Андрей Архангельский. Кинопропаганда. Военно-патриотическое кино сегодня.

Лучшее, что может сделать наш человек — это умереть за родину. Именно эту мысль и внушает современное патриотическое кино. Число убитых и раненых в кадре стремительно приближается к цифре реальных потерь. Наша патриотика, как и тридцать, и сороклет назад — почти вся про войну: реже — про какую-нибудь древнюю или локальную, чаще — про Великую. «Утомленные солнцем-2», «Брестская крепость», «Тихая застава», «Четыре дня в мае», «Одна война». Пропагандистский «Август. Восьмого». В мае появятся «Матч» (режиссер Андрей Малюков) и «Белый тигр» (режиссер Карен Шахназаров). «Сталинград» Федора Бондарчука ожидается к концу года. «Охота на крокодилов», «Василиса Кожина», «Про любовь и про войну», «Парень из нашего города», «Скобелев» — в следующем году. Снимается сериал по книге Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» (режиссер Сергей Урсуляк). Фильм Бондарчука и сериал Урсуляка явно готовят к дате — 70-летию победы под Сталинградом в 2013-м.

«Двадцать дней без войны», 1976

Все про войну.

Под градом этой бутафорской шрапнели появились два интересных факта. Первое. Сразу на 29% в этом году упал зрительский интерес к отечественному кино (по сравнению с прошлым годом, данные Movie Research Company). Второе. Ни один из военно-патриотических фильмов, созданных за два года при поддержке Фонда кино (главный инвестор патриотики), не окупился в прокате.

Рост числа фильмов о войне пропорционален падению интереса к российскому кино, причем именно к военному (на отечественные комедии и голливудские боевики ходят исправно). Прокат рухнул именно из-за того, что патриотику перестали смотреть.

«Утомленные солнцем-2», 2010

Почему так происходит? В сознании чиновников, продюсеров и режиссеров патриотизм и военная тема — синонимы: нужно воспитывать патриотов — значит, нужно снимать больше военных фильмов. Но кто вообще сказал, что военное кино воспитывает патриотизм? Война — радикальный опыт жизни. На войне не строят долгосрочных планов, максимум — дожить до утра, до вечера. К мирной жизни, где требуется, напротив, длительный расчет, умение идти на компромисс с собой и другими, вживание, уживание с жизнью,военный опыт категорически неприменим. С мирной жизнью нужно уметь договариваться. А военное кино учит решать проблемы силой. То есть путем физического устранения проблемы.

Кино — трансляция социального опыта. Принимать поведение людей во время Великой Отечественной, главной трагедии ХХ века, в качестве ценностного ориентира — абсурд. Учить поколения на примере катастрофической ситуации, в которой все оказались не по своей воле,— психологический перекос, болезненное смещение. Получается, что опыт выживания на войне для общества по-прежнему более продуктивен, чем опыт мирной жизни. Исключительные обстоятельства подаются как этическая норма, как нравственный идеал жизни.

«Женя, Женечка и »Катюша»», 1967

Война по-прежнему главная святая. На нее работает и старинный интеллигентский миф о том, что война была великим очищением, что она сплотила людей, сделала их лучше (эта же идея воплощена в двух частях «Мы из будущего»: современный нацик, попав на войну, становится патриотом, прозревает. То есть современное общество его не способно перевоспитать — только чудо, только возврат в «святое» прошлое. Только война способна исправить негодяя). Наконец, что она стала временным ослаблением тоталитарной удавки. Родину в этом контексте часто сравнивают с матерью, но фактически такой матерью давно стала война. Она, если судить по нашему кино, — самое дорогое, что есть у российского зрителя. Она рождает героев,и она же их пожирает — как женщины из какого-то редкого племени, упоминаемого у Юнга. В качестве жизненного идеала берется отрезок истории, когда жизнь ценилась меньше всего.

«Матч», 2012

Современное кино любит ссылаться на триумфальные победы советского кинематографа 1960–1970-х годов. Между тем лучшие советские фильмы о войне — вообще не о войне. Советские киношники знали эту тайну: война не должна учить войне. Она должна учить чему-то противоположному. Такой находкой в 1960-е и далее стала идея о рождении нового человека — человека культуры — как главном достижении советской власти. Даже не о победе строя, а о торжестве Культуры.

«Баллада о солдате», 1959

Сериал «Рожденные революцией», эпизод, когда милиционеров приводят в Эрмитаж. Голос за кадром: «Когда я впервые увидел эту картину [Леонардо да Винчи], я понял, что мир не просто делится на хороших и плохих. Но что мир светел». Почти религиозная интонация. Эта идея оправдывала все жертвы, включая военные: мы гибли ради торжества культуры, ради торжества сложного человека. Именно поэтому в лучшем советском военном кино так мало стреляют: «20 дней без войны», «Летят журавли», «Женя, Женечка и “Катюша”», «Баллада о солдате», «Белорусский вокзал» (где действие вообще происходит спустя двадцатьлет после войны). Даже «Проверки на дорогах» — не о войне, а о возможности морального поведения в аморальных условиях (вспомним знаменитый эпизод с военнопленными на барже).

