Игра со смертью: Николай Гумилев и "таганцевский заговор"

 Отечественная литература конца XIX-начала XX века знает ряд замечательных пророчеств русских мыслителей (Владимир Соловьев), поэтов (Максимилиан Волошин) и писателей (Федор Достоевский и Леонид Андреев) о грядущих событиях, которые вскоре потрясли не только Россию, но и весь мир. Казалось, сам воздух надвигающейся смуты обострял чувства этих людей и заставлял их быть непризнанными пророками в своем Отечестве, которое на всех парах летело в разверзшуюся перед ним пропасть.

 В 17-20 г.г. прошлого века появились и гунны, и скифы, которыми так восторгались наши поэты и писатели. Сокрушив старый мир, новые завоеватели с имперскими амбициями и грезами о мировой революции утверждали свою власть путем насилия и рек крови. Были беспощадны не только к идейным врагам , но и к своим впавшим в немилость вчерашним товарищам. Как метко выразился по этому поводу Иосиф Сталин «лес рубят - щепки летят».  

 Проводя исторические аналогии, можно гуннское нашествие отождествить с неудачным походом красных войск под командованием Михаила Тухачевского на Варшаву, а азиатскую дивизию барона Унгерна, мечтавшего возродить империю Чингисхана,-с легендарными скифами, перед чьей тактикой выжженной земли отступил персидский царь Дарий.  

 Другим фактом, на который следует обратить внимание является всплеск самоубийств в предреволюционном русском обществе, а также своеобразная игра со смертью, которая была свойственна не только русской интеллигенции (Леонид Андреев, Николай Гумилев, Лозина-Лозинский и др.), но и отечественным террористам (самым талантливым, из которых был Борис Савинков, написавший замечательное произведение «Конь бледный»).  

Николай Гумилев писал о себе :«Самый первый : некрасив и тонок,                          

                                                        Полюбивший только сумрак рощ,                   

                                                        Лист опавший, колдовской ребенок,                                                                          Словом останавливавший дождь».   

 Язык его стихотворений часто был вещим. Он даже смог почувствовать рождение новой звезды, о которой астрономам стало известно в 1974 году. Николай Гумилев первым, как бы шутя  (в июле 1921 года), сказал, что на Венере синие листья, и лишь в наше время астрофизики выяснили, что в атмосфере этой планеты преобладают вещества, усиливающие синий спектральный свет, и поэтому вся Венера как бы окутана сине-голубоватой дымкой. (Светлана Макаренко)  Свою насильственную смерть поэт также предвидел. Этому страшному предчувствию посвящены стихотворения «Я и Вы», «Заблудившийся трамвай» и «Рабочий».                                                         Игра со смертью.  

 Несколько странным и внешне малообъяснимым событием отмечено пребывание Гумилева в Париже-он пытался покончить жизнь самоубийством.  В очерке, опубликованном в эмигрантской газете «Последние новости» в октябре 1921 года,- сразу после гибели поэта- Алексей Николаевич Толстой так передает эту историю, рассказанную ему самим Гумилевым в 1908 году – вскоре после его попытки самоотравления :  « ,,,Сознание медленно возвращалось ко мне, была слабость и тошнота. С трудом, наконец, я приподнялся и оглянулся. Я увидел, что сижу в траве наверху крепостного рва в Булонском лесу. Все вокруг – деревья, мансардные крыши, асфальтовые дороги, небо и облака – казались мне жесткими, пыльными, тошнотворными. Опираясь о землю, чтобы подняться, я ощупал маленький, с широким горлышком пузырек, – он был раскрыт и пуст. В нем вот уже год, я носил большой кусок цианистого калия, величиной с половину сахарного куска. Я начал вспоминать, как пришел сюда, как высыпал из пузырька на ладонь яд. Я знал, что, как только брошу его с ладони в рот, - мгновенно настанет неизвестное. Я бросил его в рот и прижал ладонь изо всей силы ко рту. Я помню шершавый вкус яда.. Вы спрашиваете – зачем я хотел умереть? Я жил один, в гостинице, - привязалась мысль о смерти. Страх смерти мне был неприятен…»  Возможно, фраза «страх смерти мне был неприятен» помогает понять мотивы безумного поступка Гумилева. Вера Неведомская отмечала необычайную способность поэта искать и создавать рискованные положения при «полном отсутствии страха». Так, практически не умея ездить верхом, он не только, не колеблясь, садился на малообъезженную лошадь, но и преодолевал на ней сложные препятствия. Причем его не останавливала ни высота барьера, ни то, что он не раз падал вместе с лошадью. А то и вовсе становясь на седло, Гумилев проделывал в движении головокружительные упражнения.  

