|
|
Георгий Почепцов. Лицо героя и личина врага в пропагандеСталинская система героики повторяет модель христианских мучеников, которые не щадят свое тело ради спасения души. Советский герой отдавал свою биологическую жизнь ради спасения социума. Кстати, это общая модель выживания социума, построенная на религиозных или идеологических основаниях. Везде нужны люди, стоящие в критические минуты выше страха смерти.  Герой является составной частью пропаганды, которая направлена на то, чтобы так, как он, поступал каждый. Война всегда включает новые модели поведения, которые в мирной жизни не нужны. Самопожертвование сегодня присутствует в радикальном исламе. Мы почти ежедневно читаем статьи о небольших терактах. Функция героя — побеждать ради великой цели. Поэтому в СССР оказалось возможным перенести героизм и на трудовой подвиг. Перед нами люди, поведение которых трудно достижимо. Но они должны присутствовать в азбуке поведения любого народа. Советский Союз жил в режиме ожидания войны. Был даже довоенный фильм с таким четким названием — «Если завтра война» [1]. Потом после войны настоящей появление ядерного оружия в некотором роде приостановило такую идеологию. И война перешла из горячей в холодную. Она стала более яростной, кровавой, с большим числом жертв, но только в воображении. Это был всплеск изображения врага во всех видах, всеми видами искусств. Советский Союз вновь обрел себя с возвратом врага. Точно так другая сторона взяла на вооружение борьбу с тоталитаризмом, подаваемым как зло. Расхождение между союзниками началось уже во время войны: «С 1944 года пропаганда и контролируемые в соответствии с условиями военного времени медиа в США и Великобритании начали ощутимый дрейф в сторону критики сталинизма и советского режима, возобновили широкое освещение деятельности и заявлений советских «невозвращенцев» и перебежчиков на Запад, приостановленное в 1941–1943 гг. Появилась не только либертарианская проповедь эмигранта Ф. фон Хайека (1899–1992), уличавшего любое государственное регулирование как «путь к рабству» социализма и нацизма, а любой социализм как путь к тоталитаризму, прозвучала и критика слева, из уст эмигрировавшего австрийского коммуниста и пророка сексуальной революции Вильгельма Райха (1897–1957), который вновь обозначил единого врага интернационального Запада — самоизолировавшихся Гитлера, Муссолини и Сталина, которые равно «стали национал-социалистическими наследниками интернационального социализма Карла Маркса»» [2]. Чем выше мы поднимаем героя, тем важнее становится функция врага. Если СССР имел мобилизационную политику и экономику, то без врага ее нельзя было проводить в жизнь. Более того, враг должен все время ощущаться, его дыхание можно услышать не только в литературе и искусстве, а иногда и в реальной жизни. Идя на андроповско-горбачевскую конвергенцию систем, следовало принимать на себя чужих героев и чужих врагов, что является очень болезненным, вплоть до разрушения своей собственной виртуальной системы. И это также могло быть причиной торможения этой конвергенции. Виртуальных героев типа человека-паука или Джеймса Бонда принять легко, это происходит и сейчас, хотя Бонд как раз сражался с СССР, сложнее принять героев, за которыми стоят реальные прототипы, которые убивали по настоящему. Постсоветское пространство уменьшает роль «старых» героев и увеличивает роль «новых», более четко отражающих строительство нового мира, поскольку новый мир может стоять только на новых героях, которые достаточно частотно не столь однозначны как прошлые герои, поскольку те создавались в условиях закрытого общества. Если Украина попала под обстрел из-за своих новых героев со стороны Польши и Израиля [3], то Россия вообще не знает, к какому берегу ее может прибить, отсюда время от времени возникающие модели типа «остров Россия» или разговоры об отдельной цивилизации, которая ни в ком не нуждается. Правда, при этом Россия создает странного «кентавра» — берет достижения сталинского времени, замалчивая его преступления. Это как раз связано с тем, что Россия находится на распутье. Вот мнение религиоведа А. Аполлонова: «Однако, будучи европейцами de facto, россияне не являются (и никогда не будут) европейцами de jure. Мне не хотелось бы пускаться в длительное обсуждение вопроса, почему это так, и поэтому я ограничусь общей фразой о том, что современная Россия является капиталистической