Ненадёжная привязанность, психопатология и задачи психотерапии

Как известно, привязанность к родительской фигуре для ребёнка (и для детёнышей многих животных и птиц) выполняет две ключевые функции: это своего рода «аванпост», из которого происходят вылазки для исследования незнакомого окружения, а также убежище на случай опасности.

Разные живые организмы по-разному реализуют эти функции и по-разному справляются с опасностью. У некоторых видов живых существ действует «привязка к местности» - для них убежищем и базой для исследования пространства является логово, нора или просто какое-то пространство, где они чувствуют себя в безопасности. Морские черепахи после рождения бегут через пляж к морю, ящерицы, будучи брошенными в воду, плывут в сторону суши, лягушки прыгают к водоёму. Если животное подвергается нападению, оно убегает в своё «логово» и отсиживается там. К примеру, гнездовые птицы и некоторые млекопитающие также привязаны к своему логову — гнезду, норе или берлоге. Но у птиц и млекопитающих основным механизмом реализации этих функций выживания является привязанность к другой особи, не обязательно своего вида и не обязательно к родителю. Известен феномен импринтинга, когда вылупившиеся птенцы привязывались к лаборанту, который присутствовал рядом с ними в это время, и воспринимали его как маму, всюду за ним следовали и тревожились, когда его не было рядом. В естественных условиях выводковые птицы, например, цыплята при опасности бегут к наседке, а большинство млекопитающих бегут к маме.

Человек здесь не исключение. Если маленький ребёнок на определённом этапе развития ползает по комнате и исследует пространство вокруг, он старается держать маму в зоне видимости и следует за ней, если она уходит. Более старший ребёнок может удаляться от мамы на приличное расстояние и терпимо относится к тому, что не видит её, но если вдруг он ушибётся или испугается, он будет искать маму и побежит к ней за утешением. Она его погладит, успокоит, поцелует ушибленный пальчик, и ребёнок побежит дальше изучать, обо что такое он там ушибся.

Но что происходит, если мама сама является источником опасности или стресса? Это ситуация совсем не характерна для животного мира, но весьма характерна для мира человеческого. Для человека стресс могут вызывать не только физические опасности, но и эмоциональные, причём не только от особей своего вида (что тоже не очень характерно для животных), но ещё и от особей своей стаи и даже от родителей.
Напомню, что есть три эволюционно выработанных способа реагирования на опасность («три F»): бегство, борьба или оцепенение (flight, fight, freeze). Для маленького ребёнка вариант борьбы пока что не актуален — он слишком слабый и зависимый, чтобы противостоять опасности. Вариант бегства возможен, но для младенца часто и он физически неосуществим. Похоже, что до поры основным для ребёнка способом реагирования является восстановление близости с фигурой привязанности и поиск защиты и утешения.

Итак, такая ситуация для ребёнка запускает двойную реакцию:

с одной стороны, стремление к бегству от опасности,
с другой стороны, стремление к сближению с фигурой привязанности.

Получается парадоксальная ситуация: если мать или другая фигура привязанности является источником опасности, ребёнку нужно одновременно отдалиться от неё и сблизиться с ней. И тут стремление к бегству становится, скорее, ситуативным фактором, а стремление к привязанности перевешивает. Привязанность это фундаментальная жизненно важная потребность, и ребёнку приходится каким-то образом игнорировать опасность, которая исходит от матери, чтобы сохранять с ней привязанность. Такая ситуация была охарактеризована как «страх без разрешения», когда стремление к бегству от страха лишь усиливает его.

И здесь запускаются механизмы, имеющие, по-видимому, общий знаменатель с третьим вариантом реагирования — оцепенением (англ. freeze, букв. «замораживание»). Ребёнку приходится в каком-то смысле «замораживать» свои переживания, чтобы быть в состоянии выдержать близость с матерью, которая ему необходима.

Такие ситуации могут быть единичными и встречаются, пожалуй, в жизни каждого человека. Действительно, мать не всегда бывает мягкой и пушистой — у неё может быть плохое настроение, она может злиться, она может искать уединения и отдыха, осознанно или неосознанно отталкивая от себя ребёнка. Это нормальная и неизбежная часть жизни, и у ребёнка есть ответ на такое поведение. Он может прибегать к самым разным способам «манипулирования» матерью, чтобы добиться близости с ней — плакать, скандалить, ластиться, обижаться, просить её и так далее в зависимости от возраста, уровня развития и склонностей. Более того, рядом часто бывает вторая фигура привязанности (второй родитель), который может быть «на подхвате».

Но что если такие ситуации повторяются и усугубляются в отсутствие другой фигуры привязанности, которая могла бы выполнить так нужную ребёнку функцию? Как показано во многих наблюдениях и исследованиях, такие повторяющиеся ситуации «страха без разрешения» оказывают дезорганизующее действие на эмоциональную сферу ребёнка. И тут можно проследить несколько параллельно действующих механизмов адаптации.