 Особенно показательно в этом отношении поведение Гумилева на дуэли с его бывшим другом, тоже известным поэтом, Максимилианом Волошиным – спустя всего год после попытки самоубийства.  Ссора произошла из-за мистификации, устроенной Волошиным, который сделал из невзрачной школьной учительницы Дмитриевой французскую аристократку и страстную католичку, пишущую томные, изысканные стихи, Черубину де Габриак.  В многолюдной художественной мастерской Мариинского театра, в присутствии ряда знаменитостей, Волошин подошел к Гумилеву и дал ему пощечину, и тот вызвал его на дуэль.  Позже Гумилев напишет : «Я вызван был на поединок – под звоны бубнов и литавр».  Дуэль состоялась возле печально известной Черной Речки. Уже первое желание Гумилева – стреляться в пяти шагах до смерти одного из противников – было невероятно рискованным. С большим трудом секундантам Волошина (одним из них был Алексей Николаевич Толстой) удалось уговорить секундантов Гумилева, а затем и самого Николая Степановича – стреляться на пятнадцати шагах. И когда после промаха Гумилева, у Волошина случилась осечка, Гумилев настоял на втором выстреле противника. И после новой осечки Волошина потребовал третьего его выстрела. Лишь отказ секундантов, возможно спас поэта от рокового исхода.  

 Проявился характер Гумилева и в период мировой войны. В первый же месяц начала боевых действий он добровольцем поступает в уланский полк (хотя прежде по состоянию здоровья был освобожден от службы даже в мирное время!), избрав одну из самых рискованных воинских профессий – конного разведчика. И, наверное, не было ни одного опасного поиска, в который он бы не вызвался пойти. Неслучайно, за личное мужество и боевое отличие его вскоре награждают сначала одним, а спустя некоторое время – вторым Георгиевским крестом. «Товарищи- кавалеристы рассказывают о нем много. – писал вскоре после гибели Гумилева один из ближайших друзей поэта, известный писатель Василий Иванович Немирович-Данченко.- В самые ужасные минуты, когда все терялись кругом, он был сдержан и спокоен, точно меряя смерть из-под припухших серых век. Его эскадрон, случалось сажали в окопы.  И всадники служили за пехотинцев. Неприятельские траншеи близко сходились с нашими. Гумилев встанет, бывало, на банкет бруствера, из-за которого немцы и русские перебрасываются ручными гранатами, и нисколько, не думая, что он является живой целью, весь уходит жадными глазами в зеленеющие дали. По нем бьют. Стальные пчелы посвистывают у самой головы…Товарищи говорили : «пытает судьбу». Другие думали : для чего-то втайне задуманного испытывает нервы. И не сходит со своего опасного поста, пока солдаты не схватят его и не стащат вниз. В кавалерийских атаках он всегда был впереди».  

 Не менее рискованно вел себя Гумилев и в красном Петрограде. Однажды на вечере балтфлотцев неожиданно прочел стихи : «Я бельгийский ему подарил пистолет И портрет моего государя..» Сумасшедший, вообще-то, поступок! Матросы, говорят, повскакали с мест, хватаясь за маузеры, в зале раздались угрожающие крики. Одоевцева, пришедшая на вечер с Гумилевым помертвела от ужаса (самосуд в те дни еще случался). А поэт, закончив читать, скрестил руки на груди и неподвижно ждал на сцене развязки. Готов, был, кажется к любой. И зал взорвался аплодисментами.                    

                      Последние годы жизни (1917-1921).

 Летом 1917 года Временное правительство командировала Н.С. Гумилева из Петрограда на Салонинский фронт в качестве корреспондента «Русской воли». Туда он так и не добрался. Работал сначала в парижской канцелярии военного комиссара русских войск во Франции, а затем в шифровальном отделе русского правительственного комитета в Лондоне. О происходящем на родине он, занимая такие должности, был, естественно, осведомлен и иллюзий питать не мог. Более того, с революционными волнениями поэт был знаком не понаслышке, и лично участвовал в подавлении восстания русских бригад, размещенных в военном лагере Ля Куртин.  

 После того, как было принято решение о подавлении бунта артиллерийским огнем верных Временному правительству русских экспедиционных частей, Гумилев был на батарее. По свидетельству очевидца, после доклада о готовности расчета поэт снял фуражку, перекрестился и сказал : «Господи, спаси Россию и наших русских дураков!» - и дал отмашку.

 В апреле 1918 года Гумилев возвращается в Россию. Как и большинство петроградской интеллигенции 1918-19 г.г., он был склонен на первых порах видеть в бытовых лишениях и репрессиях военного коммунизма неизбежные издержки, объективно присущие любой исторически активной эпохе и  измерял «ленинский Октябрь» « французским  термидором», терпеливо ожидая наступления последнего. Этому, казалось бы, благоприятствовала и политическая обстановка в стране.  

