Страница 6 - Проблема переживания в европейской философии второй половины XIX-начала XX века - Вахромов Е.Е.

Каждый из нас по-своему любит и ненавидит, и эта любовь, и эта ненависть отражают всю нашу личность. Но язык обозначает эти переживания одними и теми же словами. Поэтому он в состоянии фиксировать только объективный и безличный аспект любви и ненависти…

Наша личность, строящаяся в каждое мгновение из накопленного опыта, постоянно меняется. Изменяясь, она не дает возможности тому или иному состоянию когда-либо повториться в глубине, даже если оно на поверхности и тождественно самому себе. Вот почему наша длительность необратима. Мы не смогли бы вновь пережить ни одной ее частицы, ибо для этого прежде всего нужно было бы стереть воспоминание обо всем, что последовало затем. Самое большее, мы могли бы вычеркнуть это воспоминание из нашего интеллекта, но не из нашей воли

                                              А. Бергсон

А. Бергсон (1859-1941) получил известность как философ и психолог; ему была присуждена в 1927 году Нобелевская премия за литературное достоинство его сочинений. На его похоронах Поль Валери сказал: «Тогда, как философы, начиная с XVIII века, находились большей частью под влиянием физико-механистических концепций, наш знаменитый собрат позволил, к счастью, увлечь себя науками о жизни. Его вдохновляла биология. Он внимательно изучал жизнь и понял ее, и постиг как носительницу духа. Он не побоялся отыскивать в наблюдениях за своим собственным сознанием аргументы, бросающие свет на проблемы, которые никогда не будут разрешены. И он оказал существенную услугу человеческому разуму, восстановив и реабилитировав вкус к медитации, непосредственно приближенной к нашей сущности… Подлинное значение философии – только в том, чтобы обратить мышление на себя самого. Это усилие требует от того, кто стремится его описать… особого подхода и даже изобретения подходящей для этой цели особой манеры выражения, так как язык иссякает вблизи от своего собственного источника. Именно здесь проявилась вся мощь гения Бергсона. Он дерзнул позаимствовать у поэзии ее волшебное оружие и соединил силу поэзии со строгостью, от которой не терпит отклонения дух, вскормленный точными науками» (История философии, 1998, с.135). В Пантеоне в его память установлена колонна, надпись на которой гласит: «Анри Бергсону – философу, жизнь и творчество которого сделали честь Франции и человеческой мысли».  Сегодня его имя упоминается далеко не во всех учебниках философии, и совсем редко – в учебниках психологии.                   

Фундаментальной для Бергсона является идея о том, что в мире действительности есть не один общий, а два потока эволюции, один из которых характеризуется уменьшением степени энтропии, пассивным дрейфом в направлении все большей упорядоченности, а следовательно и уменьшению степени свободы, и ведет, в конечном итоге, к «застылости». Второй поток эволюции характеризуется стремлением жизни «подняться по наклону, по которому спускается материя… жизнь неспособна остановить процесс материальных изменений, но ей удается задержать его». 

Жизнь в концепции Бергсона представляет порыв, стремление вверх, к расширению степени свободы и к творчеству. Жизнь направлена не на повторение, подчиненное законам причинности, а на создание нового, того, чего еще не было в природе. Тот изначальный порыв, который задал начальные условия эволюции и толкнул жизнь в поток времени, находится не в будущем, не является заранее заданной целью, а расположен в прошлом, и не связывает свободы творчества.  «Жить», «существовать», - для сознательного существа это значит изменяться; изменяться - значит созревать, созревать же - это бесконечно созидать самого себя. Бергсон пишет: «С полным основанием можно сказать: то, что мы делаем, зависит от того, что мы суть: но следует прибавить, что, в известной мере, мы суть то, что мы делаем, и что мы творим себя непрерывно. Это самосозидание является вдобавок тем более полным, чем лучше мы умеем размышлять о том, что делаем». Философия Бергсона – это философия обоснования свободы человека.

Бергсон считает, что постижение мира организмами основано на использовании двух сложившиеся в ходе эволюции типов соотнесения ими себя с реальностью. Первый тип – это интуитивно-инстинктивное постижение; второй –  рационально-интеллектуальное постижение. При этом  «интеллект и инстинкт представляют два расходящихся, но одинаково красивых решения одной и той же проблемы». Первоначальной функцией интеллекта, в его понимании Бергсоном, была работа с неорганической природой, направленная на достижение определенной цели, не меняющейся в ходе деятельности и потому «застывшей в своем результате». Интеллект пытается познавать все явления как твердые тела, раз и навсегда определенные, что является его врожденным дефектом, делающим его непригодным для изучения вещей и процессов, развивающихся в пространстве и времени, таких как психика, общество, жизнь. В лучшем случае интеллект может предусмотреть и предугадать те события и факты, развитие которых определяется законами, подобными законами механики. Применительно к жизни интеллект пытается истолковать живое как неживое, вычислить прошлое и будущее как функции настоящего, и таким образом все в жизни, и прошлое и будущее, предполагается раз и навсегда данным и неизменным. При этом раз и навсегда теряется самая сущность жизни, то, что отличает события жизни от происходящего в мире неодушевленной материи – творчество и свобода человека.