Ребёнок начинает прибегать к защитным способам «отключения» своих чувств для сохранения привязанности. Идея в том, что повторяющиеся в детстве травматичные переживания (физическое или эмоциональное насилие, пренебрежение или брошенность) способствуют формированию разных психопатологических процессов, в основе которых, по мнению ряда специалистов, лежат диссоциативные механизмы. С такого рода опытом связано формирование диссоциативных расстройств, в том числе расстройства множественной личности, пограничного расстройства личности (при котором диссоциация также играет ключевую роль), а также ряда других расстройств, в том числе комплексного посттравматического расстройства (complex PTSD).

Фактически, ребёнок учится фрагментировать свои переживания, «замораживая» часть из них, которая мешает поддержанию привязанности, - чувство боли, страх, обиду, гнев и др. На основе таких диссоциированных процессов в отсутствие должного разрешения могут формироваться отщеплённые части личности, хранящие в себе все эти переживания и активирующиеся в более взрослом возрасте. Их активация может происходить по типу «флешбеков», только вспоминаются не картинки из прошлого, как при классическом ПТСР, а ощущения и эмоции. Происходит это в том числе и потому, что такого рода травмирующие ситуации нарушают механизмы консолидации памяти — иначе говоря, разные аспекты одной ситуации начинают храниться как бы отдельно друг от друга: картинки отдельно, чувства отдельно, ощущения отдельно, понимание отдельно. В результате они могут «всплывать» также по-отдельности в ситуациях, которые служат «спусковым крючком» для них. Например, в ситуации расставания с юношей девушка может внезапно почувствовать затапливающее ощущение одиночества, боли и безнадёжности, которое вынуждает её всеми силами стараться удержать молодого человека, пытаться манипулировать им, шантажировать и умолять остаться. Если такой человек со временем обращается за психотерапией, по мере работы нередко удаётся выяснить, что чувство боли и одиночества относится к более ранней амнезированной (забытой) ситуации, связанной с родителями.

Другой вариант «флешбеков» вследствие таких ранних переживаний — хронические болевые синдромы, не имеющие соматической основы. Обычно в основе их лежит телесная память о физическом насилии, которая была диссоциирована от других переживаний и забыта. Например, если в ходе такого рода травматичной ситуации ребёнка ударили по лицу, он может впоследствии забыть об этом, но в более зрелом возрасте страдать от загадочных болей в области лица или шеи.

Вряд ли такие диссоциированные процессы появятся при единичных наказаниях, когда родитель остаётся доступным для утешения, адекватно объясняет и обосновывает своё поведение – иначе говоря, когда это происходит в рамках надёжной привязанности. Но систематические ситуации «страха без разрешения» также вынуждают ребёнка развивать другие способы адаптации ради сохранения привязанности. При многократных эпизодах эмоционального и тем более физического насилия в условиях ненадёжной привязанности диссоциативные процессы могут становиться более стабильными и не достигать интеграции.

Для взрослого человека, получившего благоприятный опыт привязанности в детстве, ситуация насилия однозначно требует разрыва отношений с агрессором. Для ребёнка ситуация насилия со стороны фигуры привязанности становится неразрешимой задачей: он не может разорвать отношения с родителем, поскольку всецело от него зависит. Бегство из дома и бунт становится возможен лишь в подростковом возрасте. Поэтому для него жизненно важно сохранить отношения привязанности с родителем и сохранить идеализированный образ родителя. Это достигается несколькими способами.

