Мальчик

Приходит взрослый и говорит: Мне плохо, у меня болит душа, я горюю, я не могу смириться с потерей, плохо сплю ночью, страдаю. Взрослый понимает, почему ему плохо, взрослый хочет уменьшить свою боль или научиться жить с ней.

Ребёнка приводят. Приводят родители, сами переживающие боль утраты. Приводят родственники, растерянные и боящиеся чужого горя. Взрослые чувствуют, что ребёнку плохо. Они видят, что он грустит, боится спать один и спрашивает о смерти. Взрослым страшно, они встревожены, они сами не знают, как обходиться с горем и страхом. И они приводят ребёнка ко мне...

Ребёнок не будет сидеть в кресле напротив и рассказывать о своих переживаниях. Он вообще не собирается сидеть – новая обстановка, большая комната с игрушками и всякими интересностями, незнакомая тётя...

Взрослый знает о своём собственном вкладе в терапию. Он хочет, чтоб ему стало легче. Взрослый рассказывает мне об изменениях, происходящих в нём в процессе работы, даёт обратную связь – стало легче, опять приснился страшный сон, вчера поймал себя на мысли, что несколько часов не вспоминал о случившемся..

Ребёнок не говорит об этом. Пятилетний ребёнок не анализирует своё состояние, по крайней мере, с психологом. Он может рассказать о том, что случилось с ним, а может и не рассказать. Нужно видеть, нужно понимать, нужно чувствовать. А так хочется знать.

 Пришла семья. Мама, папа и пятилетний мальчик. Несколько месяцев назад погиб его маленький братик, нелепо и неожиданно. Запрос мамы – помочь сыну, у него страхи начались, капризничает, плохо спит, спрашивает о братике и говорит о смерти. Сама на терапию идти пока не хочет, не готова ещё расстаться со своей болью. Но в то же время хочет участвовать в сессиях с мальчиком, и она, и папа.

Мне все видятся одинаково пострадавшими. Просто переживает каждый по-своему. И держаться надо для себя самого в первую очередь. Дышать-то самому тяжело и больно.

Антидепрессанты передышку, конечно, дают, но... неправильно это, на мой взгляд. Можно пить антидепрессанты, можно водку, можно курить по 2 пачки в день... Но есть ощущение ненастоящести, кривости какой-то. Я в своё время себя на нём поймала, когда, устав от бессонницы и душевной боли, получила рецепт...и стала напевать-насвистывать через 3 месяца после утраты. От лукавого это. Если есть силы - надо идти. А наша задача - поддержать в начале этого пути через горе.

Что тяжело в таких случаях? Что нужно всё время держаться. Ради живого ребёнка, ради других членов семьи. На это много сил уходит. А хочется выть в голос. А негде. В горе важно побыть одному, и хорошо, когда есть рядом человек, который сможет это вынести - и отчаяние, и одиночество, и ужас, и невозможность. В этом и заключается наша работа на начальном этапе.

Сразу с тремя мне работать неудобно, по крайней мере на первых порах. Это мои личные ограничения, я знаю, что могу, и чего не могу. Я пробовала в подобной ситуации объединять семью - не получается. Потом, позже. Слишком больно всем вместе поначалу.

Сердце мне подсказывает, что и отцу это нужно, важно, и что он возьмёт. Он такой тёплый, вся семья тёплая. Хотя сейчас у них отчуждение, сил не хватает друг на друга. У матери явно ресурсов больше. Она по ощущению более сильная и жёсткая, я не знаю, всегда такой была или стала. Читает эзотерическую и психологическую литературу, пошла учиться. Отец более раздавлен, в сильной депрессии, из них троих производит самое худшее впечатление. Я вполне осознаю свои переносы и незавершённые гештальты (из тех, что никогда не завершатся). Но мне очень хочется и ему тоже помочь.

Решили, что будем работать вдвоём с коллегой, семья будет приезжать к нам раз в неделю.

Это предисловие, а теперь сама история. Я её оформила, как дневник – приходила вечером после работы и записывала сессию, одна запись в неделю.

Рассказываю.

Сегодня были папа с сыном. Очень интересная сессия получилась, сложная и насыщенная. Почти не говорили. Всё на уровне "быть рядом", привыкнуть, поддержать, почувствовать.

