Георгий Почепцов. Пятнадцать технологий современной пропагандистской и информационной войны (часть 3)

В первой части статьи мы рассказали о таких пропагандистских технологиях, как разрушение информационного монополизма, перераспределение информационного веса игроков, создание управляемых массовых единств, управление восприятием, управление героикой и управление врагами.

Во второй части статьи речь шла о манипуляции источниками информации, управлении парадоксальностью, управлении каналом коммуникации, управлении фреймами, управлении развлекательностью и управлении сакральностью.

Нынешние технологии стали мощным инструментарием. Мы также можем их обозначить как управление технологиями для целей пропаганды — УТП, имея в виду, что технологии «затачиваются» под потребности пропаганды.

У Фейсбука, например, множество планов доведения интернета как до сельских районов всего мира, так и до городов. Например, он собирается строить 96 башен, которые покроют пространство всей Земли. Есть планы по установке на каждом городском фонаре устройств для сигнала Wi-Fi [см. тут, тут и тут]. Есть разработки дронов размером с Боинг, которые будут подняты в воздух гелиевыми шарами. У Гугла также есть свой проект запуска в небо гигантских шаров для интернета, которые гораздо дешевле спутников. Они могут держаться в небе по шесть месяцев. Гугл при этом ориентирован на южное полушарие, которое менее подключено к интернету. При этих системах государства уже окончательно потеряют технический контроль над интернетом и не смогут его отключать при чрезвычайных ситуациях.

Ассанж упоминает, что работающего сегодня в Гугле, а до этого в Госдепартаменте, как и Росс, Коэна можно назвать «директором по смене режимов» Гугла: «По его электронной переписке можно понять, что он оставил свои отпечатки на некоторых основных исторических событий Ближнего Востока. Он оказывается в Египте во время революции, встречаясь с Велом Гонимом, работником Гугл, арест и заключение которого создало ПР-дружественный символ восстания для западной прессы». И далее перечисляется целый ряд других стран, где появляется Коэн перед восстаниями.

Ваиль Гоним стал героем СМИ как человек, начавший восстание в Фейсбуке [см. тут, тут, тут, тут, тут, тут, и тут]. Когда же события только начинались, никто не мог понять, почему вдруг в центре их зазвучала фамилия работника Гугла.

В его выступлении звучит следующее: «14 января 2011года Бен Али покидает Тунис после возрастающих протестов против его режима. Я увидел в этом проблеск надежды. Египтяне в социальных сетях рассуждали: "Если Тунис смог, почему мы не сможем?". Я разместил на Фейсбуке событие и назвал его "Революция против коррупции, несправедливости и диктаторства" Я поставил вопрос перед 300 тысячами пользователей страницы: "Сегодня 14 января. 25 января День полиции. Это национальный праздник. Если сто тысяч из нас выйдут на улицы Каира, никто не сможет нас остановить». Он считает, что именно социальные сети помогли восстать децентрализованному сообществу.

В 2012 году вышли уже и воспоминания, где он описывает, как стал региональным представителем по маркетингу Гугла в Каире [Ghonim W. Revolution 2.0. The power of the people is greater than the people in power. A memoir. — Boston — New York, 2012]. В одном из своих многочисленных интервью он говорит, что если вы хотите кого-то освободить, все, что вам нужно, — это интернет. Но он также говорит и следующее: «Сегодня мы знаем, что если мы хотим освободить общество, мы сначала должны освободить интернет».

В своем выступлении на TED-конференции он называет пять проблем современных медиа:

• мы не знаем, как бороться со слухами, а они распространяются среди миллионов,
• мы разговариваем с теми, кто думает одинаково с нами, остальных мы блокируем,
• дискуссии в онлайне слишком быстро переходят границы допустимого,
• стало очень трудно менять свое мнение из-за скорости и краткости социальных медиа,
• опыт социальных медиа создан под передачу, а не включение, под посты, а не дискуссии, поверхностные комментарии, а не глубокие дискуссии.

В любом случае опыт таких участников нельзя игнорировать. Это действительно технологический инструментарий пропаганды, который выстроен скорее под протест, чем под власть.