Для сохранения привязанности критически важным становится избегание и предотвращение ситуаций эмоционального насилия. Эту задачу ребёнок естественным образом взваливает на себя. Элис Миллер писала, что дети, пережившие в детстве трудные годы, становятся хорошими психотерапевтами. Действительно, они развивают в себе мощные «радары», которыми учатся улавливать признаки надвигающейся грозы. Их наблюдательность бывает феноменальной — и действительно, именно она помогает им замечать, в каком настроении сейчас родитель, настроен ли он скорее агрессивно или безразлично, замечать малейшие сигналы в его поведении. Этот навык начинает развиваться естественным образом и остаётся с человеком на всю его жизнь. Можно вспомнить сериал «Обмани меня», где одна из главных героинь Рия Торрес выросла в неблагополучной семье и во многом вследствие этого развила в себе естественную способность считывать эмоции людей. Альтернативный вариант — её сестра, которая, прожив похожее детство, стала использовать свои навыки для того, чтобы манипулировать людьми и избегать ответственности за противоправные действия.
В этом деле важно не только наблюдать и замечать, но и делать правильные выводы. Ребёнок интуитивно учится анализировать минимальные сигналы в состоянии родителя, чтобы предсказывать его поведение. В каком-то смысле, ребёнок активно развивает навык ментализации, начинает «думать за двоих», чтобы, с одной стороны, не навлечь на себя гнев или агрессию, а с другой стороны — чтобы не быть слишком навязчивым и не спровоцировать отвержение, не менее губительное для него. Ему приходится думать, достаточно ли у мамы хорошее настроение, чтобы попросить её о чём-то, достаточно ли она отдохнула, чтобы поиграть с ним и не отталкивать его, достаточно ли она расположена к общению, чтобы пообщаться. Он подбирает способы гасить эмоциональные вспышки, в том числе за счёт своих потребностей, или хотя бы предсказывать такие вспышки, чтобы не попасться под горячую руку. Этот навык также остаётся с человеком на всю жизнь и в зависимости от дальнейшего развития может как пойти на пользу, так и во вред.
Поскольку для ребёнка родитель на этом этапе остаётся идеальной фигурой, для него крайне важно поддерживать этот образ. Разрушение такого идеального образа родителя в глазах ребёнка на определённом этапе может быть катастрофическим. Можно вспомнить нашумевшую историю про американского убийцу, известного как Сын Сэма. Он начал своё тёмное дело после того, как узнал, что его мама, которую он не знал в детстве, оказалась не той светлой и хорошей мамой из его воображения, а кем-то совсем другим, а именно — женщиной лёгкого поведения, ведущей весьма беспорядочный образ жизни. По-видимому, это подкосило и без того неблагополучную психику, что повлекло декомпенсацию, вылившуюся в цепь кровавых преступлений.
Поэтому ребёнок всеми силами старается удерживать образ «хорошего родителя», пока это нужно и возможно. Но реальность его болезненных переживаний заставляет его искать объяснений, почему не всё так хорошо, как хотелось бы. Поэтому ребёнок начинает использовать свой активно развивающийся аналитический аппарат, чтобы объяснить себе — что вызывает такие болезненные переживания, агрессию и отвержение со стороны родителя? Может быть, он чем-то провинился и навлёк на себя гнев мамы своим поведением? (А ведь часто мамы прямым текстом говорят об этом!) Возможно, он действительно совсем не любит маму и думает только о себе? Может быть, он какой-то «не такой»? Эти размышления рождают множество вопросов, ответы на которые ребёнок начинает искать в себе – пока что для него немыслимо допустить, что в мамином поведении что-то не так, что она делает что-то неправильно. Описан психологический феномен, что люди больше склонны объяснять какие-то негативные способы поведения окружающих их личными качествами, в то время как позитивные способы поведения чаще списывают на ситуативные факторы – настроение, стечение обстоятельств, случайность и т.д. Если человек толкнул нас в метро, скорее всего, он такой злой и невоспитанный, но если нам кто-то сделал комплимент или помог, - наверное, просто у него хорошее настроение или мы ему чем-то понравились. Для ребёнка этот эффект, по-видимому, работает так же, но обращён на него самого: если мама меня ругает, наверное, я чем-то плох, поскольку мама не может быть плохой, это иначе это имело бы серьёзные последствия для отношений и привязанности. Из этой логики вырастает чувство вины и стыда, которое также может «замораживаться» и во многом организовывать всё дальнейшее поведение ребёнка, делая его более предрасположенным к манипулированию и покорности.

С возрастом ребёнок развивается, учится новым способам поведения и мышления, его логический аппарат и эмоциональный интеллект также усложняются. Но до отщеплённых, «замороженных» эмоциональных процессов это развитие может не доходить: не имея возможности выразить себя и реализовать потребности, скрытые в их ядре, они не имею возможности научиться новым отношениям, новой логике существования и приобрести необходимый для развития опыт. Когда человек попадает в ситуацию, которая так или иначе требует активации этих процессов, он может сталкиваться с необъяснимыми и крайне интенсивными переживаниями, которые, как правило, списывает на текущую ситуацию и, следуя заложенной в них логике, делает ошибочные выводы, приходит к искажённому восприятию реальности. С такого рода динамикой может быть связана практически любая психопатология – тревожные, депрессивные, навязчивые состояния. Поэтому в задачу психотерапии входит тем или иным способом помочь человеку:

осознать наличие автономных процессов, которые оказывают значительное влияние на переживания, логику и принятие решений,
выразить или отреагировать аффект, связанный с этими процессами, раскрывая нереализованные эмоциональные потребности, лежащие в его основе,
научиться более адаптивным способам поведения и мышления,
получить опыт безопасности и реализации своих эмоциональных потребностей.

Как видите, эти задачи задействуют все сферы субъективного опыта, и к ним можно адресоваться с помощью самых разных психотерапевтических методов. Какую бы модальность терапии мы ни рассмотрели, в ней в той или иной форме происходит реализация этих задач.