Три этапа получилось - песочница, рисунок и игра. Все три - папа с сыном участвовали, мы помогали. В песочнице строили из сырого песка: сын церковь, папа - дом. Рядом. Много-много окон в обоих строениях. Очень старательно уминался и трамбовался песок.

Я часто начинаю работу с детьми с песочницы. В помещении, где мы занимаемся с детьми, есть отдельная комната, а в ней большая пластмассовая ёмкость, полная песка. Много маленьких игрушек, ракушек, шишек, веточек, стеклянных шариков. Тут же кран с водой, ведёрки и стаканчики. Ребёнок знает, как обращаться с песком, в песочнице ведь играют с раннего детства, и это снимает первое напряжение, помогает ему легче освоиться, занявшись знакомым делом, «занять руки» в буквальном смысле слова. Очень много чувств выражается невербально - через прикосновения, через манипулирования с песком, работа с песком, цитируя Юнга, «высвобождает заблокированную энергию и активизирует возможности самоисцеления, заложенные в человеческой психике”.

Рисунок: на большом листе, цветными карандашами - их город. Мальчик уже к нам начал привыкать. Домики, дома, деревья, машины. Папа рисовал старательно. Мальчику понравилось, что я нарисовала его, друзей и родителей. Он их всех солнышком осветил.

Клиент рисует свой мир, свой город и свой дом. Он делится им со мной, он показывает мне то, что хочет показать. Он разрешает мне рисовать вместе с ним, впуская меня в свой мир. Я осторожна и бережна, я рисую и наблюдаю за его реакцией, я следую за клиентом. Потихоньку мы создаём новую, общую картинку – нашу общую реальность.

Потом – настольная игра, играли папа с сыном, а мы с коллегой болельщики - за сына. Он обрадовался. Хочет радоваться. Устал от своего горя.

Настольная игра несложная – бросать маленькие колечки на нос дельфинам, попадает то папа, то сын, есть возможность попереживать и порадоваться, отдохнуть после предыдущих занятий рисованием и в песочнице.

Расставались на хорошей ноте, тепло. Мальчик обещал, что приедет ещё, сказал, что ему понравилось. И папа тоже.

А мы устали очень. Я нечасто так устаю с клиентами.

Сегодня была вторая встреча. Опять папа с сыном. Они к нам привыкли, доверяют.

Сначала песочница. Мальчик выбрал среди множества маленьких игрушек (зверей, машинок, кукол) куколку и маленького цыплёнка. Включились быстро, мальчик почти сразу начал закапывать куколку. ("Она в детском саду"). Цыплёнка поручил мне – цыплёнок изредка попискивает и комментирует происходящее, мальчику нравится. Через какое-то время – достал куколку, вымыли её, потом помыли ручки - и закончил.

Никогда заранее нельзя сказать, какой мир построится в песочнице, какой сюжет разыграется. Я – активный, интересующийся наблюдатель, я рядом, без интерпретаций и указаний. Ребёнок сам выбирает игрушки, с которыми играет в песочнице, сам придумывает сюжет игры, он режиссёр и хозяин. Я не спрашиваю – почему закопал, почему в детском саду. Я слушаю, я слышу.

Потом – всё та же настольная игра, вчетвером. Радовался, смеялся. Хочется веселиться.

В этот раз мы играем все вместе. Нас с коллегой приняли в игру.

Потом - предложили рисунок "мама-папа-мальчик". Нарисовал себя, потом папу, а маму - отказался наотрез, такое сопротивление мощное пошло. Надо было дать выход агрессии и мы начали драться подушками, а потом переключились на битьё большой груши (такого мягкого кожаного кресла). Мальчик с таким ожесточением её лупил, а после устал, исчерпался и стал очень печальным. Дошли до какого-то нового уровня.

Есть ощущение, что в процессе работы открываем каналы для очень многих невыраженных чувств – тоски, злости, горя, печали. Отреагирование одного даёт возможность выразить следующее.

Потом немножко полежали на ковре и отдохнули, и посоревновались, кто лучше спит.

Работа идёт интенсивно, важно помогать мальчику расслабляться, ему тяжело долго быть в напряжении. Но интенсивность работы диктуется и определяется не нами, терапевтами, а им самим, уставшим от своего горя, с готовностью принимающим помощь, своим поведением и реакциями подсказывающим нам, что нужно делать.

