если в течение двух-трёх недель симптоматика остаётся, то тогда лучше обратиться к специалисту. Коротко, узконаправленно. Нам не нужно бояться. Психологи – это всегда корректировка, это всегда поддержка и всегда это не помешает.

И.: Какие есть рекомендации, как с этим работать напрямую, без специалиста?

Д.С.: Нужно, как минимум, понять причины этого страха. Просто самому с собой:  а почему  я боюсь, чего я боюсь? Описать этот страх, написать этот страх на листе бумаги, нарисовать этот страх. То есть, каким-то образом формализовать его, отделить от себя. Нас страшит то, что мы не можем контролировать. А если мы свой страх начинаем контролировать: «Ах, вот ты какой. Вот ты из чего – из этого, из этого. В какой части у меня тяжело? Где я испытываю страх? Так, в грудной клетке? Нет-нет, по-моему, ближе к животу», –  всё. Я немного начинаю отстраняться от него. Этот страх начинает контролироваться и воздействие уже не такое сильное.

Далее. Сосредоточиться на текущих делах. Человек собирается  в магазин и говорит: «Я пойду в магазин, я должен купить то-то и  то-то. Да, мне нужно спуститься в метро, но я буду покупать вот это и вот это»,  – сфокусироваться на каких-то текущих делах,  а не на необходимости пользоваться метро.  

Повторяю, если эта проблема остаётся, то ситуация ухудшается, потому что это уходит внутрь, вытесняется, подавляется. То есть, мы можем подавить, заглушить страх.  Мы можем забыть его, вытеснить и как бы изолироваться от него. Но он будет бурлить, как под крышкой, и рано или поздно в самый неподходящий момент он может выстрелить.

И: То есть, возможные фобии, панические атаки -  они тоже могут сказаться не сразу, а допустим, через какое-то время?

Д.С.: Да. Как правило, эта, так называемая, информационная волна, она может накрыть вдруг. То есть, именно, когда это живо, мы боимся, мы больше переживаем. Особенно в нашем русском менталитете. Мы – очень близкое единение. Никогда не поймут террористы или те агрессоры, которые пытаются нас запугать, что,  с одной стороны, у нас «авось»  –  нам ничего не страшно,  а с другой –  когда беда, мы объединяемся. То есть, напугать нас, как, например, это было в Норвегии с Брейвиком – невозможно. Просто другой культурный код. И здесь нам надо, может быть, опираться  именно на человеческую поддержку. Не стесняться. Если стыдно или нет возможности  обратиться к психологу, позвоните друзьям, проговорите эту ситуацию, поделитесь в неформальной обстановке. Это всегда станет легче.

И:  «Держи себя в руках!» - это действенный совет? Когда один, более спокойный, хладнокровный человек говорит другому: «Перестань! Держи себя в руках».

Д.С.: Нет, конечно, нет. К сожалению, тот, кто сильный, он может держать себя в руках. Но опять-таки – до поры, до времени. Мы же нормальные, живые люди. А почему мы должны себя в руках держать, если нас изнутри корежит, разрывает? Почему мы должны себя держать в руках? Ну, хорошо. Мы можем притворяться быть сильными. Но мы придем домой, и мы не сможем ночью спать. В три часа ночи там что-то щелкнет в голове, и у нас страх возникнет. Мы начнем бояться каких-то очертаний или теней, еще чего-то. Зачем нам сдерживаться? Нет. А зачем? Я понимаю, если бы была война, какая-нибудь, действительно, криминальная ужасная ситуация, когда надо выживать и надо держаться, чтобы не показать этот страх. А у нас, слава Богу, мирное время.

И: Страх за близких и родных, которым помочь ничем невозможно, только молиться. Здесь есть прием, чтобы сохранять трезвую голову, не впадать в панику? Не нервировать, например, тех, кто уехал. Не звонить по сто раз: «Где ты? Что ты?».