Кстати, Гоним очень четко видит эти возможности, когда говорит: «Социальные медиа перераспределяют политическую власть. Они дают людям возможность развивать сети, организовывать акции и обмениваться информацией масштабно и за краткий период времени. Думаю, мы подходим к тому, что социальные медиа могут иметь существенное влияние на жизнь граждан — позитивное или негативное. С этим пониманием следующим шагом будет понимание платформами этого влияния. Решения по созданию продукта не должны опираться только на рост и охват, но учитывать также ответственность за влияние».

Кстати, не только специалисты по смене режимов, но и военные давно уже обратили внимание на роль социальных коммуникаций и нарративов (см., например, работы Ниссена тут, тут и тут). Он пользуется даже понятием «операции под контролем нарративов», считая, что они представляют собой «целенаправленный стратегический нарративно ориентированный анализ, планирование и выполнение операций для целей создания понятной связи между стратегическим намерением и дизайном кампании, чтобы достичь уверенности в том, что слова на политическом уровне соответствуют делам, изображениям и словам военной силы».

Странность и парадоксальность этого взгляда состоит в том, что точкой отсчета, базой военной операции становится нарратив. Наверное, это можно объяснить тем, что на уровне стратегических нарративов двух противоборствующих сторон и заложена суть конфликта между ними.

Об еще одной характеристике технологического компонента пропаганды упоминают исследователи, говоря следующее: «Дигитальная связность увеличила возможности для персонализации с помощью способности контролировать информационный поток для точного определения, какая информация или коммуникации представляются нашим пользователям и когда. Этот личностный и в то же время связанный подход, при котором индивиды могут диктовать, что они хотят смотреть и когда, в то же время оставаясь в массе [...] получил название "публичной приватности"». Термин этот пришел из работы 2008 года о влиянии Wi-Fi, позволяющего превращать публичную сферу в приватную. Здесь также говорится о публичных и полупубличных пространствах, позволяющих разнообразное социальное взаимодействие.

Напомним, что точно такие же новые перспективы подключения технологий увидели и создатели дигитальной дипломатии, подчеркивая: «Традиционные формы демократии все еще доминируют, но государственное управление двадцать первого века не представляет собой просто корпоративный ребрендинг — заменой телевидения Твиттером. Оно представляет изменения и в форме, и в стратегии — способом усиления традиционных дипломатических шагов, развитием базирующихся на технике политических решениях и поощрения киберактивности». Как видите, здесь даже появился новый термин «базирующиеся на технике политические решения» (tech-based policy solutions).

Техника перестает быть всего лишь техникой, когда от нее начинают зависеть поступки и мотивации людей. Если наличие той или иной технологии начинает влиять на политические решения, более того, может приводить к смене режима в стране, то это говорит о том, что есть связка «техническое + политическое», что усиливая то, что именуется техническим, мы можем получать политические результаты.

Техника всегда как бы является частью будущего, поэтому этот тип развития трудно затормозить. Никому еще не удавалось остановить будущее. Однако не менее активным является и прошлое. В прошлом также спрятаны те или иные варианты, позволяющие менять настоящее. Сильное настоящее нуждается в таком же сильном прошлом.

Один из активных участников Арабской весны, египетский историк Фами напомнил нам еще об одном инструментарии пропаганды, который хорошо знаком всему постсоветскому пространству. Это не просто управление историей, а намного более точное высказывание — поиск той точки, от которой нужно выстраивать новую историю нового государства. Мы можем обозначить это как управление историей — УИ как инструментарии пропаганды. Фами говорит и о выборе начальной «чистой» точки в прошлом: «Даже в стране с такой сложной историей, как, например, Венгрия, есть понимание, что если они покажут, что есть такой ранний момент в современной венгерской истории, когда Венгрия была реально чистой, когда она не была загрязнена ни коммунизмом, ни нацистской оккупацией, ни гражданской войной, они могут использовать этот момент как объединяющий инструментарий, на котором построят свои надежды на будущее. Одной из проблем арабской весны является то, что мы не можем как арабы или как египтяне согласиться на такой точке».

Такая точка отсчета, выполняя объединяющие функции, позволяет стране оттенить разъединяющие ее события или людей. По большему счету это чисто пропагандистская точка истории, поскольку в прошлом есть все виды людей и событий. Пропаганда же занимается тем, что усиливает одно, одновременно закрывая от массового сознания другое.