Папа участвовал во всём наравне с мальчиком - и в песочнице, и рисовал, и играл. Он своё потихоньку отрабатывает и сына поддерживает.

Следующий раз будем работать мама+сын.

Заметила, что описываю сухо, только конкретику. Как-то очень хрупко всё и тонко. Но у меня самой есть ощущение правильности происходящего, что движемся в нужном направлении.

Работа тяжёлая, я после этих встреч больше всего устаю, хотя казалось бы - играем, рисуем. Приходится останавливать себя, идти со скоростью клиента. Видимо, ещё что-то удерживаю, понять бы – что? Зато столько всего остаётся между строк - прикосновения, взгляды, то, как мальчик поворачивает ко мне лицо и радостно смеётся, как папа прощается - тепло и благодарно... И какие у взрослых лица застывшие...

На эту, третью, сессию мы взяли мальчика с мамой. Мама рассказала, что с прошлой встречи он ехал счастливый, всю дорогу пел песни.

Опять играли с песочницей, опять закапывали куклу. Спокойно и сосредоточенно, практически молча. Цыплёнок по-прежнему отдан мне для озвучивания.

Мальчику важно это отыгрывание, ему не нужно ничего говорить, он ещё не умеет анализировать. Он будет повторять эту игру, выражая таким образом свои переживания и избавляясь от травм, освобождаясь от страхов.

Потом рисовали - включая в рисунок маму, создавая новый рисунок, общий - кораблик, а на нём вся теперешняя семья, а сверху чёрная туча, из неё льёт дождь, а мама пририсовала над всеми зонтики, и стало весело.

Он так смеётся заразительно.

А потом в процессе игры вышли на такое вот действие - положили мальчика в одеяло и раскачивали на разные лады. Он был счастлив и доволен, сказал, что теперь родителей каждый вечер будет просить его укачивать так (у него проблемы с засыпанием).

Что-то меняется. Он сам меняется - взгляд стал открытей, лицо расслабленней, светлее.

Часто дети каким-то неуловимым образом подсказывают, что нужно делать дальше. Я слушаю себя, свою интуицию, я помню о том, что случилось и знаю, что происходит – и из всего этого рождается новое действие, новый эксперимент. Вот мы рисовали, он смеялся, а потом стал таким маленьким и захотелось побаюкать его, покачать. Ему всего 5 лет, а он уже успел побыть старшим братом, и теперь остался один – по-прежнему старший, но страшно единственный ребёнок обожжённых горем родителей. Держитесь за края одеяла, мама и папа, качайте сына, баюкайте его, пусть ему снятся добрые сны, не отпускайте рук.

Четвёртую сессию мы работали только с мальчиком. Он уже привык к нам, доверяет и идёт с удовольствием. А почему только с ним - по ощущению правильности происходящего опять же. Просто понимаю, что сейчас надо брать его одного.

Сессия была странная из-за временнЫх коллизий. Прошло какое-то время, я глянула на часы - 20 минут. Моё собственное ощущение - 50. Я время работы всегда хорошо чувствую, плюс-минус 5 минут максимум. У коллеги - то же самое ощущение. И потом так же было - как будто в одну сессию 3 вместилось, а прожито, отыграно было несколько месяцев, 4 или 5.

Сейчас пишу это и понимаю, что тоже как-то по-другому подаю информацию, вперёд забегаю, что ли?

По ходу сессии - вначале чуть-чуть поиграли в настольную игру, колечки кидали на нос дельфинам, это, скорее, как ритуал вхождения в сессию. Мы в эту игру каждый раз играем, правда, начинали не с неё раньше, а с песочницы.

Потом стали подкидывать вверх, к потолку большую пушистую обезьяну (она у нас всегда в сессиях присутствует как выразитель сильных эмоций) Потолки у нас в половине комнаты высоченные, метра 4, наверное, или 5. Кидали по очереди я и мальчик. Такой восторг, когда она взмывает в небо и потом летит вниз, на голову!

Это новый этап в работе – мальчик разрешает себе радоваться, он вспоминает, как это здорово, он чувствует в этом потребность.

