|
|
Георгий Почепцов. Информационная война-2013 в представлениях российских экспертовСерия цветных революций, которая прошла по постсоветскому пространству, заставила Россию задуматься об эффективности/неэффективности модели Джина Шарпа. Совершенствование атакующего инструментария автоматически вызывает такие же изменения в защитных механизмах. И это касается не только техники, но и военно-гуманитарных технологий. Именно таким словом хотелось бы обозначить ту новую сферу, которая сложилась в последнее время. Она базируется на разнообразных методах работы с массовым сознанием, позволяющих программировать его на определенные действия, которые опираются на использование протестной массы людей. Ниже мы рассмотрим некоторые идеи в этой области, которые появились в российской литературе за последние два года.  В обсуждаемой теме нас в первую очередь будут интересовать именно российские представления, если таковые будут, поскольку американские мы можем узнать и из первоисточников. Кроме того, подобного рода работы всегда будут выстраивать точки отсчета, важные именно для уровня страны, среди которых можно назвать следующие:
Серия цветных революций, которая прошла по постсоветскому пространству, заставила Россию задуматься об эффективности/неэффективности модели Шарпа. Тем более, что в 2005 г., после Оранжевой революции, книги Шарпа сразу появились в русских переводах. Одна книга была издана в Москве, другая — в Екатеринбурге (Шарп Дж. От диктатуры к демократии. — М., 2005; Шарп Д. От диктатуры к демократии. Шарп Д., Дженкинс Б. Антипутч. — Екатеринбург, 2005). Россия не чувствовала опасности, глядя свысока на страны, попавшие под этот механизм. Но особенность методологии Шарпа включает в себя и то, что власти атакуемой страны не понимают реальной опасности этих механизмов. Потом грянула Арабская весна, которая вновь заставила задуматься. И серьезность этих моделей заставила задуматься всерьез. Некоторые аналитики даже стали настойчиво утверждать, что отсутствие второго срока у Дмитрия Медведева является приметой того, что Владимир Путин наконец понял опасность, идущую от информационного пространства. Одним из последних нововведений стал закон, позволяющий блокировать интернет-ресурсы, призывающие к беспорядкам, который вступает в действие с 1 февраля 2014 г. Константин Сивков видит две элитные силы в рамках России, одна из которых (промышленно-силовая) будет против цветной революции, а другая (западники) будет готова к ней прибегнуть. В подготовке цветной революции в России автор выделяет пять этапов:
Конечный этап получит дальнейшее развитие, которой рисуется в самых черных тонах: «На этом этапе могут быть прекращены поставки продовольствия и жизненно важных предметов быта, что обострит и так тяжелую экономическую ситуацию. Под предлогом предотвращения гуманитарной катастрофы либеральные лидеры способны пригласить в страну иностранные войска с целью взятия под международный контроль российских объектов ядерного комплекса. При этом руководство отдельных регионов может в условиях нарастающих массовых протестов объявить открыто о поддержке требований народа и откажется подчиняться федеральным властям, что будет означать начало фактического распада государства». Можно спорить или не спорить, но национальная безопасность как раз и строится на том, что она работает с возможными будущими угрозами. Они могут быть разными, и разные сценарии предполагают разную вероятность их наступления. А так в рассмотрение берутся все сценарии, даже самые невероятные. Заместитель директора Российского института стратегических исследований Михаил Смолин обратился к более общей тематике революций. В характеристике революции он подчеркивает следующую черту: «Революция удивительным образом явилась не началом нового, а именно концом старого». На тему цветных революций сегодня защищаются диссертации (см., например: Юсупова-Фарзалиева Д.М. Информационно-коммуникативные технологии как основа «цветных революций» в современных политиях. Автореф. канд. дисс. — Пятигорск, 2012). Поэтому преждевременными выглядят тексты на тему «похорон» методов Джина Шарпа, тем более со стороны украинских исследователей. Ведь они появляются в тот момент, когда на майдане стоят палатки, а на улицах Киева — баррикады. Следует сделать еще одно примечание, касаясь определения «российский подход». Речь не идет об: а) официальной точке зрения, б) профессиональной точке зрения (например, военных или людей, сидящих в бюрократических структурах), в) общей для всех точке зрения, то есть единой позиции. Всего этого сегодня нет. Речь идет об академической и квазиакадемической точке зрения, под последней будем понимать выступления публицистов. В качестве первой точки отсчета мы избрали проведенную 12 декабря 2013 г. в МГИМО конференцию «Информационные войны как угроза для России. Новейшие виды организационного оружия», организаторами которой стали Изборский клуб, Центр военно-политических исследований МГИМО (У) МИД России и Центр социально-консервативной политики (ЦСКП). Конференции всегда интереснее и показательнее для анализа, поскольку они отражают не только более «свежие» взгляды, но и само появление конференции на такую тему демонстрирует «созревание» научного сообщества и частично власти для рассмотрения данных проблем как достаточно насущных. С первым докладом на ней выступил Александр Дугин. Его темой стали «Сетевые войны» (см. тут и тут). По большому счету, это западная тема, первым ее активным разработчиком был Дж. Аркилла (см., например, Networks and netwars. Ed. by J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 2001; Ronfeldt D. a.o. The Zapatista "social netwar" in Mexico. — Santa Monica, 1998). По этой причине большая часть доклада посвящена изложению американских представлений. Однако они представляют интерес для России, поскольку Америка остается излюбленным врагом. Например, А. Дугин подчеркивает: «В России тематику постмодерна не понимает практически никто, при этом никто даже не пытается её исследовать. Точно так же дело обстояло и в СССР. Отсюда вытекает, что по мере перехода к сетевому принципу Запад (в первую очередь США) сделал СССР, позже Россию, объектом ведения сетевой войны. Это было логичным продолжением холодной войны по мере качественной трансформации американского общества в целом». Ситуация выглядит как опасная, поскольку, получается, США применяют по отношению к России неизвестное для нее оружие. А. Дугин при этом выходит и на любимую для него тему агентов влияния: «В сетевых войнах агентами влияния являются не просто известные общественные или политические деятели, напрямую