Другое дело – интуитивно-инстинктивный тип постижения, основанный на сочувствии, симпатии. Бергсон полагает, что инстинктивные по своей сути симпатия и сочувствие придают человеку способность к эстетическому типу восприятия, посредством которого он может проникнуть в сокровенные глубины жизни. В интуитивно-инстинктивном восприятии, вытесненном в ходе эволюции на периферию сознания, человек получает кратко длящиеся прозрения, которые, длись они больше, могли бы позволить человеку получить адекватное постижение длительности (duree) и жизненной реальности. Жизнь и познание представляют собой процессы, разворачивающиеся во времени, где нет никаких дискретных «моментов», а есть «поток, который не может быть пройден в обратном порядке и повторен снова». Реальный процесс жизни и развития представляет собой непрерывность, в которой длительность является способом переживания, соединяющим в сознании человека воедино прошлое, настоящее и будущее. Бергсон пишет: «Мы не мыслим реального времени, но мы его переживаем, ибо жизнь шире пределов сознания. Мы чувствуем наше развитие и развитие всех вещей в чистой длительности, и это чувство рисует около настоящих интеллектуальных представлений неопределенную полоску, теряющуюся во тьме».

Бергсон считает, что сознание человека является не ясным фактом, а «едва слышным внутренним голосом». Факты сознания не являются рядоположенными аналогично вещам внешнего мира, но взаимопроникают друг в друга, сливаются друг с другом, окрашивают друг друга. Он пишет:  «Если я хочу приготовить себе стакан подслащенной воды, то, что бы я ни делал, мне придется ждать, пока сахар растает. Этот незначительный факт очень поучителен. Ибо время, которое я трачу на ожидание, - уже не то математическое время, которое могло бы быть приложено ко всей истории материального мира, если бы она вдруг развернулась в пространстве. Оно совпадает с моим нетерпением, то есть с известной частью моей длительности, которую нельзя произвольно удлинить или сократить. Это уже не область мысли, но область переживания. Это уже не отношение; это принадлежит к абсолютному. Что это может означать, как не то, что стакан воды, сахар и процесс растворения сахара в воде являются только абстракциями и что Целое, из которого они были выделены моими чувствами и моим разумом, развивается, быть может, тем же способом, что и сознание».

Существующая ныне психология, считает Бергсон, слишком груба, поскольку введена в заблуждение нашим языком. Современный психолог может получить «лишь призрак нашего Я, его бледную тень, отбрасываемую в пространство». Бергсон выделяет два аспекта существования Я, в зависимости от того, воспринимаем ли мы длительность непосредственно или «преломленной» в пространстве. Глубинные состояния сознания он считает чистым качеством: «Длительность, порождаемая ими, есть длительность, моменты которой не образуют числовой множественности; охарактеризовать эти моменты, сказав, что они охватывают друг друга,– значит уже их различить... Животное, вероятно, не представляет себе, что помимо его ощущений существует еще и отличный от него внешний мир...» [Бергсон, 1999,  с.109]. Поток сознания выносит наши ощущения и переживания наружу,– так происходит становление мира вещей. Мы отделяем вещи друг от друга, с одной стороны, аналогично животному, с другой, отделяем вещи от нас самих, что не свойственно животному. Другими словами, мы воспринимаем вещи внешнего мира как вещи однородной среды, «отливаем их в застывшие образы» и придаем им форму слова, противопоставляя нашему Я. Именно так, в противопоставлении исходному истинному отношению Я– длительность (потоку сознания и переживания) образуется производное от него внешнее отношение (вещное, временное), Я-время. Я-длительность исходно потому, что оно бытийно; Я-время производно, потому что функционально. Когда первое Я осуществляет выражение самого себя в словах, когда первое Я становится способно различать в самом себе различные ощущения и образы «себя», различные представления «о себе» и выражает эти представления в понятиях, тогда появляется и третье «Я» – Я- рефлексия.