Пропаганда очень чувствительна ко всему новому, причем в этом случае нельзя говорить, что новое — это хорошо забытое старое. Сегодня на базе работы с большими массивами информации (big data), о которых много говорил Пентленд (см., например, тут и тут), возникли новые коммуникативные возможности, которые активно используются в избирательных технологиях, например, такой подход, как микротаргетинг, работающий в том числе и в бизнесе.

Новые результаты придут и от военных. Американские военные отправились в Силиконовую долину в поиске решения своих проблем с помощью искусственного интеллекта [см. тут и тут]. Они объясняют это идеей о необходимости третьей компенсации, понимая под ней получение неоспоримого доминирования над более многочисленным противником с помощью военно-технического превосходства. Первой компенсацией названа сфера ядерного оружия, второй — сфера точного оружия. Смена доминирующей военной парадигмы меняет ход истории. Правда, против милитаризации искусственного интеллекта выступили ведущие ученые, среди которых Стив Возняк и Элон Маск [см. тут].

Сходная ситуация прорыва может произойти и в сфере пропаганды и информационных войн. Например, интересное исследование появилось в журнале Nature о семантической карте в мозгу, когда слова из одной семантической области активируют строго те же части мозга, что фиксируется функциональным магнитным резонансом [Huth A.G. a.o. Natural speech reveals the semantic maps that tile human cerebral cortex // Nature. — 2016. — Vol. 532. — I. 7600]. Исследователей удивила симметричность левого и правого полушария в этом плане, поскольку всегда считалось, что семантическая репрезентация есть только в левом полушарии. Правда, была одна работа, где также результаты действия нарративов были видны в двух полушариях. Такое исследование может помочь понять теперь даже то, о чем думает человек.

Портер, который руководил статистическим моделированием в президентской кампании Обамы 2012 года, выступает на конференциях на темы «Модели убеждения в президентских кампаниях и как их применять в бизнесе» или «Большие массивы информации для маленьких кампаний». Он подчеркивает, что политические кампании, маркетинг, борьба за здоровый образ жизни объединяют миллионы индивидуальных взаимодействий с социальными, дигитальными и традиционными рекламными кампаниями с целью продвинуть людей к позитивным действиям. Портер считает, что до кампании Обамы все это не носило научного характера. Он называет эту сферу моделированием убеждения, моделированием стимулирования. Метод стимулирования (подъема) получает сегодня следующее определение: «Прогнозная модель, которая предсказывает влияние на индивидуальное поведение, возникающая в результате применения одного подхода вместо другого». В этом определении подчеркивается применение альтернативных видов воздействия.

В результате речь идет как бы о создании тысяч «квантов» влияния, которые обязательно должны принести результат. Никерсон, который также работал в кампании Обамы «директором по экспериментам», говорит, что Портер знает, какой параметр из файла избирателя может быть использован для воздействия на данного человека. Например, избиратель отказался от демократической подписки, тогда находится новая переменная, которая должна его вернуть. Или избиратель может являться зарегистрированным демократом, но его жена/муж — зарегистрированным республиканцем. И для интервенции в эту среду нужен другой соответствующий параметр. В результате, отобрав из тысяч параметров 15 работающих, можно воздействовать на миллионы.

Никерсон подчеркивает, что кампания, конструируя прогнозные модели, работает с тремя видами прогнозных оценок для каждого избирателя в базе: поведения, поддержки и ответной реакции. Поведенческие оценки опираются на прошлое поведение и демографию, чтобы определить вероятность участия избирателя в разных формах политической активности. Поддержка оперирует с политическими предпочтениями граждан. Это уровень поддержки измеряется в процентах, но не индивидуально, а в определенной выборке. К примеру, 50 % говорит о том, что половина данной выборки поддержит кандидата или проблему. Предсказание реальной ответной реакции достаточно сложно, поэтому в этом случае очень помогают полевые эксперименты.

В 2012 году обе партии потратили на работу с большими массивами информации 12 миллионов долларов. В результате они знают, каким должен быть нужный месседж, для какой аудитории, в какое время его лучше подать. 

Портер, создавший вместе с двумя другими участниками кампании свою фирму BlueLab (сайт — www.bluelabs.com), говорит: «Старое высказывание о рекламе гласит: я знаю, что половина моей рекламы не срабатывает, но не знаю какая. С помощью моделирования стимулирования (подъема) вы можете определить, какая половина работает, а какая нет, или более точно — какие потребители более других прореагируют на рекламу, а какие — нет».

