О непрерывности бытия и диссоциации

Что такое непрерывность бытия? Это когда просыпаешься, а мир на месте, он и не думал исчезать или катастрофическим образом меняться, и тебе не нужно его «проверять». Это когда зажигаешь конфорку, а она и не думает взрываться. Когда воздух точно не закончится, близкие неожиданно не умрут, любимые не бросят.  Когда желаешь "до завтра" и нет сомнений в его наступлении. Жизнь не пойдет внезапными трещинами.

А еще не заканчиваешься ты сам. Ты растянут в прошлое, которое не распадается гроздями, как только ты перелистываешь страницу, не захлопывается в бункеры не-существования, а остается на расстоянии эмоциональных пальцев, образуя еще одну невидимую опору – ты всегда в экспериентальной компании прошлых себя, друзей, мам, пап, дедушек и бабушек - своей маленькой, но такой важной вселенной. Эта пуповина уходит не только в собственную жизненную историю, но и текущие связи с другими и миром в целом. Все это укутывает сердцевину тебя теплым покрывалом, образуя личный онтологический дом. Ты как бы хронически вплетен в мироздание.

Это что-то фоново-незаметное, что обеспечивает поверхность под ногами моего существования. И что самое главное – я обо всем этом не задумываюсь и никогда не задумывался, потому что мир надежный и предсказуемый. Это как со здоровьем – этот слой начинает для меня «существовать» только тогда, когда с ним что-то происходит. Когда в этом полотне образуется дыра, и я падаю в бездну.

Взросление сопровождается неизбежными столкновениями с метеоритами, большими и маленькими. Первое расставание, предательство, смерть старших родственников и тому подобное – все оставляют свои царапины на полотне бытия. События, которые становятся травматическими, его «дырявят», образуя «щели» в моем переживании себя и мира. Реальность «моргает» в такие моменты.

В худшем случае меня выбрасывает из привычного потока жизни в параллельное измерение, где время зависло, мир чужеродный, а я сам не свой. Как будто меня сущностно вырвали из привычных контекстов. Человеческая гавань осталась по ту сторону экрана, а я смотрю на жизнь через телевизор в инородной комнате. Изоляция и пустота – единственные соседи. Надрывной аффект ледяным колом застрял в груди, а одиночество не преодолимо – нет такого моста, который вернул бы меня в привычный (потерянный) человеческий мир.

Радует, что все-таки возвращение возможно (пусть и с неизбежным шрамом, который оставляет на себе посещение зазеркалья). Безусловно, степень экзистенциальной невинности уже не будет та, что прежде, но такова цена зрелости.

Если подобная бомбежка происходит на заре жизни, то это сказывается не только на доверии к людям, но и к среде как к надежному месту, которое сохранит меня в безопасности. Сердцевина меня больше не может отдаваться в мягкие лапки мира, плавая в грезах собственной субъективности. Она становится на стрёме. Реальность необходимо патрулировать. Потому что в лапках иголки.

Одно дело, когда меня выбрасывает в зазеркалье во взрослом возрасте, но у меня есть внутренний дом, куда можно вернуться. Но другое дело, когда и внутри дома – зоны зазеркалья или я вообще бездомный. Тогда вся моя жизнь - в поисках дома от одной надежды к другой.

Доверие является непозволительной роскошью для человека, который обустраивал дом своей личности на почве ранних предательств, пренебрежения и злоупотребления. Артиллерия психических защит будет спасать его от веры в то, что на той стороне баррикад есть кто-то, кого можно впустить. Чем мощнее были попытки нарушить физическую безопасность и психическую целостность ребенка, тем основательней будет эта стена между мной и окружающим миром. Чем массивней травматический аффект, тем больше комнат моего дома будет замуровано для проживания.

Возможность жить все больше подменяется задачей выживать.

Все это делает меня экспериентально обедненным, мое окно переживаний самого себя и окружающего мира сужено. Диссоциация – способность моей психики быть избирательно невнимательной, на время лишать существования пласты внутреннего и/или внешнего мира – в данных обстоятельствах, засучив рукава, укутывает целые куски меня в забытье, изолируя то, что невозможно пережить, туда, где его невозможно найти (удаляется не столько эмоциональный опыт с соответствующими воспоминаниями и пр., сколько моя возможность быть живым определенным образом, тот пласт моего Я, который мог бы жить жизнь в этом диапазоне, но отныне он на вечном карантине).

Теперь этих Саш/Кириллов/Оксан/Кать (этого богатого созвездия конфигураций меня) внутри этого Саши/Кирилла/Оксаны/Кати (оставшегося ограниченного набора не затронутых травмой состояний меня) больше не существует. «Оно тебя больше не побеспокоит». «Ты себя больше не побеспокоишь». «Твои ты тебя больше не побеспокоят».

В этом плане диссоциация – это всегда маленькая смерть. Ради жизни. Мне нужно стать немного мертвым, чтобы продолжать оставаться «живым».

«Умерщвляет» не травма, «умерщвляет» диссоциация (травма – это когда ты последний раз был живым). Мощные диссоциативные защиты ответственны также и за последующее горестное знание, что существует жизнь, которая чувствуется отобранной, непрожитой.

Различные психотерапевтические подходы предлагают по-разному обходиться с подобными трудностями, в следующих постах кратко опишу, что нам предлагает реляционный психоанализ.