Избегание страдания как экзистенциальная установка формирования зависимости

«Основная особенность страдания 

 и наслаждения в том, что они совершенно реальны

 и пока длятся, дают человеку критерий реальности»

К.Льюис

К таким установкам А. Лэнгле относит: во-первых, избегание страданий; и во-вторых, потерю личностной активности, так называемую, пассивизацию из-за того, что человек ориентируется на проживание удовольствий. Именно проживание этих установок приводит к формированию экзистенциальных синдромов дефицита: дефицит, а затем утрата смысла и дефицит исполненности жизни, неаутентичность бытия в связи с нарушением фундаментальной ценности.

В данной статье мы рассмотрим одну из экзистенциальных установок зависимого – этоустановка на избегание страдания.

И сначала обратимся к самому слову «страдание», постараемся точнее разглядеть его происхождение и содержание, как красиво говорил М. Хайдеггер, что «Мысль дает бытию слово. Язык есть дом бытия. В языке мы слышим голос бытия. Этот голос делает весь мир вокруг себя полем бесконечного резонанса».

И если мы пойдем к древнерусскому истоку слова «страдание», то придем к таким выражениям, как “выполнять тяжелую работу”, “стараться” и “добиваться“. Если обратимся к латинским корням, то нам откроется еще одно значение страдания – как “проявлять усердность“; скандинавские языки покажут нам в страдании грань“ревниво стремиться“, а индоевропейский корень слова приведет к  (s) ter (s) tre –коченеть (умирать), становиться жестким. Изначально словом «страдание» фиксируется направленное стремление к трансформации, переход от бытия (жизни) к небытию (смерти), то есть можно определить страдание, помимо всего прочего, еще и как переживание человеком своей завершенности, конечности.

Виктор Франкл в работе “Воля к смыслу” пишет: “Как бы то ни было, человек не избавлен от того, чтобы не сталкиваться со своей ограниченностью, которая включает то, что я называю трагической триадой человеческого бытия, а именно – болью, смертью и виной. Под болью я имею в виду страдание…”

Нужно сказать, что во многих философских учениях понятия «страдание» определяется более или менее одинаково, и понимается, как физическая, психологическая или нравственная боль и мучение.

И это определение показывает нам, как можно понять страдание и боль, еще учитывая и антропологическую модель личности В. Франкла, в которой он описал три неразрывные и находящиеся сложной взаимной связи измерения: телесное, психическое и духовное. Поэтому человек, как Личность, не может переживать боль и страдание только на каком-то одном своем уровне. Он вынужден столкнуться с пусть и отраженной, трансформированной болью на каждом из этих измерений. И каждое из трех измерений в человеке, встречаясь с болью, говорит ему о возникшей угрозе его бытия Личностью, с одной стороны о его конечности и тут же с другой стороны – о полноте его присутствия и исполненности в жизни. И ставит перед ним множество вопросов, которые описывает  А. Лэнгле в своей статье “Травма и смысл: « И вот, в бытии, переживаемом таким образом, мы спрашиваем себя: как это выдержать? Можем ли мы оставаться людьми, будучи такими уязвимыми перед судьбой и перед всем, что происходит с нами? Если нам так больно, если кровоточит, саднит и потрясает нас до мозга костей? Как же мы можем при этом оставаться собой? Как можем продолжать чувствовать самих себя, поддерживать с собой отношения? Как можем защищать, уважать и ценить себя, сохранять себе верность? Как можем следовать дорогой своей жизни, надеяться и быть открытыми будущему?» [4]

Так феномен страдания проживается и по четырем фундаментальным мотивациям Альфрида Лэнгле:

- с возможностью Бытия – здесь в присутствии и переживании этого страдания;

- с ценностью жизни при нахождении в этой боли;

- с воплощением Собственного при таком мучении;

- и нахождением смысла, как связи с чем-то большим, чем сам человек, чем только сегодняшний момент его жизни не смотря или благодаря этому страданию.

И порой, встречаясь с  той или иной болью, с тем или иным страданием в жизни,  человек может не выдержать ни его характера, ни силы его воздействия на себя. И в результате получает опыт того, что переживания этого страдания мне, как Личности, не по силам, при этом обнаруживая свою слабость в любой из четырех фундаментальных мотиваций. И человек может ответить свое «Нет» и тому, что он не может быть в жизни в связи с этим страданием; и тому, что он не переживает ценность жизни в связи с этим; и тому, что не может воплощать самого себя в присутствии этого мучения и наконец, что не может найти для себя в этом никакого смысла.