Д.С.: Это тоже симптоматика, к сожалению. Здесь получается так, что мы, действительно, больше боимся за близких, чем за себя. А это тоже немножечко, так,  искажено. То есть, надо за себя бояться. Это нормальный страх, это живой страх – бояться за себя, рационализировать свой страх, бояться за близких, за родных, позвонить, но не названивать каждые 10 минут. Это нормальная коммуникация и это надо принять. Но начать с себя. Почему-то мы, действительно, пытаемся о других подумать, а свой страх где-то там забываем, принижаем. А он-то  самый и вредный, и разрушительный. То есть, забота о других – да, переживание за других – да. Но и за себя также.

И: Как в самолете –  сначала маску себе…

Д.С.: Да, совершенно верно. Потому что, если мы себя не спасем, человек себя не спасет, он другому уже не поможет. То есть, в данном случае, именно в лучшем смысле этого слова, надо позаботиться, в первую очередь, о себе. Потому что, если у меня будут силы, я спасу не одного близкого человека, а ещё 10 чужих могу спасти.

И: Теракты и дети. У многих доступ к интернету. Видят фотографии, слышат информацию, от нее не скроешься. Насколько это может быть разрушительно в перспективе для психики? И вообще, что им нужно знать, а что нежелательно?

Д.С.: Конечно, видеоряд, фото, это надо исключить. Еще раз: по информации Института Сербского, 70% старшеклассников имеют психические расстройства, к сожалению. Это официальные данные. Поэтому, лишний раз травмировать, зачем? Тем более, действительно, эти травмы могут усугубиться, соединиться со старыми психологическими травмами и это могут быть очень тяжелые случаи. И мы в практике с этим встречаемся. Ребенок увидел что-то страшное, ему не с кем было это обсудить, и   он зафиксировался  -  всё, это травма. Представление – аффект. Всё. Это уже осталось внутри, ушло в бессознательное, и потом, в ненужный момент, это выходит через психосоматику, через какие-то страхи непонятные. Человек не может понять, почему он себя так неадекватно ведёт. И окружающие не могут понять. А причина может быть где-то за два, три, десять лет назад.

Поэтому там, где можно изолировать, так скажем, поскольку сейчас невозможно изолировать, но там, где можно уберечь от ненужной информации, там, конечно, это желательно сделать. А там, где видно, что ребенок неадекватно начал себя вести, не как раньше – значит, он где-то подцепил эту информационную заразу и лучше, конечно, как минимум, поговорить просто с ним по душам, ни о чем. Или  сказать, но, не пугая психологами, психиатрами, психотерапевтами или врачами: «Хочешь,  у меня есть хороший знакомый, мы к нему пойдем?  Давай мы пообщаемся, просто с ним поговорим».

И: Не получится ли, что ребенка ограждают от какой-то реальности, с которой он все равно столкнется и уже во взрослом состоянии будет удивлен тому, что, оказывается, происходило?

Д.С.:  Крайности везде вредны, конечно. Мы не можем ребенка в какой-то кокон или башню на горе закрыть, или в золотую клетку посадить. В то же время, нам не нужно вот этого: «Делай, что хочешь!», какой-то вседозволенности. Они и так всё найдут. Но в данном случае,  по крайней мере, если это возможно, они хотя бы будут видеть уважительное отношение со стороны родителей. Что родители хотели их предостеречь, предохранить. Что бы они потом, такое очень часто бывает, не обвиняли родителей: «А зачем, почему Вы мне это не запретили!» Имеется в виду то, где серьезная травма, с точки зрения какого-нибудь фильма ужасов или какой-то расчленёнки, или ещё чего-то. Часто дети упрекают именно родителей. По крайней мере, пусть родители хотя бы уважительную заботу проявят – поведут себя как взрослые, и в то же время, на равных, с ребенком. Не заставлять, не наказывать, а сказать: «Слушай, давай поговорим, обсудим это, если хочешь. Насколько это серьезно для тебя, насколько это страшно». Чтобы он не зафиксировал, чтобы фиксации не произошло. Проговорить – это чудеса творит. Иногда просто проговорить – и актуальность, острота, она сразу снимается. Конечно, идеально  только специалист может помочь. И, в то же время, эту первичную остроту  можно снять просто беседой. Вы не представляете, какие чудеса это творит.