«Проверка на дорогах», 1971

Эти фильмы — воплощение идеи Нового Возрождения, которое началось в мае 1945-го и условно закончилось рихтеровскими концертами в ГМИИ в конце 1970-х. Советским режиссерам удалось соединить орудийные залпы с человечностью. Это была грандиозная кода Утопии — маленький культурный процент на тоталитарном вкладе, который накапал за шестьдесятлет советской власти. Советский военный кинематограф породил, по сути, невиданного героя — воина-интеллигента: тонкого, чувствительного, почти бестелесного, читающего на войне стихи и собирающего в промежутках между боями букет для любимой. Это было хотя и не всегда удачное, но все же развитие, усложнение военной темы. По сути, режиссеры и сценаристы тут действовали по принципу лакановского зеркала: увидеть и понять войну можно было, только если не называть ее по имени, не показывать ее. Чтобы она оставалась вечно ускользающим, мерцающим образом, чтобы войну можно было опознать только по косвенным признакам. Опознать ее в себе. Война на экране была — по аналогии со светом — отраженной тьмой. Советское военное кино, по сути, очеловечивало войну. Современное кино занимается ее расчеловечиванием. Заметим, при этом правдивее ее образ не становится.

«Мы из будущего», 2008

Единственная новая идея появилась в фильме «Свои» (2004): Гражданская война на самом деле закончилась только в 1942 году, когда бывшие красные и белые простили друг друга — перед лицом еще более страшной опасности. И именно после этого мы начали воевать и бить немца по-настоящему. Но идея эта не получила дальнейшего развития. Победила самая примитивная, линейная модель войны на экране — с танками и раскоряченными трупами. «У них взрывается настоящий мост! У них по-настоящему горит изба!» — не уставали давать восхищенные анонсы издания, дружественные Михалкову, пока сам режиссер не погорел на прокате. Не тогда ли и начался закат новейшего военного кино? Что толку, что оно горит по-настоящему — если в самих актерах ничего не горит?

Принципиальное отличие нынешней военной патриотики от советской в том, что она — впервые за все время существования — лишена дополнительных смыслов. Принципиальная разница в том, что теперь главные герои играют, как массовка. Без усложнения война сама по себе вопреки воле создателей получается фильмом о взаимном зверстве и абсурдности войны.

«Август. Восьмого», 2012

Почти в каждом военном фильме неизбежен сотрудник НКВД. Фактически мы наблюдаем в кино появление полноценной третьей силы — «плохих своих». Целая палитра звероподобных особистов, яркие отрицательные образы, хотя теперь уже штампы: свет лампы в лицо, тычок, «Когда ты, падла, ругал товарища Сталина?» — и герой, такой жалкий, такой честный, скрючился в углу, уткнулся в мешковину. Понятно, что у него и в мыслях не было. Что он хотел, наоборот, умереть за товарища Сталина. Но ему не дают. Тут на первый взгляд — возвращение исторической правды. Однако эта «правда» окончательно запутывает. Получается, что герои вынуждены бороться не столько с врагом, чьи действия по крайней мере логичны, сколько со своими. Причем свои звереют фильм от фильма. Это происходит оттого, что режиссер и продюсер стремятся показать «правду о войне» — но при этом исхитриться, чтобы фильм все-таки в результате, в финале внушал традиционную «гордость». Это вечное противоречие раздирает почти каждый наш фильм о войне. Он уже давно лишен атмосферы «окончательной правоты» — но в то же время и не является «окончательной правдой» о войне, потому что это было бы слишком страшно. Военное кино сегодня — всегда компромисс между полупропагандой и полуправдой. В результате мы вообще не понимаем, что хотел сказать режиссер. Чаще всего ничего и не хотел — а точнее, не мог. Потому что военные фильмы начинаются не с идеи, а с бюджета, или подбора актеров, или желания «отразить тему».

«Летят журавли», 1957

Поэтому для молодого повесы 1990-х годов рождения, который живых воевавших родственников уже не застал, военное кино представляется неким грандиозным в своей абсурдности зрелищем. У нас научились реалистично показывать смерть на войне — не героическую, а статистическую. Но по-прежнему — если уж мы говорим о патриотизме — никто не отвечает на главный вопрос: за что они умирали? Российское кино, по словам культуролога Виталия Куренного, совершенно утратило способность мотивировать, убедительно объяснять поступки героев на войне. Вопрос: «За что, почему наши люди умирали на войне?» — у нас всегда считался кощунственным, как бы стыдным. «Как это за что?! — За родину». Считается, что ответ исчерпывающий. Однако и смерть за родину нужно объяснять. Это важнейший психологический момент. Никто этим не занимается.

«Брестская крепость», 2010

Считается до сих пор, что умирать за абстракцию для нашего человека так же естественно, как спать или есть. Американское кино не устает мотивировать поступок человека с ружьем. У героя убили семью. Жену взяли в плен. Ребенка похитили. У человека отняли дом, свободу, независимость. И вот тогда только — и никак не раньше — герой достает из подвала старое ружье и идет мочить врагов. Сценаристы и продюсеры там недаром едят свой хлеб. У нас в военных фильмах по-прежнему умирают просто так, как бы инстинктивно. Никто не объясняет, почему, откуда взялась эта злость, эта ненависть к врагу. В нашем сегодняшнем кино, в отличие от Голливуда, героям по-прежнему не нужна серьезная причина для убийства врага — они как бы сразу готовы убивать. «Так надо» — говорит государство с помощью этих фильмов. И продолжает посылать на убой полки массовки, не объясняя, не проясняя. И гордиться тем, что для убийства себе подобных нам не нужно дополнительных мотивов. И еще государство — с помощью этих фильмов — продолжает внушать одну мысль: лучшее, что ты можешь сделать для родины,— это умереть за нее. Про жизнь за родину там ничего не сказано.

Андрей Архангельский, журнал «Медведь», 2012 г.