И это по-человечески очень понятно, трудно встречаться с болью. А. Лэнгле пишет: «Свойство боли таково, что она всегда протискивается на передний план сознания и переживания (если не происходит ее вторичного отвержения) и оттесняет все остальное. Другими словами, боль навязчива! Она поглощает внимание. Боль может быть сильной, острой (как, например, зубная) и раздражающей. Она может обладать различными свойствами: быть яркой, как от укола или пореза, и темной, как после удара тупым предметом или столкновения, а также тупой, как от удара в область желудка. Боль вызывает у жертвы специфическое переживание: человек чувствует себя брошенным на произвол судьбы, пассивно страдающим, он видит все в черном цвете. Боль заключает в себе требование. Это наиболее сильный импульс к тому, чтобы предпринять что-то, устранить причины травмы, ликвидировать ущерб и восстановить целостность».[4]

В силу природной низкой витальности человек может переживать жизнь, как слишком тяжелую для себя,  или, не выдерживая предъявленного жизнью страдания,  человек может получить травму, опыт которой не сможет переработать так, чтобы найти в ней ценностный смысл для своей дальнейшей жизни. И в результате он приобретает опыт недоверия себе самому, в котором он переживает, что в такого рода страданиях – не может больше быть, рассчитывать, полагаться  на себя и эту на жизнь, наполненную страданиями. То, о чем говорил Мартин Бубер, что вера возможна не только по отношению к внешним объектам, для человека она возможна и по отношению к себе самому.  Недоверие связано с особым состоянием психики человека, которое он обозначает формулой “не верю, что могу”. Доверие  к себе существует в диалоге с доверием к миру,  и, прогнозируя свое поведение, человек всегда занимает одновременно личностную и социальную позицию, потому что он одновременно обращен и в мир, и в себя самого, осуществляя двойную открытость (К.А. Абульханова-Славская, А.В. Брушлинский, Ф.Е. Василюк, А.Лэнгле, М. К. Мамардашвили).

Доверие – это очень сложный феномен, представленный как мужественная личностная позиция (установка), связанная открытостью и с отношением к собственной Личности, как ценной и значимой для человека. И поэтому это еще  и внутренняя готовность и знание своей особой способности мочь – быть верным самому себе, опираться и стоять за себя.

Борис Братусь говорит о доверии, как об «органе согласования», ценностного соответствия,  ведь с помощью  доверия человек может, с одной стороны, не бояться  вступать в открытый диалог и  взаимодействие с Другим, миром, который он не в силах познать весь и  до конца (и поэтому здесь существует поле риска), а с другой — самостоятельно выбирать свои цели, относиться к себе, к своим чувствам, к своей Личности, своим найденным смыслам, к своим действиям, как к ценностям, чтобы проживать их. Утрачивая доверие к себе, человек теряет свое бытие личностью, нарушается и эффект целостности этого бытия.

То есть опыт недоверия нарушает этот механизм ценностного согласования человека с самим собой и миром. Человек лишает себя возможности быть открытым к себе и миру, лишается мужества, лишается возможности находить ценности, занимать внутреннюю персональную позицию и действовать, как «выходить за пределы себя» в реализации найденного смысла. Как писал В. П. Зинченко: «подготовка к поступку — это акт, требующий значительного мужества и откровенности в разбирательстве с самим собой, инвентаризации своих жизненных ценностей и преференций»[3].  Утрачивая доверие, человек занимает позицию отказа от деятельности, от личностного поступка, позицию избегания собственного присутствия в страдании.

От чего отворачивается человек, избегая страдания, если страдание – основной факт человеческого существования? Каждому человеку в жизни дарованы страдания. Рождения, болезни и смерть сопровождаются муками. Даже любовь, если это истинное чувство, сопряжено с болью. Зачем человек вынужден страдать? Эти вопросы задавал себе Ф.М. Достоевский. А ответить на них попытался H.A.Бердяев: «Мучительное, причиняющее страдание противоречие человека заключается в том, что он есть существо в нераскрытой глубине своей бесконечное и устремленное к бесконечности, существо, ищущее вечности и предназначенное к ней и вместе с тем, по условиям своего существования, конечное и ограниченное, временное и смертное. В глубине человеческого страдания есть переживание непреодолимости, неотвратимости, безвозвратности». [2]

То есть в переживании страдания сокрыто то важное жизненное напряжение, где  для человека заложено многое: и вопрос, обращенный  к нему от жизни и его человеческий ответ миру, победа и поражение, жизнь и смерть, и та сила в нем, чтобы попадая в такие условия бытия – быть в них, оставаясь собой, оставаясь человеком, в том числе человеком страдающим.