Я, когда с ним работаю, мало задумываюсь над тем, что и для чего делаю - как-то ситуация сама подсказывает, как быть, естественности и спонтанности больше, просто находишься в этом потоке. Главное, на что приходится опираться в работе – ощущение себя в процессе, чувство правильности происходящего. Мало слов, практически нет разговоров, и при этом – включённость постоянная, контакт.

Потом мы строили домик из стульев, кресел, пуфиков, больших кожаных подушек и платков. И жили-поживали в этом домике. Потом купались в озере (ковре), некоторые игрушки тонули, а мы их спасали и делали им искусственное дыхание, и они начинали опять дышать и жить.

Работа с домиком, на мой взгляд, не уступает по эффективности работе с песочницей. Очень много страхов, тревог отыгрывается. Ребёнок чувствует себя в безопасности, уютно и спокойно – маленькое закрытое пространство, можно находиться там столько, сколько хочется, можно выйти наружу и снова забраться внутрь.

Потом устали и посидели на берегу озера, я в кресле, а он у меня на ручках. Хороший, тёплый. Мой был бы немного старше сейчас...

Потом в песочнице немножко потрамбовали песок, закопали цыплёнка и покатали с гор на лыжах куколку. В этот раз по времени и по энергии песочница меньше была, чем прежде. И сюжет изменился. Видимо, насытился, прожил своё горе, начал освобождаться от него.

Повторюсь - мы отработали несколько сессий и прожили несколько месяцев.

Хорошая была сессия.

Наконец поняла, от чего так сильно устаю. Удерживаю много своих чувств – нежность, печаль, тепло.. Те чувства, которые были спрятаны у меня под сердцем, чувства, предназначавшиеся моему собственному сыну, умершему в родах. Я долгое время берегла их, как не пригодившиеся распашонки – и оставлять незачем, и отдать страшно – нужны ли они другим? А теперь понимаю, что нужны. Мне есть что передать этому мальчику, и ощущение правильности отсюда тоже. Как будто по адресу, по верному адресу.

Я ведь понимаю, что своё собственное тоже отрабатываю, мне эти встречи тоже нужны. Я только тогда не буду тащить в сессию своё прошлое, когда признаю его, не стану игнорировать, а возьму из него то, что ценно, что важно для меня и моего клиента.

Очередная простая истина, постигнутая на собственном опыте...

Пятая сессия с мальчиком. Рисовали пальчиковыми красками. Размазывали их по бумаге, добавляя и смешивая разные цвета, по рукам - себе и друг другу, это такое удовольствие. Немножко по носу мальчика... Потом пошли мыть руки, он набрал полную раковину воды, хотел окунуть туда лицо, но не достал. Я его подняла, он погрузил в воду мордашку, задержав дыхание, и вынырнул такой счастливый..

Работа с пальчиковыми красками, как и работа с песком, даёт возможность без слов выражать чувства – пальцами, ладошками, руками, иногда ступнями ног. Клиенты испытывают видимое облегчение после такой работы, даже если не сказано ни слова. Важно только не ограничивать рисующего, создать условия, чтобы не бояться испачкаться и испачкать. Обычно я рисую вместе с клиентом – начинаю, показывая пример, а потом продолжаем вместе, поддерживая друг друга. С мальчиком было именно так.

В этот раз работалось легче и свободнее. И мальчик изменился – посветлел, распрямился как-то.

Похоже, скоро закончим.

А потом был перерыв – из-за плохой погоды и скользкой дороги, а потом мальчик приболел, а потом праздники. Они приехали через 3 недели, и мы, когда ждали их, подумали и почувствовали, что это будет заключительная сессия, и так оно и вышло. Мама сказала, что мальчик впервые не хотел ехать к нам – у него было много дел дома, хотелось поиграть, и погулять во дворе с друзьями, и не было уже интереса. Он стал веселее и спокойнее, стал лучше засыпать и крепче спать, а ещё не хочет ходить каждую неделю на могилу братика, и мама поняла его и не обижается.

Мы попрощались. Запрос выполнен, хотя возможны рецидивы и остаточные толчки, мы об этом предупредили. Но у мальчика теперь есть силы, есть ресурсы, мы ему помогли найти дорогу, а пойдёт по ней он сам. Я очень надеюсь и верю, что вместе с ним пойдут его мама и папа.

2006

На описание случая было получено согласие клиентов. Обстоятельства жизни клиентов, не имеющие прямого отношения к терапевтическому процессу, изменены.