защищающие ценности Запада, но и те, кто им противостоит или выдвигает свои собственные идеологические модели. В информационной войне, как в искусстве управления яхтой, можно двигаться и при встречном ветре, влияя лишь на детали поведения, а остальное восполняя точной и синхронизированной информационной подачей (на основе специального алгоритма)». Он подчеркивает, что Россия девяностых находилась под внешним контролем. Сегодня Северный Кавказ стал приоритетной зоной ведения сетевой войны. В целом же нет внутреннего заказчика для процессов дестабилизации. Мнение Дугина таково: «Картину в этом отношении Путин предельно упростил: то, что не инициируется из Кремля, просто не имеет шансов на существование. И, соответственно, нет этих промежуточных внутренних субъектов, способных вызвать дестабилизацию межэтнических отношений. А есть только внешний фактор». При этом его прогноз на грядущую битву совершенно неоптимистичен: «Провал России и пророссийских сил на Украине был предопределён до начала всей этой ситуации, так как между собой столкнулись силы, совершенно несимметричные — индустриальные технологии против информационных (постиндустриальных). Именно оранжевая революция в Киеве показала всю бездну российского отставания и весь объём американского превосходства. На пути к мировому сетевому господству США сделали еще один выразительный и внушительный шаг. Теперь уже нет сомнений, что сходная участь ожидает и саму Россию». Поскольку сетецентричная война разрабатывается американскими военными, на эту тему обратили внимание и военные, и околовоенные российские спецы. В. Ковалев и Ю. Матвиенко, говоря об этом новом типе войны, ссылаются на известные идеи Юрия Громыко о «консциентальной войне» [Консциентальная война — новый этап борьбы — конкуренции форм организации сознаний, где предметом поражения и уничтожения являются определенные типы сознаний, в результате консциентальной войны определенные типы сознаний просто должны быть уничтожены. — MS]. Они пишут на «излюбленную» тему: «Появление лиц с "замещенным" сознанием в высших органах государственного и военного управления (так называемых "агентов влияния") при иерархической централизованной структуре системы управления может привести к катастрофическим последствиям. Последним и самым ярким примером применения "консциентального оружия" против России служит, на наш взгляд, выдвижение программы "Об увековечении памяти жертв тоталитарного режима и о национальном примирении". В предложениях открыто говорится, что "первой и главной целью программы является модернизация сознания российского общества через признание трагедии народа времен тоталитарного режима"». Каждый раз в этих российских работах сетевая война становится синонимом войны информационной, что является очень однобоким пониманием. Ведь сетевая война — это и новый тип управления, противопоставленный иерархическим бюрократическим структурам, в котором, например, происходит делегирование полномочий для принятия решений на самый низший уровень. Кстати, есть еще одна характерная черта российский работ — в их концептуальной базе обязательно присутствует отсылка на геополитику. Например, рассуждая о сетецентрической войне, авторы незаметно входят в геополитику: «Теория борьбы условных информаций определяет в качестве одного из базовых состояний геополитическую ситуацию "объединение слабых вокруг сильного". Применительно к рассматриваемому вопросу это может быть объединение сырьевых стран вокруг России или предоставление ряду стран, опасающихся за сохранение своей идентичности и независимости, "ядерного зонтика" для защиты от угрозы агрессии. Для развитых же стран, в первую очередь США, такое развитие событий — крах всего выстраиваемого ими миропорядка. По нашему мнению, недопущение перехода России в новую геополитическую роль — это концептуальная основа всей международной политики Западного мира в отношении РФ и её союзников на протяжении последних двадцати лет». Геополитическая база, геополитика как точка отсчета объясняется тем, что Россия сохраняет интерес к глобальным целям, как и США, что сегодня вылилось в принцип, что Россия без глобальных целей невозможна. Второй доклад на конференции был представлен К. Черемных и М. Восканян. Темой его стала «Анонимная война» (см. тут и тут). В нем авторы объясняют участившиеся в последнее время массовые протесты проводимой попыткой смены цивилизационной парадигмы с помощью механизмов информационной войны. Естественно и выведение на позицию врага США: «И в "цветных революциях 1.0", и в "революциях социальных сетей 2.0" легко различается заинтересованность и прямое участие государственных ведомств (прежде всего США). Кампании, позиционируемые как "ненасильственные" (несмотря на то что в ряде стран они переходят в гражданские войны) и по выбору мишеней, и по своему результату вполне соответствуют определению информационных боевых действий (information warfare)». Ключевым механизмом для продвижения новой модели сознания стали интернет и сетевые технологии. Содержательно речь идет о наполнении новой идеологией. Это, например, феминизм. Авторы говорят: «Спрос на феминизм как организационное оружие существенно возрастает в рамках реализации проекта "Большой Ближний Восток". К теме привлекается RAND Corporation, первоначально как соучредитель African First Ladies Initiative. В апреле 2005 г. соруководитель совместного профильного проекта RAND и Wilson Center Халех Эсфандиари опубликовала в Foreign Policy Magazine статью под заголовком "Иранские женщины, пожалуйста, восстаньте"». Тут следует добавить, что речь также идет о программе по разрушению традиционной мусульманской семьи, в которой увидели одну из причин рекрутирования террористов. Содержательно речь также идет о продвижении идей ЛГБТ-сообщества, а также других нетрадиционных подходов, что вызывает не менее яростное сопротивление со стороны представителей традиционных ценностей. Вот мнение представителя Российского института стратегических исследований И. Виноградова: «Сознание граждан всех стран будет основательно переформатировано — такие категории, как семья, мораль, религия, история, философия, искусство с поисками смыслов и многие сегодняшние понятия и виды деятельности практически исчезнут как ненужные и неадекватные (они уже исчезают). Идёт активный развал традиционных семейных и общественных отношений, широко внедряются в сознание идеи о сокращении населения ("на всех не хватает ресурсов"), растёт число "пробирочных" детей. Расцветают индустрия развлечений и гендерные свободы. Программы и технологии образования и сам жизненный строй призваны