Экзистенциальными философами страдание обычно рассматривается в двух основных аспектах.

Первым является то, что оно определяется как необходимое условие человеческого бытия. Это понятно даже на примере человеческой телесности. Тело человека подвержено травмам, болезням, старению и физической смерти, когда происходит распад и утрата всех его физиологических функций.

Таким образом, человек изначально сталкивается с пониманием неизбежности прекращения своего существования. И, как духовное и как социальное существо, он  оказывается под действием этого экзистенциального  напряжения, когда он знает о смерти,  принимает этот неизбежный факт, и всем своим существом он всё же протестует против неё. Иными словами, можно говорить, что страдание является представителем ценности жизни, по словам А.Лэнгле «фундаментальной ценности» человека, которая  свидетельствует об отношении человека к жизни как к непреложной ценности. Избегая страдания, человек утрачивает связь и переживание именно ценности своей жизни. Не случайно русский философ Н.А.Бердяев связывает интенсивность страдания с интенсивностью самой жизни человека и с выраженностью его личности: «Отказ от интенсивности жизни, отказ от личности может ослабить боль. Человек уходит в себя от мира, который полон страданий и причиняет ему страдания. Но, уходя в себя и изолируясь, человек начинает испытывать новые страдания, и у него является потребность уйти от себя, побудить мучительную самопоглощённость»[1].

Таким образом, человек избегающий страданий теряет связь с переживанием ценности жизни, он отчуждается не только сам от себя и вместе с этим, он отчуждается от жизни, и как тут не вспомнить М. Бубера, который говорит об «ужасе отчуждения между Я и миром».

Второй аспект, который рассматривается в  страдании, обращает наше внимание на то, что преодоление страдания  – это возможный  путь духовного преображения личности, её совершенствования, обращения к своему духовному измерению, где заложены ценности, смыслы. Здесь важно подчеркнуть, что страдания не являются самоцелью. Они только как средство и возможность постижения человеком духовной умиротворённости и выражение огромного человеческого духовного потенциала.

Только находясь в позиции избегания страданий, человек отступается от своей возможности обратиться к  ноэтическому измерению, что есть в нем, и вместе с этим к самодистанцированию и самотрансценденции. Согласно теории Франкла, одним из самых важных свойств человеческого существования является трансценденция. Человек выходит не только за пределы своего наличествующего бытия, но в большей степени  поднимает своё бытие к тому уровню,  где и каким оно должно, по его разумению, быть. Когда же личность делает это, то, поднимаясь над телесным и психическим измерением, она вступает в сферу чисто человеческого. Эта сфера образована новым измерением, ноэтическим измерением духа. Человек, стремящийся избегать страданий,  пытается сократить  самого себя до уровня двух измерений, и здесь он попадает в собственную ловушку, так как ноэтическое в нем продолжает быть. Виктор Франкл пишет: «Пока мы страдаем, мы остаёмся душевно живыми. В страдании мы даже зреем, вырастаем в нём — оно делает нас богаче и сильнее…Путём отвлечения или оглушения человек  делает себя «ничего не знающим», он пытается бежать от действительности…Но как акт простого наблюдения не порождает предмет, так и попытка не замечать предмет не уничтожает его».[7].

Человек с зависимостью не может выйти на ноэтический уровень, его поиск жизни ограничивается биологический или психологическим  уровнем, т.е. теми уровнями, где этих смыслов нет. Априори не находя этих смыслов человеку приходится заполняя пустоту, вместо того, чтобы вырваться на духовный уровень, по сути, личность с зависимостью заключена в пустой круговорот поиска смысла и его отсутствия там, где он пытается его найти и заполнения пустоты суррогатами этих смыслов. Данный круг сложно разорвать, поскольку нужно встать над обстоятельствами своей жизни и с точки зрения В.Франкла, спросить  себя не о том, почему жизнь так несправедлива ко мне, а почему я не подхожу этой жизни.

Страдание обладает вектором движения, которое сквозь напряженное поле действительности, задает определенную цель, ведущую к идеалу. В.Франкл определяет это как «плодотворное чувство диссонанса» между реальным и идеальным. Саму жизнь часто сравнивают с онтологическими качелями, то опускающимися до боли, то поднимающимися к наслаждению. Человек, лишенный доверия к себе самому и избегающий страданий, лишается и этой возможности – быть личностью и ежедневно становится в ней, подтверждая это свое звание.