периферией, а Европа — центром, и между ними «дистанция огромного размера». В условиях невозможности самоидентифицировать себя как европейцев россияне (главным образом русские) самоидентифицировали себя как православных (тем более что попытки обнаружить какую-нибудь «русскую идею», продолжавшиеся в течение всех 1990-х, вполне закономерно провалились). Видимый триумф православия в постсоветской России — результат попыток найти свою идентичность, а не результат богоискательства или некоего «духовного поиска». В обществе существует запрос не на религию, а именно на идентичность: религия как таковая большинству россиян безразлична. Именно поэтому у многих наших сограждан православие легко сочетается со старой советской идентичностью, в результате чего возникают такие странные явления, как иконы Сталина, а лидер КПРФ Геннадий Зюганов спокойно говорит о церкви как об одном из столпов России» [4]. Неудавшаяся попытка России вернуть Украину в свою виртуальную систему, превратилась в военную аннексию Крыма: виртуальное стало реальным. Кстати, теперь расхождение стран, в прошлом именуемых братскими, наполнилось языком ненависти [5]. Причем этот язык должен действовать со стороны России намного сильнее, поскольку ей надо завлекать своих граждан воевать на чужой территории, Украина же воюет на своей. Украина также имеет свой собственный набор ошибок при продвижении нового списка героев, поскольку отношение разных регионов к ним весьма различно. Поле неоднозначностей очень обширно, поэтому на нем могут возникать радикалы, отстаивающие свою позицию силой. Отсюда некое возрождение уличной политики, когда с врагами начинают бороться не словами, а кулаками. Герой — это часть конкретной виртуальной системы, он как атлант, держит ее на своих плечах. В этой системе нет места для чужого героя. Правда, искусственно его можно вводить не через учебники истории, а через тексты массовой культуры. Только когда порог сопротивления будет перейден, настанет время для учебников истории. То есть для смены героики нужна смена поколений. Сталин в 1937 г. через 20 лет после революции ввел массовые репрессии как метод политики. Никто не знает, почему это произошло. Но наш ответ на этот вопрос такой. Сталину нужно было заменить окончательно социальную память, чтобы люди помнили не то, что было раньше, а то, что сегодня было написано в книгах и газетах, снято в фильмах. Поэтому под каток машины пошли старые большевики и другие носители реальной памяти. Ленин когда-то поступил проще — он выслал пароходами и поездами старых профессоров. Но для 1937 года такая высылка была бы спасением, а не наказанием. Борьба с врагами обрела новую системность, поскольку появилось понятие «внутреннего врага». Возникло даже понятие ЧСИР — член семьи изменника Родины [6-7]. Это позволяло изолировать жен и детей. В некоторых системах даже враг получает некую сакральность, хотя и негативно-ориентированную, настолько необходим он для благополучия социосистемы, для создания и удержания ее идентичности Победа над врагом демонстрирует силу героев, чем сильнее враг, тем весомее герой. Наличие врагов в советский период объясняет «временные трудности», с которым советский человек сталкивался ежедневно. Кстати, если в довоенное время акцент был на внутренних врагах, которых постоянно разоблачали, то в послевоенное — главным врагом стал внешний — американский империализм. Сильный враг поднимает самочувствие и у героя, и у публики, которая лишь наблюдает за сражением. Сегодня люди легко входят в роли героев в видеоиграх и телесериалах. Герои и враги различимы сразу, визуальные каналы дают возможность создания четких типов, опираясь на стереотипы, хранящиеся в массовом сознании. А. Архангельский, анализируя один из современных фильмов о войне, а сегодня эта тема стала практически мифологической, пишет: «Предатели, которые готовы сдать город немцам,— это, конечно, обобщенный герой нового времени. Этот тезис часто используется для оправдания репрессий в известных кругах: «Да, сажали несправедливо, многие погибли безвинно, но ведь и настоящие предатели были! А если бы не репрессии, то их было бы вдвое, втрое больше!» Диверсанты в тылу — еще одна любимая тема советского кино. В результате роль диверсантов на войне оказалась неимоверно раздутой. В книге «Июнь 1941. Разгром Западного фронта» историк Дмитрий Егоров, дотошно воссоздавший картину первых дней боев, посвятил