не плодить умников и не порождать размышлений, не связанных с конкретными делами, материальными потребностями или удовольствиями (см. нашумевшее высказывание С. Фурсенко о главной задаче российского образования — воспитать грамотного потребителя)». Получается, что все эти вполне конкретные информационные потоки направлены на разрушение базовой (по Дж. Аркилле) информации. Разрушив эту «ядерную» информацию, можно в результате получить и уничтожение всей структуры, которая строится на ней. Вслед за фундаментом исчезнет и само здание. А. Дугин высказывается по этому поводу следующим образом: «У русского патриотического движения на данный момент нет единой идеологической парадигмы, или решетки декодажа, для интерпретации нашей истории. Зато такая решетка есть у либеральных противников России. Это и индивидуализм, и западничество, а также отрицание любой коллективной идентичности: национальной, классовой, религиозной и гендерной. Постепенно наступая на традиционную идентичность и ценности, либералы "освобождают" народы от коллективной идентичности, и на данном этапе уже активно принялись за разрушение гендерной. Создание однополых семей — необходимый для них этап в перекодировке человека в постчеловека». Следует подчеркнуть, что введение новой матрицы является очень болезненным процессом, что можно увидеть по яростному сопротивлению на ее продвижение на страницах прессы (см. тут, тут, тут и тут). Но это невосприятие пока не имеет больших результатов. Черемных и Восканян также говорят о движении современного общества в новую сторону: «Важной частью интернет-культуры является конструирование общества всеобщего удовольствия и свободы — Fungineering». Один из соавторов этого выступления М. Восканян выступила с тезисом, что в современном обществе игра заменила контркультуру. При этом она говорит, ссылаясь на В. Аверьянова: «В конечном счете "играизированность" и "инфантилизированность", невзрослеющее, подростковое мышление выгодно многим. Таким социумом легче управлять политикам, его проще убедить потреблять продукты и услуги корпораций. При этом внешняя мозаичная свобода и даже некая псевдоантисистемность ничем не мешают». Противодействие моделям цветных революций Черемных и Восканян видят в следующем: «В долгосрочной перспективе не "оборонительное" отстаивание суверенитета, а только создание конкурирующего "полюса смысла" — создание и защита своей модели человека, общества, системы смыслов и ценностей — способно дать России и другим государствам, не желающим поддерживать глобализационный миропорядок, шанс отстоять свою цивилизационную независимость». Следующим было выступление Е. Лариной и В. Овчинского на тему «Цифровые войны ХХІ столетия» (см. тут и тут). Они очень четко разделяют информационные и кибервойны: «Информационные войны — это контентные войны, имеющие своей целью изменение массового, группового и индивидуального сознания. В процессе информационных войн идет борьба за умы, ценности, установки, поведенческие паттерны и т. п. Информационные войны велись задолго до интернета, насчитывают историю, измеряемую даже не сотнями, а тысячами лет. Интернет просто перевел эти войны на качественно иной уровень интенсивности, масштабности и эффективности. Что же касается кибервойн, то это целенаправленное деструктивное воздействие информационных потоков в виде программных кодов, на материальные объекты и их системы». Если США и Великобритания пишут про 70–100 ежедневных атак со стороны Китая или России, то Ларина и Овчинский говорят то же самое, только с российской стороны: «Совокупность фактов и сведений позволяет с уверенностью утверждать, что кибервойна США против остального мира, и в первую очередь Китая, России и Ирана уже началась. Пока она находится на первой стадии эскалации, а именно в фазе тотального шпионажа, обнаружения множественных уязвимостей и внедрения в них программ-имплантатов многоцелевого применения. Причем, в любой момент начальная фаза неопознанной войны может по сигналу оператора быть переведена в фазу разрушительных в прямом физическом смысле этого слова военных действий». В отдельной статье в газете «Завтра» авторы приходят к следующим выводам: «Кибероружие и кибервойна являются важным, эффективным и экономичным компонентом ведения боевых действий в рамках многомерной нелинейной войны. Соответственно, способность страны вести кибервойну как боевые действия исключительно в киберпространстве, так и использовать кибероружие в ходе многомерной нелинейной современной войны является важнейшим показателем боеготовности вооруженных сил государства и гарантом его национальной безопасности». Следует признать, что в рамках кибервойны позиции российских экспертов очень совпадают с западными подходами, чего нельзя сказать о других, более гуманитарных направлениях, где российские эксперты видят угрозы в виде агентов влияния и высокого уровня задействованности внешнего врага в случае цветных революций. На эти темы американские эксперты в области информационных операций практически не рассуждают. И. Сундиев из НИИ МВД России (см. его интересные работы по массовым беспорядкам тут, тут, тут, тут) представил совместный с В. Овчинским доклад на тему организационного оружия (см. тут и тут). Это еще одна важная для российских экспертов тема, поскольку именно в этой сфере они видят развертывание поражения СССР. Сегодня под оргоружие подвели и Навального, и Магнитского, и освобождение Ходорковского (см. тут, тут, тут и тут). С точки зрения А. Проханова, оргоружие приобретает совершенно вселенский характер: «Организационное оружие — термин современной политологии. Так называют воздействие, которому подвергается государство-соперник, разрушаются глубинные основы этого государства, его исторические, идеологические и культурные коды. Демонизируются лидеры и элиты. Стираются из памяти народа его исторические победы. Навязываются образы чужой культуры, чужой истории, чужих смыслов. В результате государство начинает чахнуть, шатается и, в конце концов, разрушается. Такое расшатанное ослабленное государство добивают оранжевые революции». В докладе оргоружие связывается с теорией рефлексивного управления противником, идущей от Лефевра в прошлом и сегодня — от Лепского. Но исходно этот термин приходит от С.П. Никанорова. В своем докладе Сундиев и Овчинский достаточно четко подчерквают (см. тут и тут): «Применение организационного оружия отражает историческую тенденцию перехода от войн с истреблением противника к войнам, ориентированным на его "самодезорганизацию" и "самодезориентацию" для сохранения имеющейся ресурсной базы в интересах инициатора применения оружия. На практике это осуществляется применением системы организационных (согласованных по целям, месту и времени разведывательных, пропагандистских, психологических, информационных и др.) воздействий на противника, заставляющих его двигаться в необходимом для противной стороны русле». Затем авторы рассматривают особенности цветных революций, поскольку «привязали» их именно к организационному оружию. В динамике цветных революций они выделяют три этапа:
При этом все мы, включая и данных авторов, когда пишем о цветных революциях, забываем подчеркнуть, что дискредитация государственного аппарата и силовых структур дается достаточно легко, поскольку за ними всегда найдется шлейф неблаговидных действий. Именно по этой причине населения искренне бросается на майданы. В числе контрмер авторы выносят на первое место информационные механизмы. Они также говорят следующее: «"Цветная революция" не может существовать без сетевых ресурсов: это её воздух, её пространство, её инструмент. Попытки лобового решения проблемы — нейтрализация "цветной угрозы" путём технического отключения сетевых ресурсов в государстве — удалась в Китае, Иране и, отчасти, в Белоруссии. Уже во время Арабской весны эта тактика оказалась бесплодной. Причина одна — мировым сообществом во главе с США доступ граждан к сетевым ресурсам был объявлен одним из фундаментальных прав человека». В числе рекомендаций повторяется близкий вариант к рекомендации Дж. Аркиллы, правда, без ссылки: «От государственных структур требуется изменение структурно-управленческого видения ситуации: с сетевыми структурами могут эффективно бороться только другие сетевые структуры, способные работать в том же операционном поле, что и их противники». Справедливость внимания к аспекту оргоружия подтверждается перестройкой, когда весь аппарат оказался перенацеленным на переориентацию системы на другие ценности. В результате чего система рухнула. В любом случае это не было естественной смертью. А. Проханов говорит в аспекте организационного оружия об освобождении М. Ходорковского: «Даже если Ходорковский не будет заниматься политическими заявлениями, если он откажется участвовать в очевидных политических процедурах, сам факт его существования является мощнейшим средством воздействия на российскую государственность. Так было с академиком Сахаровым, так было с писателем Солженицыным, когда они в руках умелых политических "оружейников" Запада стали страшным средством, истребляющим советскую реальность». Ш. Султанов видит два направления в систематике организационного оружия: (а) стимулирование центробежных процессов внутри атакуемой системы, (б) подталкивание к деградации ключевых взаимодействий этой системы с его внешней средой. В числе его рекомендаций есть и следующая: «Необходимо исходить из того, что противники Российской Федерации будут все чаще использовать оргоружие, особенно против высшего руководства страны. Эффективное противодействие противнику требует практического знания новых, инновационных методологий, технологий и методов организационного оружия». А. Фурсов, который также выступал на конференции, но докладом которого мы не располагаем, является очень интересным исследователем и публицистом, правда, с уклоном в сторону конспирологии. Мы включим в наше рассмотрение одну из его многочисленных работ и как раз на тему оргоружия — «Кризис выползает из ложи. Оргоружие: глобально-управленческий аспект». Он констатирует, что СССР был субъектом мирового управления и в эпоху коминтерна, и в послевоенную — до конца 1980-х г. Структуры глобального управления, по его мнению, должны иметь такие характеристики. Они должны быть: наднациональными (надгосударственными), закрытыми («тайными»), долгосрочными по типу и принципу деятельности. А. Фурсов подчеркивает изменение роли информации в система капитализма, который, по сути, всегда имел проектирующий характер: «В XVIII в. произошло еще одно изменение кардинального порядка — резко, качественно выросла роль определенным образом организованной ("упакованной", структурированной, обобщенно-каталогизированной, декодированной и т.п.), подаваемой в качестве рациональной, научно обоснованной, принципиально новой и направленной информации и контроль над ней. Эти информпотоки обосновывали претензии новых социальных групп и их союзников из структур Старого порядка на участие во власти и становились мощным психоисторическим оружием конспироструктур в переформатировании сознания элиты, социальной вербовке адептов средством тщательно подготавливаемого перехвата власти с помощью массового движения, первым из которых впоследствии станет Французская революция 1789–1799 гг.». Кстати, французскую революцию он и трактует как первый опыт проектно-конструкторского действия. Мы рассматривали доклады экспертов так называемого Изборского клуба, который воспринимается как альтернатива либеральному Валдайскому клубу. То есть вновь активируется противопоставление прозападного и прорусского. Хотя и понятно, что усиление должно лежать не на разъединении этих тенденций, а на попытках их объединить. Но подобная модель разъединения заложена в каждую из стран постсоветского пространства. На конференции в МГИМО было еще выступление А. Подберезкина, тезисы которого доступны на его собственном сайте. Подберезкин говорит об идеологическом управлении, о том, что идеология является системой взглядов элиты, что миллионами людей нельзя управлять без идеологии. Он также говорит следующее: «Изменилось представление о главной цели войны — главная политическая цель современной войны это изменение системы ценностей, национальных приоритетов и представлений элит о национальных интересах. Разница: можно захватить ресурсы, но можно "доказать", что они не нужны, заставить отдать их добровольно. Поэтому классическое восприятие военной доктрины как доктрины государства трансформируется в военную доктрину нации». Всё это лежит в русле его интересов, так Подберезкин выступал и на тему будущих угроз России 2030 и 2050 гг. В числе таких угроз он называет и «растущее отставание России в темпах развития и качестве национального человеческого капитала (НЧК) от ведущих стран мира, которое неизбежно ведет к отставанию в экономическом и социальном развитии». В одной из своих последних статей он отмечает и такой недостаток, как отсутствие у нынешней элиты способности к стратегическому прогнозу. В результате образуется то, что «90% нашей законотворческой деятельности — это исправления уже принятых решений. Как правило, все исправляется очень поздно и нередко плохо». Как видим, конференции в определенной степени выступают