Исследователи справедливо акцентируют, что большие массивы информации — это на самом деле информация о поведении. И еще один элемент этого опыта: «Флаеры направляются тем, кого можно убедить. Избиратель получает флаер, только если он или она прогнозируются как убеждаемые. Традиционный маркетинг посылает директ мейл тем, кто ожидаемо купит в случае контакта, а не из-за него. Это мало заметная, но критическая разница. Вместо определения того, является ли контакт удачным решением, моделирование убеждения определяет, является ли контакт лучшим решением, чем не-контакт». 

Эпстейн изучал влияние поисковика Гугл на выборы. В результате ему пришлось ввести термин «манипуляционный эффект поисковой машины» (search engine manipulation effect; SEME) [см. тут и тут]. Эта идея вошла в десятку топовых научных новостей 2015 года. Бизнес давно тратит ресурсы на то, чтобы оказаться в начале выдаваемого потребителю поиска. Только в Северной Америке на это уходит 20 миллиардов долларов. Люди фиксируются на том, что стоит впереди, даже если последующие результаты являются более релевантными.

Та же ситуация повторилась и в случае выборов. И поскольку многие выборы выигрываются с небольшим разрывом, это становится важной характеристикой. Ряд экспериментов показал, что так можно существенно поднять рейтинг кандидата. Этот метод он назвал новым контролем над разумом.

Кстати, одна из его статей называется «В будущем big data сделает обычные выборы устаревшими». Эта идея уже реализована в романе «Круг» Эггерса [Eggers D. The circle. — New York, 2013] (см. рецензии на книгу тут и тут). Здесь под влиянием технологической компании выстроено полностью открытое общество, где политики, например, ходят с видеокамерами, чтобы все про них все знали. Фирма «Круг», заправляющая всем этим, оперирует в своей идеологии максимами сродни оруэлловским: «ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ, ДОЛЖНО БЫТЬ ИЗВЕСТНО»; «ТАЙНЫ — ЭТО ЛОЖЬ, РАСПРОСТРАНЕНИЕ — ЭТО ЗАБОТА, ПРИВАТНОСТЬ — ЭТО КРАЖА». Вся политическая сила в результате сконцентрирована в поисковой машине, которой все верят патологически. 

Будущий мир, естественно, может принести другой инструментарий, который не будет восприниматься сегодняшними глазами. То, что могло быть нарушением вчера, может перестать быть таковым завтра.

Сегодняшняя не-норма завтра может стать нормой. Например, сегодня Фейсбук обеспокоился обвинениями в антиконсервативном отборе новостей, породив разного рода опровержения [см. тут, тут и тут]. Цукерберг даже сам встретился с лидерами со стороны консерваторов, чтобы убедить их в отсутствии такого предубеждения [см. тут и тут]. Цукерберг написал: «Силиконовая долина имеет либеральную репутацию. Но сообщество Фейсбука включает более 1,6 миллиарда людей любого происхождения и идеологии — от либерала до консерватора и все между ними. Мы построили Фейсбук как платформу для всех идей». Но эта встреча все равно вызвала неоднозначную реакцию в консервативной среде [см. тут и тут]. 

Билл Гейтс выделяет огромную сумму на создание информационной базы о женщинах и девочках в целях преодоления гендерного неравенства. Билл и Мелинда Гейтс считают, что для того, чтобы закрыть гендерный разрыв, надо закрыть информационный разрыв.  Кстати, в одном из его интервью нам встретилась интересная фраза о разнице подходов Гейтса, Цукерберга и Джобса: «Я начал с архитектуры, Марк начал с продукта, а Стив Джобс начала с эстетики». И это отражает разницу разработчиков, но и разницу временную, когда следует акцентировать уже иные аспекты. 

Сведем теперь в единую таблицу отмеченные выше пятнадцать технологий современной пропаганды:

Коммуникативный компонент в XXI столетии получил новое развитие. Это еще один вариант инструментария, направленный на создание «доверия» между незнакомцами, выравнивающий страны под единую модель с помощью множества разнообразных информационных и виртуальных платформ. Интернет пришел с глобализацией, ориентируясь на новый тип человека мира, который не связан барьерами религии или идеологии.