отдельную главу диверсантам — точнее, мифу о них. В те дни, по воспоминанию очевидцев, слух о диверсантах был тотальным — о целых ротах и батальонах, переодетых в советскую форму и заброшенных в глубокий советский тыл. В большинстве случаев, утверждает исследователь, эти слухи не имели под собой основы и самовоспроизводились по принципу «у страха глаза велики». Общество, выросшее в атмосфере взаимной подозрительности, на фоне первых дней войны, пишет автор, искало логических объяснений неудачам на фронте — и находило их с помощью таких вот формулировок: «всюду предатели»» [8] Как видим, враги-предатели являются очень важной составляющей построенной системы. Без них невозможно объяснить необъяснимое. Ю. Пивоваров объясняет приход нацизма в Германии и большевизма в России демографическим взрывом девятнадцатого века: «Когда немецкие крестьяне потянулись из перенаселенной деревни в город, там многие места уже были заняты евреями, что во многом обусловило дальнейший всплеск антисемитизма, а потом и успех Гитлера. В России аграрное перенаселение, случившееся после отмены крепостного права (но не только по этой причине), привело к усилению социальной розни в деревне (земли для всех не хватало). Обострились межклассовые противоречия в городе, ведь городской пролетариат пополнялся в основном за счет безземельных крестьян (большевики впоследствии сыграют на всем этом). В обеих странах было огромное число малограмотной неприкаянной молодежи, не имевшей перспектив на будущее» [9]. Кстати, М. Бейтсон объясняет однотипно и так называемую «арабскую весну», когда пятилетняя засуха привела к миграции сельского населения в город, где не оказалось работы [10]. И это по сути объяснение более «физиологического» уровня, чем громкие слова о борьбе за демократию. И именно такого уровня причины имеют большую достоверность. Враг очень четко выделен как зло в критических ситуациях, например, во время войны. Однако поскольку советская система все время жила как бы во вражеском окружении, война была частью ее мирной жизни. Теперь эта роль «враждебности» автоматически возникает на постсоветском пространстве во время президентских выборов. Когда-то уже первая мировая война выявила болевые точки массового сознания. Это были зверства военных (реальные или мифические) против мирного населения, причем значимыми являются жертвы именно среди стариков, женщин и детей. Эта болевая точка есть и сегодня, например, скандал с разделение детей и родителей-беженцев на границе Мексика — США сразу вызвало всеобщее осуждение [11-13]. Или якобы отделенная от родителей плачущая девочка, изображение которой вирусно прокатилось в медиа, попав даже на обложку журнала Time [14-18]. Кстати, это фото помогло собрать 18 миллионов пожертвований на то, чтобы объединить таким образом разделенные семьи.   Во время войны врага создают не только естественно, но и искусственно, отдавая ему все существующие в массовом сознании отрицательные черты. Это сложный и системный процесс создания опасного и коварного врага. Например, О. Рябов написал об использовании смены мужских и женских характеристик: «В концептуализации отношений между нациями или между культурами широко используется атрибутирование маскулинных черт Своим и феминных — Чужим. Эксплуатация пропагандой утверждений о женственной природе Врага — тенденция, достаточно хорошо исследованная на примере военного, политического, межкультурного дискурсов. […] В частности, это было отмечено в постколониальных исследованиях, в том числе в труде Эдварда Саида «Ориентализм» (Said 1978), к публикации которого обычно возводят появление этой отрасли знания. При этом, заметим, изображение Врага в женском облике может преследовать цель порождать не только ощущение собственной силы и уязвимости соперника, но и чувство страха перед его силой, коварством и непредсказуемостью» [19]. Кстати, можно вспомнить и убегающего в женском платье из Зимнего А. Керенского, что сам он, правда, всегда отрицал. Но пропагандистски такое преображение выглядит очень красиво и всегда использовалось в кино. Россия создала своей пропагандой странный феномен, выведя на войну во много однотипных людей, которых пропаганда привела в Украину воевать. Причем важно то, что другая сторона не может воевать против своих, поэтому происходит переименование вооруженных сил Украины в разговорах на «немцев», что можно увидеть в репортажах