систематизаторами представлений, давая возможность с помощью не связанных друг с другом экспертов всё же выстраивать определенное видение проблемы информационного противоборства. К. Черемных раскрыл подоплеку своего доклада «Анонимные революции» в отдельном интервью. Он видит, что модель революций перекинулась на развитые северные страны: «За весной 2011 года пришла осень, и тут началось самое интересное: по модели протестных движений в странах третьего мира или, условно, юга возникают массовые "бунты" в странах севера, как их принято называть, индустриальных. А если точнее, постиндустриальных, поскольку производственная индустрия из них еще с 1970-х годов выводилась на аутсорсинг в развивающиеся страны». К. Черемных также имеет определенный уклон в сторону конспирологии, хотя он и менее известен, чем А. Фурсов. Но всё равно это интересный уклон (см. другие работы К. Черемных: тут, тут, тут, тут и тут). В работе «Необходимо постановление о смыслах» (в соавторстве с В. Аверьяновым) в модели смуты детально разбираются типы антигероев: внешние заказчики, кураторы (представители заказчиков), продюсеры-организаторы, идеологи, проектировщики-аферисты, самозванцы-харизматики, окружение самозванцев-олигархат. Авторы ставят перед Изборским клубом целый ряд вполне конкретных задач:
Как видим, это скорее задача государства, а не какой-нибудь общественной группы. Но если государство не видит подобной приоритетности, то этим занимаются эксперты. Даже Е. Гайдар оставил после себя книгу по исследованию смут в России (Гайдар Е. Власть и собственность. Смуты и институты. Государство и эволюция. — СПб., 2009). И это говорит о том, что смута как таковая тоже является в определенной степени институтом государства. Еще одним вариантом системным «собирателем» экспертов по единой крышей служат, помимо конференций, журналы и сборники статей, поскольку монографии являются «запаздывающими» даже при сегодняшних весьма ускорившихся методах печати. Таким журналом, например, является журнал «Информационные войны», издаваемый под эгидой Центра исследований проблем безопасности РАН и Центра проблем стратегических ядерных сил Академии военных наук. Есть сайт с выложенными номерами журналов. Мы остановимся только на двух номерах 2013 г. и двух номерах, выпущенных ранее, поскольку всего журналов уже 26 (Информационные войны. — 2011. — № 3 (19); Информационные войны. — 2012. — № 1 (21); Информационные войны. — 2013. — № 2 (26); Информационные войны. — 2013. — № 1 (25)). Активными авторами журнала являются В. Цыганов и С. Бухарин, которые до этого выпустили две совместные монографии (Бухарин С.Н., Цыганов В.В. Методы и технологии информационных войн. — М., 2007; Цыганов В.В., Бухарин С.Н. Информационные войны в бизнесе и политике. — М., 2007), см. также книгу В. Цыганова «Адаптивные механизмы и высокие гуманитарные технологии. Теория гуманитарных систем» (2012). В. Карякин в статье в журнале, которая озаглавлена «Мир вступил в эпоху войн седьмого поколения — информационно-сетевых войн», утверждает (Информационные войны. — 2011. — № 3 (19)): «Целью информационно-сетевой войны является прочное закрепление большей части стратегически важных ресурсов страны–противника за геополитическим агрессором. При этом "передача" этих ресурсов агрессору осуществляется элитой страны-жертвы в значительной степени добровольно, поскольку воспринимается ею не как захват, а как путь к восходящему развитию. Это порождает сложность в распознавании технологии и методов информационно-сетевой войны, по сравнению с традиционной войной, а также отсутствие своевременной реакции на действия агрессора, поскольку у жертвы не оказывается никаких мер противодействия этому». Автор работает в оборонном отделе Российского института стратегических исследований, поэтому в работе сразу «проступает» базовая матрица рассуждений. Мы не говорим, что это неверное рассуждение, только подчеркиваем то, что в ней недостаточно объективных доказательств. Это, несомненно, гипотеза, но она подается как единственно верное понимание ситуации. Текущая российская политика в этой статье как бы переводится на другой уровень обоснования. Ср. следующее высказывание, которое перекликается с соответствующим законодательным нововведением: «Фактически в информационно-сетевую войну подключаются практически все общественные институты: в первую очередь, СМИ и религиозные организации, учреждения культуры, неправительственные организации, общественные движения, финансируемые из-за рубежа. Даже деятели науки, работающие по зарубежным грантам, вносят свой вклад в разрушение государства. Все они осуществляют так называемую "распределённую атаку", нанося многочисленные, точечные разрушающие воздействия по общественной системе страны под лозунгом "развития демократий" и "соблюдения прав человека"». В другой статье этого номера журнала «Информационные войны» В. Ковалева и Ю. Матвиенко «Деструктивные социальные сетевые структуры и информационные войны как современные вызовы безопасности России» делается попытка очертить понимание деструктивности по отношению к сетевым структурам. У авторов получилось следующее определение: «Под деструктивной деятельностью социальных сетевых структур будем понимать специфическую человеческую форму активного отношения к миру, основное содержание которой составляет разрушение или нарушение функционирования существующих объектов и систем, обеспечивающих нормальное функционирование личности, общества и государства». Сюда подпали у авторов криминальные, хакерские, антигосударственные, антисоциальные сети, тоталитарные секты. И тут авторы делают очень важное наблюдение: «Основная особенность и главная опасность таких сетей связаны с тем, что признать по закону их деятельность как деструктивную в условиях действия норм свободы слова, печати, вероисповедания возможно только после реализации в реальном мире неких действий их участников, совершенных под действием виртуального сетевого воздействия». Г. Малинецкий в статье «Сколько стоит культура?» говорит о результатах математического моделирования, проведенного в Институте прикладной математики. И вновь прогноз этот неутешителен: «Рассматривается вариант, при котором войска не вводятся на территорию России и соперничество происходит, прежде всего, в сфере культуры, экономики, демографии. Сахалин и Курилы отходят к Японии, возникает марионеточное государство и довольно большая зона китайского влияния на Дальнем Востоке. Камчатка, Чукотка, Восточная и часть Западной Сибири отходят к США. Появляется мусульманский анклав в Поволжье, ряд государств на Кавказе и Северо-Западная республика. Нужны