И: Предчувствия, сны. Такая тонкая тема. Как правило, может быть, журналисты её муссируют излишне. Они начинают находить людей, которые по стечению обстоятельств не попали в какую-то страшную трагедию, кому повезло. Какие-то рассказывают вещие сны, предсказания бабушек, дедушек, всё остальное. Есть что-то рациональное в этом или это всё-таки сфера эмоций? Совпало и совпало.

Д.С.: Как правило, конечно, это всё совпадает. Так как мы очень чувствительны к такому роду мистическим каким-то совпадениям или еще чему-нибудь такому – где-то порядка 70-80% нашего населения имеют какие-то «отклонения», – то, конечно же, если что-то совпадет, мы говорим: «О, точно, вот! Наконец-то это сработало!» Тем более, мы же все немножко дети. У нас такое, магическое, суеверное мышление во всемогущество, что кто-то есть, какие-то силы. И  вот эти сказочные герои где-то в нас просыпаются в кризисные периоды. Идет какой-то регресс туда, в детство, и все эти мечты, желания, страхи, фантазии, они оживают. И взрослый человек, он внешне биологически взрослый, но ведет себя, как десятилетний, одиннадцатилетний. На сессиях я это часто наблюдаю.

Конечно, здесь есть элементы здравого смысла. И есть понятие внутреннего голоса. Да, он есть. Но он связан с другими механизмами. Ни в коем случае здесь не надо впадать в суеверие. Ни в коем случае. Это только лишь будет программировать, к сожалению. Мы должны управлять своими эмоциями, всякими этими совпадениями. Ни эти цифры, ни эти звёзды, ни эти линии хиромантов на ладони не должны управлять нашей жизнью, программировать нашу жизнь, властвовать над нашей жизнью. Тогда, где наша идентичность? Где наша свобода? Ни в коем случае. Мы – главное и мы – свободное. И мы имеем право, прежде всего, управлять всеми своими страхами. Не надо поддаваться.

И: То есть, поехать отдыхать в горячую точку, это как раз нарушение здравого смысла?

Д.С.: Да. Конечно. Надо просто поразмышлять, хотя бы, если есть какие-то опасения. В хорошем смысле «Береженого – Бог бережет». Зачем создавать эти раздражители? Особенно в наше время, когда это всё масштабируется через телевидение, радио, интернет, и, хотим мы или не хотим, но этот страх через нас передается нашим детям. Если мы боимся, что говорить про них? Поэтому здесь надо, наоборот, быть как бы таким примером спокойствия и мудрости.

И: Материальная мысль, которая сейчас у всех на слуху: «Думать о хорошем. Прогнозировать только хорошие события». То, что касается нашей обычной жизни и каких-то стечений обстоятельств, в которые мы попадаем. Здесь есть какой-то механизм или тоже всё выдумки? Какая-то психологическая защита – я подумал о хорошем, и всё у меня будет хорошо.

Д.С.: Да, конечно, это психологическая защита, в первую очередь. И это такой уход в свой внутренний мир, в свои внутренние фантазии, в свою внутреннюю реальность.  Такую воображаемую реальность. Вот мне хорошо и всё. То есть, это механизм отрицания – нет, этого нет. Не так всё плохо. Или наоборот, как мы с Вами – не так всё хорошо, надо как-то выживать и т.д. Каждый погружается в свою реальность. Здесь нужно различать так называемую воображаемую реальность – наше представление о чем-то, и саму реальность. Мы иногда работаем не с реальностью, а мы представляем эту реальность,  пытаемся ее пощупать через свое представление. Вот это ловушка. Никакого отношения к реальности это не имеет. Вот здесь у меня есть о Вас своё представление, а у Вас есть обо мне своё представление. Между собой общаются наши представления, а к живым людям это отношение только частичное имеет. Поэтому, эта грань различения, опять-таки между воображаемой реальностью и, так скажем,  документальной, современной реальностью, адекватной, очень сложна. Часто бывает мешанина. Человек не осознаёт границ между воображаемым миром и миром реальным. А это потому, что он не может, находясь внутри своего сознания, анализировать своим сознанием своё сознание или своей психикой свою психику, своей душой свою душу. Это невозможно. Здесь нужны именно со стороны какие-то люди,  которые могли бы скорректировать это.

