Преимущества психодраматической проработки семейной истории - Методы современной психотерапии. Учебное пособие - Л.М. Кроль, Е.А. Пуртова

Здесь мне хотелось бы отметить, что сам метод, с техникой обмена ролями, техникой дублирования, предоставляет огромные возможности, не доступные при работе с генограммой на бумаге. Множество раз протагонисты, отправляясь в нелегкое путешествие в жизни своих предков, говорили: “Мне очень мало известно, я даже не знаю, как его звали”, — а оказавшись — буквально во плоти — в роли того предка, о котором шла речь, совершенно неожиданно для себя вспоминал маленькие детали, имя, место, где жил или умер этот человек. И с ощущением радостного удивления — о каком бы тяжелом материале ни шла речь — человек, выходя из роли, говорил: “Оказывается, я знаю, оказывается, ты важен, ты был”.

Другой особенностью психодраматического метода, совершенно бесценной при такой работе, является возможность обратиться не только к отношениям протагониста со своим родовым древом, но и к отношениям дальних, давних родственников и предков между собой. Разумеется, всю работу протагонист делает сам в роли того или иного предка. Но, например, если речь шла об уже упомянутой вражде сестер, мы отправляемся в то самое, пятое, считая от протагониста, поколение, где две сестры действительно совершили по отношению друг к другу тяжелейшие проступки, где разыгрывался драматический, даже кровавый конфликт. Этот конфликт может быть так или иначе психодраматически разрешен, как если бы речь шла о собственном конфликте самого протагониста с кем-нибудь еще.

В отдаленном исторически, мифологизированном контексте такое разрешение конфликтов как бы освобождает последующее поколение от необходимости его воспроизводить. В конце такой работы протагонист может сказать прапрапрабабушке и ее сестре: “Я оставляю вам это, я понимаю вас, мне вас жаль, я сострадаю вашей беде, вашей потере, но у меня другая жизнь”. И в ролях одной, а потом второй насмерть конфликтующих сестер мы можем услышать: “Деточка, это наше дело, это наша жизнь, за тебя уже отстрадали дети, внуки. Эта беда в нашем роду может быть закончена, иди с миром. Ты можешь попросить прощения у своей сестры, ты можешь больше не подозревать ее в черной зависти и желании разрушить твою семью, ты можешь посмотреть на нее другими глазами — своими. Оставь нам наше, живи”.

Может быть такое сообщение или немножко другое, но мы прекрасно понимаем, что фактически имеем дело с внутренними ре­презентациями, фантазиями, проекциями самого протагониста. Именно поэтому спонтанности, воображения, памяти самого протагониста вполне достаточно — не так важно, как было на самом деле. Мы работаем с мифом, важно, как этот миф трансформируется в психическом плане “здесь-и-теперь” работающего с этим мифом человека.

Еще одна особенность, делающая психодраматическую работу с семейной историей невероятно привлекательной в терапии — а может быть, и не только в терапии* — состоит в том, что, поскольку это групповая работа и она делается в пределах одной культуры, одной истории, возникает мощнейшее сопереживание, может быть, даже более мощное, более целительное, более терапев­тичное, чем это обычно в психодраме бывает. У большей части группы, конечно же, в семейной истории есть репрессированные родственники, дети, умершие от голода, люди, исчезнувшие бесследно, люди, которых превратности отечественной истории бросали, как пылинки, с места на место, отрывая от корней и лишая их семейной истории, их памяти. И то ощущение, связанное с собственным семейным преданием, которое получает вспомогательное лицо, садясь на поставленный для него протагонистом стул прадедушки, крайне важно. Как и в любой психодраме, во вспомогательных ролях тоже происходит терапевтическое воздействие, а порой и катарсис. Иногда акцент, добавленный вспомогательным лицом при повторении текста, данного ему протагонистом, или какое-то небольшое дополнение, буквально пара слов, оказываются удивительно точными, удивительно правильными, выполняющими совершенно отчетливую терапевтическую функцию.

В этом смысле очень интересен выбор людей из группы на вспомогательные роли. Для тех, кто хорошо знаком с психодрамой, это не будет удивительным, но, на мой взгляд, особого внимания за­служивает то, что очень часто на роли важных для действия предков выбираются люди, которые могут соотнестись с таким иногда очень специфическим опытом.

Приведу пример. Молодая женщина работает со своим семейным древом. Речь заходит о дедушке, который был человеком мирным, кротким пасечником и имел удивительный почерк, по каковой причине к нему всегда обращались, когда нужно было красиво написать письмо. Поскольку он был калекой и не воевал во время войны, к нему всегда приходили, чтобы он писал письма на фронт. Как всякий грамотный человек с творческой жилкой, он не только писал под диктовку, но и немножко редактировал, делал формулировки более чувствительными, поправлял невольную корявость устной речи этих женщин. Писал он и прошения властям о каком-нибудь репрессированном родственнике, и почетные грамоты для сельсовета. Этот фантастический почерк в какой-то мере определил его жизнь и отношение к нему окружающих, он был их голосом для дальнего, не очень понятного, страшноватого ми­ра — с войнами, городской властью, людьми, которые приезжают верхом или на машинах. Безусловно легендарный персонаж со своеобразной светлой ролью в этом семейном мифе.

Для человека, который участвует в работе такой группы не впервые, совершенно не удивительным оказывается то, что молодой человек, которого протагонистка вводит в роль дедушки-пчеловода с прекрасным почерком, упоминает какую-то деталь этого почерка — мол, особо кругло выписывал округлые буквы и умел поставить красивый легкий росчерк. В шеринге молодой человек, бывший в роли, говорит, что и у него был дед, который дивно писал и резал по дереву. Вообще у него были замечательные руки, которые умели делать не только деревенскую, но и тонкую ювелирную работу — это то, что отличало его от других людей. Он его живым не застал, дед достаточно рано умер, но почему-то ему привиделся этот росчерк и круглые буквы. Пораженная протагонистка говорит: “Да, у меня есть несколько писем, написанных рукой деда, там действительно круглые буквы и легкий росчерк”. Такие, если угодно, маленькие чудеса имеют не самостоятельное значение, а говорят о том, насколько силен эмоциональный резонанс в группе, о том, как сильны и пронзительны именно детали быта, уклада, того, как люди читали, писали, одевались, рождались и умирали.

Наиболее сильное эмоциональное вовлечение вспомогательных лиц, а часто и момент доступа протагониста к подавленным чувствам исходит от этих маленьких деталей. Это хороший повод перейти к методической части проведения учебных семинаров.

В полном объеме польза от участия в них может быть получена людьми, которые владеют психодраматическим методом хотя бы на ассистентском уровне, хотя с точки зрения повышения общей квалификации это полезно и семейным терапевтам, и семейным консультантам, которые используют только элементы методов действия, и индивидуальным терапевтам, которые могут работать только с графической, письменной генограммой, но немножко обогатить ее психодраматическими техниками в жанре монодрамы.

Участие в таких семинарах было бы очень полезным для социальных работников, работающих с сиротами или престарелыми, для тех, кто работает с тяжелыми больными, и многих других специалистов помогающих профессий.