сверхусилия, в том числе в области культуры, чтобы свернуть с этой колеи, ведущей Россию в пропасть». Как видим, общим для многих статей является не только опора на базовую матрицу, в которой наличествует четкий внешний и внутренний враг, но и осуществляется попытка практически все современные беды России подвести под проблематику информационных войн. Возникает правомерное сомнение, что всё это и есть информационная война. Одновременно никто не пытается объяснить, каковы причины бездействия России, если ее просчеты столь очевидны. В другом номере журнала за 2012 г. В. Ковалев выступает со статьей «Надо ли России "сверять курс" с Америкой?» (Информационные войны. — 2012. — № 1 (21)). Здесь вновь возникает та же матрица: «Для того, чтобы создаваемый инновационный механизм работал не на заморского "дядю", а на Россию, необходимо начать с создания условий для восприятия инноваций. При этом инновации нужны не сами по себе, а как средство достижения национальных целей. Для этого нужны мегапроекты, направленные на удовлетворение жизненно важных потребностей населения страны». И это вновь, как видим, не проблематика информационных войн, хотя и правильный по своей сути текст. Во втором номере журнала за 2013 г. (Информационные войны. — 2013. — № 2 (26)) привлекает внимание статья В. Лепского с соавторами на тему «Гуманистические основания в совершенствовании технологий сотрудничества и противоборства». Один из подразделов статьи имеет название «Технологии управляемого хаоса — инструмент разрушения субъектности развития и "перехвата управления"». Авторы также разбирают механизмы мягкой силы в применении к России, приходя к следующим выводам: «В сфере массовой культуры у нас нет таких очевидных достижений, так как большинство образцов массовой культуры заимствовано у других стран. Построение "мягкой силы", основанной на научных достижениях, имеет перспективы, так как интеллектуальный потенциал страны остается высоким, однако возможности реализации научных исследований ограничены, в силу "окукливания" властной элиты и сформированного в обществе неадекватного отношения к науке в целом. В политической сфере наблюдается ситуация, характерная для переходных периодов — большинство политических инициатив направлены на динамическое поддержание стабильного состояния общества без серьезных изменений структуры. В таком климате формирование капитала "мягкой силы", основанной на ценностях, практически невозможно на международном уровне, так как отсутствуют сами цивилизационные ценности, представляющие интерес для других субъектов международных отношений». В этом же номере публикуется с разрешения наследников и неопубликованная статья философа А. Зиновьева «Эволюционный перелом двадцатого века и новые функции учреждений разведки». В ней Зиновьев акцентирует такие аспекты холодной войны, которые были почти незаметны: «Во Вторую мировую войну со стороны Запада в целом и гитлеровской Германии в особенности степень научности понимания Советского Союза была очень низкой, хотя информация имелась довольно обширная. И это стало одной из причин поражения Германии — фактор, на который до сих пор обращается очень мало внимания. Хотя и советское понимание Запада и Германии тех лет нельзя признать научным, тем не менее степень его научности была выше, чем степень научности понимания Советского Союза Западом и Германией, — фактор, сыгравший в пользу нашей победы. В "холодную" войну степень научности понимания Советского Союза со стороны Запада возросла, а понимания Запада со стороны Советского Союза стала снижаться и упала почти до нуля к концу войны в силу идеологического кризиса. И это обстоятельство стало одним из важнейших факторов поражения Советского Союза». В первом номере журнала за 2013 г. в статье С. Бухарина с соавторами «Провокации в информационном противоборстве» стратегия провокации задается следующим образом (Информационные войны. — 2013. — № 1 (25)): «Стратегию провокации можно назвать стратегией управляемого оптимизма. Она предполагает, что соперник (конкурент) выберет для себя провальную стратегию, что в общем-то маловероятно. Поэтому использование данной стратегии сопряжено с большими рисками. Однако стратегия оптимизма становится весьма привлекательной, если можно использовать слабости соперника, возникающие в условиях неопределенности». В свою очередь В. Капицын в статье «Символьная конституциализация национальных интересов» интересно рассуждает на тему материализации идеологии в символах. Он также пишет: «В России доминировал "внешний" фактор национальных интересов (военные союзы, оборонительные и освободительные войны, присоединение территорий). Справедливые войны сплачивали народ, становились символом национального освобождения (на Балканах ещё чтят памятники российским воинам). Но доминанта "внешнего" фактора приводила к обострению внутренних противоречий, кризисам, революциям». С. Расторгуев в этом же первом номере 2013 г. выступает со статьей «Управление управлением». Как технически ориентированный человек он акцентирует именно этот аспект в своем определении информационного оружия: «Информационное оружие представляет собой технические средства и технологии, производство которых поставлено на промышленную основу, применяемые для активизации, уничтожения, блокирования или создания в информационной системе процессов, в которых заинтересован субъект, применяющий оружие». Но следует признать существование двух параллельных ветвей в этом направлении: технического и гуманитарного, в противном случае мы «потеряем» большую часть реального применения этих технологий. С. Расторгуев в своем интервью в «Литературной газете» 23 октября 2013 г. спорит с моим понятием смысловых войн, которое было в числе прочего и в моем интервью в «Независимой газете» 24 сентября 2013 г. Но одновременно он не отрицает существования операций влияния, а именно они и лежат в основе смысловых войн. Посылаемая информация может быть направлена как на изменение физического пространства, так и на изменение информационного пространства, но ее третьей возможной целью может быть и изменение виртуального пространства (идеология, религия, литература и под.). Военных в первую очередь интересует изменение физического пространства, но политиков или священников интересует изменение виртуального пространства, которое простирается достаточно широко. И именно этот третий путь и является смысловой войной, поскольку в результате его изменяется картина мира у объекта воздействия. К тому же, большая часть статей журнала «Информационные войны» как раз и лежит в области войн смысловых: это и культура, и