 3 марта 1918 года подписан советской делегацией «похабный», по выражению Ленина, Бретский мир, предусматривавший немецкую оккупацию Прибалтики, части Белоруссии, всей Украины, а также выплату огромной контрибуции.  

 5 и 6 июля происходит восстание левых эсеров в Москве, которое засвидетельствовало необыкновенную хрупкость власти большевиков. Вслед за этим поднимает мятеж главнокомандующий Восточным фронтом левый эсер Муравьев, в результате этого предательства Восточный фронт попросту рухнул.  Одновременно с восстанием левых эсеров 6 июля в трех городах -  Ярославле, Муроме и Рыбинске началось еще одно, вдохновителем которого был известный террорист Борис Савинков.  

 На Дону начинается знаменитый Ледяной поход Добровольческой армии, закончившийся смертью генерала Корнилова и снятием осады с Екатеринодара.  10 апреля1918 года восстают казаки, недовольные советской властью с ее массовыми расстрелами. Атаман Краснов избирается атаманом Всевеликого войска Донского.  

 Возникает закономерный вопрос : почему Николай Гумилев не перешел на сторону белых, в чьих рядах, не только сражались его бывшие однополчане, но и ряд замечательных поэтов и писателей, оставивших на ряду с Максимилианом Волошиным потрясающие свидетельства очевидцев о Гражданской войне (Иван Савин, Николай Туроверов, Арсений Несмелов, Роман Гуль, генерал Деникин и др.).  Во-первых, ему с лихвой хватило парижского опыта и участвовать в братоубийственной бойне поэт попросту не хотел; во-вторых, как показали последующие события, в красный Петроград Николай Гумилев приехал не затем, чтобы определиться в своих симпатиях к новой власти, а для того, чтобы, оставшись вне схватки, заниматься литературной деятельностью, при этом поэт, опираясь на опыт французской революции, мог преследовать и определенные цели, а именно : сохранить и донести русскую ( в том числе и Серебряного века) культуру до тех, кто желал его слушать, стать наставником и куратором новых поэтов, а также уберечь неокрепшие души от разъедающего яда всеобщей ненависти и бессудных убийств; в-третьих, непонятны были политические лозунги и цели белых, что привело их в конечном итоге к полному стратегическому поражению.  

 С большим сочувствием Гумилев относится к просветительским предприятиям советской власти. Он читает лекции по теории поэзии в «Живом слове», в Литературной студии Дома искусств, студии переводчиков при Всемирной литературе, а также в студиях Пролеткульта и в первой культурно – просветительской коммуне милиционеров. Как вспоминал Левинсон: «В Красном Петрограде» он стал наставником целого поколения : университет и Пролеткульт равно слали к нему прозелитов».  

 Однако уже первое «советское» лето 1918 года оказалось насыщенным такими мрачными событиями, которые не могли не вызвать в нем чувства страстного личного протеста против действий новых якобинцев. Крайне болезненно пережил  Николай Гумилев убийство царской семьи и бессудные расстрелы.

 Жизнь Гумилева  и его семьи в годы военного коммунизма была крайне тяжелой. Особняк в Царском Селе был реквизирован и всем приходилось ютиться в случайно подвернувшемся съемном жилье, с трудом перебиваясь на скромном пайке совслужащего, который полагался поэту за педагогическую и редакционную деятельность. Он вместе с творческой интеллигенцией Петрограда стойко переносил лишения. Однако цинизм коммунистических сановников на фоне этой беспросветной нужды голодного и холодного города шокировал не только его, но даже Максима Горького.  

 К 1920 году настроение поэта радикально меняется. По свидетельствам С.В. Познера и В.И. Немировича-Данченко , Гумилев планировал бегство заграницу, находя сложившуюся в России ситуацию тупиковой.  

 В дни Кронштадского восстания Гумилев , по свидетельствам очевидцев из числа его окружения, пытался «вести пропагаду», маскируясь ( без особого успеха) «под рабочего» и распространял какие-то политические листовки. Однако непосредственных свидетелей его выступления нет, что может выглядеть весьма странно. Кстати, эти свидетели не появились и в «перестроечные» годы, запомнившиеся шокирующими разоблачениями.  

 Последним всплеском «конспиративной активности» Гумилева явилось его предложение, сделанное профессору Б.П.Сильверсану и Георгию Иванову, вступить в руководимую им секцию некой подпольной организации. Однако на кого и на какие силы мог рассчитывать поэт, после жестокого подавления Антоновского и Кронштадского восстаний, а также эвакуации белой армии генерала Врангеля из Крыма, остается открытым. К тому же, подчеркну еще раз заговорщиком он был никудышным.  