И: Возвращаясь к теме взыва в метро. Люди, которые попали в эту трагическую ситуацию, либо сами, либо их родственники, друзья, родственники родственников. Это тоже большая травма на долгие годы. Кто должен заниматься такими людьми? К кому они должны обратиться в первую очередь? Какой план реабилитации? И вообще, какая надежда на то, что они смогут как-то смириться, что ли, с этим и дальше пойти здоровой, счастливой жизнью?

Д.С.: Да. Это страшно, когда близкий человек получает серьезнейшую травму. Там в метро, как мы понимаем, были десятки раненых и еще сотни в этих вагонах. Здесь, конечно же, начнем с самого главного – надо любить близких. Любовь тоже делает невообразимые чудеса. Любить по-настоящему. Любовь исцеляет. Я так считаю. В психотерапии именно любовью исцеляется клиент. Это надо понять. Что же говорить про родных людей. Тем более надо любить. Это не стоит никаких ресурсов, никаких денег. Это только лишь наши душевные усилия. К сожалению, мы даже этого не можем себе позволить. Просто по-честному полюбить, посочувствовать, попереживать, просто помолчать вместе. Психологи, конечно, в таких травматических ситуациях часто сталкиваются с тем, что человек просто молчит. Молчание – это тоже форма ответа, форма речи. Просто молча посидеть. Часто бывает, что когда у человека критическая ситуация, он просто молчит. Тогда и ты просто с ним молчишь. Он выходит и говорит: «Как хорошо мы поговорили». А у него был внутренний диалог. И этот диалог как бы был синхронизирован с моим молчанием. И он думал, что получает ответы. Но если человек хочет говорить, с ним надо разговаривать.

Повторяю – любовь и, конечно же,  по возможности, просто спокойно поговорить. Обратиться к психологу. Мы же ничего не теряем. Это же не психиатр. Люди боятся: «Про меня обязательно подумают, что псих или еще что-то». Такая определённая необразованность и невежество идет от детей. Скажите, что поговорите со специалистом. Назовите его  специалистом по изменениям, специалистом по успеху или просто: «Давай мы пойдем к специалисту и посмотрим, как нам организовать нашу жизнь, что делать дальше. Мы посмотрим, какие есть варианты. Не понравится, ты всегда можешь отказаться. Если будет интересно, давай продолжим». Такое тоже часто бывает.

И: Из Вашей практики –  насколько долго люди выходят из таких состояний?

Д.С.: По-разному, конечно. Это всё индивидуальные особенности. Есть какая-то статистика, конечно, но я не хочу сейчас ее приводить, потому что это всё индивидуально. Допустим, там есть периоды:  три, шесть месяцев, двенадцать месяцев и т.д. В зависимости от предыстории. Если человек, клиент, уже был сильно травматизирован в детстве или в юности и т.д.,  - то это просто наложится еще сверху, дополнительно. Это всё очень индивидуально. Но остроту можно снять очень оперативно и купировать. И потом уже просто прорабатывать, прорабатывать. Даже суицидальный страх, не дай Бог, или же уйти в себя, погрузиться – это все можно снять и проработать.
___________________________

Я хотел бы закончить тем,  с чего начал. Словами, немножко с очень такой тонкой ноткой трагедии. Вернее, даже стихотворением моей клиентки, которую я вначале цитировал. Она пережила за эти дни очень многое – от боли, отчаяния, страха, уныния,  до какой-то надежды. Именно надежды. Если Вы позволите, буквально несколько строчек завершающие:

Мой город выл от горя и бессилия,
Погибших он не властен возвратить.
И только все неравнодушные просили:
«Наш Питер, мы с тобою! Ты держись!»

Держись мой город, мой бесстрашный город!
Ничто тебя не в силах раздавить.
Пусть скорбью в эти дни и болью полон,
Ответ ты знаешь – это только Жить!

И: Нам всем надо учиться у питерцев.

Д.С.: Да. Вот это сохранилось –  живое, какое-то душевное. Эта честность, искренность. Такое очень тонкое. Это да.

Источник: Центр стратегического коучинга и психотерапии Дамиана Синайского