Таким образом, избегая страданий, с одной стороны, человек теряет связь с жизнью, переживание ее полноты и ценности, что само по себе является страданием, с другой стороны, он так же отказывается от возможности бытия личностью, что тоже переживается человеком как страдание. Парадоксальным образом, избегая страданий, человек многократно увеличивает их. В результате растет напряжение, которого человек выдержать не может в силу описанных выше причин, поэтому то, любое, что снимает, ослабляет это напряжение даже на самое короткое время, переживается человеком, как важное и ценное для него, как освобождающее, дающее почувствовать в себе  движение жизни, связь с жизнью. Со временем у человека происходит научение  снимать напряжение путем этого объекта, объекта зависимости, который как бы высвобождает его от страданий и дает пережить ценность, связь с жизнью. И это может быть, что угодно: еда, алкоголь, сигареты, покупки, игра, наркотик, интернет и другое.  В этом неаутентичном движении человека к переживанию жизни есть отголоски внутреннего знания, как памяти бытия Личностью. Человек не может избавиться от этого дара ноэтического в нем, пусть не осознанного и не проживаемого в зависимости. Через такое зависимое поведение человек сопротивляется  условиям того экзистенциального вакуума, который он создал в своем внутреннем мире, где отсутствует связь с ценностями, самим собой, где сложно занять личностную позицию, обратиться к смыслам.  Через такое зависимое поведение человек хочет избавить себя от вины за аперсональность своего бытия, а «в человеке всегда присутствует онтологическая вина, как ответственность за свое бытие Личностью, за свою свободу выбора, за свое достоинство и аутентичность… Поэтому очень важно знать, беречь и благодарить этот человеческий талант – онтологическую вину, как возможность подсказки со стороны своей Личности на то, что идешь по аперсональному  пути».[5]  Это тоже голос ноэтического в человеке.

И здесь для целей терапии , делает Франкл, когда он обращается к экзистенциальной фрустрации : «Экзистенциальная фрустрация сама по себе ни патологична, ни патогенетична. Озабоченность и даже отчаяние человека по поводу ценности своей жизни является духовным страданием, но никоим образом не психическим заболеванием».[7] Экзистенциальная фрустрация по Франклу  может приводить человека  к ноогенному неврозу, который  проявляется в том числе и через зависимое поведение. Поэтому психотерапевтам, работающим с зависимостями необходимо понимать то, что эти заболевания рождаются по  причине  духовного страдания человека и поэтому любое другое проявление зависимости (например, лишний вес по причине алиментарного ожирения ) будет уже вторичным страданием, которое переживает человек. Вероятно, по этой причине так сложно излечивать зависимости. Ведь работая в когнитивно-бихевиоральном подходе, мы обращаемся лишь  к  вторичному страданию человека, не затрагивая его ноэтического измерения, и через какое-то время, зависимость возвращается вновь. Ведь важна качественная трансформация личности зависимого, когда он первым шагом доверяет себя себе в страдании, преодолевая самоотчуждение. В терапии зависимостей стоит задача, поставленная С.Л. Рубинштейном  «Задача реализовать человека в его жизни – это задача преодолеть «отчуждение» от человека как явления его человеческой сущности…. Человек обретает всю полноту своего бытия и выявляется во всех своих человеческих качествах по мере того, как он выступает по отношению ко всем сторонам бытия, жизни… Человек, отчуждённый от природы, от жизни, непричастный к игре её стихийных сил, не способен соотнести себя с ними, перед лицом этих сил найти своё мнение и утверждать своё человеческое достоинство – это жалкий, маленький человек».[6]

Это сложная задача и начинать ее нужно с того, что с помощью психотерапевта  человек постепенно находит в себе опору,  и затем возвращает утраченное доверие в том, что он может присутствовать и принять себя в страдании, в том числе и в страдании собственной болезни.

Литература

[2] Бердяев H.A. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики// Путь в философию. Антология. М., 2001.

[3]Зинченко В. П. Посох Мандельштама и трубка Мамардашвили. М.: Новая школа, 1997.

[4] Лэнгле А. С собой и без себя. Практика экзистенциально-аналитической психотерапии.  М.: Генезис, 2009 – 14 с.

[5] Попова О. Динамика переживания вины в экзистенциальном анализе// Акмеология. 2012 №4 – с.109-116

[6]С.Л. Рубинштейн Человек и мир. – СПб.: Питер, 2012.

[7] Франкл.В. Человек в поисках смысла: Сборник: Пер. с англ. и нем./Общ. ред. Л.Я. Гозмана и Д.А. Леонтьева ; М.: Прогресс, 1990