десталинизация, и формирование культуры бедности, и многое другое. Американские военные также, к примеру, занялись изучением нарратива, понимая, что победа приходит не только в физическом пространстве, но и в пространстве виртуальном. Они же заговорили теперь не просто о войне знаний, а даже об эпистемологической войне (Ashley M. KWAR: cyber and epistemological warfare — winning the knowledge war by rethinking command and control // Air & Space Power Journal. — 2012. — July — August). При этом они опираются совсем на другой «информационный треугольник» (см., например, тут, а также: Arquilla J., Ronfeldt D. Looking ahead: preparing for information-age conflict // In Athena's camp. Ed. by J. Arquilla, D. Ronfeldt. — Santa Monica, 1997). На его вершине находится мудрость, потом идут знания, затем информация, а в основании — данные. И война теперь называется «знаниецентричной» (knowledgecentric). Здесь пишется, что многие ошибочно воспринимают работу с данными и информацией как сохранение и распределение знаний. Эксперты пишут на многие темы. Важным аспектом является привязка всего разнообразия этого экспертного мнения к действиям российской власти. Эксперты связаны или могут быть связаны с властью. По поводу своей работе с властью А. Дугин, например, вспоминал работу с Г. Селезневым как главой Госдумы и с Администрацией президента России по созданию партии евразийской направленности. Более связаны с властью всегда те, кто отвечает за киберпространство. Здесь в любой стране находится понимание власти с кибернетиками в погонах, поскольку от них исходят понятные для власти и легко материализующиеся представления. 15 ноябре 2013 г. в Москве в редакции «Независимого военного обозрения» прошел круглый стол «Война в киберпространстве: уроки и выводы для России» (см. тут и тут). По результатам дискуссии были сделаны следующие выводы:
М. Якушев справедливо говорил на этом круглом столе следующее: «Использование информационного пространства для воздействия на умы не эквивалентно и даже не связано напрямую с воздействием при помощи ИКТ на программно-аппаратное обеспечение, информационно-коммуникационные сети, а также передаваемую в таких сетях информацию. Во всех последних случаях в логической цепочке отсутствует человек как непосредственный целевой объект осуществляемого воздействия. По этой причине принципиальное разграничение между действиями в киберпространстве и действиями в информационном пространстве предлагается осуществлять по объектно-целевому критерию. Вспомогательным разграничителем выступает обязательная привязка терминов киберпространства и специальных действий в киберпространстве к ИКТ — а говоря точнее, к электронной среде, в которой любые действия с информацией и взаимодействия осуществляются за счет использования цифровых сигналов». О. Демидов акцентирует международно-правовые аспекты киберагрессии, в рамках которых должны определить Россия:
Кстати, на эти темы уже написаны и диссертации за пределами России, найдены определенные ответы другими странами. ОДКБ также в декабре 2013 г. провела конференцию, посвященную противодействию цветным революциям. Здесь также звучали те же слова, что и на конференции в МГИМО: «В число "агентов влияния" Запада приглашенные ОДКБ эксперты записали НКО, СМИ, международные организации по мониторингу выборов (были упомянуты ПАСЕ и БДИПЧ), а также социологические компании, проводящие экзит-полы». ОДКБ также выработало вполне конкретное определение цветных революций, рассматриваемых как «специальная модель осуществления госпереворота с применением политических, информационных, коммуникационных и морально-психологических методов воздействия», а его конечная цель — «полная дезинтеграция государства, смена власти и установление внешнего контроля над страной». А в качестве противодействия называется «блокирование негативной информации, способствующей эскалации напряженности в стране — потенциальной жертве революции», а также «разработка инструментов контрпропаганды». Этот круглый стол прошел в Секретариате ОДКБ 19 декабря 2013 г. и носил название «Взаимодействие власти и общества в целях противодействия внешнему вмешательству и "цветным революциям"». При этом на обсуждение были вынесены вполне четкие вопросы:
Сам секретарь ОДКБ Н. Бордюжа в своем вступительном слове подчеркнул, что цветные революции выдвинулись на первый план в списке нетрадиционных угроз и рисков. При этом он отметил следующую важную особенность цветных революций: «Отличительной особенностью ситуаций, в которых зарождаются и реализуются цветные революции, является сформировавшаяся или подготовленная продвинутость общества в области “демократических прав” при отсутствии достаточной прочности властных структур государства. В таких условиях оппозиция получает необходимую свободу маневра для перегруппировок, накопления политического, информационного и организационного ресурсов, эскалации давления на власть». Бордюжа также акцентировал и внешний фактор: «Использование “внешнего ресурса” — критически важный и неотъемлемый компонент “цветных революций”. Их организаторы получают необходимую информационную поддержку извне в целях легитимизации своих действий, пользуются существенной ресурсной помощью (организация и финансирование обучения активистов, материальное обеспечение протестных акций и пр.) со стороны заинтересованных влиятельных кругов». Среди девяти рекомендаций этого круглого стола была и такая: диагностика деятельности и выявление коммуникаторов и проводников идеологии внешнего вмешательства и «цветных революций» в информационном пространстве ОДКБ, блокирование распространения в информационном пространстве ОДКБ негативной информации, способствующей эскалации напряженности в стране — потенциальной жертве «цветной революции». Кстати, понятна четкость задач и рекомендаций именно этого мероприятия. В рамках ОДКБ действует Аналитическая ассоциация (см. достаточно внушительный ее состав), советником Управления информационных программ является И. Панарин. А И. Панарин является автором многочисленных работ на тему информационной безопасности и информационных войн. До этого там прошли круглые столы «Информация и терроризм» и «Безопасность и блогосфера». Кстати, рекомендации с предыдущих круглых столов просто повторились в рекомендациях стола по цветным революциям. Как видим, этой осенью в России прошли три конференции по проблематике информационных войны и цветных революций, что говорит об активном восприятии этих явлений как инструментария, представляющего опасность для страны. И власть, и экспертное сообщество ощущают это достаточно явно. И это проявляется в большом числе других выступлений. Н. Стариков в статье «Оранжевая кровь», которая напечатана в журнале «Изборский клуб», выделяет несколько составляющих цветной революции (Стариков Н. Оранжевая кровь // Изборский клуб. — 2013. — № 10):