 В начале июня 1921 года Николай Гумилев вместе со свитой командующего Военно-морскими силами РСФСР А.В.Немитца  отправился в экспедиционную поездку в Крым, где, пользуясь случаем, издал в военной типографии последнюю прижизненную книгу стихотворений «Шатер», а в Феодосии примирился со своим заклятым другом Максимилианом Волошиным.  

 27 июля на вечере в клубе поэтов Гумилев познакомился с юной поэтессой Ниной Берберовой и тут же в нее влюбился.  

 Ордер на арест поэта был выписан 3 августа1921 года. Сам же арест состоялся глубокой ночью с 3 на 4 августа в комнате в Доме искусств, откуда Гумилев  был препровожден в здание Петроградской ЧК на Гороховой улице, а затем – в  камеру № 77 Петроградского дома предварительного заключения на Шпалерной, 25. Эта камера и стала его последним петроградским адресом.  

 Есть три версии участия Николая Гумилева в заговоре:  1.он участвовал в заговоре – официальная советская версия 1921-1987 г.г., поддержанная некоторыми знавшими поэта эмигрантами и рядом биографов;  2.Гумилев не участвовал в заговоре, а лишь знал о нем и не донес – версия 1980-х годов, распространенная в СССР во время перестройки и в наши дни.  3. заговор не существовал вообще, он полностью был сфабрикован ЧК в связи с Кронштадским восстанием (при этом трагическую роль в фабрикации «таганцевского заговора» сыграл чекист Яков Агранов)- современная версия.  

 Все три версии несомненно имеют право на существование. Однако они полностью исключают своеобразную игру со смертью, которую вел Николай Гумилев. Ставки в этой игре были слишком высоки, ибо надеяться на милость большевиков было в тех условиях крайне наивно. Отсюда и показной монархизм Гумилева, корни которого лежат в рыцарской чести (как понимал ее поэт) и в верности вассала своему злодейски убитому сюзерену (царю). Этим скорее всего и объясняется поведение Гумилева перед своими знакомыми в роли «заговорщика».  Поражает и то, что точкой отсчета заговорщической деятельности Гумилева является не 18, а именно 20 год. Хочу также отметить, что он был знаком с убийцей Урицкого начинающим поэтом Леонидом Каннегисером.  

 Остается открытым вопрос и о политической платформе или ориентации группы интеллигенции, которая соприкасалась с Таганцевым. Скорее всего она была сменовеховской.

 Сделаю очередное предположение о том, что «таганцевский заговор», возможно, был для чекистов прикрытием какого-то большого заговора, имевшего целью свержение советской власти. Несомненно с этими заговорщиками Николай Гумилев, Таганцев и др. каким-то образом соприкасались. В пользу этой версии говорит автобиографическое произведение Бориса Савинкова «Конь вороной», в котором есть упоминание о каком-то антибольшевистском подполье. Однако в нем известный террорист уже не играл первую скрипку. Есть и косвенные свидетельства этого предположения, т.к. материалы по данному делу были строго засекречены,(однако о нем какими-то сведениями располагала русская эмиграция), то чекистам, опираясь на них и реальных заговорщиков, согласившихся вести двойную игру, удалось сначала блестяще организовать мифическое антибольшевистское подполье, затем выманить из-за границы своих заклятых врагов Бориса Савинкова и Сиднея Рейли, сделать «турне» Шульгина по красной России, где его ловко сопровождали некие контрабандисты, в действительности переодетые сотрудники ГПУ, и наконец расколоть и скомпрометировать антибольшевистское подполье.  

 Можно, конечно, поражаться макиавелизму большевиков, но следует отметить, что без подавления внутреннего недовольства, а также реальной и мнимой оппозиции, блестящая чекистская операция потерпела бы полное фиаско или бы даже была проведена, но с меньшим размахом и результатами  Также хочу обратить внимание читателя на то, что реальные и мнимые заговоры 20-х годов, раскрытые или сфабрикованные чекистами, были предшественниками больших процессов 30-х, последовавших после убийства Кирова и где уже старая ленинская гвардия по воле истории и лично товарища Сталина пошла на заклание, как когда-то пошли на гильотину Робеспьер и его приближенные. Революция начала пожирать своих детей.  

 Гумилева и других участников « таганцевского заговора расстреляли 25 августа 1921 года на краю Ржевского полигона близ Бернгардовки. Дважды Анна Ахматова побывала на Ржевском полигоне – в 1930 и 1941 годах. С ее слов П.Н.Лукницкий составил план, который спустя полвека использовали поисковики группы «Мемориал», установившие место погребения великого поэта России.  По свидетельствам современников, полученным из третьих рук Гумилев во время следствия вел себя мужественно, никого не выдал. Он не просил пощады у расстрельщиков-чекистов, которых поразила его храбрость («свалял дурака»,"не лез бы в контру, шел бы к нам, сделал бы большую карьеру»).