Д. Асламовой с Донбасса [20-21]. После прочтения этих репортажей остается ощущение, что российская пропаганда сделала из войны с Украиной чуть ли не религиозную войну, под знамена которой собирают граждан России. Можно сравнить это с мнением современных религиоведов, заявляющих о терроризме следующее: «Все современные мировые религии навязывают моральную основу своим приверженцам, тем самым позволяя террористам представить свои конфликты в морально абсолютной дихотомии, такой, как хорошие против плохих или праведники против зла. Легитимизируя собственные причины, религия особенно эффективно демонизирует тех, у кого есть противоположные взгляды» [22]. Как оказалось, мини-враги нужны и на экране российских политических ток-шоу. По этой причине на российском телеэкране присутствуют с одной стороны условные типажи, с другой реальные люди — «украинец», «американец», «поляк», которые ходят на разные телеканалы, иногда попадая в драки, в результате чего внимание зрителей становится еще сильнее. Единение нации Россия создает на внешней повестке дня, размещая там всех свои реальных и вымышленных врагов. Н. Исаев, директор Института актуальной экономики, объясняя это, говорит: «Возвращение Крыма, борьба с террористами в Сирии, создание многополярного мира — все это поддерживает большинство населения страны, кроме совсем уж отмороженных оппозиционеров. А вот обсуждать внутренние проблемы — не так комфортно. Ну расскажут о неладах в каком-нибудь городе. И зритель спросит: а кто же в них виноват? Не Запад ведь. Может, мэр, губернатор, правительство? Тут надо разбираться, давать ответы на сложные вопросы. На такую зыбкую почву ни один редактор телешоу добровольно не ступит. Лучше в сотый раз обсудить бесчинства неонацистов на Украине» [23]. Ведущие там не только дерутся с гостями, но и матерятся, как это произошло с А. Шейниным с . Как написал Д. Быков: «Шейнин сам возмущается: у вас что, других новостей нет, кроме одного матерного слова в прямом эфире? Правильно возмущается. Какая вам разница, что сказали актер, шоумен, писатель? Их профессия – наглядно демонстрировать разнообразные мировоззренческие и поведенческие крайности. У Шейнина такая же профессия. Он не аналитик, не мыслитель, а звезда бесконечного фрик-шоу. С этой работой он справляется отлично» [24]. Население при этом не знает, что и откуда приходит, кто руководит этими процессами. Оно не может присутствовать на совещаниях, где обсуждаются будущие темы и приглашаемые люди. Население считает все это естественной реакцией естественных людей, перенося этот тип поведения на себя. Режиссер М. Патласов, поставивший Гайдара на театральной сцене, а Гайдар косвенно затронул и тему врагов и репрессий, говорит: «Я чувствую в этом смысле метания Гайдара. Может быть, нам сегодня нужно понимать: не политики переписали наше сознание, это сделали мы, художники. И это, в том числе, история об ответственности нашей, художников. Мы не имеем права повторять сегодня эти ошибки» [25]. То есть мир равноправно создан как политиками, так и писателями, режиссерами, художниками, которых Сталин называл «инженерами человеческих душ», а Хрущев — «автоматчиками партии». И это снова как бы два разных инструментария: сложный и простой. Сложный инструментарий работал с душой, простой — с телом. Хотя Сталин работал и с тем, и другим, имея сильный репрессивный аппарат. У Хрущева также был сильный репрессивный аппарат, но его возможности были уже направлены не на посадки, а на профилактику, как это тогда называлось. С человеком вели беседы, не пускали зарубеж, но в любом случае оставляли живым. КГБ осваивало иные методы управления массами. Поэтому большую роль стали играть «ракетчики партии», если их можно так обозначить, телевидение и кино. С кино, правда, была сложность, что оно работало и на зарубеж, фильмы участвовали в кинофестивалях, поэтому в этой сфере, но не в печати были возможны послабления. Г. Павловский говорит о путинском понимании врага в отличие от предателя, приводя дословную цитату: «Враги прямо перед вами, вы боретесь с ними, но настало перемирие — и конфликт закончен. А предатель должен быть уничтожен, раздавлен» [26]. С другой стороны, как-то трудно поверить в такую модель в голове Путина, вряд ли он в состоянии оставить врага в покое, а с предателем все понятно и так. Категория: Коммуникация, Психология Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|