Последний пункт сформулирован достаточно четко. Соответственно, противодействие выстраивается по тем же линиям:
А. Дугин в этом же плане говорит о России-3 в ответ на создание М. Гельманом России-2, которую Дугин трактует как оранжевую. Россия-1 является созданием В. Путина. Россия-3 рассматривается им как проект, как третья политико-идеологическая платформа, которую нужно воплощать в жизнь. В анализе цветных революций никто и нигде не упоминает роли личностного фактора. Большую психологическую роль играет масса людей на улице, которая всегда притягивает. У Дугина есть в одном ответе на вопрос интересный пример: «Человек, который идет умирать, например, шахид, один, другой, третий, после этого он создает то общество, из которого он ушел, это общество меняется. Это общество не остается таким же. Потому что это общество воспроизводит шахидов. Посмотрите, в Иране, например, везде огромные портреты людей, погибших за веру. Это не позволяет остальным, которые, к примеру, пьют чай и совершено не в этом состоянии находятся, забыться. То есть, смерть становится активным фактором. В христианстве был совершено другой момент, мученичество, но мученичество создало христианское общество». То есть на людей в первую очередь влияют люди. Правда, определенные средства коммуникации усиливают воздействие людей. Например, интернет усиливает радикализацию, как пишут западные исследователи, или агрессивность, как пишет М. Восканян. В своем интервью она следующим образом раскрывает суть своего доклада в МГИМО: «По сути, в ходе протестов речь идет не о том, чтобы свергнуть какой-то политический режим, а о том, чтобы навсегда уничтожить все вертикальные структуры, которые характерны для национального государства, а если говорить шире, то для общества модерна. Предлагается абсолютно типичный набор постмодернистских мероприятий, направленный на деконструкцию всего, что имеет устойчивый смысл и держит общество как скрепляющие вертикали. Предлагается все это разломать, чтобы наступил некий хаотический бульон, в котором якобы путем самоорганизации все само собой образуется». И эти принципиальные изменения она связывает с появлением интернет-технологий: «С появлением интернет-технологий люди стали выстраивать в виртуальной реальности общества, в которых каждый получил право на самовыражение, трибуну, появилась фан-культура. Виртуальная среда позволила сформироваться внутри себя неким виртуальным социумам с еще большими степенями свободы, чем та, которая существовала в Европе. Новые схемы виртуальной самоорганизации превосходят реальность — еще больше демократии, открытости, разнообразия. И теперь люди требуют вытащить все это в реальность. После Болотной идеолог "Наших" Якеменко сказал, что те ребята, которые выходят на Болотную площадь, привыкли, что в интернете они могут делать что хотят, могут быстро в чем-то участвовать, получать быструю обратную связь — и теперь они хотят увидеть это же в реальной жизни». В завершение следует сказать, что во всех наших правильных желаниях быть впереди планеты всей есть одно «но». Как считал Тоффлер, побеждает тот полководец, который использует инструментарий не своей, а будущей фазы развития. И тут есть определенные ограничения, которые не дают развиваться адекватно, поскольку Россия, как и всё постсоветское пространство, запаздывает по вхождению в сегодняшнюю и будущую технологические фазы. В будущем шестом технологическом укладе Россия, как считают в Российском институте стратегических исследований, вообще пока не участвует. Доля технологий пятого уклада — 10%, четвертого — свыше 50%, третьего — около 30%. Вероятно, соответственно и наши мозги также работают еще на предыдущих фазах, поскольку нет их затребованности для фазы новой (см. ряд работ С. Переслегина на тему формирования мышления). Следует также напомнить, что идеология или теория могут быть страшно далеки от практики. В реальности опираются не на красивые и правильные теории, а на работающие эффективно. И всё это познается только в реальных действиях. К сожалению, в рассмотренных выше статьях и выступлениях абсолютно не было опоры на практику, хотя такая практика сегодня накоплена российским обществом в трех областях. Это: а) политтехнологический инструментарий, б) военно-коммуникативный инструментарий и в) «мирные» информационные войны на постсоветском пространстве, где одни только взаимоотношения России и Украины с их информационными конфликтами требуют многотомных исследований. И это реальность, а не теория. Практически каждая из стран постсоветского пространства (Украина, Грузия, страны Балтии) имеет свой опыт информационных атак со стороны России (см., например, конференцию в Сейме в Вильнюсе в 2013 г. на тему «Информационная война против Литвы»; или книгу на эту же тему, только уже для случая Эстонии: Самородний О. Двуликий «Импрессум». Анатомия маленькой информационной войны. — Таллинн, 2011). Мы можем также уточнить ту концептуальную схему точек отсчета, в рамках которой двигались рассмотренные выше эксперты. Она приблизительно имеет такой характер, поскольку они смотрели на типологию рассматриваемых угроз с точки зрения национальной безопасности страны:
Фраза В. Путина на пресс-конференции, что государственные информационные ресурсы должны возглавлять патриотично настроенные люди, говорит о реальности именно этого подхода. Ссылки на Сунь-цзы, которыми пестрят статьи по информационным войнам, это хорошо, но еще лучше ссылки на практику. Но, как оказалось, практика атаки скорее закрыта для исследователей, чего нельзя сказать о практике защиты, поскольку теоретические работы в основном сконцентрированы на информационных угрозах. Можно высказать целый ряд замечаний, если рассматривать эту аналитику как результат общей работы:
Общий вывод из всего рассмотрения экспертных подходов может быть таков: эксперты ощущают серьезную опасность, идущую как от тех или иных вариантов информационных войн, так и цветных революций. Их интуиция подсказывает им также появление и проявление «агентов влияния», если подобные процессы появятся на российской территории. По этой причине «защитная» составляющая представлена гораздо сильнее, чем «атакующая». © Почепцов Г.Г., 2014 г. Категория: Коммуникация, Психология Другие новости по теме: --- Код для вставки на сайт или в блог: Код для вставки в форум (BBCode): Прямая ссылка на эту публикацию:
|
|