Бергсон полагает, что сознание, «одержимое ненасытным желанием различать», постоянно заменяет реальность ее символами (образами, представлениями, словами, понятиями). В итоге, символическое, т.е. преломленное, отвердевшее и застывшее в тексте сознание позволяет человеку намного эффективнее удовлетворять требования, предъявляемые   жизнью в обществе. Но по мере отвердения такое сознание постепенно теряет из виду собственное основное Я, забывает о нем. Чтобы обнаружить основное Я, требуется мыслительная рефлективная работа сознания по размежеванию, разведению живых психических состояний и их образов-текстов. Это требует отделения в анализе времени-качества, собственно длительности, от времени-количества. Любое новое впечатление, переживание, с одной стороны, всегда будет длиться, сохраняться, а с другой, – будет изменяться. Различить содержательно в структуре существующего языка эти два аспекта было главной методологической задачей философии Бергсона.

Пытаясь решить эту проблему, Бергсон задается вопросом: «при восприятии Я не заимствуем ли мы у внешнего мира определенные формы, в результате чего Я становится похожим на внешний мир и непохожим на самого себя? Или наоборот, придаем внешнему миру «собственную окраску», позаимствованную у Я? Что представляет собой длительность вне и внутри нас?». Бергсон предостерегает, что длительность не должна «растягиваться» в пространстве: «расположить длительность в пространстве – значит самым противоречивым образом поместить последовательность внутрь одновременности». С другой стороны, заставить вещи длиться, как длимся мы сами, значит «сообщить пространству свойства времени». Поэтому «вне нас существует взаимная внеположенность без последовательности; а внутри нас – последовательность без взаимной внеположности» [Бергсон, 1999, с. 149]. Наука, анализируя внешний мир, улавливает в длительности только одновременность, а в самом движении – только положение движущегося тела, т.е. неподвижность. Это обусловлено тем, считает Бергсон, что наука преследует цель предвидеть и измерить окружающий мир, но и предвидение, и измерение возможно только относительно пространства, т.е. вещей, но не процесса, т.е. длящегося времени. Наука, по Бергсону, подменяет длительность протяженностью. Жить по науке, значит жить для внешнего мира, а не для себя.

Проблему уровней сознания и возможности «уловить» сознание в его «ускользающей самобытности» Бергсон ставит в работе «Материя и память». Предшествующие теории (материализм, идеализм, реализм), – по мнению Бергсона, рассматривали сознание с точки зрения его способности познавать внешний мир, а восприятие и память интерпретировали как инструментарий познавательной деятельности. Главную ошибку такого подхода Бергсон видит в том, что неявно предполагается первичность познания, хотя, исходным началом жизни является не познание, а действие. Формой действия, а не познания, он считает восприятие, а воспоминание – формой, наиболее близкой к действию. Именно действие является предшествующим для процесса познания, а подчинение жизненной силы актам познания свидетельствует об утрате самой жизни. Рассматривая различные психические процессы как проявление действия, Бергсон приходит к выводу о возможности преодоления материализма и идеализма посредством нахождения в действии (деятельности) того пути, который позволит сблизить тело и дух. Своего рода мостиком между телом и духом являются восприятие и память, а мостиком между последними – воспоминание.

Подводя кратко итоги, отметим, что сложнейший анализ, лишь некоторые аспекты которого приведены выше, не является для Бергсона самоцелью. Его цель – дать человеку путеводную нить для собственных размышлений, для самоанализа, для нахождения пути к такому состоянию сознания и уровню его развития, которое позволит определить реальную степень собственной свободы в мире и реализовать эту свободу в действии. Действовать свободно – значит вновь овладевать самим собой, снова помещать себя в чистую длительность, не путая истинное Я и его застывшее символическое отображение. Истинное живое Я человека изменчиво и неотчетливо, дано ему лишь в интуиции, его невозможно ни разделить, ни зафиксировать и выразить в слове, не исказив природы жизни, не омертвив живой длительности творческого сознания. «Проблема свободы» порождена недоразумением: длительность свободна и ни от кого не зависит; дело человека разобраться и убедиться в этом и утвердиться в собственной свободе.

Доктрина Бергсона представляет собой самое значительное, самое точное, самое остроумное усилие научной систематизации среди всех остальных усилий, до сих пор сделанных в этой области. Усилие это имеет еще ту заслугу и исключительную оригинальность, что оно следовало за  высшими достижениями науки и приблизило посредством сознания философию к психологии. Никакая философская позиция никогда не была ни оригинальнее, ни внушительнее <…> Излагать философию Бергсона – значит ставить себя в положение, в котором мы исследуем личной интуицией нас самих <…> Философия длительности по существу и определению своему – неоконченная система. Это – органическая для нее необходимость. Она сама – становление и текучесть. Она – метод, открытая дорога, вид на горизонт. Чем больше она, по своей форме и духу удаляется о науки – тем больше она к ней приближается, благодаря работе, к которой она нас зовет

                                                                                                А. Ражо